Удк 82 ббк 84(2Рос) Р65 isbn 978-5-88697-204-7 © Рой С. Н., 2011 © ОАО «Рыбинский Дом песати», 2011
| Вид материала | Документы |
| Глава 23. Прощай, «грибок» |
- Сборник статей молодых ученых Таганрог, 2009 удк 316. 77: 001. 8 Ббк 74. 580., 4329.03kb.
- А. З. Долгинов; ред кол.: Б. М. Болотовский и др. М. Мцнмо, 2012[т е. 2011]. 160, 1251.65kb.
- Биобиблиографическое пособие Краснодар 2011 ббк 91. 9: 83 + 83. 3 (2Рос=Ады)(092)я1, 220.63kb.
- С. Р., 2011 isbn 978-617-00-0863-3, 4322.12kb.
- Состав комплекта «Здоровый образ жизни – 2011 г.», 85.67kb.
- естественные науки, 1003kb.
- Бюллетень новых поступлений за апрель 2011 год, 107.78kb.
- «Жемчужина Новгородского края», 308.75kb.
- Учебное пособие Павлодар удк 94(574+470. 4/. 5+571. 1)(075. 8) Ббк 63. 3(5Каз+2Рос)5я73, 3633.95kb.
- Туристическая компания, 207.67kb.
Глава 23. Прощай, «грибок»
В общем, в ту ночь я спал не по-заячьи, а как обыкновенный мужичок, вымотавшийся до донышка. Практически как бревно. Проснулся перед самым восходом солнца, а секундой позже Kitty тоже открыла глаза, поразмыслила, сказала «мняф» и хотела опять было зарыться в сон, но я зашептал, целуя ушко:
-- Kitty, кроха, давай встанем не секундочку, чтобы потом не светиться...
Через пару минут мы опять угнездились. Она быстро поцеловала меня три раза, но на третьем уже спала. Я тихонько держал ее, боясь расплескать целое море нежности. Вокруг царили мир и тишина, только птицы пробовали голоса, готовясь к утреннему концерту. Черный червяк поднял было голову или что там у него вместо головы, но я только пихнул его сапогом в морду. Зря, конечно. Толковый мистик на моем месте воспарил бы духом над окрестностями – пощупать волю противника. Только какой из меня на фиг мистик на тот момент. Так, ухряпанный жизнью пожилой доцент, к тому же бывший, а ныне обладатель нежданно свалившегося счастья в уголке ада, который и поэту Данте показался бы немного чересчур, de trop. Парить духом никак не хотелось. Дух, он ведь тоже выматывается в лоскутики, и теперь ему хотелось просто бесконечно лежать вот так, охраняя это нежданно свалившееся, доверчивое и беспомощное. И пусть они все отвалят за горизонт, ур-роды вонючие...
В следующий раз я проснулся от сумасшедшего напряжения известно где. Kitty хотела было повернуться на спинку, но я слегка сжал ее плечо, и она замерла. На спине у нее вспыхнул один яркий овал, другой, третий, а я все не мог остановиться. Потом она приподняла голову, вытягиваясь, я быстро зажал ей рот, и вовремя... Она долго не могла отойти и все смотрела удивленными глазами. В голове мелькали слова, но как-то не говорились – казалось, что они сами по себе передаются, от кожи к коже, и касание ладони говорило больше, чем сорок тысяч томов, или как там у Барда...
Я пошевелился, вздохнул. Она быстро прошептала:
-- Что?
-- Больновато.
-- А уж мне-то...
-- На сегодня все.
-- Трудно отлипнуть, -- честно сказала малышка, и то была святая правда.
-- А мы соберем волю в кулак. – Я положил руку на ее славный пухлый животик. – Он хочет кушать.
-- М-м-м...
-- Подъем.
-- Умываться?
-- Пять капель на каждый глазик.
Получилось немного больше, а я так даже побрился. Лезвия хорошо бы экономить, и я решил запустить шкиперскую бородку, как всегда делал на весь сезон в горах. Правда, там она то ли шкиперская, то ли карачаевская – друзья-карачаи отпускали точно такие же.
