Удк 82 ббк 84(2Рос) Р65 isbn 978-5-88697-204-7 © Рой С. Н., 2011 © ОАО «Рыбинский Дом песати», 2011
| Вид материала | Документы |
| Глава 2. Чуток о себе Глава 3. Другие Глава 4. Kitty Глава 5. Приключение в Марселе |
- Сборник статей молодых ученых Таганрог, 2009 удк 316. 77: 001. 8 Ббк 74. 580., 4329.03kb.
- А. З. Долгинов; ред кол.: Б. М. Болотовский и др. М. Мцнмо, 2012[т е. 2011]. 160, 1251.65kb.
- Биобиблиографическое пособие Краснодар 2011 ббк 91. 9: 83 + 83. 3 (2Рос=Ады)(092)я1, 220.63kb.
- С. Р., 2011 isbn 978-617-00-0863-3, 4322.12kb.
- Состав комплекта «Здоровый образ жизни – 2011 г.», 85.67kb.
- естественные науки, 1003kb.
- Бюллетень новых поступлений за апрель 2011 год, 107.78kb.
- «Жемчужина Новгородского края», 308.75kb.
- Учебное пособие Павлодар удк 94(574+470. 4/. 5+571. 1)(075. 8) Ббк 63. 3(5Каз+2Рос)5я73, 3633.95kb.
- Туристическая компания, 207.67kb.
Глава 2. Чуток о себе
Так вот. Из Москвы до Гамбурга я добрался на самолете, там пересел на «Медузу», совершенно роскошный на мой взгляд лайнер. С пристани он казался белой горой с проделанными для красоты рядами иллюминаторов. В этой роскоши на мое счастье были и дешевенькие места, рядом с машиной, чуть ли не в трюме. Мне про лайнер знакомые новозеландцы еще в Москве рассказали, они на нем из Австралии почти месяц трюхали. Но это ничего, не скучно, потому как идет он как бы рывками от одного экзотического порта до другого, а в порту на день-два-три стоянка, гуляй рванина – не хочу. Круиз вокруг полсвета, короче говоря. Мне только того и нужно было. Пока до Сиднея доберусь, хоть мир посмотрю, рассудил я про себя и не ошибся. В конечном счете я насмотрелся такого, что сто лет бы его не видать. Но о том фактически вся повесть, и не будем забегать вперед.
Да, так насчет Сиднея. В Сиднее у меня друг, не друг – так, знакомый, или компаньон, или коллега. Ну да, друг, вроде как бы. Типа. Нам ведь трудно эти дела переводить в российские координаты. У нас же все не как у людей, все в гиперболу отдает – как это так, ты мне друг, а не можешь ради друга слегка поднарушить законодательство или принять на грудь литр-полтора пойла, если мне грустно и я стучусь к тебе в третьем часу ночи. Не уважаешь. Я уж писал где-то – все это вздор про вечные русские вопросы, кто виноват да что делать. Самый извечный русский вопрос такой: Вася, ты меня уважаешь? Остальное далеко позади и в тумане.
Дэвид Питман меня уважал, хотя и в европейских рамочках, но и на том спасибо. Тоже профессор, и тоже survivalist, по-нашему примерно «выживатель», модная нынче вещь. Примерно сказать, робинзонада. Принцип простой: забираешься куда подальше, в тайгу например, живешь там сколько надо, потом выбираешься без посторонней помощи. Если сможешь, конечно. Если сможешь, вспоминать потом забавно, а если нет, то и вспоминать некому. Всего делов.
Это, разумеется, конспективно, а вообще тут целая философия или религия. То ли я где-то вычитал, то ли сам изобрел такую вот тезу: жизнь не есть борьба добра со злом или там света с тьмой; жизнь, скажем прямо, есть борьба за выживание, struggle for life. Но в обыденном своем варианте это не борьба, а скука зеленая, местами отдающая в тошнотну, и потому не всех, но многих, особенно заводных спортивных типов вроде меня, тянет на приключения. Именно так: на волю, в пампасы.
В пампасах, конечно, иногда так хвост прищемит, что тихонько пищишь «Мама, я больше не буду!» Но когда вернешься (если вернешься, см. выше), то дико себя уважаешь, прямо-таки гер-роем себя чувствуешь, а если не чувствуешь, так и присочинить не грех. А что, практически все так делают. Без этого как-то не получается. Наверно, из-за того, что перспектива неизбежно смещается: муки кажутся уже не такими мучительными, а всякие геройства и красоты блестят ярче, чем оно было в реальности. А что тут реальнее – приключения или рассказы про них… Спроси чего полегче.
Что еще про философию этого дела… Рутина, train-train de vie многим настохреневает, но иные спасаются водярой, иные сексом, или выпиливанием лобзиком по дереву, кто чем. А нашего брата все тянет куда-то на грань или даже может чуть-чуть за грань, вроде как в клиническую смерть. Врожденное, наверно. Хотя в моем случае и воспитание было соответствующее. Меня отец таскал на охоту лет с шести, если я точно помню. И не по перепелу или еще каким безобидным птичкам, а всерьез – кабаны там и прочее. Это вроде раннего приема наркотика, я так думаю. Потом уж не соскочишь.
Все это – вещи известные и скорее поверхностные. А если копать чуть глубже, так я такую формулу вывел: есть вот такая порода недовольных своим «я», и хочется его подправить. Это можно делать двояко: либо врать, придумывать себе лихую биографию, либо и вправду что-то такое предпринять, чтоб была какая-то блестка в твоем брачном и внебрачном наряде. Это можно развить, но и так вроде ясно, и не стоит размазывать.
Я как-то тиснул небольшое эссе на эту тематику в англоязычном журнальчике про разные свои приключения с полулетальным исходом в пустыне, в тундре, тайге, на море и среди прочего разного. Дэвид прочитал, вдохновился, списались, потом он прилетел, и забрались мы с ним в верховья Бахты, притока Енисея, если кто не знает; где-то 350 км от устья. Не слыхал, как там сейчас, а тогда это были совершенно нетронутые места, и все было хорошо. Таймень, ленок, хариус, щуку за человека не считали, брезговали, хотя были экземпляры до 15 кило, но на фиг оно нам нужно – мясо как целлюлоза, если сравнить с тем же таймешком, особливо копченым.
А потом на окрестных хребтах начались пожары, вся живность, включая крупную, повалила к реке, и на эту тему приключилась на берегу той речки некая неприятность с мамашей-медведицей. Тут могли быть жертвы, ибо этой дурище косолапой взбрело в звериную ее башку, что мы обижаем ее чадо, век бы его не видать. Дэвида как ветром сдуло, стребанул в кусты, словно его рядом и не стояло, и пришлось эту маму брать на себя. Просто беда с ней, картечь ей что горох, ружьишко дрянь, одностволка 16 кал., да еще ствол и приклад обрезаны для облегчения весу, все ж на своем горбу таскать приходилось. Добро нож у меня был на поясе, якутский на длинной ручке, пальма называется, с одного тычка достал до сердца, так что отделался я крупным испугом да глубокими царапинами на спине и в основном пониже – успел вывернуться из ее предсмертных объятий, к тому ж ватник на мне был советский, пуленепробиваемый. Один врач, дружбан мой, говорит, от адреналина в человеке нечеловеческая прыть появляется, а я так себе думаю – повезло дураку, вот и вся теория.
