С. В. Доронина, И. Ю. Качесова
| Вид материала | Документы |
- Елена Витальевна Доронина, 46.85kb.
- А. А. Чувакин (редактор), И. В. Огарь (зам. Редактора), Т. В. Чернышова (отв за выпуск),, 2910.4kb.
- Новости 12, 5609.66kb.
- «утверждаю» Директор моу воронцовская сош г. С. Доронина, 1928.98kb.
- Госдума РФ мониторинг сми 18 июня 2008, 5133.23kb.
- Краткое содержание программы. Данный проект направлен на выработку у пользователей, 185.69kb.
- Доронина Владислава, 38.69kb.
- Завещание джон гришем перевод с английского И. Я. Доронина. Ocr tymond Анонс, 5160.59kb.
- К вопросу о некоторых особенностях вузовского образования россии и германии и. Н. Доронина, 23.47kb.
- Учебно-методический комплекс дисциплины Бийск бпгу имени В. М. Шукшина, 504.68kb.
3) Сквернословие имеет и юридическую точку зрения, где на первое место выходит защита адресата от непристойных выражений, оскорбляющих его слух и представление о чести и достоинстве.
Особенного внимания заслуживает матерное слово в оценке художников слова, классиков русской литературы. Например, А. Пушкин в письме к П. Вяземскому от 2 января 1831 г. выражал сожаление о необходимости соблюдать требования цензуры и о тех купюрах, которые возникли по воле цензуры в тексте трагедии «Борис Годунов»: «Все это прекрасно; одного жаль – в «Борисе» моем выпущены народные сцены, да матерщина французская и отечественная...».
В воспоминаниях о А. Куприне И.А. Бунин выразил свое отношение к мату: «Ругался он виртуозно. Как-то пришел он ко мне. Ну, конечно, закусили, выпили. Вы же знаете, какая Вера Николаевна гостеприимная. Он за третьей рюмкой спрашивает: «Дамы-то у тебя приучены?» К ругательству, подразумевается. Отвечаю: «Приучены. Валяй!» Ну и пошел и пошел он валять. Соловьем заливается. Гениально ругался. Бесподобно. Талант и тут проявлялся. Самородок. Я ему даже позавидовал» (Одоевцева 1989, с. 289).
Некоторые свидетельства об умении И. Бунина рассказывать скабрезные истории, о его свободе в выборе выражений можно найти в воспоминаниях Н. Берберовой: «Однажды Г.В. Иванов и я, будучи в гостях у Бунина, вынули с полки томик стихов о Прекрасной Даме; он был весь испещрен нецензурными ругательствами, такими словами, которые когда-то назывались «заборными». Это был комментарий Бунина к первому тому Блока» [Берберова 1999, с. 296].
Бранное слово – это достояние не только русского языка, но считается, что именно русский мат имеет широкое распространение в мире. Польская писательница Е. Липняцкая высказалась так: «В Польше есть специалисты, способные крыть матом, не повторяясь, в течение получаса, но эта способность связана скорее с профессией, нежели с национальностью, и тут лидируют военные, водопроводчики и врачи. Правда, если поляк хочет выругаться по-настоящему, он использует русский мат» [Липняцкая 2001, с. 68].
В то время как в западно-европейской культуре нет табу на бранную лексику, в русской культуре XVIII – ХХ веков матерную речь сделали запретной и непечатной. Бранные слова и тема бранных слов были табуированы, то есть все матерные слова практически были запрещены: не публиковались исследовательские материалы, нецензурная лексика не включалась в словари. В двух послереволюционных переизданиях Словаря В.И. Даля вся «нецензурщина» была исключена. И только в 3-е издание, редактором которого был И.А. Бодуэн де Куртенэ, непристойные слова были возвращены, что послужило препятствием к его переизданию*. Нецензурные выражения были изъяты и в русском издании словаря Фасмера; большие сложности возникли при издании пословиц Даля, сборника сказок Афанасьева, произведений Кирши Данилова и др. Оберегая своего читателя, издатели кодировали матерные слова соответствующим количеству букв точками.
