Мегаполис в зеркале

Вид материала

Содержание

2.3. Гендерная организация общественно опасного поведения

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 25

2.3. Гендерная организация общественно опасного поведения

2.3. Гендерная организация общественно опасного поведения

Гендер (gender) буквально означает социальный пол, в отличие от биологического пола (sex). Терминологически понятие гендера оформилось в процессе теоретического развития феминизма, а затем и собственно гендерных исследований, которые включали работы о материнстве, родах, повивальных бабках, кормилицах и проститутках, а также целый комплекс man’s studies (изучения мужского поведения). Наряду с темой «загадка женственности» стал обсуждаться «секрет мужественности». Ключевым направлением исследований стало изучение гендерных технологий – каналов и механизмов формирования института пола и закрепления соответствующих половых идентификаций. Формирование гендерной идентичности рассматривается в связи с процессами первичной социализации и полотипизации, в которых главную роль играют семья, группы сверстников, соответствующие средства массовой информации, дошкольные детские учреждения, начальная школа и другие матрицы мужского и женского воспитания в различных вариантах инициаций.

Социальный пол как предмет исследований фиксируется, таким образом, дифференцированно не только в системе полов (или в так называемом гендерном дисплее), но и в стадийности этой системы. В настоящее время гендерные исследования охватывают широкую половозрастную проблематику, в связи с чем представляется уместным более глубокое понимание гендера как рода. Как отметила О. В. Шабурова, в русском языке элементы системы род – пол оказываются тесно связанными, в силу чего у нас гендер иногда переводят как род. «В словаре В. Даля, – пишет она, – слова “муж”, “жена”, “пол”, “род” как бы концентрируют смысловые особенности гендерной проблематики в их конкретной русскоязычной специфике, выражая при этом особенности полосимволизма» ^⁴⁹. Исходя из этого, в гендерном аспекте необходимо рассматривать не опыт пола, а опыт рода, соотнесенного с социально-культурными характеристиками. Следовательно, тема гендера охватывает не только женщин, но и мужчин, причем взаимоотношения полов рассматриваются в возрастной динамике. Ключевую роль в конструировании гендерных отношений играют системы социализации, формирующие социально-значимые половозрастные различия и гендерную идентичность микро- и макросоциальных организмов.

Организация гендера является наиболее глубокой основой детерминации общественно опасного поведения. «Два старейших и наиболее распространенных вывода криминологии гласят, что: 1) участие в противоправной деятельности уменьшается с возрастом и 2) мужчины более, чем женщины, склонны нарушать закон в любом возрасте», – отмечают Д. Стеффенсмайер и Э. Аллан ^⁵⁰.

В криминологии гендерное измерение преступности фиксируется в форме парадокса так называемого «гендерного разрыва» – феномена большего вклада мужчин в преступность. В частности, в США на протяжении почти всего ХХ века женщины составляли не более 3–6 % от общего числа заключенных, причем большинство женщин были осуждены за убийство или нападение (обычно на своих мужей, любовников или детей), и только в последние десятилетия ХХ века в тюрьмы за преступления, связанные с наркотиками, стало поступать гораздо больше впервые осужденных женщин, чем мужчин ^⁵¹.

Согласно А. Кетле, у мужчин «склонность к преступлению» выражена гораздо сильнее, чем у женщин, уже в силу того, что последние физически слабее и менее агрессивны, находятся в большей социальной зависимости и уединенности. Объясняя молодежный характер преступности, Кетле подсчитывал, что склонность к преступлению, быстро усиливаясь, достигает вершины к возрасту между 20 и 25 годами, поскольку в этот период жизни физическая сила и желания человека оказываются максимальными и не всегда могут достаточно эффективно сдерживаться рассудком.

Гипотеза А. Кетле объединяла в единый причинный комплекс факторы пола и возраста. Поскольку дифференциация социально-ролевых форм поведения половых классов является возрастным феноменом, характеризующим статус зрелых индивидов, «гендерный разрыв» с необходимостью имеет и возрастное измерение, которое фиксируется обычно в факте молодежного характера традиционной преступности.

