Удк 82 ббк 84(2Рос) Р65 isbn 978-5-88697-204-7 © Рой С. Н., 2011 © ОАО «Рыбинский Дом песати», 2011
| Вид материала | Документы |
| Глава 24. Очень нервное утро Чтобы сразу успокоить девчушку, я разулыбался пошире и попенял ей |
- Сборник статей молодых ученых Таганрог, 2009 удк 316. 77: 001. 8 Ббк 74. 580., 4329.03kb.
- А. З. Долгинов; ред кол.: Б. М. Болотовский и др. М. Мцнмо, 2012[т е. 2011]. 160, 1251.65kb.
- Биобиблиографическое пособие Краснодар 2011 ббк 91. 9: 83 + 83. 3 (2Рос=Ады)(092)я1, 220.63kb.
- С. Р., 2011 isbn 978-617-00-0863-3, 4322.12kb.
- Состав комплекта «Здоровый образ жизни – 2011 г.», 85.67kb.
- естественные науки, 1003kb.
- Бюллетень новых поступлений за апрель 2011 год, 107.78kb.
- «Жемчужина Новгородского края», 308.75kb.
- Учебное пособие Павлодар удк 94(574+470. 4/. 5+571. 1)(075. 8) Ббк 63. 3(5Каз+2Рос)5я73, 3633.95kb.
- Туристическая компания, 207.67kb.
Глава 24. Очень нервное утро
Ночной сторож в голове работал исправно, даже несколько невротически. Я просыпался чаще обычного, а то, что имело место в промежутках, назвать сном можно только с юморком. Отель «Под грибком» отсюда грезился надежным бомбоубежищем, сталинским бункером в метро. Здесь же заснешь, и любая сволочь может на тебя наступить. Какой уж тут сон.
И вот, каждый раз, стоило мне открыть глаза, я чувствовал, как ресницы Kitty щекочут мне руку. Она просыпалась миг в миг со мной, открывала глаза, отсюда щекотание. Я получил, грубо говоря, сугубо вольтерьянское воспитание, на Лео Таксиле взращен и с младых ногтей терпеть не могу всякую мистику, но тут у меня руки опускаются. Определенно в какую-то щель в объективной действительности просочилось нечто мистически-телепатическое. Не помню ни одного раза, чтобы я проснулся и чувствовал себя одиноко. Я мог шепнуть ей что-нибудь в любой час ночи, и она отвечала, будто и не спала. Если глаза поутру не открывались и мордочка такая хитрая – известное дело, человек желает, чтоб его будили по известной методе. Ничего не поделаешь, медовый месяц еще далеко не кончился.
В то утро было не до того. Окончательно я проснулся около шести, убаюкал Kitty, а сам слушал птичек и мыслил все об одном – как обдурить судьбу. В голову лезли схемы на любой вкус, от экзотических до прозаических и далее до самых бредовых. И все они разбивались об одно и то же: даже если мы удерем с острова, обращаться к местным властям – это ж проще утопиться, повеситься, да хоть зарезаться. Захомутают, упрячут в кутузку автоматически, из принципа, а там по цепочке передадут слух куда надо, и мы в руках Луиса и его системы. Слопают, счавкают и не икнут. А если где-то что-то в масс-медиа вспучится, так и доложат международной общественности: не выдержали бедняги, мол, местного климата, тепловой удар, то да се, одни трупы остались, получите трупики под расписку. А то и трупов не вернут. Холодильник, мол, сломался, пришлось кремировать, в смысле выбросить на помойку, собакам на корм. Пардон, мол, местная специфика. А не нравится вам такая легенда, изобразим другую, еще красочнее. Охохонюшки, и какой мудак выдумал, что Восток – дело тонкое. Восток – дело грязное, сволочное и немыслимо жлобское. А восточная романтика – чисто европейское изобретение. Montesquieu, “Lettres persanes” и прочая мура.
Вот так я лежал посреди роскошной тропической природы, надо мной гроздьями свисали ядовито-желтые цветы – возможно, даже джакаранды, откуда мне знать тамошнюю номенклатуру флоры – и исходил злобой, запугивая себя картинами ориентального злодейства. Увы, выдумки в этих картинах был самый минимум, если она вообще там присутствовала.