В постсоветский период матерное слово «вышло из берегов»: оно красуется на газетной полосе и звучит в эфире. Не чуждаются его президенты, члены Государственной думы, мэры городов и главы администраций, банкиры. Матерное слово становится достоянием художественной литературы и поэзии. Большими мастерами употребления обсценной лексики в современной поэзии считают Т. Кибирова, Д, Пригова; в прозе – В. Сорокина, Вен. Ерофеева и Викт. Ерофеева, В. Аксенова.
Заслуживает несомненного внимания точка зрения писателя-эмигранта Б. Хазанова, которая высказана в статье «Экология мата» (Лит. газета. 02.02.94). Он считает, что русский язык на глазах одного поколения прошел «отрицательную эволюцию». Матерную брань он рассматривает как «эффективное выразительное средство, унаследованное от предков», как «редкостную, по-своему чарующую заповедную область речи», которую нужно беречь и не злоупотреблять, потому что бриллиантов не должно быть много.
Участники войны также определяют свое отношение в матерному слову. В военных мемуарах Ю.М. Лотман расценивает матерное слово как нужный момент фронтовой жизни: Замысловатый, отборный мат – одно из важнейших средств, помогающих адаптироваться в сверхсложных условиях. Он имеет бесспорные признаки художественного творчества и вносит в быт игровой элемент, который психологически чрезвычайно облегчает переживание сверхтяжелых обстоятельств» [Лотман 2003, с. 16]; «общее настроение все эти годы, как я говорил, было бодрым. Бывала усталость, проклятья, иногда энергию и силу приходилось поддерживать длинной и изощренной матерщиной (очень помогает)» [Лотман 2003, с. 31]. П.А. Николаев в интервью «Литературной газете» (2004, №37, с. 11) свидетельствует: «Вот утверждают, дескать, на войне ребята бросались в атаку, выкрикивали: «За Родину! За Сталина!». Но во время бега невозможно произнести этой фразы – дыхания не хватит. Бежит мальчик семнадцатилетний и знает, что погибнет. После каждой такой атаки во взводе погибала половина. И они выкрикивали мат. Они спасались этим, чтобы не сойти с ума. Есть мат, который священен. Когда идут но улице молодые разгильдяи с бутылками пива и девчонки рядом ругаются, у меня это вызывает рвотные чувства, потому что я воспринимаю как оскорбление по отношению к мату, с которым погибали дети России...».
К новым явлениям в сфере матерной лексики постсоветского периода относится издание множества словарей и справочников.
Но что бы ни говорили по поводу бранного (матерного, скверного, непристойного, непечатного) слова, оно имеет право на существование. Оно живет и, вероятно, будет жить, пока жив русский язык и его носители. Оно может звучать цинично, омерзительно, грязно, а может – остро, талантливо и смешно, демонстрируя фантастическое богатство русского языка.
И в заключение хочется отметить два ключевых момента этой темы, которые прозвучали как итог в телепрограмме «Культурная революция» на канале НТВ в феврале 2002 г. «Без мата нет русского языка»:
1) «Дело не в том, знаем мы эти слова или не знаем, а в том, какова жизнь, которая заставляет нас вспоминать их так часто»;
2) Без мата русского языка, конечно, не существует, как тело человека не существует без его отдельных частей, но совсем не обязательно показывать их публично».
Литература
Аристотель. Политика // Соч.: В 4-х т. М., 1983, Т. 4.
Берберова Н. Курсив мой. М., 1999.
Журавлев А. Мат как зеркало нашей жизни // АиФ. 1994. № 4.
Липняцкая Е. Эти странные поляки. М., 2001.
Лотман Ю.М. Воспитание души. СПб, 2003. М., 1995.
Одоевцева И.В. На берегах Сены. СПб, 1989.
Трубачев О.Н. Из работы над русским Фасмером // Вопросы языкознания. 1978.
Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии (1983 – 1987 гг.) // Успенский Б.А. Избр. труды. М., 1994. Т. 2.
