С. В. Доронина, И. Ю. Качесова
| Вид материала | Документы |
- Елена Витальевна Доронина, 46.85kb.
- А. А. Чувакин (редактор), И. В. Огарь (зам. Редактора), Т. В. Чернышова (отв за выпуск),, 2910.4kb.
- Новости 12, 5609.66kb.
- «утверждаю» Директор моу воронцовская сош г. С. Доронина, 1928.98kb.
- Госдума РФ мониторинг сми 18 июня 2008, 5133.23kb.
- Краткое содержание программы. Данный проект направлен на выработку у пользователей, 185.69kb.
- Доронина Владислава, 38.69kb.
- Завещание джон гришем перевод с английского И. Я. Доронина. Ocr tymond Анонс, 5160.59kb.
- К вопросу о некоторых особенностях вузовского образования россии и германии и. Н. Доронина, 23.47kb.
- Учебно-методический комплекс дисциплины Бийск бпгу имени В. М. Шукшина, 504.68kb.
Литература
Бибихин В.В. Слово и событие. М., 2001.
Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000.
Исаков А.И., Сухачев В.Ф. Этос сознания. Спб, 1999.
Кощей Л.А. Кризисное сознание: попытка определения // Аналитика сознания. Барнаул, 1998.
Мальковская И.А. Знак коммуникации. Дискурсивные матрицы. М., 2004.
Сартр Ж.П. Проблема метода. М., 1994.
Филлипс Л.Дж., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков, 2004.
Крапивенский А.С. (Волгоград)
Krapivensky A.S. (Volgograd)
СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В СРЕДЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕКЛАМНОЙ КОММУНИКАЦИИ
SUBJECT-OBJECT RELATIONS IN THE environment OF POLITICAL ADVERTISING COMMUNICATION
Ключевые слова: политический, реклама, коммуникация, социальный.
Keywords: politic, advertising, communication, social.
Операционализирется понятие «политическая рекламная коммуникация». Определяются основные социальные акторы этого процесса. Выявляется совокупность субъектно-объектных отношений, характерных для указанного вида социальной коммуникации.
The concept “political advertising communication” is operationalized in the article. The maim social actors of this process are defined. The author reveal complex of subject-object relations inherent to the given type of social communication.
Для решения поставленной задачи (определения субъектно-объектных отношений в обозначенной сфере деятельности) необходимо, во-первых, опреационализировать процесс политической рекламной коммуникации, а во-вторых, установить социальных акторов данного процесса.
Согласно определению Р.-Ж. Шварценберга, политическая коммуникация представляет собой «процесс передачи политической информации, благодаря которому она циркулирует от одной части политической системы к другой и между политической системой и социальной системой. Идет непрерывный процесс обмена информацией между индивидами и группами на всех уровнях» [Шварценберг 1992, с.174]. В российской научной литературе наиболее широкое определение данного явления дает М.Н. Грачев, по мнению которого, “объем понятия «политическая коммуникация» ... должен включать в себя всю совокупность феноменов информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики, связанных с конкретно-исторической деятельностью политических акторов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе” [Грачев 2004, с.75].
Очевидно, что понятие “политическая рекламная коммуникация” значительно ýже понятия “политическая коммуникация", так как охватывает лишь ту часть циркулирующего информационного потока, который идет от рекламодателя к реципиенту.
В самом общем виде политическая рекламная коммуникация представляет собой процесс “распространения информации с целью обретения властных полномочий каким-либо политическим актором” [Шарков 2004, с.28]. Причем данный процесс одностороннего информационного воздействия носит опосредованный характер, не в последнюю очередь зависящий от выбранных рекламодателем даты контакта, канала массовой социальной коммуникации, целевой аудитории и т.д. Совокупность указанных факторов позволяет говорить о коммуникативном акте политической рекламы как о ситуации “с отодвинутым фактором адресата” [Темиргазина 2002, с.81], при котором рекламодатель и реципиент находятся в разных временных и пространственных измерениях.