Шанс у нас по-прежнему один-одинешенек: выбраться за пределы территориальных вод этой паршивой странешки, и пусть нас там подберут, как терпящих кораблекрушение. А что мы еще такое, если не терпящие это самое? Вопрос – как туда выбраться. Ну, положим, проскользнуть грозовой ночью на берег и стибрить сампан – дело нехитрое. Лучше, конечно, каноэ с аутригером. С парусом, слава Богу, я управляюсь довольно лихо. Не зря столько раз болтался на своей глупенькой «Меве» в одиночку по разным глубоководным местам. И по Байкалу ходил, где полтора км до дна, а на поверхности то «сарма», то «баргузин», то какой-нибудь безымянный ураганчик. Но тут море, похоже, дурней Байкала, а волна куда серьезнее. В грозовую ночку под парусом не шибко разгонишься, а разгонишься – не обрадуешься. В любую же иную погоду засекут нас и словят, как пес блоху.
В любом случае – Рыск! – как сказал старый солдат молодому солдату, когда обоим захотелось выпить водки. Скажем, я крадусь к лодке, а там на пляже юный абориген с юной же аборигеночкой писька в письку тыкаются – и что мне с ними делать? Крисом кромсать – неприлично как-то. И так оставить невозможно. Переполох ведь поднимут, визгу не оберешься.
Да вся наша жизнь теперь – сплошной рыск. Один за другим. Ладно. Так и будем ломать риски, по одному. А пока – отставить разговорчики в строю. Еще не вечер. Перезимуем. Прорвемся. Обязаны прорваться.
В животе громко забурчало. Просто ужас как есть, жрать, хавать хочется. А каково молодому организму...
Организм уже решительно проснулся и внимательно изучал мою физиономию большими серьезными глазами, вроде как меряериасть тяг, что на отрожках, ся этим способом только с трубками, но почему не пойти дальше.м натягиваю чные. л мою душевную температуру и общий взгляд на состояние дел в мире. Отчего-то вспомнилось про Соломона и Суламифь и чем у них дело кончилось, если по Куприну. Плохо кончилось, из рук вон плохо. Я, собственно, купринский рассказ живее помнил, чем оригинал, но ни то, ни другое как-то ни к чему. Только дух омрачают, а нам оно нужно? Нам пропитание добывать нужно, а ты тут со своей соломон-суламифью...
Я потянулся в уху Kitty и прошептал, не в первый уж раз, вроде по традиции: «Послушай внимательно». Она с минуту напряженно крутила какой-то свой сонар или радар, потом доложила:
-- Ничего. Только птички чирикают и поют.
-- Что с них возьмешь. Выползаем.
Мы вылезли с лежки, замирая, оглядываясь и чуть ли не принюхиваясь. И вы думаете, это спасло нас от кошмаров? Как бы не так. Только я скомандовал: «Девочки налево, мальчики направо», и Kitty удалилась за кустики, как она с истошным визгом выскочила оттуда, ну точь в точь, как в том эпизоде с питоном, который оказался вовсе не питоном. Костюм ее – прямо сказать, практически нулевой – был перекошен, губы тряслись, она силилась что-то сказать, но я не слушал, боевой инстинкт уже кинул меня за те кустики, с топориком на замахе, ровно как в том предыдущем случае. Однако топорик опустился, никого не покарав, а я от облегчения мог бы и рассмеяться, не будь все так серьезно. Правду кто-то сказал – Маркс, кажется – трагедия, если повторяется, то уж обязательно в виде фарса. Чудовище, перепугавшее малышку чуть не до поноса, оказалось крупной, жирной, флегматичной игуаной, не слишком даже торопливо улепетывающей за камни.
Чтобы сразу успокоить девчушку, я разулыбался пошире и попенял ей:
-- Ну что ты, малый. Это же игуана. Мы ж их в зоопарке видели, помнишь? Совершенно безобидная тварь, и даже вкусная.
-- А я д-думала, крокодил...
-- Ага, сухопутный. В горах тут нечаянно заблудился. Нет, кисанька, у нее же морда совсем не такая, а на морде написано: я – игуана. И что вкусная, тоже написано.