Криминологи отмечают, что большинство преступлений, особенно тяжких, совершаются в основном несовершеннолетними или очень молодыми людьми, в дальнейшем же количество преступлений снижается по мере увеличения возраста. Подобная зависимость преступности от возраста сохранялась во всех странах во все исторические периоды и для всех типов преступлений. Так, например, в США в 1970-е гг. максимальный уровень правонарушений фиксировался для возрастной категории 18–20 лет, на втором месте находились лица в возрасте 12–17 лет ^⁵², причем недостаточность личной физической силы компенсировалась типичным для этого возраста совершением деяний в составе группы ^⁵³.

Тот факт, что пик правонарушений приходится на возраст 18–20 лет, не подтверждает в полной мере мысль А. Кетле о том, что физическая сила и сила страстей являются определяющими криминогенными факторами, но вместе с тем эти факторы играют определенную роль. Так, в частности, известно, что в случае совершения разбоев и ограблений вероятность стать жертвой выше у женщин, при этом наибольшую долю потерпевших составляют лица в возрасте от 21 до 30 лет, при всем том, что именно эта возрастная группа меньше всего опасается пострадать от преступлений. В этом же возрасте наиболее высока вероятность стать жертвой сексуального насилия. И напротив, вероятность стать жертвой краж со взломом выше у лиц в возрасте 60 лет и старше ^⁵⁴.

Относительная слабость половозрастных групп определяет и тип реакции на преступления. Так, женщины чувствительнее относятся к последствиям виктимизации при насильственных преступлениях, нежели мужчины. Женщины испытывают больший страх перед преступлениями, чем мужчины, хотя мужчины становятся жертвами чаще женщин. Так, из 1000 американцев ежегодно становятся жертвами преступлений 105, а из того же количества американок – лишь 80. Пожилые испытывают больший страх перед преступлениями, чем молодежь, хотя наиболее виктимогенный возраст от 16 до 19 лет: из 1000 человек жертвами становятся 91 ^⁵⁵. Представители низших слоев больше, чем средних и высших слоев ^⁵⁶.

Таким образом, психофизические факторы являются значимыми при объяснении гендерной организации преступности. Рассматриваемая зависимость оказывается более понятной в контексте эволюционного подхода. Дифференциация полов как один из механизмов эволюционного процесса, согласно В. А. Геодакяну, ведет к специализации функций по наследованию и изменению генетической информации. Вследствие этого у мужского пола, по сравнению с женским, выше уже норма реакции, выше агрессивность и любознательность, активнее поисковое, рискованное поведение. Широкая норма реакции женского пола обеспечивает ему более высокую, чем у мужского пола, пластичность (адаптивность) в онтогенезе.

Это относится и к психологическим признакам. Отбор в зонах дискомфорта у мужского и женского пола идет в разных направлениях: благодаря широкой норме реакции женский пол может «выбраться» из этих зон за счет воспитуемости, обучаемости, конформности, т. е. адаптивности. Для мужского пола такой путь закрыт из-за узкой нормы реакции; только находчивость, сообразительность, изобретательность могут обеспечить ему выживание в дискомфортных условиях. Женщины приспосабливаются к ситуации, мужчины выходят из нее, найдя новое решение, – дискомфорт стимулирует поиск. Именно поэтому мужчины охотнее берутся за новые, требующие поиска, новаторства, неординарные задачи, а женщины лучше доводят решение знакомых задач до совершенства. Роль авангарда принадлежит мужчинам и в плане подверженности некоторым болезням и социальным порокам (алкоголизму, курению, наркомании, азартным играм, преступности и т. д.) ^⁵⁷.

Таким образом, мужской пол генетически является более девиантным. Отбор действует в основном за счет элиминации относительно избыточных мужских особей, тогда как женский пол является дефицитным и более ценным. Возможно, именно этим объясняется более мягкое отношение полиции и судей к правонарушениям девушек и молодых женщин. По американской статистике первой половины ХХ века, количество мужчин, отбывающих заключение относится к аналогичному числу женщин как 25:1, тогда как при рассмотрении числа задержаний это соотношение равно 19:1 ^⁵⁸. Как указывает Г. Й. Шнайдер, разница между мужской и женской скрытой преступностью не столь велика, как это представлено в статистике регистрируемой преступности. Но их деликты представляются правоприменительным органам довольно редкими и не столь серьезными, поэтому женщины и девушки считаются менее опасными для общества ^⁵⁹.