А Дэвид испачкал штанишки основательно, но вынес из этого эпизода искренний ко мне респект и даже привязанность. Вообще в подобных случаях это редкость; парадокс, можно сказать. Но тут и без того парадокс на парадоксе – я ведь на него тоже зла не держал. Так, буркнул сгоряча что-то типа в гробину твою кенгуру маму, но в душе считал: раз медведица российская, разбираться с ней обязан был именно я. Австралия ни при чем. Они там и без того вниз головой ходят.
И вообще все кончилось путем. И выбрались мы с минимальными потерями, даже балыков тайменьих привезли с собой в цивилизацию, и расстались друзьями. Вроде как. А потом он пригласил меня заняться этим самым survival в австралийском буше. Медведей там хоть нет, но других гадостей порядком – крокодилы, то да се. А самое главное – прислал он мне с оказией деньжат на дорогу, век его доброту буду помнить. С валютой у меня очень хило тогда было. Если прикинуть транспортные расходы, так только на трамвай и хватило бы, а в Австралию трамваи не ходят. С австралийскими же тугриками плыву вот себе сквозь субтропики с тропиками, словно всю жизнь этим занимался. Что еще надо – волны, звезды, блеск, лепота, на горизонте европейские и прочие берега, экзистенциальный холодок в груди и на борту девы в трех измерениях, холеные, загорелые, зубастые, тотально голые, натуристки, драть их не передрать до скончания веку.
Ну ладно, про баб как-нибудь потом. Успеется. Тема вечнозеленая, не одному Луису про то свиристеть. Я ж хотел о себе. Только лучше я сначала немного о своих предках. У меня в жилах довольно интересный коктейль генов, и если того не знать, многое и в моем прошлом, и в будущем не совсем правдоподобно выглядит. По виду я типичный highbrow, высоколобый, доцентская бороденка, схоластическая сутулость, рассеянный взгляд, опять же манеры. Интеллигентская размазня, в общем. Мямля. Никогда не подумаешь, что я в нашем роду первый старший сын старшего сына старшего сына и т.д., который не был профессиональным воякой. Фамильные записи и жалованные грамоты, правда, тянутся только до времен Петра, но кто ж до него не воевал; все воевали.
Со стороны матушки еще хуже: казачье Сальских степей, наверняка бандитня вроде Буденного; он ведь оттуда родом. Но я об этих своих корнях мало чего знаю. Матушка моя во время раскулачивания кочергой проломила какому-то уполномоченному голову (он ей, кстати, женихом приходился), в ноябре месяце переплыла Кубань и скрылась из родных мест. Этот эпизод многое в ее характере объясняет; заодно и в моем. О той моей родне рассказывала она мало. Только когда я увлекся охотой со своркой борзых, сердито промолвила, что это у меня наследственное, от моего деда, ее отца; тот, по ее словам, любил своих псов больше своих же детей, царствие ему небесное. А я так подумал: наш человек.
Отцовых родителей я знал лучше, при них и вырос, можно сказать. Дед-артиллерист – вообще героическая фигура, на заре века воевал в Манчжурии под началом его высокопревосходительства, бесталанного генерал-лейтенанта Куропаткина, а в германскую с талантливым генералом Брусиловым, который впоследствии продался большевикам. Тогда многие продались из принципа; дед от той судьбы ускользнул, но тут целая эпопея, сейчас не об этом. Бабка была смешливая певунья, на дагерротипах ее юности красоты совершенно неописуемой, какой-то малоправдоподобной даже, вроде кто-то из Рерихов мечту свою намалевал. Дед тоже был хорош, я его орлиному носу всю жизнь завидовал – не то что моя простецкая, протославянская образина. И усы у него торчали, как стрелы, а я сколько ни заводил, все они вниз свисали позорными висюльками, пока я не плюнул на это дело и не сбрил их на хрен.
С красотой моих предков с этой стороны все было понятно: их родители и прародители издавна служили на Кавказе и женились на грузинских красавицах-княжнах, а одна была не просто грузинка, а еще и хевсурка. Хевсуры же, чтоб вы знали, — это самое красивое, воинственное и резвое племя во всей Грузии. Дуэли на мечах у них повывели уже при советской власти, а вендетту – никогда. Они почему-то считают себя потомками крестоносцев и вышивают на своих плащах огромные кресты, но это скорее всего красивая легенда; у них таких мифов битком натыкано. Как практически все в жизни, при ближайшем знакомстве этот народишко оказывается совсем не таким красивым, как его легенды, но мне и не приходилось с ними особенно иметь дело. Только кратковременно, в альпинистской юности. Так оно и к лучшему.
Лично я хевсурской примеси в своей крови откровенно побаиваюсь. Когда творится какая-нибудь несправедливость, я поначалу пытаюсь урезонить хамство интеллигентскими разговорами и ужимками, но внутренне стремительно подкипаю, и когда доходит до какой-то точки, взрываюсь с самыми разрушительными последствиями – пру рогом на оппонентов, невзирая на габариты и численность. Как правило, к немалому их изумлению и погибели. В этом бешеном состоянии требуется десяток человек, лучше с дубинками, чтобы со мной хоть примерно справиться. Берсеркьер какой-то бываю норманский. Или попросту псих, потому как никаких грибов-мухоморов перед битвой не употребляю, самопроизвольно завожусь, а потом с трудом вспоминаю, как оно все имело место быть.
Иногда эта неожиданная взрывная реакция бывает полезной в быту, как в только что описанном случае с медведицей. А ведь случалось еще много чего и в более мирном роде. Могу порассказать. Как-то возил студентов на сельхозработы далеко в южные степи. Так вот однажды вечером сельские детишки баловались в запряженной телеге, кони чего-то испугались и понесли, а там речка и обрыв. Я стоял с целой толпой наших, болтали о чем-то, и эта толпа только глазки растопырила, а я уж летел наперерез, что-то меня подняло и шлепнуло в телегу, я подхватил вожжи и еле-еле утихомирил коней, а то быть бы беде. Помнится, студенты меня дико зауважали, студенточки очень активно строили потом глазки, а нам этого только давай. Но что вспоминать эти сальности, одно расстройство, в теперешнем моем практически старческом виде.
