Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний Новгород / под ред. Фортунатова Н. М. Нижний Новгород: Изд-во , 2010 с. Редакционная коллегия

Вид материала

Сборник статей

Содержание Павловский посад Мифологема «утраченного рая» Герой из провинции «провинциальный текст» в творчестве а.м. ремизова Нижегородский край

Подобный материал:

• Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 14-15 ноября 2008, 2177.35kb.
• Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 23-24 апреля 2003, 1941.16kb.
• Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции, 16923.39kb.
• Конкурс школьных сочинений «Нижегородский Кремль», 43.59kb.
• Название: Объективация социальной реальности в структурах памяти, 49.29kb.
• Программа тура: 1 день 17. 32 Отправление в Нижний Новгород, 124.35kb.
• Нижний Новгород Удачно завершился конкурс, 547.59kb.
• Учебно-методическое пособие для студентов, обучающихся по специальности 030501 Нижний, 1855.66kb.
• 603076, г. Нижний Новгород, 603005 г. Нижний Новгород, 257.73kb.
• Коммуникативистика XXI века: актуальные социально-гуманитарные проблемы. – Материалы, 94.78kb.

ЛИТЕРАТУРА

1. Грин Н.Н. Воспоминания об Александре Грине. Феодосия-М.,2005.
   
2. Варламов А. Александр Грин. М.,2005.
   
3. Локс К. А.С.Грин // 30 дней. −1933.№7.С.68-69.
   
4. Бондаренко О.Е. Учебные заведения в Коми крае в конце XIX− начале XX вв. Сыктывкар,1998.
   
5. Жаков К. Сквозь строй жизни. Сыктывкар, 1996.
   
6. Осоргин М. Времена. М.,1989.
   
7. Жаков К. Лимитизм. Единство всех наук, религий и философий. Рига,1929.
   

Г.И. Журавлева

ПАВЛОВСКИЙ ПОСАД

2-Й ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА XX ВВ.

В РАННИХ РАССКАЗАХ С.Н. СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО

Павловский Посад известен в России и далеко за ее пределами своими знаменитыми набивными Павловскими шалями, производство которых, начиная с XIX века, велось фабричным способом. Наладили это сложнейшее производство (каждый платок проходил через руки 18 мастеров) местные предприниматели Яков Иванович Лабзин (1827 – 1891 гг.) и Василий Иванович Грязнов (1816 – 1869 гг.).

В начале XX века «Товарищество мануфактуры Я. Лабзина и В. Грязнова» было крупнейшим предприятием по выпуску шерстяных шалей и платков. На фабрике работали более 2000 человек, склады «Товарищества» находились в Москве, Харькове, Омске и др. На Нижегородской и Ирбитской ярмарках годовая прибыль превышала 2 миллиона рублей.

Помимо лабзинской мануфактуры, в конце XIX – начале XX вв. в Павловском Посаде и его окрестностях действовали платочные и текстильные фабрики Штефко и Миронова, Абрамова, Сидорова, Щербакова, братьев Кудиных, Соколиковых и др.

Город развивался как крупный фабричный центр. Количество жителей исчислялось в 7212 человек (на 1 января 1896 года), из которых большинство (5392 человек) составляли мещане. На 6675 православных приходилось 485 старообрядцев. В городе находились две церкви. К 1917 году добавились еще 3 и часовня, 4 училища, больница, аптека, почтово-телеграфная контора.

Население Павловского Посада в этот период делилось, как и все население России, на имущественно-правовые сословия: дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство.

Большинство церквей и все благотворительные учреждения строились и содержались на пожертвования местных купцов и промышленников (Лабзины, Барановы, Соколовы, Кудины, Грязновы, Широковы).

Торговая площадь с десятками лавок в центре города была главным, излюбленным и привычным местом встречи обывателей посада. Неторопливо прохаживаясь между длинными торговыми рядами, они могли не только сделать необходимые покупки, но и пообщаться друг с другом, обсудить последние местные новости. Если учесть, что за день мимо каждого торговца проходили десятки, а то и сотни людей, то любая новость буквально за один день становилась достоянием всех жителей. Многих обывателей посада объединяли общественные, деловые, профессиональные интересы, а также духовные, хозяйственные, родственные или просто добрососедские связи.