Система социальных акторов процесса политической рекламной коммуникации включает три звена. Это, во-первых, собственно рекламодатель (актор, заказывающий политическую рекламу), во-вторых – рекламопроизводитель (актор, владеющий каналом массовой рекламной коммуникации и оказывающий весь спектр услуг по производству рекламной продукции по донесению рекламной информации до аудитории), и, в-третьих – реципиент/аудитория (пассивный актор, на которого направлено политическое рекламное воздействие).
Под субъектно-объектными отношениями в настоящей работе понимается совокупность отношений, состоящих из “предметно-практической деятельности ... <субъекта> (индивида или социальной группы), источника активности, направленной на объект” [Ильичев 1983, с.661], производимой с помощью управления, то есть “воздействия, которое приводит к изменениям в структуре, состоянии и деятельности объекта...” [Прохоров 1988, с.23].
Исходя из вышеназванных определений, совокупность субъектно-объектных отношений в политической рекламной коммуникации определяется воздействием:
а) субъекта-1 (политического рекламодателя) на объект-1 (начальную политическую рекламную информацию), объект-2 (производителя политической рекламы – владельца канала массовой коммуникации, копирайтера, дизайнера и т.д.), объект-3 (законченную политическую рекламную информацию – рекламное сообщение), и, наконец, объект-4 (сферы психики реципиента – его сознание, бессознательное и предсознательное);
б) субъекта-2 (производителя политической рекламы – владельца канала массовой коммуникации, копирайтера, дизайнера и т.д.) на объект-3 (законченную политическую рекламную информацию – рекламное сообщение), и объект-4 (сферы психики реципиента – его сознание, бессознательное и предсознательное) посредством объекта-5 (канал массовой коммуникации);
в) субъекта-3 (реципиента), ответная реакция которого, в свою очередь, влияет на последующую последовательную активность объекта-6 (политического рекламодателя), объекта-2 (производителя политической рекламы – владельца канала массовой коммуникации, копирайтера и т.д.), объекта-3 (законченную политическую рекламную информацию – рекламное сообщение), объекта-5 (активность канала массовой коммуникации).
При этом воздействие, оказываемое на реципиента в ходе политической рекламной коммуникации, находится в сфере политической психологии, включающей в себя комплекс “компонентов политической жизни общества, которые формируются и проявляются в политическом сознании ... социальных групп и индивидов и реализуются в конкретных действиях ... участников политических процессов” [Уледов 1988, с.169].
Для полноты картины субъектно-объектных отношений в сфере политической рекламной коммуникации следует отметить их относительную условность: Допустим, субъект-1 (рекламодатель) сам может быть объектом политического рекламного воздействия другой политической рекламы (не конкурирующей с ним в определенной выборной номинации), субъект-2 (производитель политической рекламы) сам невольно подвергается ее психологическому воздействию вместе с целевой электоральной аудиторией и т.д.
Следует отметить, что безусловная креативность процесса создания и распространения политической рекламной продукции никоим образом не отменяет строго научного, типологизированного подхода к его изучению. В связи с этим по-настоящему эффективное проведение политических рекламных кампаний и управление поведением политического реципиента становится невозможным без определения субъектно-объектных отношений в среде политической рекламной коммуникации.
Литература
Грачев М.Н. Политическая коммуникация: теоретические концепции, модели, векторы развития. М., 2004.
Ильичев Л.Ф., Федосеев П.Н., Ковалев С.М., Панов В.Г. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
Прохоров М. Введение в журналистику: Учеб. М., 1988.
Темиргазина З.К. Современные теории в отечественной и зарубежной лингвистике. Павлодар, 2002.
Уледов А.К., Журавлев В.В., Котельников Г.А. и др. Теоретическая и прикладная социальная психология. М., 1988.
Шарков Ф.И. Интегрированные рекламные коммуникации. М., 2004.
Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология: В 3 ч. М., 1992. Ч.1.
Малыгина Э.В., Подсадний Ю.В., Чувакин А.А. (Барнаул)
Malygina E.V., Podsadny Y.V., Chuvakin A.A. (Barnaul)
КРИЗИС РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ: НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ И НАБЛЮДЕНИЯ
CRISIS OF SPEECH COMMUNICATION: THOUGHTS AND OBSERVATIONS
Ключевые слова: homo loquens, «расчеловечивание» рече-коммуникативных отношений, утрата речью власти, межперсонажная коммуникация, телевизионная коммуникация.
