Geum.ru

Мегаполис в зеркале

Вид материалаМонография

Содержание


2.4. Легитимность общественно опасного поведения
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   25

2.4. Легитимность общественно опасного поведения


2.4. Легитимность общественно опасного поведения

Ввиду необратимости деструкции традиционных структур, семейных общин и больших семей как институтов социальной поддержки и неформального социального контроля определенные надежды возлагаются на социальную политику государства. Но так называемое «социальное государство», которое, казалось бы, должно компенсировать социальные функции распавшихся традиционных структур, своей политикой также формирует условия для роста преступности.

Согласно наблюдениям М. Клайнарда, в Швеции довольно высокий уровень общей и подростковой преступности объясняется полной зависимостью граждан от государства, их безразличием ко всему, что требует личной ответственности. В течение всей жизни шведы передоверяют свое снабжение и обеспечение безопасности государству. В результате этого их чувство общности и неформальный контроль друг за другом сильно ослабляются. Юношество очень слабо интегрировано в общество. Сложилась молодежная субкультура с особым стилем жизни, социальный контроль посредством семьи также ослаблен. Гражданские инициативы и гражданская ответственность в стране полностью утрачены 82. Швеция стала лидером по уровню преступности в Европе 83.

Таким образом, в сфере социального контроля и обеспечения общественной безопасности складывается безвыходная ситуация. С одной стороны, общественный прогресс и высокая социальная мобильность ведут к атомизации общественной жизни и дефектам социализации, а с другой – патернализм и социальная забота со стороны государства становятся факторами ослабления социального контроля. Так, например, забота о матерях-одиночках стимулирует разводы, а затем и рост преступности несовершеннолетних. Это и есть настоящий «криминальный капкан», в который попадает «общество благосостояния». Присущий современному обществу тип социальной самоорганизации становится автогенератором социальных девиаций.

В условиях современного общества сохранение традиционных структур и общинного контроля сдерживает традиционную преступность, но ведет к другим неблагоприятным последствиям. Например, в Швейцарии очень распространена так называемая беловоротничковая преступность, а также алкоголизм и самоубийства. Аналогичным представляется положение дел в Японии, которая в 1985 году оказалась мировым лидером по потреблению алкоголя на душу населения и где широко распространена коррупция и сильны позиции организованной преступности 84. Налицо различные проявления аутоагрессии, а также тех видов преступности, с которыми государство борется недостаточно эффективно.

Особое внимание в связи с этим криминологи уделяют беловоротничковой, служебной и корпоративной преступности (в средние века – «преступность меховых воротников»). Жертвы этого вида преступности анонимны и зачастую не подозревают о том, что являются таковыми. Даже значительные преступления очень редко освещаются прессой, меньше других преследуются по закону и еще реже наказываются. По своей общественной опасности и размеру материального ущерба беловоротничковая преступность многократно превосходит традиционную. Наибольшее число правонарушений совершают самые крупные фирмы. Несмотря на то, что степень общественной опасности преступлений представителей низших слоев общества существенно ниже, деятельность правоохранительных органов сконцентрирована на них. Криминальные представители респектабельного общества, как правило, избегают наказаний.

Мягкое отношение государства к беловоротничковой преступности демонстрирует ее системный, органический характер для социального организма. Преступность оценивается как органическое проявление жизнедеятельности общества. Так, например, К. Мангейм видел в ней социальную патологию – «глубоко укоренившуюся болезнь нашего общества» 85. В связи с оценкой преступности как социальной болезни также подчеркивается ее системно-функциональный характер. «Преступность – симптом болезни общества. В противодействии ей воздействовать надо и на симптомы, и на саму болезнь», – пишет С. М. Иншаков 86.

Из логики социально-организменного подхода далее следует, что воздействовать необходимо не столько на саму социальную болезнь, сколько на социальный организм, который не только поражен данной болезнью, но и ее порождает. Будучи носителем заболевания, общество само является «больным». Поэтому в качестве преступного воспринимается общество в целом.