Kitty приложила пальчик к бороде.
-- Колется.
-- Еще две недели поколется и перестанет. Буду как викинг. Или чей-то триколор – рыжий, черный и седой.
-- Две недели… -- Две недели – это как две наши жизни; то ли они будут, то ли нет. Тут зияла запретная зона, и я повернул туда, где безопаснее. Вытащил орехи. Их оставалось еще порядком – наверно, месячный запас йога. Я рассказал про йогов.
-- Понимаешь, им вообще два ореха в день хватает.
-- Мало, -- вздохнула Kitty.
-- В них есть все питательные вещества. Как в икре.
-- Икра лучше. Я пробовала.
-- Ничего, дай срок. Знаешь, какую икру я ел с браконьерами на Каспии? Пятнадцатиминутную, только что из брюха осетра. Ложками.
-- Я тоже хочу ложками.
-- Дай срок. – Ну заладил, мудила старый. Откуда она тебе его возмет, этот срок. Меняем тему, по-быстрому. – Давай лучше птичек стрелять. Тебе надо упражняться, а нам обоим питаться.
-- А ты дашь рогатку?
-- У тебя теперь будет своя рогатка. – Я вытащил вырезанную давеча рогатулю, и тотчас же пришлось зашикать, чтоб пригасить восторги. Достал из рюкзака запасные тяги с кожетком, и через несколько минут малышка держала в руках свое собственное и вполне сносное оружие. Даже рукоятка оказалась выточенной в точности для ее лапки, как она там и родилась. Kitty азартно помогала крепить тяги и вникала во все воинственные детали, как пацаненок лет десяти max. Правда, обнаженный торс мешал сходству и сильно отвлекал, иногда надолго. Очень точно она сказала: отлипнуть действительно трудно.
Рогаточка получилась на славу, только без упора для предплечья, но Kitty оно и не нужно, не та мощь, что у моей. Как и в прошлый раз, наколупали камешков-жеребьев и занялись охотой, не вылезая из-под «грибка». Новая рогатуля оказалась Kitty ровно по силам, и она принялась щелкать птичек, словно добывала себе пищу этим способом лет с пяти, как какой-нибудь готтентот. Когда она сразила третье пернатое подряд, я спросил:
-- Ты что, луком занималась?
-- Ага. Для развития глазомера. Мне ужасно нравилось. Пинг! И сразу Тук! – и стрела там, где надо.
Во родная душа. Я тоже обожал это – Пинг! Тук!
-- Ну, тогда с тобой все ясно. Техника-то одна, что в луке, что в рогаточном деле. Только левая кисть иначе держится, а остальное все так же. И потом, рогатка легче, и попадать из нее легче, правда?
Она снова высмотрела птаху и вместо ответа прицелилась. Артемида с рогатулей. Хотя... куда там той Артемиде до моей малышатины. Та была здоровенная бабища с гнусным характером. Никакого сравнения. И даром не нужно. Мне – мое.
В две рогатки мы быстро настреляли дичи на обед и даже на ужин, хотя птичек под конец совсем распугали, одна мелочь пошла. С готовкой не стали особо заморачиваться и рис не варили. Тушки я решил не готовить целиком, а порезал на кусочки, но все равно немного недожарил или недотушил. Уж больно кушать хотелось. Прожевывая особо жесткий кусочек, Kitty пробурчала:
-- Фрикассе с кровью...
-- Ничего, у нас в утробе и еж перепреет. – Я неловко перевел, и Kitty округлила глаза:
-- Русские едят ежей?
-- Нет. Шутка. Мы ж вообще шутливый народ. Иногда как пошутим – самим страшно становится.
-- Знаем. Видели.
-- Ты что, Кена вспомнила?
-- Ага. У него капа изо рта вылетела и прямо мне под ноги шлепнулась. Хороши шуточки.
-- А что, тоже сувенир. Талисман. Сберечь надо было. Кен тебе нравился?