На рубеже XIX-XX столетий во внешнем облике Павловского Посада причудливо сочетались различные градостроительные тенденции. Патриархальные купеческие особняки, большинство из которых были деревянными, занимали центральные улицы города. С ними соседствовали, а на окраинах господствовали более современные здания, выполненные в неорусском стиле и стиле модерна. Особенно впечатляют сохранившиеся до сих пор фабричные комплексы крупнейших мануфактур – Лабзина и Грязнова, Кудиных, Русско-Французского Анонимного общества.

Таким застал наш город будущий классик русско-советской литературы С.Н. Сергеев-Ценский (1875-1958 гг.), приехавший сюда в начале XX века

Смерть родителей заставила Сергеева-Ценского бросить мысль об университете и поступить в Глуховский учительский институт. Закончив его с медалью, Сергеев-Ценский несколько лет работал преподавателем в ряде учебных округов России. Молодой учитель и начинающий писатель горячо стремился из далекой провинции в Москву. Попасть на работу в Москву неизвестному, провинциальному учителю без «солидных» рекомендаций и протекции оказалось невозможно. Но Сергею Николаевичу удалось обосноваться недалеко от Москвы, в Павловском Посаде, где он поступил на службу в четырехклассное училище учителем математики.

Свою литературную деятельность Сергеев-Ценский начал как поэт, выпустив в 1901 году сборник стихотворений «Думы и грезы». В 1903 году в журнале «Русская мысль» появился первый рассказ Сергеева-Ценского «Тундра», сделавший имя молодого писателя известным в литературных кругах. Для своих следующих произведений писатель черпал сюжеты из Павловской жизни.

Литературоведы, биографы (Г. Макаренко, С. Шантырь, И. Шведов) в своих литературно-критических исследованиях уделили значительное внимание павлово-посадскому периоду жизни Сергеева-Ценского.

В ряде рассказов мы сразу узнаем пейзаж, колорит и лицо нашего края. Вот описание в «Погосте» Никольского посада: «По окраинам посада торчали длинные фабричные трубы, а около них местились приземистые фабрички, откуда выходили на божий свет бабьи платки с красными цветами по черному полю и толпы рабочих в одних «оных», и выезжали кататься на тысячных рысаках фабриканты с дебелыми женами». Это городской пейзаж Павловского Посада начала XX века. Здесь упоминается Лабзин, отец Петр – реальные лица. В посаде шестнадцать лет живут два учителя и три учительницы. В молодости они возмущались несправедливостью, обывательщиной и рвались куда-то из Никольского посада. Но, не имея ни силы, ни воли бороться за свои мечты, со временем смирились, свыклись с окружающей обстановкой.

Ранние произведения писателя – картины ущербного существования одиноких, слабых людей. Человек оказывается во власти непреодолимой силы.

В рассказе «Колокольчик» события разворачиваются на одной из ткацких фабрик нашего города. В центре рассказа колокольчик, который своим звоном оповещает о начале работы с предрассветного часа, после коротких перерывов на завтрак, обед, ужин, до позднего вечера.

Молодой ткач Васька Калякин упорно ищет объяснение на кого «Я по целым дням хребет гну». Он ночью срезает с высокого столба ненавистный колокольчик и бросает его в реку. «Утопил», «казнил его». «Прямо подлой смертью казнил за беспокойство».

Непривычно начался день, не слышно звона. Собравшиеся на фабричном дворе рабочие отказываются без колокольчика начать работу. Они все отправляются за поселок в поле, где обсуждают происшедшее событие. Перепуганный управляющий немедленно вызывает полицию. Калякина арестовывают. На второй день рабочие становятся за станки, но с каждого из них в наказание удерживается штраф – по два рубля. В рассказе «Колокольчик» писатель рисует мрачную, беспросветную картину; тяжелые условия труда, бедный быт, хозяйский произвол. Рассказ написан правдиво и свидетельствует о хорошем знании автором дел на текстильных предприятиях.

