Удк 82 ббк 84(2Рос) Р65 isbn 978-5-88697-204-7 © Рой С. Н., 2011 © ОАО «Рыбинский Дом песати», 2011
| Вид материала | Документы |
| Глава 25. Сафари и завтрак на траве |
- Сборник статей молодых ученых Таганрог, 2009 удк 316. 77: 001. 8 Ббк 74. 580., 4329.03kb.
- А. З. Долгинов; ред кол.: Б. М. Болотовский и др. М. Мцнмо, 2012[т е. 2011]. 160, 1251.65kb.
- Биобиблиографическое пособие Краснодар 2011 ббк 91. 9: 83 + 83. 3 (2Рос=Ады)(092)я1, 220.63kb.
- С. Р., 2011 isbn 978-617-00-0863-3, 4322.12kb.
- Состав комплекта «Здоровый образ жизни – 2011 г.», 85.67kb.
- естественные науки, 1003kb.
- Бюллетень новых поступлений за апрель 2011 год, 107.78kb.
- «Жемчужина Новгородского края», 308.75kb.
- Учебное пособие Павлодар удк 94(574+470. 4/. 5+571. 1)(075. 8) Ббк 63. 3(5Каз+2Рос)5я73, 3633.95kb.
- Туристическая компания, 207.67kb.
Глава 25. Сафари и завтрак на траве
Мы быстро спустились с дерева. Если нас что и задерживало, так это моя манера все время выкручивать голову, чтобы полюбоваться Kitty. Я спускался первым, и вид снизу был редкостный. Малышка сосредоточенно скользила с ветки на ветку и на такие глупости не обращала внимания, только щечки ее как-то необыкновенно порозовели. Я соскользнул по веревке на землю, внизу принял ее на руки и так подержал немного. И действительно, почему человек не может подержать на руках другого человека, если поза их обоих устраивает... Потом я вздохнул и поставил кроху на землю.
-- Все, маленький, одеваемся, а то эти кровососы сожрут. И пора добывать хлеб насущный. Очень может быть, что и в поте лица. Мы должны наконец поесть как белые люди, поддержать угасающие силы. Пошли поищем снарядов для нашего мегаоружия.
Чуть выше по склону виднелась небольшая осыпь, и мы скоренько насобирали порядком кругляшей для рогаток. Я еще разыскал добротных снарядов для пращи, и позднее много раз гладил себя по головке за эту привычку таскать с собой несколько каменюк – на всякий случай. Носить притомишься, зато как они пригождались в крутых ситуациях, которыми полна была наша тамошная жизнь...
Нужное нам дерево долго искать не пришлось, туда постоянно слетались и голуби, и иные птахи. Нашли-то быстро, вот только стрелять с земли, как оказалось, некого, все голуби на верхних этажах, а внизу все какая-то мелочь пузатая да цветистая попрыгивает, минипопугайчики вроде бы. А мне желалось именно жирных голубей мира.
Мы вскарабкались и на это дерево, и тут я выдал Kitty подробные инструкции.
-- Puppi, ты останешься тут, на нижних ветках, чтоб видеть землю. Будешь смотреть, куда дичь падает. Я захрюкаю, если попаду. Как увидишь, что птичка валится, слетай на землю и лови. Будет жалко – плачь, но из рук не выпускай. Лучше суй сразу в сумку. Если подранок попробует удрать в кусты – лупи палкой. Понятно?
-- Jawohl, Herr Kommodore. – Ответ прозвучал бодро, но личико слегка побледнело. Видно, добивать никого никогда ей не приходилось. Пробелы европейского воспитания. Ничего, все когда-то бывает в первый раз.
-- Если заметишь что-то тревожное, моментально лезь ко мне. Ясно?
-- Ясно.
-- Можешь пособирать орешков, но главное – бди насчет подранков. Носик. – Я чмокнул щечку и полез наверх.