Гусар Е.Г. (Барнаул)
Gusar E.G. (Barnaul)
КОММУНИКАТИВНАЯ КАТЕГОРИЯ АВТОРА КАК СПОСОБ ВЫРАЖЕНИЯ КОММУНИКАТИВНОЙ КАТЕГОРИИ ОЦЕНКИ В СОВРЕМЕННОМ МЕДИАДИСКУРСЕ
COMUNICATIVE CATEGORY OF THE AUTHOR AS THE WAY OF EXPRESSING COMUNICATIVE CATEGORY OF THE ESTIMATION IN MODERN MEDIADISCOURS
Ключевые слова: категория автора, категория оценки, медиадискурс, публицистический текст, ретросценарий, языковая личность.
Keywords: the author’s category, category of estimation, mediadiscours, newspaper’s texts, retroscenario, linguistic personality.
Данная статья посвящена проблеме объёма и содержания понятия «категория автора». На примере газетного текста автором рассматривается структура категории, назначение и языковые способы её выражения. На основе анализа совокупности газетных текстов издания «Коммерсант» делается вывод о том, что в современном медиадискурсе «категория автора» является способом выражения социальной оценки.
The article is devoted to the problem of extend and content of the notion «The author’s category». Using the newspaper’s texts the author examines the structure of the category, the purpose and linguistic methods of its expression. The result of the analysis of the sum total of newspaper’s texts in «Kommersant» edition is the deduction that in modern mediadiscours «The author’s category» is the way of social estimation expressing.
Категория автора традиционно рассматривается в коммуникативистике как одна из обязательных (так как всегда существует объект текстопорождения) коммуникативных категорий (наряду с персуазивностью, оценкой и проч.), обусловленных персоной «говорящего». Проблематика природы и структуры этой категории применительно к художественной речи разрабатывалась В.В. Виноградовым, который ввёл в широкий научный обиход и первое имя этой категории «образ автора». Г.Я. Солганик полагает, что для художественной формы речи-мысли с характерными для неё мимесисом и подражательностью, несовпадением производителя и субъекта речи данное имя вполне уместно. Однако М.М. Бахтин видит в этом имени (и с ним трудно не согласиться) внутреннее противоречие: поскольку образ — это нечто созданное, а не создающее, а понимаем под «образом автора» мы как раз автора-творца. Налицо противоречие между определением и определяемым понятием - contradictio in adjecto.
Встречающееся в научной литературе отождествление терминов «категория автора» и «языковая личность» также вряд ли можно признать справедливым. Во-первых, в силу разности научных парадигм («категория автора» –коммуникативно-семантический синтаксис, «языковая личность» – психолингвистика). Во-вторых, в силу неодинакового объема понятий. Категория «автора» отвечает на вопрос «кому принадлежит высказывание?». «Языковая личность» – прежде всего конкретный человек, многогранно проявляющий себя в языке.
Г.Я. Солганик склонен соотносить данные категории как родовое (автор) и видовое (языковая личность) понятия, что, на наш взгляд, также сомнительно, так как при определении родо-видовых отношений формальная логика оперирует объёмами понятий, а не их содержанием. И в этом случае «автор» будет равно «языковая личность». Устанавливать же родо-видовые отношения по принципу «А. Герцен, А. Аграновский, А. Стреляный – языковые личности, объединённые общим понятием «автор-публицист»» [Солганик, с.75] значит нарушать закон тождества, игнорируя тот факт, что понятие «языковая личность» не есть единичное понятие.
Вообще говоря, инструментарий линейной логики мало приемлем в случае исследования содержательной стороны таких сложных языковых категорий, как «автор» и «языковая личность». По сути лингвистические категории «автор» и «языковая личность» представляют собой разные научные объекты, предполагающие несовпадающие цели и аспекты исследования. Кроме того, в ряде научных парадигм понятие «автор» обладает нетождественным содержанием.
В рамках доктрины синтаксиса высказывания семантика категории «автора» указывает на характер речи — своя / чужая. В случае «своей речи» категория обладает семантикой «Я», в противоположном — семантикой «НЕ Я» (тогда следует указание, а кто именно). Структура категории «автора» в тексте (в нашем случае речь идёт о публицистическом тексте) всегда обусловлена авторскам замыслом: она является одним из многочисленных средств его выражения.