Рассказ «Медуза» автобиографичен. Он написан под впечатлением работы в городском училище. Это острая социальная сатира на порядки, господствующие в системе школьного образования. Прозвище «Медуза» дано инспектору училища Кириллину. По древнегреческой мифологии медуза – это чудовище, взгляд которого превращает в камень все живое.

Инспектор – коварный и хитрый тип. Он не разрешает для изучения анатомии иметь скелет человека, категорически запрещает сообщать учащимся о том, что письменность была известна людям 10 тысяч лет назад, ведь согласно библейской легенде мир существует только 7410 лет. Рьяный инспектор держит под замком библиотеку. В училище заведены полицейские порядки, подслушивание, доносы, слежка.

Всего несколько месяцев С.Н. Сергеев-Ценский провел в нашем городе. В этот короткий период были написаны еще два рассказа: «Счастье», «Верю», тематика их не из местной жизни, но они были отмечены критикой как художественно зрелые.

И неважно, что всего 4 месяца находился у нас в городе Сергей Николаевич, важно, что и наш город в какой-то мере способствовал развитию его писательского дарования.

ЛИТЕРАТУРА

1. Пэнэжко О., прот. Павловский Посад и храмы Павлово-Посадского района. Владимир, [б.г.]. С. 2-6, 17-20.
   
2. Ситнов В.Ф. Вохонский край. Вып. 1-8. Павловский Посад, 2005-2007.
   
3. Ситнов В.Ф. Обыватели Павловского Посада до 1917 года (словарь-справочник фамилий). Павловский Посад, 2006.
   
4. Смирнова Л.А. Русская литература конца XIX – начала XX века: учеб. для студентов пед. ин-тов и ун-тов. – М.: Просвещение, 1993. – 383с.
   
5. Сергеев-Ценский С.Н. Рассказы и повести. Бабаев. Роман // Cобрание сочинений в 10 томах Сергеева-Ценского (Сергея Николаевича). Т.1. Государственное издательство художественной литературы Москва. 1955 г.
   

В.Т. Захарова

МИФОЛОГЕМА «УТРАЧЕННОГО РАЯ»

В ПУБЛИЦИСТИКЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭМИГРАЦИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

С первых лет вынужденного пребывания на чужбине русская литературная эмиграция ощущала свое предназначение как посланническое.

Художественное наследие русского зарубежья убеждает, насколько проникновенным было стремление писателей запечатлеть Россию ушедшую, Россию, которую потеряли не только они, которую потеряли все. Об этом свидетельствуют многие шедевры эмигрантской прозы, в том числе «Жизнь Арсеньева» Ив. Бунина, «Лето Господне» Ив. Шмелева, «Путешествие Глеба» Б. Зайцева.

В активно развивавшейся эмигрантской публицистике подобное стремление выражалось вполне определенно. Считаем возможным утверждать присутствие во многих публицистических текстах мифологемы «утраченного рая», проявляющейся весьма многогранно. Под мифологемой мы понимаем некую индивидуально-авторскую модель сущностных представлений автора, субъективированный, конкретный и одновременно обобщенный вневременной образ, имеющий онтологическое значение, принимающий черты легендарности.

Б.К. Зайцев в замечательном «Слове о Родине» (1938) писал, что эмиграция обострила чувство России, определила его место во внутренней «иерархии» душевных святынь: «Среди них бесспорное место, высокое, прочное: Родина. Многое видишь теперь о Родине по-иному… чище общетысячелетний облик Родины. Сильней ощущаешь связь истории, связь поколений и строительства и внутренне их духовное, ярко светящееся, отливающее разными оттенками, но в существе своем все то же, лишь вековым путем движущееся: свое, родное» [1,c.375]. В этих словах обобщенно сформулирован свойственный многим мыслителям и художникам эмиграции обобщенно-исторический взгляд на Россию как на духовно-цельный организм, способный, несмотря ни на что, в глобальном своем бытии оставаться верным своему национальному естеству, своему высшему Божественному предначертанию.