Занятые своим делом, голуби мало обращали на меня внимания, да и двигался я в темпе рапид-съемки, а потом и вовсе замер, стоя на толстом суку и прислонившись к стволу. Я приложился было по самому близко сидящему голубю, и тут обнаружилось, что стрелять из рогатки, стоя или сидя на terra firma, и стрелять из нее же, стоя практически на одной ножке на шаткой округлой деревяшке метрах в тридцати над этой самой terra firma – две очень крупные разницы. Малоприятное открытие. Я уж описывал, наверно, как годами тренировок достиг в этом браконьерском виде спорта достойных результатов, в хорошие дни с десяти метров разбивал таблетку аспирина, перешибал сигарету, хоть и не с первого раза, мог расшибить голову помоечной вороне, ну и прочие такие геройства. Но все это – при стрельбе свинцовой картечью или металлическими жеребьями, а не бесформенными камешками, опять же в условиях идеального освещения, тишины и безветрия, и в привычной стойке, а не на весу, как вот здесь. Тут ведь придется стрелять навскидку, выцеливать некогда, дольше секунды-двух равновесие на суку не удержишь. Веселенькое дело.
Кушать, однако, хотелось смертно, и охотничий азарт припекал всерьез. Обстановка такая, что не до душевных вибраций, и я решил бить птицу наверняка, метров с пяти-шести, но без добычи не уходить. Только вот насчет приемлемой дистанции у птичек ведь свое мнение имелось. Несколько раз я брал рогатку наизготовку и тут же опускал – не приходило наитие, когда костьми чуешь, что бьешь в точку. Я снова замирал и ждал, а точнее выжидал.
И дождался. На дерево налетела свежая стайка, и один голубок захлопал крыльями, примащиваясь на ветке как раз метрах в шести-семи от меня. Я слитным движением поднял левую руку, плавно потянул правой кожеток к скуле, под правый глаз, и тут же выстрелил, не выцеливая. Голубь закувыркался вниз, я хрюкнул, но потом не вытерпел и стал спускаться – проверить, как там малыш справляется. Когда я добрался до нижних ветвей, Kitty стояла уже на земле. Голубь, благодарение Богу, упал на чистое место, особо не дергался и девочке больших хлопот не доставлял. Она подняла птицу над головой, потом сунула в сумку и быстро вскарабкалась ко мне. Я внимательно посмотрел ей в глазки – чуть-чуть влажные, красавца-голубя все-таки жалко, но и охотничьего азарта хоть отбавляй. Ну точно вся в меня – тип чувствительный, однако заводной и спортивный. Родственная душа, кто что ни говори.
Я вытащил голубя из сумки. Вот уж вправду «телом кругл и мясист», как вкусно писал Аксаков о совсем другой птице. Ах, голубок ты, голубок... Глаза открыты, а сердце молотит в руке по-бешеному. Все же голубь – птица невероятно крепкая на рану, а тут и раны, собственно, никакой нет, удар из рогатки больше оглушает, чем ранит. Вполне голубок может очухаться и яростно затрепыхаться – и вот еще одна психическая травма моему юнге. Я сказал Kitty, «Отвернись», коротко и резко ударил голубя головой о ствол дерева, потом снова уложил в сумку.
-- Жирный. Жалко птичку?
-- Жалко.
-- А пострелять хочешь?
-- Очень. – Глаза мини-Артемиды вспыхнули зеленым, совсем по-кошачьи.
-- Вот и пойми вас, женщин. Сосуд греха, и только, -- вздохнул я. – Ладно, маленький, постреляешь. В другой раз. Тут стрельба какая-то... цирковая. Очень неловко, и свалиться – как не фиг делать. Ты лучше тут смотри. Не прозевай. – Я одобрительно приложился к маковке и полез на огневую позицию.
На этот раз рискнул залезть совсем высоко, прикрываясь стволом со стороны «грибка». Пока лез, все пугал себя разными страстями: вдруг и тут попадется змея? Или змеи? Птиц здесь много, должны быть и кроме меня охотники на пернатых. И что мне тогда делать? Отпустить гада с миром никак нельзя, он же может и до Kitty добраться. Рубить в капусту? Но ведь омерзительные куски упадут вниз, опять-таки к Kitty, которая ждет подарка именно сверху. Во петрушка. Неразрешимо.
Повезло: ничего такого не попалось. Добрался почти до самого верха – и возрадовался. Здесь, на солнцепеке, спелые орехи усеяли всю крону, и голуби роились особенно густо. Я прицелился ближайшему в голову, но в момент выстрела меня как-то повело, шатнуло, вроде даже падать засобирался, надо было немедля цепляться за сук, и я промазал. Смех, да и только. Вильгельм Телль на одной ножке.