Раз уж я завспоминался, расскажу еще один случай, аналогический. Ехали мы с друзьями с рыбалки на «Волге», ехали медленно, дамба вся камнями усыпана, слева обрыв, справа водохранилище. Вечерело, фары зажжены, и вдруг я вижу в свете этих фар, как прямо перед машиной проскочила лиса, бултых с перепугу в воду и поплыла. Все разом закричали «Лиса!», только я уже открыл дверь – сидел я на правом переднем сиденье – вывалился и тем же движением, в чем был, скакнул в воду. Никаким разумом не успел бы я сообразить, что вплавь догоню лису, как милую – сработал голый инстинкт и вот это ясновидение, что ли, когда ты реагируешь на движение раньше, чем оно происходит, и оказываешься в нужный миг в нужной точке; боксеры это очень хорошо знают, особенно много битые. Короче, лису я в несколько гребков догнал и, как она ни огрызалась, схватил за загривок и выволок на сушу. Мы ее упаковали в рюкзак, но заночевали там же, на берегу Черкесского водохранилища, а ночью она рюкзак прогрызла, порвала и ушла. Да оно и к лучшему. Что бы мы с ней делали? Разве что юннатам подарить…
Я к чему это все рассказываю – не к тому, чтобы похвастаться (ну, может самую чуточку, какой же псевдохевсур без хвастовства), а просто без этого кое-что из дальнейшего будет непонятно и недостоверно выглядеть. А ведь оно было, и надо его как-то объяснить.
Тут дело такое: случалось со мной многое и в прямо противоположном духе – когда меня били, небольшой толпой и все больше ногами катали по земле, страх вспомнить, на что моя рожа на следующее утро была похожа. Однако на это у меня есть… ну, если не оправдание, то просто наблюдение: такое случалось в основном по пьяни, а того больше по дикой пьяни. В другом же варианте работает какая-то сила, из-за коей и я уж вроде не я – ни испугаться толком не успеваю, ни сообразить чего-то логически, а я уж в центре рубки и только задним числом потом и дрожью покрываюсь. Тут проще всего все на гены свалить. Это как с Господом Богом. Многие ведь говорят: я в Бога не верю, но Что-то наверно есть, а что оно есть, поди разберись.
Ладно, продолжу про себя. Часть психофизических характеристик своих я описал, а другая их часть в основном меланхолическая, с тенденцией куда-нибудь смыться подальше от людей и часами пялиться в туманну даль, как я уж упомянул в самом начале. Стоит добавить, наверно, что дело тут не только в каких-то личных склонностях и задатках. Мое время, время моей юности и зрелости, оно ведь такое было – всякий приличный человек, интеллигент в особенности, норовил при каждом удобном случае куда-то уйти, свалить, смыться, слинять; много было глаголов на эту тему. В море, в горы, в тайгу, в тундру, в кусты, в камыши, подальше от соцзверинца. Одному, вдвоем, с компашкой, орать песни, чесать истомившиеся во вранье или молчаньи языки, биться на скалах и порогах, иногда умирать. Конечно, мы этого не любим, но иногда оно случается, а потом приходит сладкая память-грусть по погибшим, все больше в тональности ля-минор.
Я в основном певал соло, потому как и ходил последние много лет тоже чаще всего соло. Так оно по жизни как-то вышло. То было много всех вокруг, и парней, и премилых дев, и казалось, это навсегда, и никогда нам сносу не будет. Только жизнь оказалась такой прожорливой харей, куда там Молоху. Кто разбился, кто спился, кто застрелился, кто из окна улетел в астрал, кто пошло скурвился, а мне результат один – одиночество.
Грубая вещь – одиночество, доложу я вам. В пустыне паучку бываешь рад; на море, в одиночном плаванье – птичкам. Тут особенно двойники докучают. Или спасают, кто его знает. Начинают голоса мерещиться, и до того знакомые, чуть ли не твои, но как они могут быть твои, если ты реально молчишь и только на двойника за что-нибудь злишься, иногда и по матушке его понесешь. Хоть мысленно, хоть вслух. И при всем при том глубинно знаешь, что то «я» и это «я» -- одно и то же «я». Знаешь – но сомневаешься. Уверенность ускользает.3
Интересный факт: тут, на борту «Медузы», хоть и людей было полно, даже скученность некая ощущалась, а приступы этого транса в духе «я-не-я» случались необычайно острые, особенно если очень долго смотреть на море с еле заметно качающейся вверх-вниз палубы. Впрочем, какие это люди. Так, тени; или что-то навроде тех паучков в пустыне. Никакого контакта, окромя визуального. Про контакт с г-ном Луисом я уж обрисовал, а с другими было не лучше. До поры до времени.
Между тем тоска по контакту одолевала; видно, пришло время, подкатил момент. Так оно всегда бывает, в середине или конце похода соло да по ненаселенке. До того достают эти сомнения в своем «я», что отчаянная решимость какая-то подкипает – если за вот этим мысом опять никого не будет, так пусть тебя шарахнет вместе с твоим утлым челном о скалы, либо еще какая пакость приключится. Хорошо б найти там, за мысом, бабу, в смысле деву. Вроде взрослый уж человек, а внутренний голос мольбами о чуде одолевает, хоть плачь. А потом эти острые мольбы плавно устаканиваются в виде безответственных мечтаний и/или воспоминаний. Ну и ладушки.
Я вот сказал, что тоска эта подступает обычно по прошествии времени, а только в этот раз что-то раньше накатила. Из-за необычности обстановки, наверно. Примерно такой настрой был у меня уже через недельку плаванья, и это опять-таки многое объясняет. Людская суетня вокруг вовсе не снимала ленивой меланхолии, и я глазел из своего воздушного пузыря на эту круговерть, словно натуралист сквозь иллюминатор субмарины на подводную фауну и флору. Как оно практически везде бывает, чистая публика на лайнере жила в своем измерении, и мне туда не было хода, совсем как эйнштейнову жуку на внешней поверхности сферы, если вы про того жука слыхали.
Не знаю, взаправду ли мне хотелось, чтобы кто-нибудь взял меня за щупальцы и протащил туда, внутрь сферы, в их полированный, самодостаточный, самоуверенный мир. Гламурный, как нынче говорят. Ну что мне там делать? Что я им, что они мне? Какая сегодня прекрасная погода – what fine weather we are having today – вы играете в бридж? – нет, Madame, я предпочитаю в подкидного дурака – Простите? – Ах-ах, передайте горчицу – here you are – thanks – my pleasure…
Короче, когда я не был космический мыслитель и переживатель, я становился нормальным зевакой с мечтательным уклоном. Благо баб на судне было изобилие – в бассейне, на кортах, на променадной палубе и так, россыпью, разных калибров и статей и, как я уж вроде упоминал, одна другой голее: за бортом то субтропики, то вообще тропики. Глазами, прикрытыми темными очками, я мог обладать этим мясом до пресыщения – увы, чисто зрительно. Притом в головке плелись разные игры: отыскивать свой размер, или выстраивать сентиментальную пьеску с диалогами и разнообразными концовками, от трагической через драму до happy ending. Только комедия никак не ложилась в тему. Ну и не больно надо. В жизни и без того все на фарс сбивается.