Keywords: homo loquens, “dehumanization” of speech-communicative relationships, loss of speech power, interpersonal communication, TV communications.
В статье рассматривается сущность кризиса речевой коммуникации. Анализ проводится на материале рассказа В.М.Шукшина «Суд» и телепередачи «Дом-2».
The paper considers the essence of speech communication crisis. The analysis is performed based on V.M. Shukshin short novel "Court of law" and TV program "Дом-2".
К проблеме кризиса речевой коммуникации мы обращаемся вне связи с мировым кризисом, разразившимся в 2008 году. Наш интерес к названной проблеме стимулировал прежде всего опыт изучения одним из соавторов темы толерантности по материалам прозы В.М.Шукшина [Кощей, Чувакин 2001, с.75-77]; свою роль сыграло также прямое указание кинокритика И.Манцова на существование в России начала 2000-х гг. системного кризиса коммуникации. Приведем суждение упомянутого автора: «…У нас плохо с диалогами. В стране с хорошей литературной традицией не умеют писать диалоги. Кроме прочего, это говорит о системном кризисе коммуникации. В современной России не уважают Другого и как следствие не желают с ним разговаривать» [Кинообозрение … 2002, с.203-204].
Мысль И.Манцова вполне органично легла на осмысление процессов рече-коммуникативного развития российского общества середины 1980— 2000-х гг. Показалось, что наметившаяся во второй половине 1980-ых – 1990-ые гг. смена господства монологической парадигмы речевой коммуникации парадигмой диалогической означала разрешение рече-коммуникативного кризиса периода 1970-ых – нач. 1980-ых гг.: уже в середине 1990-ых гг. отмечены явные признаки перелома рече-коммуникативной ситуации в нашей стране [Русский язык … 1996; Культурно-речевая ситуация … 2002], что и позволило зафиксировать в [Чувакин 2002, с.142-149] приведенный здесь вывод о тенденции к смене парадигм.
Однако фактический материал речевой коммуникации первой половины – средины 2000-х гг. позволил усмотреть появление некоторых опасностей в процессах рече-коммуникативного развития современной России. Речь идет, например, о возрастающих возможностях возврата к господству монологизма, но уже в новых его проявлениях: диалогизм превращается в квази-диалогизм: речевая коммуникация остается диалогической по форме, но жестко монологической по сути; растет речевая и, шире, коммуникативная, агрессия, что сопрягается с развитием демагогической составляющей; распространяются и становятся изощренными способы конструирования коммуникативной правды как бессознательного и-или сознательного искривления или, более того, подмены истины – на основе «лжи», «полуправды», принципов «видимости», «избирательности», целесообразности «психотерапевтического» воздействия на граждан России и под. Стремление направить рече-коммуникативное развитие «вспять», к сожалению, проявляется и в суждениях отдельных специалистов-гуманитариев. Ср. показательное название статьи барнаульского философа С.М. Журавлевой «Демократия и риторика – две стороны одной беды человечества», опубликованной в материалах научной конференции, посвященной изучению человека [Журавлева 2008, с.192]. Впрочем, заметим, что в ряде выступлений на ХП международной научной конференции по риторике (Москва, 29-31 января 2008 г.) на некоторые из проявлений отмеченной здесь опасности уже было обращено внимание [Роль риторики … 2008]. Все это означает, по крайней мере, признание большей сложности рассматриваемых процессов, чем виделось на первом этапе существования новой России; по существу же, оказывается, что налицо признаки или проявления кризиса речевой коммуникации.
В приведенном суждении И.Манцова, по сути дела, вскрывается исток кризиса: неуважение к Другому. Если вспомнить значимость Другого в философско-филологической концепции М.М.Бахтина, то оценка И.Манцова не покажется плодом досужего вымысла критика или преувеличением отмеченного им фактора. С учетом сказанного в приведенном суждении И.Манцова прочитываются две важные мысли: кризис речевой коммуникации – это кризис человека; «диагноз», лежащий по видимости в плоскости нелингвистической, по сути дела входит в фундаментальные составляющие теории речевой коммуникации, о чем свидетельствует и существенность для теории речевой коммуникации принципа Вежливости, и выдвижение этического компонента культуры речи, и наконец фундаментальная значимость категории этоса в риторике [Культура русской речи … 1996; Клюев 1998; Основы общей риторики 2000].