Она только плечами передернула. Я хотел еще спросить, но Kitty что-то такое мне телепатнула, и я заткнулся. Молча дожевали птичек, вытерли руки и физиономии листвой, попили теплой водички. Немного мяска осталось на ужин. Хорош, не отощаем.
Парило. Стояла серьезная, уже дневная духота, и мы снова забрались в палатку. Под «грибком» никогда не уходила тень, и было сносно. Во всяком случае лучше, чем на солнцепеке. Вот там тепловой удар – с гарантией.
На полный животик Kitty потянуло пофилософствовать.
-- Командорчик, а тут совсем неплохо, правда? Отель «Под грибком». Еда есть, вода может с неба нападать. Только вот овощей нет, один рис. Но мы же не вегетарьянцы, правда?
-- Мы очень даже плотоядные. Знаешь, какой у каннибалов самый лакомый кусочек?
-- Какой?
-- Предплечье белой женщины, вот какой. – Последовала короткая возня с кусанием и тихим мурчанием, но жара слишком давила.
-- И все ты выдумал про каннибалов. Мало ли какие есть вкусные места...
-- Honest Injun. У Тура Хейердала вычитал. Только не говори «Кто такой этот Тур...»
-- А вот и знаю. «Кон-тики». Кино такое есть.
-- Ну, раз кино, тогда конечно. Тогда of course.
-- Они на плоту. А мы можем на плоту? Командорчик, правда, давай построим плот, маленький такой, на двоих, и уплывем отсюда далеко-далеко...
-- Надо подумать. Идея хороша. -- Не хотелось уточнять, что эта идея, вместе с десятком других, давно точила меня, но где-то в последних рядах. Построить плот можно, топорик есть, еще паранг, крис, веревка есть, а не хватит веревки, можно из коры сплести хоть канаты. Бамбук можно найти... Вот только не засекут ли нас за строительством? Берега островов этой вшивой Индонезии уж больно плотно заселены, рыбачьи суденышки – сампаны или как их там – везде как мясные мухи роятся. Засекут и донесут куда следует, или просто слух дойдет прямо во вражьи уши, и пожалуйста, словят нас в море на катере, как черепах. Хоть к акулам ныряй, добровольно. – Плот, это хорошо, только надо все варианты проработать. Буду думать. А пока схоронимся тут. Заляжем, насколько выдержим. Пусть думают, что мы померли от голода, или кинулись в море и нас съели акулы, или змеи загрызли, или еще что. Авось не найдут и бросят искать. Бог не выдаст, свинья не съест.
-- Какая свинья?
Пришлось растолковывать еще одну российскую мудрость. В ней была успокоительная сила, только я не был уверен, хорошо ли это, и кого я успокаивал, Kitty или себя. Может, я шаманил, задабривал богов. Я, мол, буду тихий и хороший, а вы уж меня не выдавайте. Или не продавайте.
Только хрень все это. Смирение тут не катит. Буду смирный и покорный, так местная мразь с помощью их же божков изловят нас, как зондеркоманда еврея. Нет уж, ребята, сначала вы, а я потом. Я вас с собой захвачу, сколь смогу. Насчет непротивления злу насилием вы несколько продернетесь. Не на того напали. Может, вы меня и разотрете в пыль, с вас станется, но сначала вы у меня нахлебаетесь жидкого говна большой ложкой... На хрен весь ваш паскудный островишко спалю, кукуйте тогда.
Я почувствовал, как поджилки начали подрагивать, в голове волнами заходила кровь, и весь я горячо вспотел. И чего это я завелся... Да ясно чего. Фортуна, эта дебильная жирная баба с обезьяньим чувством юмора, подкинула мне в пятом акте, прямо ниоткуда, из-за незримых кулис, вот эту последнюю, уж точно последнюю, горько-сладкую страсть или дурь, кто их разберет... С этим и в нормальной жизни хлопот было бы невпроворот. Тут еще притирка предстоит, может и дым пойти, не только жар. Спокойствие нужно, покой, санаторный режим, а вместо этого... Вместо этого нас гоняет, как крыс, кодла любителей насиловать и убивать, и все в извращенной форме. Ладно, сучары, объявляю вас вне закона, и прав у вас теперь, как у бешеной собаки, и того меньше...