Аргументируя свою концепцию «преступного общества», Э. Шур формулирует следующие тезисы:

– американское общество преступно, поскольку оно является обществом неравноправных;

– американское общество преступно, поскольку оно участвует в массовых насилиях за рубежом;

– американское общество преступно, потому что в его культурных ценностях есть элементы, порождающие преступность;

– американское общество преступно, поскольку оно создало «дополнительные» преступления путем чрезмерной регламентации общественной жизни;

– американское общество преступно, потому что оно руководствуется нереальными и недействующими принципами при подходе к проблемам преступности 87.

Постановка вопроса о преступности конкретных действий общества находит продолжение в теории и практике криминализации действий лиц, персонифицирующих это общество. Одним из направлений криминализации стало привлечение отдельных руководителей юридических лиц (корпораций и государств) к уголовной ответственности за ряд деяний 88.

Вопрос о криминальности государств ставится не только в международном уголовном праве 89, но и в рамках общей теории государства и права. Доктрина правового государства предусматривает, правда, далеко не всегда эксплицитно, существование неправовых форм государственности. К таким государствам ранее относили пиратские государства и тирании, сейчас – тоталитарные и некоторые авторитарные режимы.

В своих первоистоках доктрина правового государства предусматривала выделение трех различных форм государства – деспотии, теократии и правового государства 90. Примечательно, что в философии Просвещения деспотия рассматривалась как разновидность тирании, а последняя определялась как любая форма правления, действующая несправедливо и незаконно 91. Образ правления тирана, не обращающего никакого внимания на божественные и человеческие законы, Жокур квалифицирует и как «злоупотребление суверенитетом», и как преступление.

Таким образом, определенным формам государства атрибутировались неправомерные, незаконные и, возможно, преступные деяния. Если государство интерпретировать как личность, то тирания или тоталитарное государство выглядят как общественно опасные личности или как личности, находящиеся в общественно опасном состоянии.

Классически преступным деянием государства, по общему мнению, является война в ее агрессивной форме. Впрочем, Гегель считал войны правомерной формой деятельности, содействующей консолидации гражданского общества. В «Феноменологии духа» он, в частности, писал: «Таким образом, с одной стороны, общественность может организоваться в систему личной независимости и собственности, личного и вещного права; а с другой – расчленять на собственные сочетания и делать независимыми способы работы для осуществления, прежде всего единичных целей – приобретения и наслаждения. Дух всеобщего сочетания есть простота и негативная сущность этих изолирующихся систем. Для того чтобы последние не укоренились и не укрепились в этом изолировании, благодаря чему целое могло бы распасться и дух улетучился бы, правительство должно время от времени внутренне потрясать их посредством войн, нарушать этим и расстраивать наладившийся порядок и право независимости; индивидам же, которые, углубляясь в это, отрываются от целого и неуклонно стремятся к неприкосновенному для-себя-бытию и личной безопасности, дать почувствовать в указанной работе, возложенной на них, их господина – смерть. Этим разложением формы существования дух предотвращает погружение из нравственного наличного бытия в природное и сохраняет самость своего сознания и возводит его в свободу и в свою силу. – Негативная сущность оказывается в собственном смысле властью общественности и силой ее самосохранения; общественность, таким образом, находит истину и подтверждение своей власти в сущности божественного закона и в подземном царстве» 92.

Согласно Гегелю, право войны «находит истину и подтверждение своей власти в сущности божественного закона и в подземном царстве». Войны, к которым взывали требующие отмщения мертвые сородичи, выполняли функцию кары, возмездия, они восстанавливали справедливость и были кон­кретной формой осуществления правоохранительной деятельности. «Сколько существует судебных исков, столько же источников войны», – писал Г. Гроций 93.

Для начала войны было достаточно чувства обмана или обиды, еще не нанесенной, но потенциальной. «Частные войны в первичном быту практиковались очень часто и заменяли дело суда, – указывал известный русский юрист И. Я. Фойницкий. – Из войн образовались и меры наказания: это были меры победителя над побежденным» 94. Уголовное право возникало, таким образом, путем интериоризации права войны.