В качестве примера рассмотрим газетный текст с заголовочным комплексом «Владимир Путин вытягивает олимпийские резервы // у частного бизнеса» (газета «Коммерсант» № 33 (4088) от 25.02.2009).
Лид: Вчера председатель правительства России Владимир Путин провёл совещание о проблемах подготовки к Олимпиаде-2014 в Сочи. На совещании премьер в ультимативной форме предложил частному бизнесу начать финансирование олимпийских объектов или отказываться от них в пользу государства. А также, как выяснил специальный корреспондент «Ъ» АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ, безуспешно пытался узнать, где будут жить выселенные с насиженных мест сочинцы (полную версию статьи см. на сайте газеты «Коммерсант»).
Структура категории «автора» в рассматриваемом тексте имеет сложную организацию: высказывания принадлежат 12-ти авторам. Автор 1 (А1) — автор статьи, журналист Андрей Колесников. Автор 2 (А2) — председатель правительства России Владимир Путин. Автор 3 (А3) - вице-премьер Александр Жуков. Автор 4 (А4) - президент Паралимпийского комитета России Владимир Лукин. Автор 5 (А5) — глава комитета по подготовке к Олимпиаде Дмитрий Чернышенко. Автор 6 (А6) — глава «Интерроса» Владимир Потанин. Автор 7 (А7) — сотрудник одной из сочинских газет. Автор 8 (А8) — министр регионального развития России Владимир Басаргин. Автор 9 (А9) — вице-премьер, отвечающий за подготовку к Олимпиаде, Дмитрий Козак. Автор 10 (А10) — участник совещания Х. Автор 11 (А11) - участник совещания Y. Автор 12 (А12) — мэр Сочи и губернатор Краснодарского края. Автор 13 (А13) — все участники совещания. Автор 14 (14) — президент Олимпийского комитета Леонид Тягачёв. Следует выделить ещё одного автора (А0) — редакцию газеты «Коммерсант»: этому автору принадлежит лид текста. Хотя в данном случае использован приём авторской кулисы: за А0 скрывается А1, создатель всего текста (А1 = А0).
В линейной последовательности структуру автора можно представить следующим образом: А1 (заголовочный комплекс) — А0 (лид) — А1 — А3 — А1 — А3 — А1 — А4 — А1 — А4 — А1 — А5 — А1 — А6 — А1 — А7 — А1 — А2 — А1 — А2 — А1 — А8 — А1 — А6 — А1 — А7 — А1 — А2 — А1 — А2 — А1 — А8 — А1 — А9 — А1 — А10 — А1 — А6 — А1 — А11 — А2 — А1 — А12 — А1 — А13 — А2 — А1 — А6 — А1 — А14 — А1 — А14 — А1 (текст).
Данный газетный текст, как и все публицистические тексты, преследует две цели: передать информацию и сформировать социальную оценку события. Если первая цель является базисной, то вторая — доминантной. Текст создается автором не столько ради того, чтобы рассказать, что произошло, сколько ради того, чтобы научить аудиторию, как к этому относиться, то есть сформировать определённую «сетку ценностей». Как показывает линейная схема, структура категории «автора» данного текста подчинена главной задаче: передать авторскую оценку. И в данном случае (в случае публицистического текста) категория «автора» выступает одним из текстовых способов формирования коммуникативной категории «оценки». Журналист (А1) чередует собственную речь с чужой. Данная закономерность отражает принцип структурирования текста: информация (чужая речь) — авторский комментарий (речь журналиста). Даже случаи А1 — А11 — А2 — А1 и А1 — А13 — А2 — А1, когда слова автора располагаются сначала до чужой речи, а затем после, не являются исключениями. А1: Как я понял, не только психологическая. [Один из участников совещания добавил А11], (что критическим совещание стало в тот момент А11, когда премьер спросил), (где будут построены новые многоквартирные дома для тех, у кого их сносят. «По 4 тысячи человек надо отселять — куда вы их денете?» А2) - [спрашивал господин Путин] у мера города и губернатора Краснодарского края. А1: [указание на автора А11] - (чужая речь — речь А11, - переданная в форме косвенной речи) - (чужая речь — речь А2, - переданная сначала в форме косвенной, а затем в форме прямой речи) — [указание на автора речи А2] — А1. Нарушение текстовой последовательности «чужая речь — своя речь» не отменяет структурообразующего принципа текста «информация — комментарий».