Такой вот я выдал внутренний монолог и остановился только, увидав испуганные глаза Kitty. Видно, на физиономии у меня нечто такое отразилось, а скорее всего от меня волной пошла совсем уж разнузданная «энергетика», как любит выражаться всякое псевдоинтеллектуальное жулье.
-- Was ist denn los, Kommodortschik? Что ты?
-- Не обращай внимания, кроха. Размечтался я чего-то...
Она вряд ли поверила и инстинктивно сменила тему.
-- Уф. Жарко. В России, наверно, сейчас мороз. Генерал Мороз, да?
-- Россия большая, Kitten. Ты даже не представляешь, какая большая. Я сам иногда с трудом представляю. Где-то морозец минус двадцать, и это считается теплынь, а где-то плюс тридцать, и считается норма – как бы плюс сорок не шарахнуло, с гаком.
-- А там, где ты живешь? Там как? А ты где живешь?
-- А я где только не живу. То в Москве, то в Подмосковье, в Твери, скажем. Или на Кавказе. А летом все больше по Сибири шляюсь, или на Урале, и вообще где придется, хоть в Средней Азии. И везде с этим по-разному. В Москве летом может быть жара, кругом торф горит, дышать нечем, все по дачам прячутся. А могут дожди зарядить на месяц, на даче в июне и даже в июле топить приходится. А бывает и чудно, тепло в меру, красиво, поля, леса, перелески, на пригорок выйдешь – глаз не оторвать... Поневоле запоешь что-нибудь... Русское народное.
Я тоскливо замурлыкал «Во поле березынька стояла»... Но – не пелось. Малышка помолчала, однако любопытство разбирало ее всерьез.
-- А почему ты в разных местах? То тут, то там?
-- Я ж теперь свободный художник. Чего мне сидеть на одном месте.
--Ты рисуешь картины? Но ты же Herr Professor…
-- Herr Dozent скорее, так это просто титул, в наследство от университетской карьеры... Бросил я ее. То ли я ушел, то ли меня ушли. А «свободный художник», это же всего лишь выражение такое. Представитель свободной профессии, liberal arts. Пишу, перевожу. Как Чацкий. «Он славно пишет, переводит…» Только тебе этого не понять. Больше перевожу.
-- А что переводишь?
-- Да все подряд. Стихи, прозу. На английский. Он у меня как родной вроде, от бабушки достался.
-- Значит, ты поэт? Раз стихи...
-- Ну да, типа того. Писать уже давно не пишу и не публикую. Редко очень. А переводить, это пожалуйста. Рупь сорок строчка. Теперь, правда, по-другому, не пойми как. А раньше твердая такса была. Четверостишие – пять шестьдесят.
-- А это много?
-- Мне хватало. И маме. И сестренкам помогал. Я у тебя талантливый. Один раз за три часа восемьдесят строк перевел. Роберта Рождественского...
-- Это кто? Ooops…
-- Ничего, ничего. Не знаешь, так и немного потеряла. Я их перевожу, а любить не очень люблю. Как тот грузин.
-- Какой грузин?
-- Опять шутка. У грузина спросили: «Гиви, ты помидоры любишь?» А он говорит: «Кушать люблю. А так – нэт...»
По-немецки получилось совсем не смешно. Kitty подождала, потом продолжила.
-- А на Кавказе ты почему?
-- Там мама живет. На Кавминводах. Вот где тепло и красиво. Ну о-очень красиво. Горы. Машук, Бештау, Лысая – это местный Brocken, только без валькирий. Еще много разных. Локаллиты называются, вроде вулканов недоразвитых. Театральные немного. На закате как задник в театре смотрятся. Я их очень люблю, особенно Бештау. Возьму с собой блокнот, бутербродов, залезу на гору и давай стихи переводить. Строчку за строчкой, иногда автоматически.
-- И все в рифму?
-- Ну да, у нас все больше в рифму пишут. Редко vers libre, это больше западная мода.