В данной статье мы обращаемся к сущностной стороне проблемы кризиса речевой коммуникации (сосредоточивая внимание на кризисе в его негативном смысле), а также приводим наблюдения над проявлениями кризиса в межличностной коммуникации по материалам художественной и телевизионной речи (как продукта лингвистической эвокации).
В последние годы о кризисе вообще и кризисе в гумантарных сферах в частности стали писать нередко: речь идет о кризисе образования, искусства и культуры, науки, общественного сознания и др. При этом традиционно отмечаются универсальные и специфические черты кризиса в каждой из сфер. Но, как отметил чл.-корр. РАН А.Н.Сахаров в одном из телевизионных интервью на канале «Культура», любой кризис есть кризис человека. Если это так, то можно полагать, что и кризис речевой коммуникации есть кризис человека, но только не человека как целого, а все-таки как человека, рассматриваемого в одном из аспектов – действования посредством языка (человека коммуницирующего), или homo loquens. (Впрочем, подобная аспектизация весьма и весьма условна, тем более в контексте рассматриваемой проблемы.) Обращение к фигуре homo loquens не случайно. Дело и в том, что именно homo loquens в современной филологии квалифицирован как исходная реальность и объект филологии, и как базовая категория антропоцентрической лингвистики, и фокус рече-коммуникативного исследования человека и социума [Кощей, Чувакин 2006, с.8-20]. Более того, обращение к homo loquens позволяет спроецировать на нашу область важнейшие представления о кризисе сознания [Кощей 1998, с.83-90], в частности признать кризис речевой коммуникации как способа общения социума, и как способа общения индивидов (и на разных ее уровнях: межличностном, групповом, массовом, межкультурном; и речевой коммуникации как таковой), увидеть кризис речевой коммуникации не только в плане ее формы, но и в плане содержательности (значения, смыслы, функции).
Соответственно сущность кризиса речевой коммуникации видится в следующем.
1) Homo loquens лишается сугубо человеческого: способности к мышлению-речи. См.: «…Язык является подлинным свойством человека как вида, присущим в своих основных чертах только человеческим существам… Язык решающим образом участвует в мысли, действии и социальных отношениях» [Хомский 1995, с.132]. Приведенное суждение Н.Хомского достаточно гибко для решения нашей задачи: оно позволяет признать, что слабо развития способность человека к мыслеречевой деятельности или, говоря современным языком, слабо развития мыслеречевая компетенция говорящего и слушающего, влечет кризис речевой коммуникации, ибо создает условия для порождения текста (сообщения), непригодного для понимания, или неадекватного вторичного текста (сообщения). Ср. выражения, прозвучавшие в разных телеинтервью: «N.N. по-прежнему любит женщин / в хорошем смысле этого слова»; «Мы с M.M. националисты / в хорошем смысле слова» и свидетельствующие скорее всего о слабо развитой языко-речевой и коммуникативной компетенции говорящих. Слушающие ориентируются на возможность любви в хорошем и плохом смысле (в первом случае), на признание национализма явлением, в принципе допустимым и даже положительным в цивилизованном обществе (второй пример). Ни то, ни другое не только не соответствует данным толковых словарей современного русского языка. Но и противоречит социальной и речекоммуникативной практике. Другое следствие из суждения Н.Хомского связано с уже отмеченной практикой бессознательного и-или сознательного искривления, извращения истины, подменой ее «коммуникативной правдой».