Если рассматривать категорию «автора» с содержательной стороны, то следует поделить всех авторов на две группы: 1) А0, А1, А6, А10 и 2) А2 - А14. Первая группа представлена журналистом Андрееем Колесниковым, редакцией газеты «Коммерсант», Владимиром Потаниным (частный бизнес) и участником совещания Х. Вторая — разного рода председателями, министрами, чиновниками и провинциальными журналистами. Авторы противопоставлены в рамках оценочной дихотомии «правда-ложь», «хорошо-плохо». Категория оценки в тексте выражается целым комплексом средств, объединённых градационным тропом «юмор-ирония-сарказм». Все авторы второй группы рассматриваются сквозь призму иронии (осмеяния отрицательного). Так, А2, именующийся не иначе как господин Путин, произносит магические в его исполнении слова, постоянно переключаясь с книжно-письменного стиля на просторечие: «Че-то я об этом ничё не слышал!». И речевой портрет местечкового хулигана, и авторский ироничный комментарий раскрывают идею государственного шельмования. Используемый эмотивный тип оценки позволяет журналисту не просто передать отрицательный знак оценки (ложь, плохо, зло), но и значительно повысить её градус. А4, президент Паралимпийского комитета, – дипломат со знаком минус: все его недюжинные способности направлены на отвоевание кресла (рассказал, что имеет полное моральное право стать им – президентом). А7, сочинские журналисты, отчаянно болеющие за Олимпиаду и против тех, кто пытается усомниться, что подготовка к ней не в разгаре, – публика ангажированная.
Благодаря организации категории «автора» в тексте намечены две линии конфликта: 1) чиновники-бюрократы, не выполняющие своих функций и скрывающие правду, и московские журналисты, данную правду обнажающие, и 2) сочинские журналисты, необъективные и заинтересованные зрители, и журналисты московские, профессионалы, свободные от местечковых интересов, в любой ситуации передающие объективную информацию. Постоянный конфликт интересов, как государственных, так и профессиональных, представлен в свете убийственной иронии, доходящей до сарказма (сочинский журналист, который как унтер-офицерская вдова сам себя выпорол).
Автором постоянно используется приём ретросценариев. Например, исторический сценарий раскулачивания крестьян (даже жители Имеретинской долины смирились с изъятием их земель в пользу мирового спортивного движения). Ретросценарий, так же как и организация категории «автора», является способом передачи оценочного значения в тексте. Еще один сценарий запускается эпитетом убаюкивающий (надо полагать, бдительность) телемост. Германия, Маобит, журналист Юлиус Фучек: «Люди, будьте бдительны!». Ретросценарий «Прозаседавшиеся» (В. Маяковский) возникает при характеристике министра развития (А6: Какая-то советская чиновничья бюрократия... Сидят, заседают, отчитываются...а чего именно, не поймёшь...что среди трёх введённых — мои объекты ... ещё и не завершённые вообще-то). Передают авторскую оценку и глаголы речи: нейтральное сообщал и экспрессивное с увлечением рассказывал о том, как будут использоваться после Олимпиады объекты, чьё проектирование еще даже не началось. Ретросценарий маниловщины (Н.В. Гоголь «Мертвые души»).
В ходе развёртывания текста появляется и третья линия конфликта: рассийские граждане (прежде всего сочинцы, чьи дома новая ж/д ветка сметет с лица земли, и собственники земли, по территории которых пройдет испепеляющая все живое олимпийская трасса) и государство, которое готовит своему народу великий спортивный праздник. Конфликт интересов выражен сакраментальным вопросом: на что расходуются бюджетные деньги? Ретросценарий «Ревизора», где оным предстает инспекция МОК.