Эта установка правосознания является продуктом модернизации общества и эмансипации женщин. «В средние века не ценили детство и опасались женщины, железо ценилось почти наравне с драгоценными металлами, книга была уделом монастыря, – отмечает Ю. М. Лотман. – Возрождение принесло гуманистические идеи воспитания, а в семейном быту – культ ребенка. Женщина была провозглашена благороднейшим созданием господа, стала предметом поклонения художников и поэтов и была допущена в круг эрудитов» ^⁶⁰.

Впрочем, нельзя сказать, что это гуманистическое воззрение окончательно утвердилось. Так, например, Гегель замечал следующее: «Если женщины находятся во главе правительства, государство находится в опасности, так как они действуют не согласно требованиям всеобщего, а исходя из случайной склонности или мнения. К женщинам образование приходит неведомыми путями, как бы в атмосфере представления, больше из жизни…» ^⁶¹. Гендерный стереотип об эмоциональности женщины, иррациональности ее мышления и непредсказуемости женской логики всегда был основой предубеждения в том, что женщина может быть наиболее вероятным источником угрозы устоявшемуся общественному порядку.

В архаическом же обществе женщина, особенно пока она была молода, воспринималась как источник чуть ли не смертельной опасности, угрозы для здоровья окружающих мужчин, для плодородия полей и скота. Вот что пишет об этом, например, В. Б. Иорданский: «Сегодня трудно почувствовать, с какой болезненной тревогой в древности относились к женщине. Далеко не случайно, что она была повсеместно окружена кольцом табу и запретов, призванных ослабить ее разрушительное воздействие на общество и окружающее пространство. В чем же заключалась природа этого разрушительного начала? Было бы напрасно ожидать от древних ответа на такой вопрос: они не любили четких и конкретных определений. Но если поставить вопрос иначе, а именно спросить, чего же они опасались при общении с женщиной, то ответ будет недвусмысленным: осквернения, а вслед за ним – нашествия самых различных несчастий. Ясен ответ и на второй вопрос, почему женщина вдруг оказывается источником осквернения. Непосредственная причина в том, что в какие-то периоды жизни она теряет кровь» ^⁶². Поэтому запреты, которые должны соблюдаться женщинами, всегда были многочисленны ^⁶³.

В первобытном обществе существовали обычаи ритуальной изоляции, даже заточения женщин в особо опасные периоды жизни ^⁶⁴. Реликтом этих обычаев является институт затворничества женщин. «Запреты и ограничения, вводимые для декларируемой безопасности женщины, скорее являются путами для нее, с помощью которых “мир живых”, мужской мир, стремится обезопасить себя от неведомых возможностей другого мира, проводником в который являлась женщина, непредсказуемых последствий их реализации», – пишет о функциональном назначении охранительной политики в отношении женщин В. В. Карпов ^⁶⁵.

Повсеместно женское начало ассоциировалось не с чистотой, а с губительной скверной, не с порядком, а с хаосом, не с правым, а с левым. Обеспечение общественной безопасности было ориентировано на контроль за поведением женщин, на предотвращение возможных общественно опасных деяний и своевременное их искупление, если запреты все же были нарушены. В. Б. Иорданский приводит характерный рассказ знахаря тонга: «Когда у женщины случаются преждевременные роды, когда она хоронит выкидыш в тайном месте, этого достаточно, чтобы поднялся обжигающий ветер и иссушил весь край. Дождь больше не будет падать, потому что край не в порядке. Дождь будет опасаться этого места. Он остановится на том самом месте и не двинется дальше. Женщина очень виновата. Она испортила край вождя, потому что пролила запретную кровь, которая еще не соединилась по-настоящему, чтобы образовать человеческое существо. Эта кровь – табу. То, что она совершила, – табу. Это грозит голодной смертью» ^⁶⁶. Комментируя рассказ, В. Б. Иорданский подчеркивает: «Главным было обнаружить скрытого врага. Только тогда общество могло хоть на время почувствовать себя в безопасности» ^⁶⁷. Расследование путем гадания объективно указывало на подлинную виновницу бед и несчастий, допустившей незамеченное, невольное или случайное нарушение табу, оставшееся неискупленным и потому особенно страшное.