В общем, Kitty начала было уже неуверенно улыбаться, но то утро, видно, скроено было на заказ, чтобы ее доконать. Я как-то не успел ее с утра осмотреть, а к ее бедру сзади умудрилась присосаться пиявка. Kitty провела там рукой, и напившаяся доотвала тварь лопнула и залила кровью всю ногу. Малышка просто зашлась в отчаянном плаче и ужасе. Довели человека гадские джунгли до реальной истерики. Мне часто потом казалось, что именно с той пиявки Kitty начала понемногу подламываться, а ведь до того держалась просто молодецки. Видно, у каждого свой предел. Кому-то хватает прикладом в зубы, а другому вот – практически безвредная, чуть ли не медицинская пиявка. Хотя и противная, кто спорит. Вот так. Jedem das Seine.
Минут пятнадцать прошло, прежде чем я с этим справился. Истратил почти всю нашу воду, смывая кровь, и затолкал Kitty снова в палатку. Палатка, она вроде убежища, на подсознание действует, хоть там уже душновато и вообще стремно. Реально в палатке человек беззащитнее, чем в туалете – подходи и пеленай его, этой же самой палаткой. Не переставая что-то бормотать, я всю ее измушлил, истеребил и дошел до того, что принялся мурлыкать успокоительные мелодии. Как сейчас помню, Kitty окончательно притихла на приторной «Сулико». Я ее напевал по-английски, только слова путал. Незадолго до всей этой петрушки я целый сборник стихов Акакия Церетели для грузинского издательства перевел, но свои строчки всегда плохо помню, отпадают они как-то, а тут вот пригодились, однако сильно путались, и я часть по-грузински мурлыкал, Гуламосквинили втироди, Сада хар чемо Сулико. А-а, не все ли равно. Лишь бы малышка успокоилась.
И вот представьте себе, только начала она приходить в себя, только затихли прерывистые рыдания, а глаза стали осмысленными, словно она пыталась вникнуть в мой полиглотский бред, как остров и придурочные бесы его поднесли нам еще пилюлю, покруче всего остального. Я собственно, старательно мурлыкал «Сулико» и ничего не слышал, а Kitty вдруг напружинилась, приподнялась, замерла – глаза с еще не высохшими слезами широко распахнуты, лицо без кровинки, а тело вновь начинает неудержимо дрожать. Тут отдаленный возглас услыхал и я – и в ту же секунду обратился в некий осмысленно мельтешащий многорукий волчок. Выcкочил из палатки, рывком вытащил Kitty, скатал палатку вместе с одежкой и всем, что там было, затолкал в рюкзак практически одним движением и поволок малышку в заросли, а в голове барабаном – «Дерево, дерево, немедленно нужно удобное дерево, если у них собаки, далеко не уйдем, мигом словят, надо карабкаться на дерево».
Ну, хоть с этим повезло, бывает же такое. Подходящее дерево высилось уже шагах в двадцати от нашего бивака, первые сучья торчали не слишком высоко, не пришлось даже прибегать к нашему фирменному трюку с топором и веревкой. Я просто прислонился к стволу, Kitty вскарабкалась мне на плечи и мигом очутилась среди ветвей, я подбросил ей наши вещички, сценическим шепотом прошипел, «Веревка в среднем кармане, привяжи рюкзак к ветке, репшнур захлестни вокруг нее же, спусти мне», и она сделала все толком. Нужда задавила истерику на корню.
Я взвился по репшнуру в два-три рывка, и через минуту мы были уже высоко среди ветвей, невидимые ни с земли, ни с неба. Разве что с соседнего дерева нас можно было различить, но там одни птички. Прильнули к стволу, друг к другу и замерли, вслушиваясь. Поправлюсь: мучительно вслушиваясь. Голоса доносились редко и негромко, но отчетливо приближались, и я почувствовал, что дрожу в коленях не хуже Kitty. Две мысли зудели в башке: не оставили ли мы видимых знаков своего пребывания у камней, хотя бы в виде примятой травы; и – еще главнее – нет ли у них собаки. Но нет, вроде лая не слышно; собаки ведь не могут, чтобы не взбрехивать время от времени. А вдруг у этих аборигенов нюх как у собак? Я читал, такое бывает, хотя, кажется, не здесь, а далеко отсюда, где-то в Африке, у масаев, что ли…
Не знаю, какая еще бредятина могла бы мне втемяшиться, только все это разом выпорхнуло из головы, когда редкие возгласы вдруг сменились слитным воплем, какими-то боевыми кличами, затем раздался дуплет и еще одиночный выстрел. Выстрелы пулевые, не дробовик, но точно и не автомат, нечто незнакомое. Вся стрельба, похоже, в одном месте, на одном пятачке. Я слушал, напрягался, пытался что-то вспомнить – и тут меня осенило. От облегчения я даже неслышно хохотнул. Kitty обернулась ко мне, и я счастливым шепотком проговорил ей на ушко:
-- Знаешь, кто там нас спасает?
