Структура и развитие науки с точки зрения методологического институционализма1

Вид материалаДокументы

Содержание


3.3. Еще раз о повороте внимания «от эпистем к формам организации» в истолковании механизма развития науки (продолжение полемики
3.4. Принцип непараллелизма формы и содержания мышления в применении к истолкованию механизма развития науки (историко-методолог
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   14

3.3. Еще раз о повороте внимания «от эпистем к формам организации»

в истолковании механизма развития науки (продолжение полемики с Г.Г. Копыловым)


Два возможных мотива такого поворота лежат на поверхности. Во-первых, принцип «перегибания палки в обратную сторону»: методология науки была по большей части поглощена эпистемологическими размышлениями, забывая об формах организации институтов и сферы науки, – до тех пор, пока не выяснилось, что без внимания к формам организации онтологическое – «последнее» - обоснование знания остается вопросом личной «научной веры» и конвенции научного сообщества. Во-вторых, с организационно-методологической точки зрения так проще состыковывать «нормативно-организационный» и «логико-эпистемологический» компоненты методологии науки: «С точки зрения СМД-подхода любая из… эпистем есть определенная организованность (мысле)деятельности, есть «свернутая» в «продукт» форма организации мышления» [8, с. 49].

Но эта редукция эпистем к организованностям по большому счету только подчеркивает «антиэпистемологические» установки автора: эпистемологические схемы метода познания оказываются лишь продуктом - т.е. «свернутой», «превращенной», отраженной и вторичной формой схем организации. Приведем еще одну цитату из [8, с. 56] с нашими комментариями: «Онтологические картины и представления являются вторичными по отношению и к структурам получения таких знаний [с чем можно было бы согласиться. – В.М.], и к структурам их употребления [с чем согласиться никак нельзя, ибо структуры употребления задают лишь формально-типологические ограничения на содержание знания как «изделия» – но никак не само это содержание45. – В.М.]. Возможный тип вырабатываемых онтологических представлений обусловлен вмененной схемой организации познания/реализации знаний [да, именно тип онтологических представлений, содержание же их достаточно независимо, можно даже сказать «ортогонально» схемам организации. – В.М.]. Поэтому само по себе новое онтологическое видение не верифицируемо (и не фальсифицируемо) [да, хотя и не «поэтому». – В.М.], а самое главное, почти незначимо [как показано в пп. 1.8 и 2.6, значимо – хотя бы для накопления и последующего восприятия эмпирического «базиса», для подготовки молодых ученых и т.д. - В.М.].

На наш взгляд, примеры из истории науки, которые Г.Г. Копылов приводит в качестве иллюстрации к данному фрагменту (дискуссия Бертолле и Пру, заочный спор Галилея и Декарта), могут быть истолкованы как в его пользу, так и в пользу нашего комментария. Более наглядным представляется следующий пример: «Открытия Кеплера» заняли свое место внутри той схемы организации познания, которую предложил Ньютон. Но к Кеплеру они уже не имеют никакого отношения (имя является лишь данью признательности)! Таким образом, не Кеплер открыл законы Ньютона, как это утверждается в [4, с. 73-78; 5, с. 37], а Ньютон открыл законы Кеплера» [8, с. 56]. Приведенный пример хорош тем, что он сформулирован в фальсифицируемой форме, поэтому мы прокомментируем именно его.

Во-первых, открытия И. Кеплера заняли свое место не только внутри схемы организации познания, которую предложил И. Ньютон (нужно еще разобраться, предложил ли), но – и даже в первую очередь – внутри ньютоновской онтологии физики (т.н. «механистической картины мира», включающей в качестве основных элементов абсолютное пространство-время, дальнодействие сил, три закона механики и закон всемирного тяготения). Во-вторых, И. Кеплер так и не достроил собственную онтологию – поэтому для последователей его «законы» были лишь эмпирическими закономерностями, добросовестно обобщавшими многолетние наблюдения и позволявшими делать точные астрономические предсказания местоположения планет. И лишь И. Ньютон, объяснив причины движения планет действием сил тяготения, научившись вычислять эти силы и вызываемое ими изменение направления и скорости движения, превратил эти закономерности в законы. То есть закономерности стали законами лишь в рамках онтологической модели мира46: именно ее наличие позволяет увидеть значение наблюдаемых эмпирических закономерностей. Безусловно, усложнилась и организация познания47 - но сам по себе этот фактор вряд ли имел бы решающее влияние без того онтологического содержания, которое привнес в физику И. Ньютон.

Подводя итог, можно зафиксировать, что, по нашему мнению, онтологическое видение не обусловлено организацией познания/реализации знаний. Соответствующие схемы достаточно независимы («ортогональны»)48, что в рамках интеллектуальной традиции Московского методологического кружка (не сводимой, кстати, к СМД-методологии) можно трактовать как проявление непараллелизма формы и содержания научного мышления – если последнее понимать как коллективное, коммуникативное и институционально-организованное (см. пп. 2.2-2.3).