Осмысление прошлого с подобных позиций приводило к закономерному стремлению утвердить значимость вековых традиций, питавших «живую жизнь» русской духовности. При этом мифологема «утерянного рая» получала весьма разностороннее смысловое наполнение: осмыслялась и ушедшая государственность, и частная жизнь русского человека.

В статье «Инония и Китеж», посвященной 50-летию со дня смерти гр. А.К. Толстого (1925), Ив. Бунин писал: «Он был, как один из его любимейших образов, как Иоанн Дамаскин, «борец за честь икон, художества ограда». [2,c.140]. Свои суждения Бунин подкрепляет цитированием Вл.С. Соловьева, писавшего об А.К. Толстом: «Начало истинного национального строя он находит в киевской эпохе нашей истории… Он мерил благо отечества высшей мерой. И он не ошибался: нам нужно развитие тех христианских истинно-национальных начал, что было обещано светлыми явлениями киевской Руси». [2,c.141].

Приводя строки из лирических произведений А.К. Толстого, посвященных древней Руси, Бунин, как и автор приводимых строк, пытался в прошлом увидеть обнадеживающие знаки-символы чаемого будущего:

Иль влечу я в светлый град

Со Кремлем престольным?

В град, где улицы гудят

Звоном колокольным? [2,c.143].

И.С.Шмелев в те же 1920-е годы с присущей ему экспрессивностью рассуждал о тех благих устоях современной ему русской жизни, которые были в естественности своей как бы незаметны, а потому оказались в революционной России забытыми, обреченными на умолчание, а то и вовсе оболганными. Шмелев использует для этого образ символ, положенный им в заглавие своей статьи - «Драгоценный металл». Он позаимствован им из одной статьи г-жи Кусковой и полемически переосмыслен. По-Шмелеву, драгоценный металл лежит именно в основании жизни «старой» России на рубеже ХIХ-ХХ вв.: «Россия богатела, могущества ее страшились. К 1923г. завершался план всеобщей грамотности. Русская культура шла упорно, непрестанно, как соки под корою… Лучших выдавал народ культуре, срастался с ними… А духовная культура!.. Где было столько приютов, больниц, богаделен, клиник, «странных» домов, - во имя? Во Имя Божие?!

Все шло неслышно, величаво, как русская великая река. Без перебоев, мерно. Куда спешить? Долго жить России, еще увидят. Зачем шуметь? О Божьем деле не кричат».[3,c.474]. Завершая свой страстный монолог, И.С. Шмелев убеждал читателя: «Подлинная драгоценность есть – Россия, в недрах… В нее мы верим, ею грезим». [3,c.475].

Духовные устои русской государственности в их многовековом течении, прирастании зачастую рождали у писателей внутреннюю соотнесенность с онтологическим топосом реки, мифологемой древа жизни.

Так, Ив. Бунин в цитированном очерке памяти А.К. Толстого писал: «Оттого-то так часто и бывают поэты так называемыми «консерваторами», т.е. хранителями, приверженцами прошлого. И оттого-то так священны для них традиции и оттого-то они и враги насильственных ломок растущего древа жизни» [2,c.148]. (Курсив мой. - В.З.). Такие взгляды Ив. Бунина соотносимы с представлениями о. С.Булгакова, писавшего в очерке «Моя родина» (1938): «Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он чрез лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан чрез родину и с материю-землей и со всем Божиим творением» [4,c.364]. В эмиграции чувство разрыва с родиной вызвало глубокие размышления, сердцевиной которых является это представление о сакральности понятия «родина» для каждого человека и его глубочайшей связи с ней, несмотря ни на что: «Все, все мое – оттуда. И умирая, возвращусь – туда же, одни и те же врата – рождения и смерти» [4,c.364] ( Курсив автора).

Публицистика русской эмиграции свидетельствует, что феномен духовности русской провинции воспринимался как составляющая мифологемы «утерянного рая»: российская жизнь в ее органической тысячелетней духовной цельности и могла породить этот феномен.