2) Система рече-коммуникативных отношений в обществе расчеловечивается: участники рече-коммуникативного акта становятся неравноправными в рече-коммуниктаивном отношении, что не соответствует принципам устройства информационного (тем более коммуникационного) общества; один из участников наделяется правами субъекта рече-коммункиативной деятельности, другой – объекта (по аналогии с отношениями между человеком и компьютером на начальной стадии развития компьютерных технологий). Отмеченные процессы наиболее ярко проявляются, например, в процессах речевой (точнее рече-коммуникативной) агрессии и стимулируют стремление определенной части общества противостоять этим процесса расчеловечивания. Ср. выступления лиц, пользующихся (пользовавшихся) у носителей языка авторитетом (Д.С.Лихачев, Ю.М.Лотман, В.С.Непомнящий, М.Е.Швыдкой и др.), принадлежащих к элитарному типу речевой культуры.
3) Речь вновь лишается власти. См. суждение Ц.Тодорова: в свободном демократическом государстве «речь обладает властью» [Тодоров 1999, c.57]; в недемократическом же – «власть принадлежит институтам» [там же, с.60], а значит, ее (власть) обретают сила, обман, манипуляция и под. Значит, один из смыслов, не обязательно адекватный тенденциям прогрессивного развития общества, но освященный авторитетом власти (в широком смысле этого слова) a priori признается как доминирующей, более того, общеобязательный для всех членов общества (группы и под.). Тем самым исчезает конкуренция в сфере смыслов, «закрывается» проблема интерпретации смысла и под.
Легко предположить, что кризис речевой коммуникации по своей сути существует в определенных проявлениях: непонимании, конфликте, коммуникативных барьерах и др. Их перечень нуждается в дополнении, осмыслении и исследовании. Тем более что каждое из них, взятое само по себе, еще не есть проявление или сигнал кризиса Непонимание, рече-коммуникативные конфликты и под. были всегда, даже в самые «спокойные» периоды развития речевой коммуникации (впрочем, были ли таковые?) и в самых продуктивных (эффективных) рече-коммуникативных актах. Специфика фактов такого рода как проявлений кризиса видится в их глубине, всеохватности, влиятельности, системной и фундаментальной значимости, в возможности коренных переломов в рече-коммуникативном развитии социума / одной рече-коммуникативной ситуации.
Далее приведем иллюстративный материал, который может продемонстрировать репрезентированные в двух видах текстов – художественном и телевизионном – проявления кризиса речевой коммуникации. (Разумеется, мы отдаем себе отчет в том, что приводимый материал существует как продукт лингвистической эвокации [Василенко, Ожмегова, Савочкина, Сим, Чувакин 2007, с.83-95].
Обратимся к творчеству В.М.Шукшина. В 1970-е гг. Шукшин был одним из немногих, кому, по оценке исследователей [Красичкова 1999, с.69-71], удалось уловить процессы, происходящие не в политике разных государств, а в способе существования людей. Недаром сам писатель отмечал, что его интересуют ситуации «сшибки» характеров. Бесконечность, глубина «сшибок», имеющих место в художественном пространстве, например, практически всех рассказов писателя, позволяет предположить, что им была выявлена и художественно исследована кризисная природа взаимоотношений коммуникантов, во многом обусловленная социальным миропорядком как явлением, разрушающим межличностное взаимоотношение. Так, в действиях, поступках, общении персонажей рассказа «Суд» автором представлены в сгущенном виде социально-психологические проявления кризиса межличностной коммуникации.
Хронотоп «суд» характерен для многих рассказов Шукшина. В статье Т.А Калашниковой суд выявлен в системе оппозиции двух миров. «Чужой» мир оказывается закрыт для ценностей «своего» мира (для мирного договора, для платы за добро добром). Более того, законный суд не дает желаемого справедливого решения (логика закона не связана с житейской мудростью [Калашникова 2007, с.276-277]. Художественная ткань рассказа «Суд» насыщена приемами, представляющими проявления кризиса уже в другом аспекте: человек – человек, человек – общество, где социальный дисбаланс проявляется в качестве следствия психологического кризиса персонажа, стремящегося к самоутверждению и социализации во что бы то ни стало.
Назовем важнейшее из таковых.