В качестве заключения: Категория «автора» является основополагающим принципом организации и интерпретации текста. «Автор» структурен: единство «формальных сочленений» обусловлено коммуникативным замыслом текста. Как показал анализ публикаций издания «Коммерсант», категория «автора» в современном медиадискурсе всегда имеет сложную организацию (от 6 до 23 авторов в исследуемых случаях) и неизменно является одним из способов выражения категории «оценки». Обусловлено это, вероятно, требованием скрытой оценочности, свойственного современным медиатекстам.
Литература
Солганик Г.Я. Автор как стилеобразующая категория публицистического текста // Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. №3.
Деминова М.А. (Барнаул)
Deminova M.A. (Barnaul)
ЭФФЕКТИВНАЯ КОММУНИКАЦИЯ В ПУБЛИЦИСТИКЕ
EFFECTIVE COMMUNICATION IN JOURNALISM
Ключевые слова: публицистический текст, дискурс, эффективная коммуникация, адресат, приём выдвижения.
Keywords: publicistic text, discourse, effective communication, addressee, the method of advancement.
Для осмысления процессов происходящих внутри публицистического дискурса необходима оценка текстов с позиции теории коммуникации. При таком подходе текст понимается как речевое произведение адресанта, направленное адресату и является составной частью публицистического дискурса, понимаемого как воздействующий тип дискурса.
For the comprehension of the processes of proceeding inside publicistic discourse it is necessary to estimate texts from the position of the theory of communication. With this approach the text is understood as the vocal work of sender, directed to addressee and is the component part of publicistic discourse, understood as the influencing type of discourse.
При рассмотрении публицистических текстов как совокупности языковых форм сложной коммуникации, возникает необходимость представить их как определенный дискурс, характеризующийся единством коммуникативной ситуации (эффективная коммуникация, учитывающая коммуникативное поведение говорящего и слушающего) и множественностью входящих в него текстов.
Публицистический текст создается с самого начала как осмысление автором некоторой идеи, но может воплотиться в конечном итоге, в ответной реакции реципиента. Проблема понимания мыслится, как «семантический анализ, который начинается сразу после восприятия первых слов текста» [Каменская 1990, с.136] и происходит как преодоление непонятности текста, через восполнение содержательных лакун. В трактовке М.М. Бахтина, всякое «конкретное понимание активно: оно приобщает понимаемое к своему предметно-экспрессивному кругозору и неразрывно связано с ответом… В известном смысле примат принадлежит именно ответу, как началу активному: он создает почву для понимания, активную и заинтересованную изготовку для него. Понимание созревает лишь в ответе. Понимание и ответ диалектически слиты и взаимообусловливают друг друга, одно без другого невозможно» [Бахтин 1975, с.95]. Ответы на вопросы М.М. Бахтин назвал смыслами: «то, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла» [Бахтин 1979, с.350]. Итак, реципиент (читатель) ищет ответ на вопрос. Но в тексте может быть много информации, не являющейся прямым ответом на вопрос читателя. В первую очередь он ищет подтверждение своему предположению, то есть ищет такой ответ, который бы его устроил. Понимание текста осуществляется через рефлексию читателя задающего себе вопросы: какого ответа я жду? что я хотел бы здесь увидеть? Таким образом происходит присвоение чужого текста читателем, а это значит, что текст уже определенным образом переконструирован. «Текст всегда есть нечто большее, чем линейная последовательность фраз, он представляет собой структурированную целостность, которая всегда может быть образована несколькими различными способами» [Рикер 1995, с.9].
Коммуникативный подход обусловливает рассмотрение любого текста с позиций познающего субъекта, воспринимающего субъекта, познаваемого объекта и языкового знака, способствующего процессу познания.
Автор – Текст – Адресат, бесспорно, являются ключевыми звеньями в структуре модели коммуникативного акта. Текст всегда находится в диалектическом единстве с двумя явлениями, связанными с его созданием и бытием, замыслом и интерпретацией, порождением и восприятием.