Вот поэтически-трепетные слова о. Сергия Булгакова о родной земле: «Моя родина, носящая священное для меня имя Ливны, небольшой город Орловской губернии, – кажется, я умер бы от изнеможения блаженства, если бы сейчас увидел его – нагорье реки Сосны –, не блещет никакими красотами <…> Но все это так тихо, просто, скромно, незаметно и – в неподвижности своей – прекрасно. То, что я любил и чтил больше всего в жизни своей – некричащую, благородную скромность и правду; высшую красоту и благородство целомудрия, - все это мне было дано в восприятии родины. И ей свойственна также такая тихость и ласковость, как матери. Она робко напоминает… о потерянном рае, о той надмирной обители, откуда мы пришли сюда…» [4,c.364-365] (Курсив автора).

Как видим, чувство родины вписано С.Н. Булгаковым в парадигму вечных нравственных ценностей, для восприятия которых человек пришел в мир, и мифологема «потерянного рая» в его тексте вбирает в себя и пронзительные индививидуально-значимые для автора составляющие, и национально-ментальные, и христиански-общечеловеческие.

У Булгакова же мы встречаемся с мыслью о глубочайшей ценности ушедшей семейной духовной жизни: «Мое великое богатство, особое благословение Божие было не только в том, что я родился и вырос под кровом двух храмов и на лоне нежной, смиренно-целомудренной природы, но и в семье православного священника, в атмосфере дома-храма, как будто продолжавшего собою храм» [4,c.369].

О значимости духовной традиции русской семейной культуры в эмиграции размышляли немало. Видный философ, богослов, литературовед, культуролог Н.С. Арсеньев написал большой труд «Из русской культурной и духовной традиции», в котором есть, в частности, такие суждения: «Красота и уют и внутренняя теплота патриархальной семейной жизни – какое это богатство. Как целый мир духовных и душевных ценностей раскрывается здесь в этом семейном тепле, в этой насыщенности культурной традицией, в этой живой связи с живым миром прошлого. В этой тихой и неуклонной динамике юного и нового, вырастающего из этих старых корней, питающихся теми жизненными источниками, что текут в этом тихом мире семейной традиции, вдохновляющейся из них» [5,c.15]. Одним же из основных стержней жизни семьи Арсеньев считал «принцип «Отечества», когда «перед взором возникал образ иного, непреходящего Дома, дома Отца, в котором «обители многи суть»: «…отец и мать искали последней, решающей точки опоры для себя и для детей в… «Отечестве» небесном, к нему направляли взоры своих детей» [5,c.52] (Курсив мой. - В.З.).

Проблема семейных ценностей ставится и во многих публицистических работах Б.К. Зайцева, перекликающихся в этом плане с его художественной прозой. Эпицентром Дома у него оказывается образ, символизирующий для него свет культурных связей поколений – лампы над столом, за которым отец читает детям русскую классику: «...в промежутке до ужина, под висевшей над столом лампой отец читал Гоголя. Мать шила. Девочки вязали. Глеб сидел с отцом и благоговейно смотрел ему в рот» [6,c.137] Это не просто воспоминания о детстве в калужской глуши: это стремление сохранить, осмыслить великое духовное и культурное наследие России, передать в будущее как завещание из века в век. Зайцев признавался: «Чем дальше идет время, тем сильнее чувствуем мы здесь свое одиночество. Все более уходим душою с чужой земли, возвращаясь к вечному и духовному в России. Вновь перечитываем многое, на чем возрастали, но-новому его ощущая» [6,с.194] (Курсив автора). Цитированный очерк из «Дневника писателя», публиковавшегося постепенно в эмигрантских газетах в 1925-1939 гг., назван «Жизнь с Гоголем». Гоголь у Зайцева олицетворяет то необыкновенно важное цементирующее духовное начало, которое скрепляет семью в любви к возвышенным началам бытия: «Гоголь семьи и детства есть часть поэтического мира, окружающего ребенка. Уважение к нему и пред ним преклонение естественно переливается от старших – отца, матери. Тут некий авторитет любви. Он укрепляет и освящает непосредственное впечатление» [6,c.135].