-- Кто?
-- Твоя обидчица, вот кто. Игуана. Шлепнули беднягу. И правильно, нечего тут босиком по утрам разгуливать, пугать нервных барышень.
Я еще что-то молотил языком, и все от облегчения, которое обратилось просто в ликование, когда голоса стихли, а потом и вовсе удалились вниз, по направлению к морю и к селениям. Веселье мое отчасти передалось и Kitty. Мы же с ней давно образовали систему сообщающихся сосудов, и это было хорошо, просто спасительно. На радостях жарко обнялись, и это было как укол счастья – и ласка, и чувство облегчения – «Спасены!» Как голос свыше: Sind gerettet! Малышка сразу пришла практически в норму, по крайней мере на поверхности. Все-таки у нас всегда в запасе оставалось нечто, способное вытеснить любые нервные срывы и прочую психиатрию, и я молил Бога, чтобы так продолжалось как можно дольше. Хотя бы до тех пор, пока мы не проснемся от этого кошмара.
Надо сказать, само дерево, на которое мы взобрались, тоже действовало успокоительно и даже духоподъемно. Среди густой листвы мы чувствовали себя, словно в зеленой пещере, невидимые миру. Никто нас тут не смог бы найти, если не знать, где искать. Подспудно, мозжечком наверняка вспомнилось детство, игра в прятки и какое-нибудь самонадежнейшее убежище. Опять же ветерок подувал, относил всю москитную сволочь и навевал прохладу, а это такое облегчение, такое облегчение, никакого сравнения с подвальным этажом джунглей.
Я так и сказал Kitty: Адам с Евой, мол, тоже в раю наверняка все больше по деревьям лазили, голенькие, вроде нас. До самого грехопаденья. Про искушение лучше бы помолчал, конечно. Шуточка напомнила нам про ветхозаветную встречу с пресмыкающимся торговцем яблоками, и мы оба начали пугливо оглядываться, ожидая увидеть гада за каждым листочком.
Ну и, конечно, нечто такое не замедлило появиться на сцене. Слава Богу, змеюка оказалась некрупная, сама видно перепугалась и вздумала от нас уползать – если б она не двигалась, вряд ли я различил бы ее среди листвы на ветке, в нескольких метрах от нас. А так я быстренько добрался до нее и скинул вниз парангом. Kitty немного побледнела, но то, как небрежно я с этой рептилией справился, ее видимо успокоило. Да и змея, я ж говорю, была не Бог весть что, хоть пасть разевала препротивно, напугать пыталась, дурища, а получила лезвием по зубам. Я представил себе, что было бы, если б малышка сама обнаружила гадину рядом. Не миновать бы еще одного переполоха на нервной почве, а это уже перебор какой-то. Как в фильме ужасов, когда одно валят на другое, и становится не страшно, а тоскливо. Но тут же не кино, и неизвестно, чем дело кончилось бы. Какая ни какая, а все же высота, лететь да лететь...
Думать про это не стоило, Kitty в особенности. Срочно требовался отвлекающий маневр, и я скомандовал:
-- Все, маленький, эпизод исчерпан, надо делом заняться. Раз уж мы здесь, залезем повыше, осмотримся еще и с этой точки. Может, чего полезного высмотрим. Разведданные какие-нибудь раздобудем. Мы ж все на твои ушки полагаемся, а получается больно адреналиново. Иногда хочется покою. Типа мирной жизни.