Закрыл глаза, попробовал расслабиться, привести нервишки в порядок, сосредоточиться на полной пустоте. Я не имел никакого права на полосу невезения. Ведь непруха – самовоспроизводящийся процесс: чем больше не везет, тем сильнее яришься, и так можно дойти до состояния, из коего три дня медитации не выведут. Не смел я себе такое позволить.
Открыл глаза – ближайший голубок клевал что-то метрах в пяти, кося на меня круглым, красивым глазком. Я прижался спиной к стволу и, гипнотизируя птичку тяжелым взглядом, медленно взял рогатку наизготовку. Левая рука в такт сердцу чуть подрагивала. Я мысленным усилием привел ее в порядок, а когда все замерло, как бы нечаянно отпустил кожеток. Голубя откинуло чуть не на метр, зато и правая моя рука, неплотно прижатая к скуле, спружинила и больно ударила под глаз, но что мне эти глупости. Голубок тяжело шлепнулся о ветку пониже и повалился дальше, шурша листвой. Я и победный хрюк не стал издавать, Kitty его все равно не услышала бы.
Третьему я все же попал в голову. Он сидел подальше, но у меня уже восстановилась уверенность в мастерстве и удаче. Впрочем, нечего так уж задаваться, мог и случайно попасть. Вполне. Голубь упал в развилку ветки и застрял там, дрыгая лапками. Хорошо еще, что у меня на глазах, а то пропала бы птичка. Чего я не выношу, так это терять дичь. Как и любой приличный охотник, наверно.
Подрагивая от азарта, я быстро слазил за ним, причем пришлось пластом лечь на ветку, и то еле дотянулся. Конец охоте. Уж заполдень, а у нас ни маковой росинки во рту.
Спустился, а там Kitty уже ждала меня со вторым из убитых голубей. Увидев третьего, она заявила:
-- Командор, ты Великий Охотник. – Прописные буквы выступали вполне отчетливо. А я и скромничать не стал.
-- Во всяком случае, не Schiesser. – Это такое словечко из немецкого охотничьего лексикона – то ли стрелок, то ли дристун; говорится об охотниках, которые стреляют много и бестолку, плодят подранков и их теряют. – А теперь мотаем отсюда. Главное в профессии вора – вовремя смыться, слыхала такую мудрость? Где уж тебе. Ты ж Кторова и в глаза не видела...
Я чувствовал, что возбужден и несу голимую галиматью. Эйфория одолевала, словно я медведя завалил, а не беззащитных птичек нащелкал. Это все из-за риска, добыча тут мало значит. И сорваться мог, ничего хитрого, и голубиный переполох могли заметить нехорошие люди под «грибком» или еще где. Этот риск все еще с нами, так что сматываться действительно надо живой ногой.
Мы двинули к следующему гребню, прислушиваясь и принюхиваясь. Пока ничего не сулило опасности. Вокруг обычное жужжание и чириканье, вверху шелестела листва, внизу же ни ветерка – духота и влажная жара. Парилка, и все тут. Только это – такая парилка, в которой нету двери на выход и нельзя окунуться в бассейн, и это гнетет неумолимо.
Загонщики, давеча охотившиеся за мной, натоптали массу следов, а в одном месте мы набрели на звериную тропу, по которой те бабуины тоже прошли группой. Грех не воспользоваться таким подарком. Прошли с сотню метров, потом я выбрал место, где кусты росли гуще обычного, свернул с тропы, протолкался назад параллельно ей, остановился и замер. Kitty повернула мою голову к себе и вопросительно подняла брови. В чем дело, мол.
-- Петля, -- шепотом объяснил я. – Так звери делают. Если кто-нибудь крадется за нами по следу, мы его засечем. И окажемся у него за спиной. Полезная позиция – быть у кого-то за спиной. Запоминай. Если вдруг окажешься одна... – Kitty замотала головой, но я строго повторил: -- Если вдруг окажешься одна, не забывай, чему я тебя учу, славный мой Kitten...