Внешняя война всегда трансформируется во внутреннюю, и наоборот. Вместе с трансформацией осуществляется жертвенное смещение – внешние жертвы замещаются жертвами внутренними. Массовые жертвоприношения в войнах и локальные жертвоприношения в насильственных преступлениях (преступник – жрец), а также в казнях (палач – жрец) производят ускоренное отделение сегментов общества, дифференцируют социальный организм и тем самым мобилизуют его, восстанавливают его целостность и единство, предотвращая распад и разложение.

Война и преступность дифференцируют социальный организм и благодаря этому интегрируют его перед угрозой общей опасности. Экспорт диссипации стабилизирует социальный организм. «…Главная функция внешней войны и более или менее эффектных обрядов, которые ее могут сопровождать, – отмечал Р. Жирар, – состоит в том, чтобы сохранить равновесие и спокойствие внутри основных коллективов, отведя угрозу междуусобного насилия, неизбежно более опасного, нежели насилие открыто обсуждаемое, поощряемое и практикуемое» 95. Нескончаемую межплеменную вендетту Р. Жирар предлагает рассматривать как скрытую метафору действительно отложенной вендетты внутри каждой общины.

В периодически осуществляющемся учредительном насилии происходит (воз)рождение нации. Перезаключается общественный договор, и общество вновь основывается на соучастии в совместно совершенном преступлении. Но такое преступление имеет священное значение, поскольку его совершают при особых обстоятельствах. Учредительное насилие обычно воспроизводит прецедент – космогоническое жертвоприношение первопредка (или его самопожертвование).

У всех палеоземледельческих народов, как отмечает М. Элиаде, первейшей обязанностью являлось ритуальное повторение изначального убийства. «Для того чтобы растительный мир мог продолжить свое существование, человек должен убивать и быть убитым» 96. М. Элиаде приводит слова из абиссинской песни: «Дайте родить той, которая еще не рожала, дайте убить тому, кто еще не убивал!» Каждый пол обречен принять свою судьбу.

Преступное насилие героя мифа в ритуале повторяется с тем, чтобы исключить его из обычного распорядка жизни. Мифические существа, как подчеркивают Р. М. Берндт и К. Х. Берндт, часто демонстрируют антиобщественное поведение, которое не наказывается и считается нормальным. Хотя они и являются законодателями, но сами стоят над законом и не связаны теми правилами, которые определяют поведение обычного человека. Положение «вне закона» или над ним и позволяют им стать законодателями 97.

Данный тип деяний, оправданных в рамках естественного состояния (состояния насилия вообще), Гегель называл правом героев. «В государстве нет больше места героям, они встречаются только в период необразованности. Их цель правовая, необходимая и государственная, и они осуществляют ее как свое дело. Герои, основывавшие государства, создававшие семью и вводившие земледелие, совершали это, разумеется, не как их признанное право, и эти действия являют себя еще как их особенная воля, но в качестве высшего права идеи по отношению к естественному состоянию это принуждение, совершаемое героями, есть правовое принуждение, ибо немногого можно достигнуть добром против власти природы» 98.

Ритуально регламентированное воспроизведение учредительного насилия персонифицирует первопредка, повторяет его деяние. Точнее, первопредок возвращается из «подземного царства» и репродуцирует правопорядок, воплощая свой дух в обществе, сохраняя его целостность и идентичность.

Оказывается, что общественно опасные деяния, воспроизводимые в контролируемых условиях, а также иные социальные девиации, ставшие предпосылкой социогенеза и установления правопорядка, должны по­стоянно воспроизводиться как органические предпосылки социального организма. В истоках отдельный социальный организм в силу своей отдельности является устойчивой социальной девиацией – результатом бифуркации, сформировавшей различные варианты социального, а относительно друг друга асоциального поведения.

Таким образом, с позиций социальной относительности преступность выступает как просоциальное явление. Абстрактно – в форме демонстрации социальных альтернатив. Конкретно – в форме преодоления и снятия тех различий, которые закреплены конкретным правопорядком. Общественно опасные деяния инициируют процессы ресоциализации, социальной реорганизации. И эта объективная тенденция ресоциализации преступной деятельности как разновидности социальной деятельности является основанием ее ассимиляции развивающимся обществом.