И мы полезли. Kitty карабкалась первой, и на некоторое время опасности и неприятности нашего с ней бытия и быта затуманились, уползли куда-то в трещину, до того завораживающее это было зрелище – практически голенькая Kitty, плавно перебирающаяся с ветки на ветку. Обезуметь можно, будь ты хоть прохладный ценитель, а не такой вот втюрившийся я. В таких упражнениях грация выступает естественнейшая, как у сиамской кошки, без примеси манерничанья. Попробуй, поманерничай за этим обезьяньим занятием. Ну, может, взыскательный наблюдатель отметил бы самую чуточку кокетства – женщина всегда ведь чувствует, как на нее смотрят, отсюда и балетная отточенность движений появляется. Только куда там балету. Балет, он далеко, на сцене, а тут рядом, аж жар тебя опаляет, и ни в каком балете не бывает такой игры резных теней на бледно-золотистой коже. Я ж говорю, с ума сойти можно.
Еще я сделал себе на память деловую зарубку: малышка словно не замечала высоты, а ведь у женщин с этим туго, это физиологический факт. В альпинизме у них до девяти лет уходит на то, чтобы задавить страх высоты. У мужиков чуть не вдвое меньше, лет пять, хотя есть забавные экземпляры вроде меня, генетически этого страха начисто лишенные, как, скажем, некоторые обходятся без музыкального слуха. У Kitty, похоже, другой случай, он тоже бывает: девчушка тренеру верит абсолютно, до донышка. Пока тренер рядом, с ней ни-че-го не может случиться. От этой веры просто оторопь берет, и непременно нужно соответствовать, а как же. В любую секунду надо суметь подстраховать, если что.
Пока я вот так услаждался картинами эдемского быта и мысленно рассусоливал, забрались мы высоко-высоко, хоть и не на самую верхотуру. Наше правило номер один вполне советское: «Не высовывайся», но все равно от высоты и открывшегося вида на душе плескалась радость, вряд ли даже уместная, только куда ее денешь. Мы с Kitty переглянулись с одинаковыми, немного растерянными улыбками на лице. Такие вот контрасты бытия. Горы, они что хотят, то и делают с человеческой психикой. Вид нависающего над нами Станового хребта просто выдавливал из души всякие посторонние переживания, кроме эстетического потрясения.
Однако я со скрежетом переключил передачу на прозаический лад, почти сразу. Обзор с этой точки был отменный. То, что я прозвал Шатер-горой, отсюда казалось загривком быка, повернувшего морду влево, к морю. Поперечный Становому хребет, обрывавшийся над гаванью, виделся отсюда именно как бычья морда. Ну и пусть будет гора Бычья Морда. Тогда то, что высится от нас к югу, будет Бычий Зад. Ничего не попишешь, такая топонимика. А еще дальше, естественно, Охвостье.
Я изложил это все для Kitty, чтоб упомнила названия, если придется толковать о местном ландшафте, а сам все думал про это Охвостье. Хрен его знает, может, именно там наше счастье. Невысокие скалки там не сплошныве, а как бы насыпом насыпанные. Определенно там и пещерки есть, и прочие укромные щели. Если туда добраться, там можно долго прятаться. Главное, оттуда все подходы просматриваются, не то, что в этих дебрях, где того и гляди москиты всю кровь выпьют по капле. Пиявки тож. Или змея куснет, яду впрыснет, и ку-ку. Не говоря про аборигенов, болтающихся под ногами где ни попадя, и все чаще как-то. Н-да, вот и задача вырисовывается: достичь тех мест и обследовать их на предмет там укрыться, исчезнуть без следа. На время.
Ну ладно, это – задача. Теперь – как туда добраться. Я подробно, вслух описап все хребтики и долинки, отделяющие нас от Охвостья, не забыл и про узкие дефиле там, где в сушу полукружиями врезывались две бухточки, а также складки перед Охвостьем, шелупонь всякую, густо поросшую кустарником, прямо maquis какие-то, ни дать ни взять Проспер Мериме или la Resistance. Описал, а потом скомандовал:
-- Хорошо, Kitten, а теперь повернись ко мне, смотри мне прямо в глаза и повтори, что я только что тебе рассказал.