В таких вот мысленных играх я рассчитывал безбедно и не слишком скучно дотянуть до Сиднея, но жизнь сама дала бой скуке. Кое-что заклубилось задолго не только что до Сиднея, но и до Суэца, не говоря уж за Южно-Китайское море, провались оно корове в трещину.
А началось все со знакомств. Как оказалось, в замкнутом пространстве этого самому завзятому меланхолику-мизантропу не избежать. Да я и не очень бегал.
Глава 3. Другие
«Медуза» была, конечно, не Queen Mary или какая-нибудь иная Queen, но все равно лайнер порядочный, а по мне так и роскошный, я про то уж изъяснял. Хотя какие могут быть мои суждения, я ж их до того только в кино видал. Короче, нечто вроде Ноева ковчега, всякого напихано, блеск и нищета, причем буржуйского блеску предостаточно, а нищеты особой не видно. Так, скорее некая замызганность местами.
На удивление соотечественники мои были представлены в обоих разрядах – и мешочники в коммерческом туре, и люксовые, лоснящиеся. Я и тех, и других огибал по дуге. Мешочники пережидали этот романтический и таинственный океан за бортом как заплеванный зал ожидания где-нибудь в Инте или Каргополе – как паузу перед делом, то бишь шопингом. У них и вопроса не возникало, куда и зачем ехать нашему брату, и что я им могу сказать, если спросят? Скажу – за впечатлениями, так могут не понять и репу начистить сгоряча да от нечего делать. А сказать «на отдых», так и об отдыхе у них очень твердые представления – бляди-рестораны, и при чем тут буш. Впрочем, постоянных пассажиров, катящих до конца, среди этой шушеры не было; они накоротке перескакивали от порта до порта, в каютках еще дешевле моей. Если таковые были.
А от люксовых я вообще был в полной безопасности; эти заняты исключительно собой. Только вдруг я им тоже понадоблюсь – чтобы им завидовать. А если не завидую, значит, не уважаю, и это уже опасно. Могут цербера спустить. Тоже от нечего делать и ни за что, ни про что. Вот такие мои были чувства и опасения.
Про люксовых я себе чуть ли не с детства все уяснил, и позиция моя была нерушимая: у вас, сволочей, своя компания, у меня своя. Они ж везде одной паскудной масти, при любом строе неистребимы и непобедимы, потому как они этот самый «строй» и делают под себя. А сопливому интеллигенту один выход – уйти в пассивную Resistance. В эдакую подпольную ячейку из одного бойца, потому как к серьезной групповой драке мы плохо приспособлены. Как ни влезем в заваруху, все какая-то дрянь в результате выходит. И объединяться получается немногим, ненадолго, и все больше на лирической основе, а какой с нее материальный навар, кроме как душе минутная, прямо скажем, услада?
И еще такое осложнение: Resistance Resistance’ом, а тайная обида гложет: как это так, он Платона с Аристотелем не читал, и Ницше с Шопенгауэром не удосужился, а катит себе в люксе. И даже такие вот штрейкбрехерские настроения проскакивают: возьмите меня, я хороший. Это тоже из гнилого интеллигентского нутра всплывает, а как же. Червяк такой в яблочной мякоти. Так и тянет распустить перед ними хвост; хотя откуда у червяка хвост, чтоб его распускать…
Ладно, хватит соплей. Я ж знал: буш все вычистит и по местам расставит, буш эту слизь из уголков повыметет, аж сам себя зауважаешь. Испробовано, хоть и не в буше.
Кроме люксовых и мешочников, были еще более или менее моего класса. По списку пассажиров меня скоренько разыскал хирург Боря, очень интенсивный седоватый юноша лет под сорок из тех, про которых моя мама говорит: каждой бочке затычка. Сам он из Челябинска (хотя я попервах подумал, что прямо из Одессы), а у меня в Челябинске сестра, тоже врач, он ее хорошо знал. Ну что тут поделаешь – тесен мир до убожества. У него брат в Аделаиде, он туда и катил. Боря абсолютно все знал и все мог объяснить и объяснял, а любое мое собственное мнение воспринимал как личное оскорбление. Совершенно герметичная головка.
У меня с ним на эту тему чуть до мордобоя не дошло. В первый же день разговор зашел о политике; тогда это было неизбежно, как восход и заход. И он сходу мне изложил все, что знал про путч августа 91-го: это, мол, была инсценировка, Белый Дом защищали пьяные юнцы, бомжи и проститутки, а те трое ребят погибли по собственной глупости, ну и прочее такое. Конечно, ему из Челябинска виднее. Я-то как дурак проторчал трое суток, 72 часа под частым дождичком, с мокрой задницей и в смертном страхе, у самой стеночки Белого Дома, баррикада у шестого подъезда. Готов был подохнуть за свободу и демократию, и хоть бы одна блядь скрасила бдение или хоть стопарик поднесла. Да и юнцов как-то не приметил, все свой брат юморист-матерщинник продвинутого возраста, умирать пришли на полном серьезе, а некоторые и умерли. Я это все Боре порассказал, он выслушал, потом быстро-быстро повторил свою хренятину, слово в слово. Тут меня затрясло, и я отвалил – во избежание.
Глупее всего то, что я от таких вещей впадаю в тихую истерику, потею и весь в злобной пене продолжаю мысленно спорить и опровергать аргументами, аж ночью не сплю. Наверно, это чисто российский вид дурости – добиваться правды, она же справедливость. А кому это нужно? Вот он в чем-то убежден, или убедил себя, что убежден, ему так удобно, ему не дует, и при чем тут твоя правда, она же справедливость? Но вот – бесят меня эти штучки, хоть сам отчетливо понимаю: зря бесят. Ведь сколько было разговоров про все про это, в самых разных местах и компаниях, а переубедил я всего одного мужика, но сколь притом водки было выпито, это ж страх вспомнить. С такими дозами можно бульдога в буддизм обратить, или буддиста в бульдизм. Да и мужичок был свой, а тут отчетливо не тот случай. Ладно, ну его в попоньку. Он вообще эпизодический персонаж, я даже не рад, что его вспомнил и вставил.
Объявился и еще один охотник за моим скальпом, некая тяжеловесная белобрысая дылда из UCLA по имени Кен, студент-славист и дикий зануда. Возжелал практиковать на мне свой русский, хотя практиковать особо было нечего. Фантастика, конечно, но у меня с ним тоже обнаружились общие знакомые – профессорская чета из этого самого UCLA. В семидесятые, когда Гейл и Рон были стажерами в издательстве «Прогресс», мы переводили на паях одну книжку Ю.М. Лотмана на английский, в страшной спешке и капиталистической конкуренции. Я даже жил у них на квартире одно время для ускорения работ, через что навеки занесен в анналы КГБ как повинный в нежелательных контактах. Помню, как меня фотографировали из-за стеллажей в читальном зале Иностранки4 длиннющим таким объективом – неужели короче не нашлось? Или попугать хотели? Я еще нагло так в него уставился, хотя было противно и очко слегка играло – самый ведь застой был, в полном расцвете, и кое-кто из знакомых ребят уже изведал психушки. Зато сейчас вот веселюсь. Да и не веселюсь давно, если честно. Проехало все. И КГБ давно не тот; нет его, КГБ. О чем можно только пожалеть – так мне иногда думается. Ладно, замнем. Не в тему это.