Прежде всего это приемы с внутренней либо несобственно-прямой речью для репрезентации душевных процессов персонажа, переживаемых им в определенных ситуациях. Прием с внутренней речью изображает «состояние размышления персонажа» [Василевская 1992, с.131-140]. В рассказе «Суд» посредством данного приема осуществляется выход на сферу мотивации поступка персонажа. «Ну да, а я сейчас, выходит, иду человека топить, - думал Ефим. – На кой бы она мне черт сдалась, если так-то, по-доброму-то». И вспомнил, как гладкая Алла Кузьминична, когда толковала про самовозгорание, то на Ефима даже не глядела, а глядела на страхового агента…». Внутренняя речь позволяет усмотреть состояние героя в ситуации безразличного и неуважительного отношения к человеку. Поэтому желание осуществления судебного разбирательства вскрывает проблему, имеющую психологическое обоснование: суд – способ реабилитации персонажем своего положения в социуме.
Ш. Балли обосновал двойственный характер речи в процессе межличностного контакта, что определяет тактики поведения коммуникантов: «В первом случае – напор, порыв, нападение; во втором,- сдержанность и осторожное отступление» [Балли 2003,с. 34-36]. Персонажи рассказа действуют за счет первой тактики поведения, ее представление автором позволяет увидеть как господствующее в пространстве их взаимоотношений чувство личной неприязни. Выход на субъективно-оценочный уровень, избегание прямой номинации формируется посредством употребления языковых форм, маркирующих пренебрежение к собеседнику, стремление дистанцироваться от него (вот эта вот гражданка, мамзель, ученая голова, сам с ней разговаривай, она же слова никому не дает сказать). Тактика напора и наступления, по сути дела, выступает приемом трансформации их диалога в квази-диалог. Ср. значимое концептуальное противопоставление и несовместимость понятий «гражданка и товарищ» как общепринятых нормативных обращений, установленных советской системой, с одной стороны, и «соседи», – с другой.
Отметим систему оппозиций и на стилистическом уровне. Особенно ярко звучит следующее противопоставление: самовозгорание (в речи Аллы Кузьминичны) и самозагорание (в речи Валикова). Наименование вынесенного в иск судебного разбирательства факта (самовозгорание) приобретает в речевой партии Валикова ненормативную форму самозагорание. Искажение нормы выступает в качестве выражения сознательного намерения Валикова подчеркнуть недоброжелательное отношение к героине, попытку представить ее деловую грамотность в пародийном аспекте. Таким образом, конфликт по поводу поджога переносится на уровень репрезентации личностных характеристик. Причем оправдание героиней своего поступка в восприятии Валикова выглядит способом «дурачить людей». Неспособность персонажей понять друг друга в рассказе обнаруживает психологическую природу коммуникативного кризиса.
В рассказе суд выступает в качестве антропоморфной метафоры (суд выехал из района). Судебная система – основной регулятор процессов стабилизации межперсонажного взаимодействия. Однако поставленную задачу: формирование взаимопонимания и достижение консенсуса – этот институт не выполняет. В рассказе представлена негативная оценочная характеристика органа судебной власти, указана его никем не одобряемая роль (кляузное дело, никем в деревне не одобряется). Обращение к суду, тем не менее, подчеркивает отсутствие налаженной системы социального и межличностного взаимодействия, атрофированность установки на непосредственное взаимопонимание и уважение друг к другу. Суд дан не только в функции посредника, но и участника коммуникативной деятельности. В системе взаимодействия Человек – Орган власти происходит подмена субект-субъектных отношений субъект-объектными. Диалогичность взаимоотношений нарушена, а значит, человек становится объектом манипуляции лиц, концентрирующих сеть властных полномочий.
Итак, «сшибка» характеров как предмет художественного интереса В.М.Шукшина изображена в рассказе как бесконечный процесс, как неразрешимая ситуация (см. финал рассказа); приемы ее представления покоятся на оппозиции и даны в тексте сгущено, плотно. Социально-психологический и идеологический тупик, разрыв социальных связей, маркированный тупиком рече-коммуникативным, – вот главные признаки кризиса речевой коммуникации, художественно исследованной В.М.Шукшиным в рассказе «Суд».
Приведем еще один пример. Это фрагмент записи телепередачи «Дом-2». В сцене участвуют Анастасия Дашко (А.) и Сэм Селезнев (С.), которые уже больше года являются парой и живут в отдельном домике (предоставляется участникам проекта, объявившим себя влюбленной парой).