-- Я бы никогда в рифму не сумела. А мама у тебя строгая?
-- Ужасно. Строгая снаружи, добрая внутри. А почему ты спрашиваешь?
-- Так...
Kitty потупила глазки, и только тут до меня, осла и тупого доцента, дошло: она ж за меня замуж засобиралась! Потому и расспросы. И про Россию, и про меня, и уже до милой матушки моей дело дошло. Я прямо ошалел, потянулся к ней – и ровно в этот миг Фортуна хряснула меня обухом промежду глаз. Улучила момент, падла. Я сначала ничего не услышал, только почувствовал, как Kitty вздрогнула, напряглась, подняла голову. Меня как током шибануло, и я приблизил ухо к ее рту.
-- Камень, -- прошептала она еле слышно.
Камень. Где-то посыпался камень. Долгие, вечные секунды. Теперь слышал и я. Кто-то грубо, по-хозяйски ломился через кусты, топал ботинками по осыпи. Голоса. Голоса со стороны Станового.
Я прошептал Kitty: «Замри и слушай». Замер и сам, только в мыслях бешеная суета и скачка. Неужели заметили дым? Да нет, не было никакого дыма, у меня с этим строго. И нас ниоткуда не могли видеть – мертвая зона. Может, просто мимо идут? Ищут, чего не потеряли, гады? Переждем, и все дела.
Но нет, непохоже. Остановились, причем у того угла, где я влезал. Неужто наследил? А что, очень может быть. Они небось это место знают, могли сами в детстве здесь играть и прятаться. Местечко приметное, фигуристое. Тогда худо. Господи, до чего же худо. Полезут проверять. Или наблюдательный пункт устраивать. Обязательно полезут, иначе зачем им останавливаться… И как раз у того самого угла.
Я нащупал топорик, снова наклонился к уху Kitty. Она вся дрожала, да и я не поручусь, что сам не подрагивал.
-- Тихо оденься и снова замри. Я поползу, гляну. Bis bald. – До скорого, мол. Мы ж шутники известные.
И пополз, не оглядываясь. Если они сюда полезут, у меня один-разъединственный шанс – встретить лазуна из засады, рубануть топориком по маклаю, и если у него автомат – дай Боже, чтоб у него был автомат! – положить сверху остальных. Если меня первого не положат. Надо успеть. Один-разъединственный шанс, а иначе никак. Иначе конец.
Я пробирался под кустами медленно-медленно, неслышным ужом, мучимый двойной мукой – и подшуметь боялся, и не успеть добраться к месту тоже страшился. Успел, однако.
Когда до края скалы оставался один последний куст, я услышал его. Он карабкался по ребру точно так, как до того лазил я, только он громко пыхтел и скребся, все слышнее, слышнее, вот-вот вылезет, гад... Ну давай, давай, вылезай, тут тебя ждут, не дождутся...
Я уже подгибал ноги, чтобы метнуться вперед с ударом топора, когда раздался вскрик, стук, грохот, потом грубый хохот внизу... А я и не сразу сообразил, что этот скалолаз попался на мою доморощенную хитрость – она у меня с перепугу начисто из головы вылетела – и стащил на себя приличных размеров каменную плиту, заготовленную вчера. Регот внизу прекратился, послышался нешуточный стон – то ли ногу поломал, то ли камень удачно по балде пришелся... Да мог и в лепешку расшибиться, валился-то метров с десяти, если не больше. Какие уж тут смешки.
Внизу теперь во всю шло толковище, галдеж, человека три-четыре лопотали, а я снова начал подрагивать, все в той же позе кого-то из кошачьих перед прыжком. Ничего ведь не ясно – то ли они просто скалу проверяли для очистки совести, то ли действительно наблюдательный пункт собирались тут ладить, то ли углядели след и что-то подозревают... Тогда уж точно еще кто-то полезет. Или гранату кинут, если она у них есть. Хотя вверх кидать – себе дороже может выйти, ежели чуть прошибиться.