3.4. Принцип непараллелизма формы и содержания мышления

в применении к истолкованию механизма развития науки

(историко-методологическое введение)


Возможность применения принципа непараллелизма формы и содержания мышления к истолкованию механизма развития науки основана на предложенной в [18] идее о том, что существует отношение «рефлексивного оборачивания» между допущениями, используемыми в качестве предпосылок методологического исследования мышления, - и отрабатываемыми в самом методологическом мышлении принципами самоорганизации. Одной из важнейших предпосылок, используемых при исследовании мышления, является предположение о соотношении его форм(ы) и содержания, другой – допущение о его индивидуальности либо коллективности, третьей – о средствах (типе опосредования) его разворачивания.

В начальный период существования Московского методологического кружка его участники, занимаясь преимущественно логическими исследованиями, определили свой предмет изучения как языковое мышление, проявляющееся в научных текстах. Предполагалось, что такое мышление является семиотически-опосредованным, т.е. его разворачивание происходит посредством замещения объекта мысли знаковой формой. Соответственно оперирование с объектом замещалось оперированием с этой знаковой формой, которое завершалось отнесением результата к объекту. Тем самым соотношение формы и содержания языкового научного мышления трактовалось как отношение его знаковой формы и объективного содержания [61; 55].

При этом было показано, что для традиционных логических и психологических исследований это отношение отвечает принципу параллелизма49. Попросту говоря, мы можем вообще не интересоваться объективным содержанием, ограничившись изучением знаковых форм – и, благодаря параллелизму, будем «знать все» и про содержание. В качестве альтернативы подобным исследованиям (и прежде всего подходу, характерному для формальной логики50) была выдвинута идея разработки содержательно-генетической логики, основанной на принципе непараллелизма формы и содержания мышления, т.е. самостоятельности плоскостей знаковой формы и объективного содержания.

Построение новой логики должно было «исходить из следующих положений: 1) мышление есть прежде всего деятельность, именно деятельность по выработке новых знаний; 2) ядро, сердцевину этой деятельности образует выделение определенного содержания в общем «фоне» действительности и «движение» по этому содержанию; 3) знаковые структуры, составляющие материал мышления, и техника оперирования ими зависят от того содержания, которое отражается в этих структурах; 4) мышление представляет собой исторически развивающееся, или, как говорил Маркс, «органическое» целое. Новая логика должна быть, следовательно, содержательной и генетической» [55, с. 39]51.

Первые практические результаты такой подход принес тогда, когда появилась идея исследования мышления как деятельности. Это позволило применять к мышлению разработанные в рамках методологической теории деятельности схемы многопозиционного анализа, а кроме того, различить предмет и объект мышления [50]52. В совокупности это дало возможность строить схемы многих знаний [59], опирающиеся на предположение о том, что знание образуется как предметная «проекция» объекта, полученная средствами одной из позиций, осуществляющих мышление-как-деятельность с данным объектом.

Фактически это означало, что 1) одно и то же объективное содержание в предметном мышлении-как-деятельности может существовать в нескольких знаковых формах «предметного знания»; 2) мышление-как-деятельность имеет коллективно-распределенный характер – что соответствовало рефлексии организационного устройства семинарской практики самого методологического кружка, в состав которого входили «разнопредметные» исследователи. Оборачивание этих представлений о мышлении-как-деятельности на изучение науки позволило создать ее первую организационно-методологическую модель – схему научного предмета [59]. По своему типу это - схема мегамашинной организации деятельности. Но при этом совершенно выпали из внимания коммуникативный и социально-институциональный аспекты науки.

Следующим шагом стало целенаправленное организационное проектирование и проведение особых инновационных работ в режиме коллективно-распределенного мышления и деятельности - организационно-деятельностных игр (ОДИ) с участием полипрофессиональных коллективов «разнопредметных» исследователей, а затем и практиков [63; 38; 1]. Это дало возможность выделять и «распредмечивать» различные предметные знания, осуществлять на их основе синтез моделей-конфигураторов [59] и работать с ними в режиме многопозиционной организации по схемам многих знаний. Причем взаимодействие между представителями разных позиций строилось не только по принципам мегамашинной и кооперативной организации деятельности, но и по принципам интеллектуальной коммуникации на основе схемы коллективной мыследеятельности [60; 63; 1].

Многолетнее (с 1979 г.) воспроизводство практики разработки и реализации организационных проектов ОДИ привело к тому, что формы организации коллективной мыследеятельности стали особым предметом рефлексии. Использование «ОДИ-образных» форм организации в режиме социального действия - в частности, для инициации общественных изменений (конкурсы, общественные экспертизы, сессии анализа ситуации, проектно-аналитические семинары, «штабные игры» и т.п.) породило рефлексию по поводу организационно-институциональных условий и ограничений такого действия. Следующим логическим шагом стали попытки моделирования новых форм институциональной организации общественных процессов и их материализации в игровом режиме [38; 24; 28].