Объективность вменяемой ответственности определялась тем, что, будучи наиболее оберегаемым источником жизни, женщины в первую очередь несли ответственность за целостность и полноту «родового тела». Поэтому при нанесении ущерба роду женщины предпринимали все возможные усилия для восстановления межродового баланса жизни и смерти.

Так, например, в Абхазии месть называли «женским вопросом» («женским хвостом»), а ее инициатором считали женщину. Именно женщины энергичнее всех поддерживали в человеке чувство мести. Жены отказывают в ложе мужьям, уходят, если мужчина отказывался мстить. Даже мать и родные сестры человека, отказавшегося от мести, старались напомнить ему о невыполненном долге. Они не разговаривали с ним, ставили для него пищу на отдельный стол, остатки его еды выбрасывали за дверь со словами: «Собака палку терпит и в то же время ест». Всем своим поведением женщины старались показать, как они презирают труса, не желая иметь с ним ничего общего, пока он не исполнит свой долг. Ему же не оставалось ничего другого, как взять в руки оружие или же превратиться в изгнанника ^⁶⁸.

Косвенным образом определяющее влияние женского начала на предрасположенность к общественно опасным действиям обнаруживается и сегодня. Ключевой фигурой в этом отношении оказывается мать. Вот что пишет об этом Г. Й. Шнейдер: «Субкультура насилия развивается преимущественно в низших слоях общества. В семьях бедняков мать играет большую роль, нежели отец, который почти всегда оказывается неудачником в своей профессии. Роль мужчины при воспитании не всегда идентифицируется с личностью отца. Поэтому насильственный преступник строит свою гипертрофированную самооценку на собственной мужской неуверенности. Представители субкультуры насилия ощущают себя расположенными к агрессии, они быстро распознают ситуацию в своем окружении, подходящую для применения насилия, и они играют в стереотипные, пропитанные насилием “игры”. Неустойчивые представления о себе, недостаточная уверенность в себе и незрелость в межличностных отношениях возникают и в результате неверных методов, которые применяют воспитатели (родители) к подрастающему ребенку в период становления его личности для его эмоциональной поддержки и социального контроля. Насильник видит в других людях лишь символы и средство своего самоутверждения, а не партнеров в жизни. Когда подрастающего юношу не любят и предоставляют самому себе, вырастая, он превращается в мужчину,
исполненного сомнений в самом себе и убежденного в собственной неполноценности. Ребенок не научился верить в свои силы и быть бескорыстным. Он не постиг того, как следует мирным путем решать межличностные конфликты» ^⁶⁹.

Предрасположенность к делинквентности формируется изначально в результате дефектов социализации. Это мнение не только криминологов, но и убеждение массового сознания, которое видит в полноценной социализации один из основных путей снижения преступности. Так, по данным опросов ВЦИОМ, которые приводит Л. Седов ^⁷⁰, улучшение воспитания детей рассматривается как первоочередная мера (табл. 2.1).

Таблица 2.1

Распределение ответов на вопрос «Какими мерами, на Ваш взгляд,
следует добиваться снижения преступности в стране?» (в %)

Виды мер	1989 г.	1998 г.
Лучше воспитывать детей	48	38
Воздействовать не только на преступников, но и изменять общественные условия, порождающие преступность	36	36
Строго соблюдать законность, добиваться неотвратимости наказания	—	31
Чаще применять смертную казнь	37	28
Ввести пожизненное заключение для особо опасных преступников	24	25
Обеспечить милицию по последнему слову техники	37	26
Повысить зарплату милиции, поднять престиж правоохранительных органов	26	21
Не только карать, но и исправлять преступников	14	14
Ужесточить режим в местах заключения	9	12
Шире вовлекать в борьбу с преступностью армию, органы государственной безопасности	6	12
Организовать обучение людей способам самообороны	8	7
Создавать особые отряды по охране порядка из «афганцев», рабочих и др.	14	4
Разрешить продажу и ношение оружия проверенным, надежным людям	4	5
Затрудняюсь ответить	10	7