Классическая линейная модель коммуникативного акта исходит из идентичности когнитивных механизмов адресанта и адресата, при этом отправитель всегда играет главную роль в коммуникации, он влияет на получение информации [Якобсон 1990]. Структурализм признает за текстом относительную независимость от говорящего субъекта и переносит акцент на законы функционирования и построения текста, независящие от воли субъекта [Барт 1994].
Функция автора в публицистике связана с целенаправленным порождением речи и заключается в разработке особой коммуникативной стратегии текста. Под коммуникативной стратегией или коммуникативным планом текста часто понимается концепция реализации коммуникативной (целевой) установки, которая обусловливает содержательную и формальную структуру текста, а также детерминирует употребление языковых средств и приемов. Приглашая слушателя в собеседники, автору необходимо предоставить возможность адресату действительно участвовать в «конструировании» содержания сообщения, а не создавать иллюзии сотрудничества, при которой одна из сторон фактически лишена каких бы то ни было прав. Притягательность благоприятного сообщения определяется, в частности, уровнем доверия, оказываемого говорящим слушающему. Коммуникативная деятельность читателя направлена на творческое восприятие информации, и постижение замысла автора. Это значит, что образ читателя присутствует в сознании автора на всех этапах порождения текста, определяя коммуникативную стратегию текста и проецируя коммуникативный эффект.
При таком подходе особенности текста определяются через коммуникативный блок адресант / адресат, и схему дискурсивного анализа можно представить в виде цепочки: адресант → коммуникативное намерение → текст + коммуникативная ситуация → адресат → декодирование → воздействие (перлокутивный эффект).
Коммуникативное намерение автора-публициста – убедить читателя не просто в правомерности, но именно в правильности авторского видения, авторской трактовки действительности. И весь публицистический текст организуется под контролем этой глобальной авторской интенции. Поэтому в любом публицистическом тексте можно обнаружить целую парадигму интенциональных текстообразующих категорий, позволяющей автору решить свою стратегическую задачу – убеждение адресата.
Современный научный анализ текста как целого характеризуется поиском доминанты и доминантных речевых средств, позволяющих выделить нечто главное, организующее целостное единство текста в его восприятии. Понятие доминанты широко использовали и теоретически обосновали представители русского формализма (В.Б. Шкловский, Р. Якобсон, Я. Мукаржовский), которые связывали понятие доминанты с формой, приемом. «Доминанту можно определить как фокусирующий компонент художественного произведения, она управляет, определяет и трансформирует отдельные компоненты. Доминанта обеспечивает интегрированность структуры. Доминанта специфицирует художественное произведение» [Якобсон 1976, с.59]. «Текстовая доминанта обусловлена в первую очередь выдвижением (актуализацией) на первый план формальных средств. Вследствие этого данное понятие является эффективным инструментом анализа прежде всего формальных средств содержания» [Бабенко 2000, с.280].
«Текст – это механизм, который управляет процессом понимания» [Брудный 1998, с.145]. В формуле «автор – текст – читатель» постоянной величиной является только текст как завершенная целостность. Когнитивная система читателя меняется со временем, поэтому возможен такой момент, когда между кодом автора и кодом читателя не останется ничего общего. В связи с этим необходимо учитывать прагматические условия восприятия текста или, иначе, речевую ситуацию [Дейк ван 1989, с.19], в которую включено высказывание и которая направляет его интерпретацию в необходимом для говорящего направлении. В качестве прагматических условий определяем текстовые и субъективно-личностные.
К текстовым относятся языковые средства и приемы, которые, по Т.А. ван Дейку, выполняют функцию «индикаторов иллокутивного акта», то есть, с помощью которых автор обеспечивает себе контроль над пониманием. Однако языковые механизмы текста, обеспечивая направление смыслообразования, не могут определить конечный результат. Итак, текстовые прагматические условия создают возможность смыслового развития, задают направление, но степень глубины смысла определяется субъективно-личностными предпосылками.