Из-за таких воспоминаний я тогда даже слегка обрадовался этому обалдую, но не надолго. У него при ближайшем знакомстве тоже прорезались железобетонные взгляды невероятно дурацкого свойства. Например: не склонять «пальто» -- недемократично, это происки советского истэблишмента, в демократических принципах надлежит его склонять – «пальта», «пальту» и пр. На такой вот мутате мудаки-слависты из этого UCLA и прочих мест, наверно, и делают себе диссертации. Апломб у Кена – пушкой не прошибешь. Мои издевки насчет какадуев, которых тоже надо бы склонять вроде, а они вот никак, он снисходительно пропускал мимо ушей либо просто не врубился. А вот когда я походя буркнул что-то про его ломаный русский, он окрысился на своем среднезападном: “That’s highly insulting.” Это, мол, ужас как оскорбительно. И как не оскорбиться, при таком-то курсе доллара к рублю. Как будто свободный американец не может выучить этот вонючий русский за пару недель, или сколько они там его изучают в своих скотоводческих колледжах. Ой, злой я чегой-то сегодня.
Право слово, оборзеешь от этих воспоминаний. Этот мудила, помнится, еще и насчет моего английского прокатывался. Он, мол, у меня ненатуральный. Уж если я русский варвар, то и обязан изъясняться с варварским русским акцентом, а если мой Public School English элегантнее его гундосого американского, так это ненатурально, а то как же. Я его невинно так спросил – это что, мол, у вас в Конституции так записано, что вы, богоизбранные, можете указывать другим народам, как им говорить на родном или ином языке? Ну, что он плел в ответ, и цитировать геморройно, да я его и перебил: я, мол, даже из уважения к звездно-полосатому вашему флагу не буду корежить языки, унаследованные от дедушки с бабушкой; и попрошу не вмешиваться в мои внутренние с ними дела. Скажем решительное нет вашему лингвистическому империализму. В смысле, пошел нах, только вежливо.
Правда, выплыли у нас с Кеном и общие интересы, менее конфликтные, чем лингвистика. Он тоже оказался fitness freak, помешанный на спортивной форме. Мой режим, похоже, пробудил в нем соревновательный дух, и теперь он топал за мной и по утрам, слонопотамьей своей пробежкой, и в бассейне бултыхался не менее моего, и gym не пропускал ни одного дня, за исключением, конечно, экскурсий во время остановок. В gym’е у нас и произошла веселенькая потасовка, но о том в свое время я намереваюсь изложить все обстоятельно.
По его рассказам он тоже survivalist оказался, или где-то рядом стоял. Он как-то чуть ли не месяц прожил один в палатке в отдаленном углу Таити (на слове «Таити» у меня закапала слюна, как у собаки Павлова) и даже чуть не утонул, когда его понесло течением мимо какого-то мыса, хотя он и strong swimmer, в смысле сильный пловец. Эти штучки нам знакомы, я и сам увлекался многомильными заплывами, а чтобы при таких занятиях найти себе приключений на свою анатомию, необязательно лететь на Таити. Одиночество и survival его, правда, оказались тоже какого-то американского свойства. В его бухту то и дело заходили туристские катера, делали там пикник, барбекю и прочее, а потом оставляли ему лишнюю жратву мешками. Так можно век выживать, век мне воли не видать.
Как только появились эти двое, ощущение космического одиночества, натурально, как корова языком слизала. За это придуркам сердечное спасибо. К тому ж я с ними хоть лайнер осмотрел, а то так и не увидел бы ничего, кроме палуб, каюты с вонючим соседом и столовки-кантины. Шибко я боялся быть похожим на мешочников, угрюмо, по-советски готовых к тому, что их откуда-то попрут, но настырно лезших во все щели пощупать, откусить, отвинтить, поглазеть на la dolce vita. Зря я, конечно, шпыняю мешочников, я ведь местами и сам такой был – с неизлечимым ожиданием, что тебя обхамят и попрут, как только высунешь нос за пределы своей касты. Кен меня в этом смысле умилял: ему и в голову его белобрысую не приходило, что ему могут что-то недодать за честно заплаченные доллары. Вот уж кто точно проходил везде, как хозяин.
«Медуза» оказалась вроде большого муравейника; все много слонялись, хотя и без особого дела, не то что муравьи. Опять же в муравейнике все вроде беззвучно, а тут постоянный гуд – машины, вентиляторы, музыка, голоса, но все фоново, приглушенно. Вдвоем либо втроем мы облазили все, и всего оказалось до черта: бары, lounges, лаунжи – это вроде залов отдыха, или ожидания, или взаимного разглядывания; еще кинотеатр, библиотека, зимний сад, всего не упомнишь. Короче, все путем, как в дорогой гостинице наплаву. Только я не раз дивился, почему на какой-нибудь безразмерной блестящей поверхности или пластиковой загогулине никто не нацарапает короткое, емкое слово. Хоть какая-то человеческая нота в этом пластмассовом раю была бы. Я тогда еще подумал про весь этот дизайн и убранство: чьи-то фантазии на тему двадцать первого века, только из самого этого века такая роскошь будет смотреться, как нам паровые летательные аппараты на картинках в журналах девятнадцатого столетия. Но это так, заметки на полях. Для антуража.
Особо предаваться эстетическим переживаниям мне тогда не приходилось. Кен таскал меня по палубам и переходам, неутомимо выясняя, как что называется по-нашему, и все за мной повторял, варварски уродовал и заносил в записнуху. В общем, потрошил доцента, и заметьте – абсолютно на халяву. Был соблазн натолкать ему за пазуху хороших матюков вместо полезной лексики, но я соблазн пресек и потом был рад за себя. Потому как не будь Кена, в жизни я не познакомился бы с девушкой моей мечты и вообще героиней нашего романа.
А вот с этого места, как говорится, придется поподробнее.
Глава 4. Kitty
Звали ее Kitty; я и дальше буду так, по-английски, потому что я про нее именно так думал и до сих пор думаю. Фамилия вам пока ни к чему, стопроцентно немецкая. Происхождение – middle class, где-то в верхнем его слое, но могу ошибаться; они ж мастера понты кидать, четко по поговорке – понты дороже денег. Главное про нее можно сформулировать так: восходящая звезда германского тенниса. На ихнем небосклоне таких пруд пруди, пятнадцати-шестнадцатилетних орясин с честолюбивыми Vati und Mutti. Как водится, большинство их вянет далеко на подходе к первой сотне мирового рейтинга, но Kitty точно была сделана из чемпионского материала. Тут меня никто не переубедит.