Напряг был сумасшедший, я весь исходил потом, и от меня резко пахло. Пот страха, он вонючий... Хорошо хоть они без собаки. Выдержка, Серж, выдержка... Все кончается, кончится и это. Либо так, либо эдак. Дай, милый Боже, чтобы так, как надо, как нам надо...
Галдеж внизу прекратился, началось какое-то движение. Я прислушивался изо всех сил, стараясь что-то понять, сообразить. Внизу застучало, вроде крис или голок по дереву. Наверно, строят носилки, если тому скалолазу досталось от всей души. Их и впрямь трое или четверо, плюс один пострадавший, хоть и жаль на этого скота такого слова.
Я распустил закаменевшие мышцы, киселем распластался по земле. Боженька родненький, хоть бы у того примата был открытый перелом голени либо череп развален и мозги наружу… Вот радость была бы.
Тихонько подтянул левую руку к глазам. Три часа. Пока они его куда-то дотащат, часа полтора пройдет, а то и два. Нам бы дожить до вечера, тогда и до утра доживем. Такая теперь наша жизнь. Разделенная на кванты. Квантованная наша житуха, блин.
Снова загалдели все разом, и вот опять шорох и стук камней. Удаляются, твари. А я весь мокрый. Ну, уж какой есть.
Я вернулся под «грибок», к испуганным глазкам Kitty, ее дрожащему тельцу. Лег на спину. Она сразу приникла к моему рту ухом, и я выдохнул:
-- Полежим тихо... Могли оставить внизу засаду, если мы там чего-то обронили либо след оставили... У них один свалился с самого верха...
-- Я слышала. Думала, это ты там дерешься...
-- Нет, он сам. Плиту на себя стянул. Я вчера ловушку подстроил, а сам про нее забыл, балбес старый... Разбился, гад, видно, капитально. Они его домой потащили. На носилках. Вряд ли сегодня вернутся. Дождемся вечера и слиняем отсюда. Немного полежим и будем собираться. Да что нам собираться, палатку скатаем, и все дела. Голому собраться – только подпоясаться...
Как всегда после острой опасности, напала трепливость, и стало немного стыдно. Надо отвлечься. Я принялся потихоньку таскать орешки, давить их и совать в рот Kitty. Сам съел несколько штук, но мандраж не проходил. Никак не мог решить, что опаснее – действительно ждать вечера или немедленно сматываться отсюда ко всем чертям. Абулия обуяла. Безволие. Конечно, снаряд дважды в одну воронку не падает, но то дурак-снаряд, а тут зверье с их звериными хитростями. Что, если скала и вправду им понравилась как наблюдательный пункт? Ведь все равно залезут, бабуины вонючие. Уходить надо, но когда? Если сорвемся сейчас, можем напороться на засаду или другую поисковую группу; вряд ли она одна тут шастает. Небось, охотников объявленную награду за поимку сорвать предостаточно. Гад Луис непременно что-то такое объявит. Нет, ждем до вечера. А вдруг...? Ну, и так по кругу.
Пока я эдак мысленно елозил, дрожа и потея, время шло себе и шло, и становилось все яснее – на сегодня представление окончено. Хотя как знать, как знать... Может, я уже труп, только сам об этом не догадываюсь.
Ладно, кончаем кошмарить. Командор я или жопа с ручкой? Еще и малышку нерешимостью своей заражу. Человечек тебе верит, а ты... Я в первый раз после несостоявшейся битвы по-настоящему глянул Kitty в глаза и даже попробовал улыбнуться. Жалкое, должно быть, вышло зрелище, но она все равно благодарно приникла к плечу.
«Вот так люди и седеют», подумал я, гладя ее головку. Сам я, собственно, и без того сивый мерин – сединой больше, сединой меньше, один хрен. А вот малышатина и вправду может пострадать. Но пока что я ничего такого седого не мог различить. Рыженькие золотистые волосики, и все тут. Демаскируют, правда.
-- Kitty, рыбонька, повяжи головку чем-нибудь темным. У тебя же хиджаб есть.
-- Ненавижу эту тряпку.