Вопрос о воспитании есть вопрос о социализации, т. е. об ассимиляции человеческого субстрата в социальный организм и отдельные сферы его функционирования. Преобразование человеческой деятельности в социальную и сопутствующая этому процессу элиминация социальных девиаций воспроизводят общественный порядок из хаоса естественной жизни. Недостаточная социализация подростков может сохранять естественные формы жизнедеятельности, органичные для ребенка, но неприемлемые для цивилизованного человека. С возрастом эти формы поведения начинают приобретать другое качество. Так прослеживается преемственность, вроде той, о которой пишет Ю. А. Харыбин: «Наши данные подтверждают вывод о том, что детское и подростковое воровство формирует воровство несовершеннолетних, а последнее – соответствующую рецидивную преступность» ^⁷¹.

Вопрос о социализации выражает генетический аспект социального вопроса, т. е. вопроса о том, как возможно общество. Возможность существования общества обеспечивается как эффективной ассимиляцией его природного субстрата, так и воспроизводством этого субстрата в той части, в которой он является не только предпосылкой, но и результатом общественного развития. Воспроизводство человека и его социализация, осуществляемые в семейных сообществах, обеспечивают воспроизводство основного носителя социальной формы движения. Поэтому на микроуровне вопрос о социализации трансформируется в семейный вопрос.

Наблюдающийся в XIX–XX вв. кризис патриархальной семьи является одной из объективных предпосылок роста делинквентности. «Если бы это поддавалось учету, мы установили бы, – пишет Р. Кларк, – что большинство совершаемых преступлений уходит своими корнями в хронически неблагополучные и разрушенные семьи» ^⁷². Он приводит такие данные: более 75 % всех несовершеннолетних, совершивших преступления, предусмотренные федеральным законодательством, – выходцы из разрушенных семей ^⁷³.

Г. Й. Шнайдер так описывает зависимость делинквентности от кризиса семьи: «Наблюдается расслоение большой семьи на семьи-ядра. Большая семья – это объединение нескольких семей, в которое входят несколько поколений и родственных ветвей. Такая семья способна хорошо сглаживать внутрисемейные конфликты и преодолевать их. У нее есть много возможностей для неформального социального контроля. В отличие от нее семья-ядро, состоящая только из родителей и детей, исключительно уязвима в социальном плане. Заменить отцов и матерей, выбывших из состава семьи-ядра по причине смерти или развода или в силу пренебрежительного отношения к своим семейным обязанностям, чрезвычайно трудно. Из-за этого страдает социализация детей, их воспитание. Семьи-ядра легко разрушаются под воздействием внутрисемейных конфликтов, поскольку у них нет социальных амортизаторов, легко доступных близких лиц (дедушек, бабушек, тетушек, братьев и сестер), играющих посредническую, выравнивающую, умиротворяющую роль, а также нет таких нейтральных зон, куда можно было бы при приближении ссоры скрыться на время. Не располагают они и «резервом личностей», которые могли бы осуществить действенный неформальный контроль» ^⁷⁴.

Распад семейных общин и больших отцовских и братских семей является результатом исторического процесса модернизации, развития рынка труда и индустриализации производства. Одной из составляющих этого процесса была эмансипация женщин, освобождение их от патриархального гнета и приобретение экономической автономии в рамках нуклеарной семьи. Формирование современной модели социальной самоорганизации изменило структуру общественно опасного поведения.

С одной стороны, атомизация общества, умножение числа «нуклеарных» домохозяйств, отделение экономических организаций от семейных домохозяйств создали благоприятные условия для роста имущественных преступлений; с другой – распад семейных общин, выступавших гарантами безопасности их членов, значительно сузил правоохранительные возможности домашней и частной юстиции, что стало одним из факторов снижения доли насильственных преступлений против личности, в том числе по мотивам кровомщения. В последние 800 лет насильственные преступления, и особенно преступления против жизни, неуклонно сокращались. В средние века последние составляли пятую часть всех преступных деяний; к настоящему времени их доля не превышает одного процента ^⁷⁵.