Субъективно-личностные условия. Идеальная схема вербальной коммуникации предполагает, что информация заложенная автором, и та, что воспринята читателем, адекватны. Тогда, «идеальный читатель» – сам автор после того, как он поставил последнюю точку. Ю.М. Лотман отмечает, что художественный текст балансирует между обращенностью к самому себе (Я – Я) и к другому (Я – ОН). В первом случае (Я – Я) сообщение преобразуется в код: слово становится знаком, ослабляются семантические связи между элементами. Во втором случае (Я – ОН) в текст включаются избыточные в информативном плане единицы, усиливаются семантические связи между элементами, что превращает код в сообщение. Любой текст может соединять в себе черты того и другого, и читатель в соответствии с когнитивными условиями восприятия каждый раз решает, что перед ним – сообщение или код [Лотман 1996, с.23].
В таком случае, координатой пересечения авторской стратегии и читательского восприятия, а также прагматическим текстовым условием существования диалога автор – читатель может выступать приём выдвижения [Арнольд 1974; Арутюнова 1992].
Понятие приёма выдвижения базируется на его функциональной нагрузке в целом тексте. Функционирование приёмов выдвижения происходит в следующем направлении: во-первых, они устанавливают иерархию значений и элементов внутри текста; во-вторых, обеспечивают единство структуры текста и его системность, устанавливая связи между целым и его частями и взаимодействие между частями внутри целого. Семантика приема заключается в задержке внимания читателя на определенных участках текста, чем помогает оценить их относительную значимость и таким образом передает отношение говорящего к предмету речи и создает экспрессивность элементов [Арнольд 1999, с.205].
Приём выдвижения обнаруживает в своем составе иерархию значений: эксплицировано выражающие отношения субъекта и адресата речи и имплицировано выражающие это отношение. Эксплицитные значения создают ядерные прагматические условия восприятия текста. Имплицитные значения образуют контекстуальные прагматические условия восприятия текста.
В создании ядерных условий восприятия текста участвуют текстовые сегменты, которые независимо от контекста (в любом высказывании) эксплицируют направленность слова говорящего. В публицистическом тексте выделяются, прежде всего, конструкции с императивом, конструкции с риторическим вопросом и восклицанием. Семантика приёма предполагает прямую адресацию к читателю.
Как известно, редукция преобразования производится всегда на уровне высшей единицы (текст), в которую интегрируется приём. Поэтому языковые средства, получают функциональную нагрузку в составе приема, вводящего их в текст. Такие средства скрыто регулируют диалог автора и читателя.
Это, во-первых, конструкции с сегментацией. Процесс сегментации заключается в членении текста на отдельные сегменты. В сегментированной конструкции обязательны две части: первая подготавливает слушателя к сообщению («тема»), вторая («повод») сообщает нечто о теме. Порядок следования, как правило, меняется. Наиболее яркой сегментированной конструкцией является парцелляция. Парцеллированные конструкции, «понижают впечатление связности содержания путем раздробленности фактов, объективно обладающих целостностью и тесной внутренней спаянностью» [Кожевникова 1976, с.311], поэтому выступают сигналом скрытой диалогичности текста и направленности на контакт с читателем.
Во-вторых, это синтаксические конструкции с повтором лексемы. Оформление части, содержащей повтор, как самостоятельного предложения обеспечивает синтаксической конструкции статус синтаксического приема, стилистически, риторически значимого построения. Повторяемая лексема становится смысловым и синтаксическим центром высказывания как коммуникативной единицы.
В-третьих, это вставные высказывания. Вставные высказывания в публицистическом тексте выполняют функцию налаживания контакта автора с читателем, текста с читателем (интерпретация текста всегда является диалогом с ним). Исследователи отмечают свойство вставки – делать текст объемным и многомерным [Акимова 1990]. Вставные высказывания интимизируют отношения между автором и читателем.
Итак, рассмотренные текстовые прагматические условия восприятия публицистического текста задают направление развертывания сообщения, тем самым обеспечивают диалог автора и читателя, то есть гарантируют эффективность коммуникации. Прием выдвижения становится средством реализации авторской речевой стратегии и текстовым прагматическим условием её восприятия читателем.