Малышка повторила все почти слово в слово, и видно было, как она при этом вглядывается в мысленную картину местности. Ну умница. Так я ей и сказал:
-- Ну до чего ты умница. Я тебя за это покачаю. – Я подпружинил ноги и принялся раскачивать ветку, на которой мы стояли, держась за сучья по бокам. Kitty привычно пискнула и прилипла ко мне, а дальше лучше на время задернуть занавесочку. Высота возбуждает не хуже бури на море. Глазки ее поблескивали, кожа погорячела, а я вознес молитву – слава Космосу, отошли недавние ужасы, и все снова хорошо и даже невыносимо хорошо.
Я в последний раз прижег ее плечико воспаленными губами и прошептал:
-- Потом, Kitty, позже. Сейчас надо осмотреться как следует. Ты исследуй горы, а я прощупаю морскую сторону. Внимательно смотри, все примечай. Может, бинокль блеснет, или фигура промелькнет, птицы всполошатся. Все секи, не торопись.
Kitty покорно вздохнула и ловко перелезла на другой сук. Я прилип к биноклю и долго стриг глазами побережье в обе стороны, но так ничего стоящего и не нащупал. Так, мирный тропический пейзаж, душу его набок. Не видно даже, где идут давешние удачливые охотники на игуан, как я ни старался высмотреть птичий переполох на их пути.
-- Kitty, как у тебя?
-- Пусто вроде. Лучше посмотри сам.
Я перелез к ней. И точно, поначалу ничего приметного я не увидел, потому как не больно всматривался, полагался на острые глазки Kitty. Однако то ли инстинкт сработал, то ли ангел-хранитель наш вовремя встрепенулся, и я аккуратнее навел резкость, прошелся вдоль подножья Станового, особенно задержался там, где должен был торчать наш «грибок» -- и зло и длинно выматерился, сначала в рифму, потом без, махровой русской прозой. Под «грибком» что-то отчетливо блеснуло, наверняка окуляры бинокля. Я аж отшатнулся, потянул Kitty за ствол дерева. Крупно сдрейфил, можно сказать. Сразу мысль мелькнула – раз я этот сверк засек, так и тот наблюдатель мог меня засечь, а как иначе. Но уже в следующий момент сообразил: ему смотреть на юг, на солнце, а мне от солнца. И потом мы в тени, в густой, непрошибаемой листве; к тому ж в бинокле у меня желтые солнцезащитные вставки, и еще по привычке я всегда прикрываю окуляры ладонями. Это все, однако, говорит сознание, а подкорка гнет свое, коленки подрагивают, ручки тож, да и лицом я, видно, потемнел, потому как Kitty меня тревожно затеребила: «Что? Что там, Командорчик?»
Поначалу я хотел было поделиться с ней радостью – вот, мол, как вовремя мы смылись из-под «грибка», хранит нас Судьба, присматривает за нами Кто-то. Но тут же резко раздумал. Ни к чему грузить ребенка еще этими страхами, ей и так досталось, с утра пораньше. На кой бес нам лишний стресс.
С почти естественным оживлением я сунул ей в руку бинокль и показал жестом: «Смотри – голуби». Действительно, неподалеку от нас в воздухе покрутилась небольшая стайка и опустилась в крону дерева – видно, такое же ореховое, на каком я недавно спасался. Малышка их сразу засекла и взволновалась.
-- Хочу голубиный паштет.
-- Паштет не паштет, а жаркое в самый раз будет. Видать, у них утренняя кормежка. А мы что, рыжие?
-- Я рыжая.
-- Ты – мой золотистый, единственный-неповторимый Kitten. Спускаемся. Все вперед, на охоту. Мы с тобой что, не вольные стрелки? Еще какие вольные. Подпевай давай. Что лучше охоты? В леса и болота С утра без заботы Мы рыскать идем. Чуть рог заиграет, Иль стая залает В нас кровь закипает Горячим ключом! Ля-ЛЯ-ля ля-ЛЯ-ля…
Хор охотников получился хлипкий, шепотом и вразнобой. Kitty вообще строчки две всего помнила, в основном ля-ля, и те фальшивила. Вебер был бы недоволен. А что нам Вебер, нам главное – психоэмоциональную сферу подремонтировать. Я боялся сглазить, но какие-то подвижки в этом смысле вроде имели место. И на том спасибо Верхним Людям. Если они и вправду есть.