Ситуация. Анастасия собирается уезжать по делам.
А.: Все/ я поехала/ давай//
С. лежит на кровати и не реагирует на реплику А.
А. (повышает голос): Давай/ поцелуй/ и пойду!
С.: А что/ поцелуй и пойду/ я тебя может провожать хотел идти (встает с кровати)
А. (грубо): Ну иди!
С.: Иду/ а ты че орешь-то на меня/а!
А. (кричит): Ничего! Не хочешь/ не иди/ тебя никто не заставляет!
С.: Бычара!
А.: Сам бычара!
С.: Сама бычара! Орет тут еще/ голос надрывает!
А. (с угрозой): Ты еще забыл/ как я ору!
Данный диалог, построенный по законам эвокации межличностной коммуникации, фактически воспроизводит рече-коммуникативный конфликт (См.: [Муравьева 2002]). В самом деле, его сигналами выступают, например, следующие явления:
- игнорирование С. высказывания А.: Все/ я поехала/ давай//;
- использование тактики «наезда»: А. Иду/ а ты че орешь-то на меня/а!//;
- использование тактики угрозы: А. (с угрозой): Ты еще забыл/ как я ору!
- резкость мелодики высказываний (обоими участниками диалога);
- использование просторечно-бранной лексики (орешь, бычара и др.) и др.
Более того, каждая из диалогических пар приведенного диалога строится как конфликт. См. хотя бы последнюю:
С.: Бычара!
А.: Сам бычара!
С.: Сама бычара! Орет тут еще/ голос надрывает!
А. (с угрозой): Ты еще забыл/ как я ору!
Охотно допускаем, что такого рода построение диалога в ТВ-передаче соответствует представлениям об этических нормах речевого общения у определенной части современного российского общества – у той части, которая, по оценке О.Б.Сиротининой, принадлежит к фамильярно-разговорному или просторечному типу речевой культуры [Хорошая речь 2001, c.21-24], где стандартны диалоги «в режиме наезда, в режиме распальцовки» (И. Манцов), где доминирует неуважение к собеседнику (проявляется в неумении ценить человека, демонстрировать признание его достоинства, значимости, согласие с его самооценкой, быть с ним на равных, идти на уступки и др.). Но дело даже не в этом. Приведенный материал попал в сферу нашего внимания в силу того, что данная ТВ-программа (в том числе в рассмотренном фрагменте) фактически позиционируется как соответствующая русской речевой и, шире, национальной культуре (возможно, и национальному риторическому идеалу!). А это уже есть не что иное, как проявление кризиса речевой коммуникации. См.: «Наше время – время новой социологической и нормативной этики и эстетики. Нам необходимо поэтому представлять учение о культуре речи как орудии социальной солидарности и симпатии (выделено нами. – Э.М., Ю.П., А.Ч.). В этом ключе особое значение получают задачи эстетического и этического воспитания языковой личности» [Культура русской речи … 1996, c.171-172].
Итак, наши рассуждения и анализ фрагментов материала позволяют отметить в качестве оснований кризиса речевой коммуникации тотальную несостыкованность систем значений, функционирующих в речевой коммуникации социума, невладение принципом уместности как фундаментальным принципом речевой коммуникации. Естественно, что в разных рече-коммуникатвиных сферах названные основания проявляются по-своему.
Если обратиться к вопросу о преодолении кризиса речевой коммуникации, то позволим себе высказать предположение, что оно может быть осуществлено только всем сообществом говорящих. Ведущая роль в этом процессе принадлежит той составляющей сообщества, входящие в которую принадлежат к элитарному слою речевой культуры: они и влиятельны, и в большей мере ответственны за рече-коммуникативное развитие общества. Судя по данным исследователей, в этот круг входят и лица, стоящие у власти, у руководства политическими партиями, работающие в СМИ, осуществляющие рече-коммуникативную деятельность публично.
И еще одно замечание – относительно методов исследования проблемы: ведущая роль в их совокупности принадлежит дискурсивному анализу.