Geum.ru

Структура и развитие науки с точки зрения методологического институционализма1

Вид материалаДокументы

Содержание


2.2. Интеллектуальное значение социально-институциональных факторов развития науки
2.3. Методологический институционализм: научное сообщество как субъект познания
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

2.2. Интеллектуальное значение социально-институциональных факторов развития науки

и представление об институционально-организованном коммуникативном мышлении


Альтернативой методологическому индивидуализму является «легализация» интеллектуального значения социально-институциональных факторов развития науки. Такую возможность признает и К. Поппер: «Даже сам научный метод имеет социальный аспект. Наука и научный прогресс существуют в результате не отдельных усилий, но свободной мыслительной конкуренции. Наука нуждается во все большей конкуренции между гипотезами и во все более строгих проверках. А конкурирующие гипотезы нуждаются в своих персональных представителях, адвокатах, судьях и даже в публике. Персональное представительство должно быть институционально организовано [выделено нами – В.М.], чтобы его действенность была гарантирована. За институты следует платить, и их следует защищать в законном порядке. Наконец, в немалой степени прогресс зависит от политических факторов – от политических институтов, оберегающих свободу мышления, от демократии. Интересно, что и так называемая «объективность» в некоторой степени зависит от социальных институтов. Наивно было бы полагать, что она основана на умственной и психологической установке ученого и есть результат его подготовки, исследовательской тщательности и интеллектуальной отрешенности. Существует даже точка зрения, согласно которой ученые вообще не могут быть объективными» [35, С. 177-178].

Наука как институт (или «сфера науки»21) тесно связана с другими институтами и сферами общественной жизни: образованием, инженерно-конструкторскими разработками, здравоохранением, государственными оборонными, мобилизационными или модернизационными программами и т.п. (речь идет о естественных науках). В этих институтах и сферах употребляется научное знание – а поэтому они задают функциональные требования на научное знание как «изделие», которое «производится» сферой науки. Эти требования влияют на онтологии, схемы организации экспериментов и когнитивно-институциональную организацию научного мышления и коммуникации не напрямую, а опосредованно - через социально-институциональную организацию сферы науки22. Директивные требования к организации самой научной работы, идущие из других сфер общественной жизни, в теории ведут к подмене институциональных процедур механизмами социально-групповой борьбы, на практике же - к повторению лысенковщины. Именно стремлением предотвратить такую возможность вызван попперовский пафос борьбы не только за свободу индивидуального мышления, но и за свободу мыслительной конкуренции (см. цитату выше).

Однако конкурентную борьбу различных онтологий невозможно представить как чисто когнитивный процесс, поскольку никто из участников «рациональной дискуссии» не может обосновать свой акт «научной веры» только логическими аргументами и апелляцией к эксперименту23. С другой стороны, признать победу в такой «состязательной» дискуссии результатом действия прежде всего социальных (социально-организационных, социально-институциональных, социально-психологических и т.п.) факторов – к чему склоняется Т. Кун – также означает погрешить против истины24. С нашей точки зрения, «рациональную дискуссию» следует понимать как особую разновидность коммуникативного разума – институционально-организованное коммуникативное мышление, форма которого задается принятыми в научном сообществе процедурами обсуждения (они задают своего рода «логику» такого мышления25), а содержание – сталкивающимися позициями научных школ.

Принципиально важно, что такое институционально-организованное коммуникативное мышление является коллективным процессом: так же, как и в случае состязательного процесса в суде, где приговор выносит суд, а не судья, здесь онтологию выбирает научное сообщество, а не отдельный ученый. Ибо смысл этого выбора – не только в индивидуальном когнитивном акте «научной веры», но и в поиске социально приемлемой конвенции. Именно научное сообщество выступает субъектом научного познания, не только несущим на себе определенную онтологию, язык наблюдения и схемы организации восприятия, но и осуществляющим описанное выше коммуникативное мышление – которое, в отличие от всего перечисленного, не может быть интериоризировано отдельным ученым. И которое – в отличие от состязательного процесса в суде – ввиду распределенности научных коммуникаций по всему земному шару не может быть локализовано в одном зале.