-- Надо, кисанька. Для маскировки. И физиономии надо натереть зеленым. Как рейнджеры будем задрипанные какие-нибудь.
Мы занялись раскрашиванием, старательно терлись соком листвы, словно именно это могло нас спасти от всего. Смех, конечно. Бойскаутские номера. Только вот если припало шкуру спасать, как-то не до юмора с иронией.
Потом принялись укладываться. Я к этому делу тоже отношусь с религиозной серьезностью. Рюкзачок должен быть компактным, натянутым как яичко, чтоб ничто не стукнуло, не грякнуло, не ерзало, не давило. И еще: чтоб все было под рукой – точно знать, где что, и по нужде мгновенно выдернуть. Полезная штука, такие вот застарелые привычки. Спасительные, в кислых ситуациях.
Пока мы ковырялись, солнце заторопилось и, как тут водится, вертикально булькнуло в море, никаких тебе сумерек. Можно трогать. Уж сейчас точно никто нас не словит, разве что нос к носу столкнемся. Но это навряд. В этих чертовых джунглях совсем бесшумно двигаться нечего и думать.
И все равно я подползал к краю скалы, слегка подрагивая. Полежал, прислушался, потом медленно выдвинул голову за край, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. Бесполезное занятие. Мрак, и все тут. Внизу только кусты шелестят под бризом, а что там и кто там, в этих кустах – не узнаешь, пока не наступишь. Или на тебя наступят.
Ладно, хватит нерв давить. Я спустил вниз нашу поклажу – и тут затормозил. Первой спускать Kitty вниз, во тьму, не то что не хотелось – такое просто невозможно, как себя ни убеждай, что все страхи кончились и внизу никто нас не ждет. Не пойдет это. Быстренько привязал булинем веревку к стволу деревца, шепнул Kitty, «Я мигом», и соскользнул вниз. Никто не стрелял, не орал, не хватал за руки, за ноги. Вот и ладненько. Медленно обошел скалу, всматриваясь и вслушиваясь, но ничего не видел, кроме теней, и не слышал, кроме тракторного шума в ушах. У ребра скалы наступил на что-то мягкое. Наклонился, пощупал – моток веревки! Видно, когда носилки ладили, засуетились и забыли. Ну спасибо вам, бабуины, век не забуду вашу доброту. Может, этой веревкой доведется кого-то из вас удавить. Вот был бы подарок к Рождеству Христову...
Вскарабкался наверх, сказал Kitty почти в полный голос: «Порядок в танковых частях». Она поняла, как надо, и быстренько полезла вниз. Моя очередь. Я отвязал веревку, завел короткий конец за стволик, в момент соорудил грудную обвязку, защелкнул карабинчик и полез вниз, упираясь ногами в скалу, держась руками за длинный конец и помалу его потравливая. Пустячок, а все приятно старые навыки вспомнить.
В несколько секунд спустился, стянул веревку, смотал, сунул в большой карман рюкзака, туда же уложил только что найденную. Финиш. Прощай, «грибок», славный ты наш. Не раз еще тебя вспомним, хоть и натерпелись тут страху по самое не могу.
-- Куда теперь? — шепнула Kitty. Она все еще шептала и пугливо крутила головой.
-- Сначала к нашему источнику. Наберем воды, а потом двинем на юг. Куда сможем доползти.
Ручей нашли без хлопот, все ж не в первый раз. Набрали воды, ритуально искупались, вот только в ритуале теперь случился существенный пробел. Ни о чем таком не думалось, нервишки-то иссушены. Купанье, правда, подействовало магически, и от ручья уже двигались вполне энергично, не особо шарахаясь от теней и ночных звуков.
Я решил на первый раз добраться хотя бы до той шишки, где вечность тому назад жег костер-обманку. Там я хоть минимально знал местность, а в случае чего можно будет повторить финт с карабканием на дерево. Опять же место ими уже прочесанное. Вряд ли они будут топтаться все на одной и той же площадке.
На первом по пути туда склоне я попробовал сориентироваться так, чтобы обойти болотце по дуге слева, ближе к горе, где уже ходил. Но все равно мы натерпелись и страху, и укусов осатанелых комариных батальонов. Одно время совсем забурились в грязь, и тут я вспомнил одну вещь.