Я заприметил ее еще до Кена, и все на той же спортивной основе. Фанатка она была фанатичнее моего, если сие возможно, и мы ходили по параллельным орбитам чуть ли не каждый день – утренняя пробежка-разминка, бассейн, спортзал, только у нее добавлялось еще главное: полноразмерная тренировка на корте, где я, увы, отсутствовал. Ну, то есть физически я присутствовал, только среди зрителей, а вот играть – не мой класс. Да у меня и ракетки не было. У меня вообще мало чего было, кроме спецрюкзачка с самыми необходимыми для выживания девайсами и парой штанов-рубашек, а так я бессменно в шортах-майке щеголял. Как все.
Параллельные орбиты – они и есть параллельные. Ни хрена не пересекаются, разве что взглядами, вежливыми помаваниями ручками на бегу, полуулыбками да универсально-дебильным Hi! Привет, мол, и чеши дальше своей дорогой, а мы своей. К тому ж вокруг нее обычно толпа жужжала – тренер, партнеры по теннису, поклонники, подружки, то да се. Где там меня различить. Я, правда, так старался, что не заметить меня было невозможно. По десять минут на руках танцевал, на кренящейся палубе. Прямо детские номера какие-то. Ну и что? Поглазели на бегу, парой фраз перекинулись, да еще неизвестно, о чем, и вперед, а я как дурак танцуй себе дальше. После первых двух раз и танцы на руках никого не колышат.
Коллектив на лайнере вообще был спортивно озабоченный, и среди бегающих и упражняющихся попадались, кроме жирного либо худющего ширпотреба, фемины просто модельного класса. Только они меня волновали не больше, чем картинки в журналах моего загорелого соседа. Мясо, оно и есть мясо. А с Kitty все было совершенно иначе, и почему я на нее запал, тут и Фрейда никакого не нужно. Все проще той самой пареной репы.
Kitty была до неправдоподобия похожа на grande passion из моего прошлого, уже тогда довольно дальнего. В том прошлом моей возлюбленной тоже было в районе шестнадцати-семнадцати, и вообще масса сходства, вплоть до имени. Я свою звал Кот, вот прямо так, в мужском роде – за большеглазую треугольную мордашку и привычку ластиться, облизываться и чуть ли не мурлыкать, когда угощали чем-нибудь вкусным, душевным. Даже фигурки у них были практически одинаковые, такие плотненькие битки с широкими плечиками, уютной попкой торчком и сладостно-ладными, балетно-стройными ножками с умилительными припухлостями ровно там, где надо. Их так и хотелось мять всей пятерней – чтобы сделать еще стройнее, наверно. Может, я что-то там дорисовывал, но и двигалась Kitty очень похоже на Кота, хотя Кот не играл в теннис. Кот был лыжница, вся там, в лыжах, и мы часами с ней скользили по одной лыжне, только что теперь об этом…
В теннис Kitty я влюбился сразу; это было нечто стелющееся и неловко-грациозное, с резкими неожиданными переходами. Вне корта шаг у нее был выворотный, так что можно было поверить, что лет в шесть ее отдали в балет, да позднее передумали, когда она потянулась в ботву – раздалась в бедрах и вообще в кости, хотя по человеческим, не балетным меркам фигурка оставалась вполне складной. И ступня маленькая, это у немок у одной на миллион, я там жил и знаю их плоскостопую породу с гвардейского размера сапогами. Играла она серьезно и зло, редко дурачилась даже с безнадежным партнером. В таких случаях она даже не скучала, только публика начинала позевывать, но тут пацанка выдавала что-нибудь тотально невозможное, без чего не бывает чемпиона и гения, народ делал звучный вдох-выдох, Kitty скалила зубы, а мне хотелось ее тиснуть, чмокнуть и вообще.
Впрочем, мне этого хотелось более или менее перманентно. Если излагать по науке, то возбудилась некая рефлекторная дуга, один конец которой увяз в настоящем, а другой упирался в лет этак двадцать тому назад, когда Котик устал ждать меня в разлуке и ускакал налево. Позже было много всякого, но по большому романтическому счету все зола и пашано, тщета, мутота и бессмысленное теребление телес, хотя местами-временами не без приятности. С Котиком история была на страшном накале, дурь не на шутку, до физической дрожи, до исступления – и в слиянии, и в ревности. Я бегал под ее окнами, выслеживал издали, один раз даже погнался в другой город, да чуть ли не по крышам лазил, чтобы в окно подсмотреть, как и что, нет ли там измены. Мое счастье, что я, старый кобелина, в разлуке изменил первым. Иначе не миновать бы мне тюряги, скорее всего за убийство, не дай Бог двойное, а ведь тогда и расстрелять могли. Grande passion, она завсегда какая-то смесь уголовщины с психическим расстройством, если судить по литературе, а того больше по жизни.
Ко времени путешествия на «Медузе» я, разумеется, думал, что давным-давно перегорел дотла; да так, наверно и было, за двадцать-то лет. Но вот какие-то угольки затеплились, засветились, температурка полезла вверх, хвостик завибрировал, хотя чувствовал я себя стыдновато, особенно по утрам, когда брился и видел свою потертую рожу с умными, прямо-таки собачьими глазами.
Ну да ладно, это все типа лиротступления, а если по делу, то главным героем выступил Кен. Там, где я весь тот месяц топтался бы, обожая издали, он этаким VIP’ом подвалил и небрежно предложил партию в теннис. За что и был аккуратно размазан по палубе в двух сетах, хоть он и спорил из-за любого мяча на аршин от линии, на чисто штатовский манер, а Kitty слегка прихрамывала на одну ножку; что-то с голеностопом или ахиллесом, не помню уж. Мы с Борей подошли утешить Кена и поздравить смешливую победительницу, и тут я оторвался от своих компаньонов на корпус, не меньше – из-за своего природного немецкого. Она сразу же встрепенулась, не вынимая своей крепенькой потной ладошки из моей:
-- Sind Sie deutsch? Вы, мол, немец? (Дальше я буду давать все в переводе; или почти все).
-- Нет-нет, просто долго жил в Германии. В Цвиккау. Sächsische Schweiz.5
-- Да, у вас немножко слышно диалект. Чувствуется Саксония. Так и ждешь, что вы сейчас скажете klick auf!
-- Klick auf! — послушно выпалил я.
Тут мы оба заржали, хотя ничего смешного в этом диалектном приветствии нет и близко. Просто ее распирал восторг бытия, а я впитывал ее всеми фибрами души, такую ладненькую и потненькую; после игры она была вся в мыле и пахла сладостно. Если нас именно тогда потянуло по направлению друг к другу, то мистика абсолютно ни при чем, во всю работали феромоны-аттрактанты или как их там. Впрочем, она тут же побежала их смывать.