2.3. Методологический институционализм: научное сообщество как субъект познания


Критикуя концепцию «социологии знания», К. Поппер отмечает, что она «совершенно упускает из виду социальный, или институциональный характер научного знания», т.е. «именно социологию знания – социальный, или публичный характер науки» [35, с. 178]. Но при этом, по его мнению, «методологический индивидуализм – это совершенно неопровержимая концепция, согласно которой коллективные феномены суть результат действий, взаимодействий, целей, надежд и мыслей отдельных людей, а также традиций, которые они создают и поддерживают». Подчеркивая, что «психология не может лежать в основе социальной науки», он тем не менее настаивает, что «можно быть индивидуалистом, и не придерживаясь точки зрения психологизма» - но, в то же время, и не признавая социальной детерминации человеческого фактора, т.е. охраняя индивидуальные свободы (в частности, свободу мысли): «С нашей точки зрения, человеческий фактор – крайне неопределенный и изменчивый элемент социальной жизни и социальных институтов. По сути дела, этот элемент в конечном счете не может находиться под полным контролем институтов (первым это увидел Спиноза); всякая попытка взять его под контроль приводит к тирании, т.е. к всевластию этого же самого человеческого фактора, господству прихотей немногих людей или даже одного человека» [35, с. 180-182].

Получается довольно парадоксальная методологическая позиция: признавая институциональный характер научного знания, основанный на публичном характере науки, и отвергая психологизм, К. Поппер в то же время выступает как сторонник «деонтологического» либерализма, т.е. такого, который основывается на признании приоритета права над любым благом (в том числе и благом обладания знанием) [43, с. 191]. Данный принцип выступает как императив безусловного стремления к отстаиванию автономии личности, защите индивидуальных прав и свобод, в том числе свободы мышления. Но как права и свободы человека могут быть безусловны, если само человеческое бытие оказывается «социально нагруженным», а реализация некоторых важнейших прав имеет «коммунитарный» характер, является социально и институционально опосредованным? Для деонтологической версии либерализма ответ на данный вопрос об условиях нашей свободы дает «деонтологический проект освобождения человека», требующий от нас такого совершенствования социальных институтов, которое максимально приближает нас к достижению действительной автономии личности. Четверть века спустя после публикации попперовской «Нищеты историцизма» данный круг вопросов стал предметом так называемых «либерально-коммунитарных дебатов», в ходе которых атаке с коммунитаристских позиций подвергся базисный для либералов принцип методологического индивидуализма.

Анализируя ход дебатов, Ч. Тейлор констатировал, что реальные расхождения, конечно же, существуют, но ситуация их постоянного преувеличения обусловлена “смешением двух совершенно разных типов проблем” [44, с. 219]. К первой категории мы относим вопросы о том, какие фундаментальные факторы мы бы хотели включить в наше понимание социального порядка, личности, права – и, добавим мы, - их влияния на структуру науки, вторая категория касается нравственных принципов и приемлемой политики. Если принять различение Тейлора, то соответственно типология точек зрения, участвующих в дебатах, должна быть не одномерно-дихотомической (либерализм–коммунитаризм), а двухмерной. Взгляды на фундаментальные факторы Тейлор предлагает расположить на оси “атомизм–холизм”, а нравственно-политические позиции – на оси “индивидуализм–коллективизм”. Путаница же, по его мнению, возникает оттого, что выбор точки зрения по одной группе вопросов ошибочно считается предопределяющим и позицию по другой.