Никто за нами не гнался, охотники за игуаной, видно, действительно умотали домой, жарить добычу, и мы потопали дальше. Эта долинка между двумя гребнями оказалась не такой глубокой и влажной, как другие. На дне ее не было ни ручья, ни даже приличного болота, просто почва мягче да грязнее, и много бурелома, так что мы постоянно скользили и спотыкались о поваленные деревья. То ли мы потеряли тропу, то ли тут вообще никто не ходил, но продираться на следующий склон стало куда как труднее. В кустах резвились разнокалиберные пташки, попадались похожие на дроздов, а может, то и были местные дрозды. Мысль радостная, дрозды ведь – деликатес, но сейчас не до них. Сейчас я готов был голубей с перьями сжевать.
На гребне – довольно каменистом, как и остальные – я сложил под большим валуном очажок, а Kitty сгонял на дерево осмотреться. В спешке я не стал ощипывать голубей, а просто содрал с них кожу, хоть она и рвалась местами. Все лишнее завернул в широкие листья, затолкал в расселину и прикрыл сверху камнем. Насобирал сушняка гибискуса. Как-нибудь надо помянуть это дерево в молитвах – горит, как саксаул, жарко и бездымно. Самое то. Remember it in thy orisons…17 Пока прогорали сучья, я выстрогал три плоских шампура и насадил на них тушки. Когда пришел момент, притоптал уголья и уложил концы шампуров на боковые камни очага. Сразу разнесся одуряющий шашлычный запах. Словно учуяв его, Kitty спустилась с дерева.
-- Что-нибудь видела?
-- Все то же. Солнце сильно светит, трудно смотреть.
-- Это хорошо. Значит, им тоже трудно. Ты все же поглядывай, пока я этих чертей жарю.
Я стащил рубаху, сложил ее поплотнее и принялся махать над углями, хоть от них и без того шел ровный, сильный жар. Kitty забралась на камни повыше, но я видел – ее так и тянуло к очагу. Вот тебе и цивильная домашняя девочка. Древний инстинкт не задушишь, не убьешь. Из нее еще сноровистого выживателя сделать можно. Не в этих бы условиях, не под этим бы прессом...
-- Ладно, малыш, иди сюда, крути шампуры. Надо этих цыплят поровнее обжарить, как в гриль-баре...
Она занялась этим, а я полез на дерево, чтоб толком все рассмотреть. Отсюда местность виделась совсем не так, как на предыдущем наблюдательном пункте, и было кое-что полезное. Бычий Зад, оказывается, слегка нависал над зарослями, что внизу, и если у них есть пост наверху, то под самыми скалами мы будем в мертвой зоне. Запомним.
Я вернулся к очагу.
-- Ну как, испеклись?
Kitty потыкала тушки острой палочкой, как хозяйки тычут вилкой, и нерешительно сказала:
-- По-моему, еще немного...
-- Ладно, я еще помашу рубахой, а ты пока приготовь пакет и вон тех широких листьев. Завернем, сложим и исчезнем отсюда. Тут слишком открытое место, и топчемся мы здесь неприлично долго. Ни к чему это.
Я тоже потыкал палочкой румяные бока, но исключительно для пущей важности. Запах от них шел такой, что я готов был сжевать их вместе с шампурами. Еще бы белым вином полить... Размечтался.
Когда Kitty приготовила все, что нужно, я упрятал закатанные в листья тушки в пакет, потом в сумку, перевернул камни очага закопченной стороной вниз, притащил плоскую плиту и накрыл кострище. Мы люди скромные, афишировать свое присутствие не любим.
Пока я возился, Kitty уложила в сумку и шампуры. Немка все же, хоть наполовину француженка. Впрочем, француженки тоже в домашнем хозяйстве не промах – по слухам. Но не это важно. Важно вот что: такое жлобство по мелочам – непременный задаток хорошего выживателя. А нам тут, похоже, еще выживать да выживать... И выживем – если живы будем.
Тронулись по гребню к Становому. Снова не по самому гребню, а чуть правее, где не случалось открытых мест. Еще правее и ниже идти было бы невозможно. Там начиналась какая-то серо-буро-зеленая каша, один большой завал – плотная мешанина лежащих, стоящих, висящих стволов, лиан, сучьев и непонятно чего в разных степенях гниения и жизни. Весело было бы, если б нас сюда загнали. Мы б застряли в этой дряни, как мухи в паутине, и делай с нами, что хошь.