После этого бытие обрело фокус, центр, цель, цвет, аромат или как вам угодно. Океан, ночь, звезды, рассветы стали лишь оправой, антуражем, охотничьими угодьями. Конечно, добыча на этой охоте вполне себе виртуальная, ничего осязаемого не светило, но и в бесцельный флирт поиграть все равно оказалось на удивление мило. На кильватерный след за кормой я уж насмотрелся, а толкаться в толпах туристов-шопперов в прибрежных городах мне всегда казалось делом малоосмысленным, особливо при моем практически нулевом бюджете.
В теннис я, как уж сказано, не играл, во всяком случае не в ее классе, а вот Кен ее методично преследовал и играл регулярно. Брал уроки тенниса чемпионского уровня – и заметьте, опять-таки на халяву. Особого проку от этих занятий я, впрочем, не заметил. Kitty делала его как хотела, хоть он и гремел костьми по всему корту à la Becker и все так же по-американски грызся из-за каждого мало-мальски спорного мяча.
Я изображал дядюшку-энтузиаста, оглашал корт немецкими воплями восторга и насмешек над Кеном, подавал мячи, тряс руки после победы и даже похлопывал по плечику. Пустяк вроде, но плотское электричество работает по-своему замысловато, и Kitty стала попадаться мне на палубе у шезлонгов довольно часто; разумеется, совершенно случайно, мы оба это хорошо понимали.
А тут еще эти плавания в бассейне. Темные очки там приходится снимать, и не раз девчушка ловила на себе мой тяжелый, малоприличный взгляд, обегающий ее по контуру, с заметными замедлениями. У нее самой глазки светились вполне осведомленно, она же развитая девочка, да и потом это все после sex-революции до того просто, что даже и непонятно, как к этому поддерживать интерес – в промежутках. Но тут интерес определенно был. Даже что-то вроде романа взглядов случилось, причем глаза ее – кстати, желтоватого цвета, как часто бывает у рыжих – заметно темнели, а в движениях нижнего плечевого пояса появлялась совершенно кошачья, вовсе не спортивная грация.
В бассейне Кен был король, действительно strong swimmer, но я его таки уел. Вышки там не было, но я все равно, несмотря на запрет, крутил сальто с бортика – и переднее, и заднее, и притом аккуратно, на тюлений манер входил в воду. Это всегда впечатляет. Kitty сразу захотелось научиться, и мы принялись работать, а такие занятия славно сближают. Тельце у нее было необыкновенно талантливое, все схватывало на лету, но я все равно помогал ей в сальто назад, подхлопывал под попку, откидывая от бортика, чтоб не дай бог головкой о кафель. Ни малейшего протеста. Конечно, кому это понравится – головкой о кафель.
Вообще всякие спортивные штучки ее влекли магнитно, всего хотела попробовать. Как моя маман говаривала: «Что хрестьяне, то и обезьяне». Тут у меня тоже был шансец, потому как знал и умел я всего до чертиков, насобирал всяких трюков за длинную спортивную и околоспортивную жизнь.
Как-то утречком разминались недалеко друг от друга на палубе, и я принялся скакать через собственные сцепленные руки взад-вперед, а сам даже глазом на нее не косил. Она сама подскочила, попросила показать. Ну, я и показал, что, конечно, было с моей стороны злодейством и даже свинством. Тут координация сумасшедшая нужна: в прыжке вверх ноги резко сгибаются, прямо-таки бьются коленями о грудь, а сцепленные пальцы рук так же резко проносятся под ступнями. И есть один секрет: если руки стукаются о ноги либо просто цепляются за них, наступает самое веселье, ибо пальцы в этом положении почему-то не расцепляются, ноги выпрямить невозможно, и подопытный, согнутый в три погибели, грохается всем весом об пол. Такими трюками в спортзале молодых и самоуверенных обучают, как надо уважать старших товарищей.
Ну, малышка, конечно, именно грохнулась, а мне того только и надо было – подскочил, принялся поднимать, отряхивать, щупать, не разбила ли она колено, хотя приземлилась она больше на попу, однако остаточная совесть у меня все же присутствовала, и я на тему попы ни-ни. Подружки ее злорадно хихикали, тренер недовольно бундел, однако Kitty раззадорилась и хоть и потирала ушибы, но так и не отстала, пока не выучила движение на ять. Я ж говорю, талантливое тельце. Так я ей и сказал:
-- Однако, Kitty, вы просто талант. Другие месяцами разучивают, в кровь разбиваются, а вы за одно утро... Теперь, как увидите какого задаваку, покажите этот трюк, накажите нехорошего человека.
-- Так я, значит, задавака? Я нехороший человек? – Малышка замахнулась на меня, я в ужасе шарахнулся и ну удирать, она за мной.
Вот так мы и развлекались, вполне себе невинно и прилично. На трибуне корта познакомился с ее Vati und Mutti. Папашка на поверку оказался отчимом, эдакий холодный дутый хлыщ с белесыми гляделками, много моложе Mutti. Почему-то мне неотвязно мерещилось, что он имеет специфические виды на Kitty; во всяком разе малышка, обычно такая веселенькая, неизменно смотрела ровно сквозь или мимо него. Я чувствовал, что такого могу возненавидеть весьма интенсивно. Честное слово, в его присутствии у меня аж шерсть дыбом, так и хотелось аккуратно воткнуть ему свой бесценный ножик в печень и энергично его повернуть. Чтоб не оставлять подранка.
Мамаша была стандартная похотливая трандычиха лет сорока, из Лотарингии. Француженка. Не помню, чтобы за все время нашего короткого знакомства мне довелось вставить хоть одно слово в ее речь, хоть на каком языке. Невпротык. Собственно говоря, и не больно хотелось. К тому же мадам, хоть и моложавая весьма и на лицо красивее, на фоне сладкого магнетизма Kitty смотрелась блекло и держалась подальше от чада.
Обычно мы тусовались вокруг малышки втроем-вчетвером или больше, и это было хорошо. Kitty флиртовала со всеми напропалую, хотя «флиртовала» – это грубо; скорее мило кокетничала. В толпе наши особые отношения – если они были – не так заметны. И потом подспудно я опасался встречи tête-à-tête: по опыту знал, что тут может случиться блок, барьер, препона, из-за которой лепечешь какую-то позорную тоскливую муру, потому как по делу ничего ни сказать, ни сделать невозможно, и это давит.
И вправду, какое может быть «по делу». Совершенно никакого. А вот оказалось, что может. Но для этого мне пришлось совершить пару героических поступков, и совсем не по своей вине. Но о них – в следующих главках.
Глава 5. Приключение в Марселе
Героизм номер первый приключился уже в Марселе, если мне память не изменяет. После того столько всего прошло мутным валом, что не грех и ошибиться. Да нет, точно в Марселе. Уж шибко много там было арабов, как нигде больше во Франции, наверно. И те двое, что нацелились Kitty грабануть, тоже были юнцы-арабы.