-- Kitty, следы под деревом помнишь? Здесь тоже может свинья где-нибудь лежать. Если вскочит, не пугайся.
-- Свинья?
-- Ну, дикая. Или одичавшая. Боров, короче.
-- Я боюсь борова...
-- Пусть они нас боятся. Мы еще до них доберемся. На шашлык пустим. Их мусульмане не едят, вот они и расплодились. А может, тут едят, не знаю. На Кавказе донгуз – табу.
Мы-таки подняли небольшую семейку. Они сорвались далековато от нас, но все равно мы оба перетрухали порядком, аж присели. По-охотничьи, надо бы засвистеть, заулюлюкать, и Kitty повеселилась бы, но нам как-то не до свиста. Господи, до чего ж мне нужно оружие... Ну куда я с топориком против автомата. Правда, топорик, он же томагавк, я научился метать весьма прилично еще подростком, когда Майн-Ридом зачитывался, и потом продолжал упражняться в походах. Преполезный навык. Раскроить череп метров с десяти – не проблема, вот только топорик-то у меня один, а эти обезьяны ходят целой кодлой, никак иначе. И срубят меня еще на замахе. Стрелки еще от той мамы, видал я их в действии... Нет-нет, в лобовом столкновении мне определенно хана. Только из засады. Жаль, праща в этих зарослях не работает. Слингом я мог бы метров с тридцати бабуина положить. Из-за куста, из-за угла...
Во размечтался, олух. Ни слингом, ни топориком, ни из засады и никак не смею я ввязываться в стычку. Не один я тут, не соло... Вот если б один, тогда да. Тогда б я поиграл с этими шакалами в одну игру, у казачков так и называется – игра в бэ-бэ, хто кого наебэ...
Тут я заметил, что почва под ногами перестала чавкать, и сообразил – пора забирать правее. Скоро нащупал ногами кабанью тропу, да и люди по ней, похоже, ходили. Пробираться стало полегче. Кое-как обтерли листьями грязь со своих Reeboks и начали взбираться на следующий склон. То ли тропа, то ли вещие ноги мои вывели нас ровнехонько к нужному нам нагромождению камней, и я объявил: «Привал». Нащупал ровную площадку, надул свою матрац-палатку, и мы наконец спрятались от малярийных кровососов. Пожевали птичьего мяска, закусили орешками, запили водой, и я уложил Kitty спать, наскоро ощупав на предмет пиявок. Вроде обошлось без них.
У Kitty снова был с одной стороны, за тонким полотнищем, здоровенный камень, а с другой Командор, в ее понятиях тоже нечто вроде скалы, хотя сама скала чувствовала себя вполне желеобразно. Мысли мои вновь роились вокруг все той же точки – будь я один... О, тогда б я показал этим макакам, как может драться и умирать русский офицер, хоть он давно в запасе. А в реальном нашем положении – никакой героики, ни Боже мой, а сплошная тяжкая ответственность. Как бы не обмишулиться, как бы не попасть впросак, как бы не подвести человечка...
Край надо придумать что-то похитрее. Все та же старая хохма: придумать легко, только знать бы, что тут можно придумать... Во буза в башку лезет. Надо на ночь закинуть задание в подкорку, в подсознание. Соображай, подкорка, паскуда, пока тебя каннибалы на суп не пустили...
Малышка беспокойно зашевелилась. Видно, от меня опять не та волна пошла. Чмок в маковку, и она успокоилась.
Ужасно мы были жалкие и несчастные там, среди этих камней. Как есть мизерабли. Я хотел было сказать «жалконький мой котенок», но так и не нашелся, как будет «жалконький» -- ни по-немецки, ни по-английски, а по-французски и подавно. Язык Декарта, распротак его и эдак. С тем и уснул по-заячьи, на полчаса, раздраженно глянув сквозь полог на сияющее роскошными звездами небо. Вот уж впрямь равнодушная природа, шкот ей в нюх...