Думать об этом не хотелось, а хотелось кушать. Совсем уж голодными глазами я начал высматривать бивачок, но он сам нас остановил. Прямо поперек гребня уступом возвышался огромный камень, сразу за ним еще один. Там наверху должна быть ровная площадка. Немного похоже на наше предыдущее убежище, но без «грибка» и не такое неприступное.
Камень уходил вверх не совсем вертикально, в расселинах росли кусты, подъем несложный, но на всякий случай я соорудил Kitty грудную обвязку и прицепил к карабину на своем поясе.
-- Полезли. Если с тобой приключится какая бяка, постарайся меня предупредить. Скажешь «Ап!» Тихонько, но чтоб я слышал. Ясно?
-- Ясно.
-- Ясно, г-н Командор.
-- Ясно, г-н Командор-ЧИК. А я кто?
Вот это вопрос. Всем вопросам вопрос. Но я не стал умствовать.
-- А ты сухопутный юнга. Юнга-кок-фоторепортер без фотоаппарата. Посматривай, как я иду, и повторяй, что я делаю.
Предосторожности оказались лишними, влезли без проблем. Как я и думал, наверху открылась нам небольшая, весьма уютная площадка. С боков ее защищали здоровенные кусты, над ней высилась скала, деревья, росшие внизу, кронами прикрывали убежище и с этой стороны, так что создавалась иллюзия замкнутого пространства. И еще такая приятная мелочь – со стороны моря над кронами подувал бриз, смягчал жару и относил кусачих сволочей. Мы примяли траву, я расстелил, не надувая, матрац-палатку, и получилась крохотная зеленая гостиная, она же столовая, плавно переходящая в спальню.
Мы вытащили голубей, еще горячих, и накинулись на них с неподдельным энтузиазмом. Кое-что пригорело, местами не пропеклось, но кто обращает внимание на такие мелочи – мясо растворялось во рту моментально. Мы долго не говорили ни слова, только урчали, шлепали жирными губами и переглядывались все веселее.
Умяли по птичке, третью оставили на ужин. Потом пришлось слизывать жир с физиономий друг друга, и тут мы несколько увлеклись. Но это понятно, у нас ведь целый день перерыва случился. Когда я немного отдышался, то только и смог выговорить:
-- Нет, это ужасно...
-- Что, Командорчик?
-- Ну, вот это... Человеческая структура все же мало приспособлена для таких взрывов.
Kitty немного подумала.
-- У меня, наверно, приспособлена.
-- Ну, у тебя... У тебя вообще гениальная структура.
-- Нет, просто ее сильно тянет к тебе. Правда, в конце немного ноги отнимаются... Но это ничего. Я только сначала пугалась. Немного.
-- А теперь ты храбрая.
-- Нет, я все время боюсь. Но не этого.
-- Чего «не этого»?
-- Сам знаешь. Противный. – Она по традиции полезла кусаться. Такая у нее была манера – ухватить зубами мышцу и теребить, потихоньку рыча. Но я взаправду притомился.
-- Погоди, я думаю.
-- О чем?
-- Ну, например, можно ли отделить любовь от вожделения.
-- Не надо ничего отделять. Пожалуйста.
-- Не буду. И вообще философствовать не буду. Опасно. Можем потерять бдительность. Поклевал протеинов, понимаешь, и воспарил духом. Орел домашний.
-- Здесь спокойно.
-- Ну да, в логове всегда расслабляешься. Вот в тайге ночью забьешься в палатку, и вроде как в безопасности. А на самом деле самое беспомощное положение. Медведь навалится, и каюк.
-- Здесь нет медведей.
-- Ну разве что. Здесь одни киски. Скажи «мяу».
Она потерлась щекой и замурлыкала вполне правдоподобно. Потянуло в сон. Ночью мы ведь спали впритруску. И еще похоже было, что резко падало давление. Накатывала вялость, побаливала голова.
Я поставил палатку под самым камнем, что прикрывал нас сверху, и мы забились внутрь. Ветерок все свежел, и от этого жара почти не чувствовалась. Блаженство.
Я в последний раз открыл глаза. Небо показалось слишком низким, на себя не похожим, но думать об этом уже не оставалось никаких сил.
А надо бы...