Стандартный в общем-то вариант. Мы уже возвращались с прогулки, я был усталый, но недовольный, потому как Kitty окружали молодые жеребцы, а я на их фоне совершенно не смотрелся и потому независимо плелся где-то сзади, посасывая дешевое пивко и не отрывая взгляда от ножек Kitty. На ней были, как сейчас вижу, белые шорты, более похожие на плавки, и посмотреть сквозь темные очки было на что; я уж про ее ножки излагал, помнится, хотя для меня это тема, можно сказать, неисчерпаемая. В тот раз я, помню, всерьез дивился – ну почему это так, ведь ножки как ножки, ну ничего особенного, даже с некоторыми недостатками, чисто геометрически сколько угодно есть более совершенных, и просто роскошные есть, но меня они ну никак не колышат, а от вида этих вот прямо сердце лопается, безумие накатывает, и хорошо, что у меня сила воли дай Бог каждому. Такие вот во мне клубились переживания, пока она шла по краю тротуара, по бордюру, балансируя, а с ее широкого прямого плечика свисала сумочка, блестящая такая, серебристо-чешуйчатая. На нее-то эта пара арабских скакунов на скутере и нацелилась.
Собственно, не случись я там, они были бы с уловом; это, как ныне говорится, сто пудов. Они неслышно подкатили сзади, еще секунда – мотор взревет, задний срывает сумочку, рывок – и вот они уже затерялись в переулке. Только хрена им. Когда они подкатывали к Kitty и умом я ничего еще не сообразил, никаких словесно выраженных мыслей в голове и близко не было, руки-ноги сами начали работать. Я сделал несколько торопливых скользящих шагов вперед, а рука тем временем заносила бутылку с пивом, и ровно в момент рывка эта бутылка с хряском разбилась о затылок воришки. Для расстояния метров десять-двенадцать совсем неплохо. Соплячок свалился со скутера, и я даже испугался на мгновение, не разнес ли я ему череп, это был бы перегиб на местах с неприятными последствиями. Но нет, бутылка плюгавая, уже практически пустая и тяжелых повреждений не нанесла; так, короткий рауш.
Я подскочил, прихватил арапа за длинные патлы и хотел было добавить наотмашь, но вовремя притормозил. Жалко стало, что ли –- гляделки у него были все еще вполне бессмысленные. Отпустил мерзавца, подобрал сумочку, подал Kitty – “This seems to be yours, young lady”6 – и резко отвалил в сторону остановившегося неподалеку автобуса, оставляя позади немую сцену. Толпа вокруг Kitty только и успела, что ротики разинуть, но мне на них любоваться было недосуг. Если слегка исказить классику советского кино, девиз мой такой: «Главное в профессии героя – вовремя смыться». Кто их знает, может, этих сопливых гангстеров местные флики крышуют. Да и бунт на расовой почве может приключиться, а оно мне нужно? Меня буш ждет.
Короче, на автобусе я проскочил всего одну остановку, пешочком вернулся на корабль, ужом проскользнул в свою каюту и торчал там до отплытия, благо сосед гулял вместе со всеми. Весь вечер я прослонялся по закоулкам, хотя это было уже лишнее и ни к чему: если б полиция меня искала, все равно бы нашла, куда б я делся. Но обошлось – зря только дрожал и потел.
Зато на следующее утро я проснулся знаменитым, словно Байрон когда-то. Как ни крути, скуки во время круиза всегда с избытком, хоть на хлеб намазывай, а тут такое событие. Рассказ про неудачный грабеж и удачный шмяк бутылкой разнесся вмиг по всем палубам, и утром на пробежке меня окружила небольшая толпа. Kitty, чувствуя себя тоже вроде как героиней, была в самом центре, чуть ли не на шею мне бросилась и весело щебетала всякие благодарности, так что мне оставалось только скромничать – мол, на моем месте так поступил бы каждый, а что не поступил, так это случай, не больше.
Как выяснилось, история с грабежом имела продолжение. Там после меня еще много оставалось героев; они очнулись, сграбастали этого пацана за хобот и потащили в участок, составлять протокол и все такое. Благодарение Богу, я из этого протокола незаметно выпал: вот, мол, бандит грабил и попался, а как попался, это детали. Свидетелей-героев и без меня был косой десяток, пацан тот попадался, видно, не в первый раз, и на том, к удовольствию сторон, инцидент был исчерпан. Кроме разговоров, конечно. Разговоров теперь хватало надолго.
По части small talk Кити была дочка собственной мамы и так и сыпала трели, за что я ей был сугубо благодарен, хотя местами готов был дать по жопе, потому как с тактом у нее было хило. Ну каково было слушать:
-- Herr Professor, вы, наверно, в прошлом спортсмен? Такая реакция, такая координация – мне бы такую реакцию-координацию, я бы их всех по полу размазала, я бы Grand Slam выиграла!
-- Что вы, Kitty, что вы, у вас великолепная координация. А тут просто случай...
-- Нет-нет, таких случаев не бывает, и не говорите. Это все равно, что комару в глаз попасть... Ну правда, вы точно великий спортсмен в прошлом, ну признайтесь!
-- Были и мы когда-то рысаками, — пробурчал я тоскливо. Ну хорошо, хорошо, действительно все в прошлом, in der Vergangenheit, блин, но зачем это выделять курсивом, и не рано ли меня на свалку истории. Может, сгожусь еще на что-нибудь…
Конечно, если с умом подойти, тут был шанс. Я мог бы выдать массу правдивых историй из своей спортивной жизни, целую россыпь рассказов про приключения на море и на суше, и дальше все было бы просто мило. Но что поделать – внутренний жар одолевал, язык у меня, что называется, в задницу втянуло. Я только и делал, что скромно надувал щеки, и шанс в этот раз уплыл. Да и окружение не способствовало интимному общению.
Толпа потихоньку рассосалась, Kitty снова сунула мне ладошку и побежала дальше со своей сворой, а я остался работать над растяжкой и смаковать про себя разные нюансы. Дивился, например, до чего рука у нее живая, сухая и крепенькая. У женщин иногда бывают руки вроде дохлой рыбы или лягушки, они кладут тебе это дело в ладонь, а что с ним предпринять, непонятно. Совершенно безжизненный какой-то обрубок. У Kitty же славная горячая лапка, в руке подержал – как сто грамм принял. И рожица тоже славная, почему-то вполне-вполне славянская, даже немного рязанская, скулы высокие и носик слегка вздернутый. Самую чуточку.
Понятное дело, такие переживания моего положения никак не облегчали, а вовсе наоборот. Электричество все время грозило пробить изоляцию, а этого совсем нельзя, и невозможно никак, и успокойся.
Но у Верхних Людей насчет нас с Kitty, похоже, были свои планы, и они продолжали подбрасывать в нашу рутину разные происшествия, иногда романтические до глупости. Следующее, правда, было более спортивного нежели романтического порядка, но и с него стек некий романтический навар.