Данную тенденцию, по-видимому, следует признать благоприятной. Г. Й. Шнайдер видит в ней следствие увеличения социальной и этической ценности человеческой жизни. Прогресс западной цивилизации неразрывно связан, на его взгляд, с ростом внешнего и внутреннего контроля за проявлением насилия. Порождаемый развитием цивилизации исторический процесс повышения чувствительности людей к насилию, отмечает он, распространяется, но в меньшей степени охватывает низшие классы и молодежь, которым импонирует насилие. Однако сила и отвага подростков и юношей в современных условиях оказываются больше ненужными ^⁷⁶.

Ситуация кажется безысходной. На общем фоне повышения чувствительности людей к насилию агрессивность мужчин становится все более заметной и менее терпимой. Гендерный взгляд на общественно опасное поведение позволяет обратить внимание на системность его детерминации. Более чувствительными к насилию, тревожными, эмоционально нестабильными являются женщины ^⁷⁷. Нейротизм, характеризующий степень эмоциональной неустойчивости и агрессивности, выражен в большей степени у девушек, что обычно объясняется их большей озабоченностью различными жизненными проблемами ^⁷⁸. Одной из форм реагирования на различные неблагоприятные в физическом и психическом отношении жизненные ситуации, вызывающие стресс, фрустрацию состояния, является агрессивное поведение, решающее проблемы сохранения индивидуальности и тождественности, защиты и роста чувства собственной ценности, самооценки, уровня притязаний, а также сохранения и усиления контроля над существенным для субъекта окружением.

Примечательны гендерные особенности агрессивного поведения. Женщины рассматривают агрессию как экспрессию, как выражение эмоционального напряжения при гневе и способ психологической разрядки. Мужчины же относятся к агрессии инструментально, как средству достижения значимой цели и самоутверждения ^⁷⁹.

В рамках гендерной модели интерпретации агрессивное поведение мужчин и женщин выглядит взаимозависимым. В конечном счете эволюционным назначением агрессивности самцов является жизнеобеспечение самок. Поэтому боязливость и беспокойство женщин неизбежно отражаются в агрессивности и напористости мужчин. Следовательно, опасения женщин находят выражение в общественно опасном поведении мужчин.

Наиболее наглядно действие этого механизма проявляется в описанной К. Лоренцом филогенетической ритуализации церемонии «натравливания» самкой своего самца на противника. Как пишет К. Лоренц, «у несколько более сильных и более драчливых огарей и особенно у египетских гусей действие натравливания действительно заслуживает своего названия, потому что самцы у них реагируют, как свирепые псы, ожидающие лишь хозяйского слова, чтобы по этому вожделенному знаку дать волю своей ярости» ^⁸⁰. Далее К. Лоренц приводит сведения о том, что огари-самцы хорошо уживаются в общем загоне, если удалить оттуда всех самок. Так же и у людей, как известно, в женских коллективах морально-психологическая обстановка нередко бывает весьма напряженной.

Таким образом, более глубоким источником агрессивного поведения мужчин можно, по-видимому, считать агрессивное поведение женщин, озабоченных решением множества жизненных проблем. И, разумеется, само решение этих проблем лишь в малой степени способно снизить уровень нейротизма лиц женского пола – произойдет только перемещение локуса беспокойства.

Примечательны в связи с рассматриваемым вопросом гендерные особенности японской системы воздействия на преступность:

– традиционное послушание, готовность подчиняться, благоговение перед иерархичностью жизни (японская женщина, например, на любое замечание мужа должна ответить «Вы правы» и лишь после этого может попытаться убедить его в обратном);

– низкий уровень разводов (на тысячу браков приходится один развод);

– традиционная общинность и многопоколенная семья;

– монокультурность;

– система пожизненного найма на работу;

– незначительность разрыва в уровне жизни между бедными и богатыми;

– строгий контроль за огнестрельным оружием и наркотиками ^⁸¹.

Возможно, что культивирование элементов патриархального образа жизни, неотрадиционализм позволяют формировать в обществе стабильную эмоциональную среду, атмосферу спокойствия, уверенности и надежды.

Blog

Мегаполис в зеркале

Содержание

2.3. Гендерная организация общественно опасного поведения