Так, методологический индивидуализм либералов порождает социальный атомизм в онтологии и индивидуализм как нравственно-политическую позицию. При этом любая критика социального атомизма в пользу холизма (например, утверждение о том, что автономный выбор ученым онтологии отягощен социальной и культурной обусловленностью) воспринимается либералами как сомнение в безусловности ин­дивидуальных прав и свобод и т.п. “Существуют не только ато­мис­ты-индивидуалисты (Нозик) и холисты-коллективисты (Маркс), но также холисты-индивидуалисты, подобные Гумбольдту... Они представляют то направление мысли, которое вполне осознает социальную нагруженность людей, но в то же время высоко ценит свободу и индивидуальные различия» [44, с. 224]. Это направление мысли можно назвать “индивидуалистическим институционализмом”, или, следуя Дж. Агасси, предложившему типологию, сходную с тейлоровской, “институциональным индивидуализмом” [66].

Казалось бы, именно такую точку зрения занимает К. Поппер. Но его подход отличается непоследовательностью: включая в число фундаментальных факторов развития науки его институциональную обусловленность, он сами институты трактует с позиций методологического индивидуализма, т.е. социально-атомистически. Подлинным субъектом (в том числе субъектом научного мышления, познания) для К. Поппера – и, кстати, для его последователя Дж. Агасси, - остается индивид. Мы же – основываясь на аналогии «рациональных дискуссий» с состязательными институтами правоприменения (суды) и законотворчества (парламенты), обладающими специфической надындивидуальной «логикой мышления» (вынесения суждений), полагаем, что субъектом познания является научное сообщество, организованное в институт науки. Что же касается права ученого на свободу мысли, то его реализация имеет смешанный – индивидуально-коллективный – характер. Вне научного сообщества и «рациональных дискуссий» ученому – при всей свободе индивидуального творческого самовыражения - останется лишь работать «в стол».

Далее мы покажем (пп. 3.4-3.6), что наши представления об институте науки как коллективном субъекте основаны на особом методологическом принципе – принципе непараллелизма и формы и содержания мышления. С этой точки зрения приписывание субъектности институту как надындивидуальной форме не ведет к его «диктатуре» и подавлению индивидуальной мысли: ведь содержательные прорывы в онтологическом видении совершенно свободно осуществляются как акты индивидуальной интуиции и «научной веры». То есть содержание может быть индивидуальным, форма его объективации - публично-коллективной. И наоборот, объективированное и парадигматизированное содержание может быть публично-коллективным, а формы понимания и интерпретации – индивидуальными. Право на индивидуальное свободомыслие существует, хотя его осуществление – как и любого права – ограничено институциональными рамками, выход за границы которых отбрасывает ученого на маргинальные позиции или в область паранауки.

С учетом сказанного нашу позицию можно охарактеризовать как методологический институционализм – в оппозицию методологическому индивидуализму в духе К. Поппера, с одной стороны, и социальному (или социально-психологическому) институционализму в духе Т. Куна – с другой. От первого он отличается тем, что это методологический институционализм, а не индивидуализм. Источником новых научных идей мы, в отличие от К. Поппера, считаем институционально-организованное коммуникативное – т.е. коллективное – мышление, а не индивидуальное. А позиции Т. Куна наша точка зрения противостоит в том, что это методологический, а не социальный институционализм. Мы признаем рациональный характер институционально-организованных коммуникаций – т.е. рассматриваем их как особую форму коллективно-распределенного мышления, а не только социально-групповой борьбы.

Отвечая на вопрос о «правомочности» онтологии, мы должны – вслед за К. Марксом – принять в качестве критерия истины соответствие наших представлений действительности общественно-исторической практики – а не восприятию отдельного ученого, пусть и опосредованному экспериментальным прибором. По отношению к частной теоретической модели «действительностью» выступает конвенционально принимаемая онтология и факты, экспериментальным путем продуцируемые и наблюдаемые в ее рамках. По отношению же к самой онтологии «действительностью» становится организационная схема лаборатории или демонстрации, обеспечивающая принятие данной онтологии (и соответствующего языка наблюдения) научным сообществом, действующим согласно определенным принципам когнитивно- и социально-институциональной организации сферы науки, занимающим, в свою очередь, исторически конкретное место в совокупной практике человечества.