Позднее в «Дневнике писателя», публиковавшемся уже в годы второй мировой войны, Зайцев писал, подытоживая некоторым образом свои размышления о Гоголе, Жуковском: «Вообще – что была за Россия! От нее остались пожарища, пепелища, все равно, дух вечен. Вечные голоса дойдут из-под ужаса, мрака. Смотришь на русскую книгу теперь с волнением – и любовью (особенной). Ей ведь вверено сохранить, передать более мирным и счастливым поколениям образ России – не звериный, но истинный» [6,c.132-133] (Курсив мой. – В.З.).

Наследие писателей русского Зарубежья свидетельствует, что эту миссию они выполнили блестяще.

Итак, завершая наш краткий экскурс в эмигрантскую публицистику, заметим следующее. Мифологема «утраченного рая», обнаруживаемая во многих текстах литературной эмиграции, свидетельствовала о стремлении русских писателей, философов, публицистов утвердить в сознании читателей идеальные начала национального бытия как в макрокосме многовековой истории, так и в микрокосме человеческой жизни. В индивидуально-авторском творческом сознании эта мифологема варьировалась в глубокой соотнесенности с общекультурными, обще-национальными культурными мифологемами, сакральными топосами: мирового древа жизни, дома (как Отечества, Дома отца Небесного и как природного материнского лона; семейных устоев дома-храма), реки, книги, колокольного звона, драгоценности и др.

Вместе с тем, несмотря на многогранность, мифологема «утраченного рая» в воззрениях авторов русского Зарубежья являла собой некий феномен цельности национальной жизни. Апелляция к идеальным началам прошлого в конечном счете служила делу будущего национального мироустройства, долженствующего, по их представлениям, впитать в себя животворные соки духовных ценностей своей страны.


ЛИТЕРАТУРА

1. Зайцев Б.К. Слово о Родине // Русская идея. - М.: Республика, 1992.
   
2. Бунин И.А. Инония и Китеж // Бунин И.А. Окаянные дни: Неизвестный Бунин. – М.: Молодая гвардия, 1991.
   
3. Шмелев И.С. «Драгоценный металл» // Шмелев И.С. Собр. соч.: В 5т.Т.2. Въезд в Париж: Рассказы. Воспоминания. Публицистика. – М.: Русская книга, 1998. С. 474.
   
4. Булгаков С.Н. Моя Родина // Русская идея. - М.: Республика, 1992.
   
5. Арсеньев Н.С. Из русской культурной и творческой традиции. – Лондон, 1992. С.15.
   
6. Зайцев Б.К. Дневник писателя. 1925-1939 // Зайцев Б.К. Собр. соч.: Т.9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии. – М.: Русская книга, 2000.
   

Е.Н. Велева

ГЕРОЙ ИЗ ПРОВИНЦИИ

В ПОВЕСТИ А.М. РЕМИЗОВА «КАНАВА»

А.М. Ремизов – известный русский писатель Серебряного века. Однако активное изучение его творчества началось лишь в 80-е годы XX века. В нашей стране проблемам изучения творчества А.М. Ремизова посвящены работы таких литературоведов, как А.М. Грачева, Е.В. Тырышкина, А. Данилевский, О.А. Чуйкова, М.В. Козьменко, В. Чалмаев и др. Основные вопросы, волнующие исследователей: проблемы древнерусских источников [1], особенности стиля и поэтики [2 – 4]. Одной из важных проблем для исследователей творчества Ремизова остается определение жанра и фольклорных традиций (этой проблеме посвящены работы О.А.Чуйкова [5], Ю.Андреева ^[6], Ю.Розанова ^[7]). Однако образ провинции в творчестве А.М. Ремизова в работах исследователей представлен лишь в русле общей концепции анализа. Так, например, исследователь К.И. Зимирева в русле изучения экзистенциальной проблематики творчества А.М. Ремизова отмечает идею бездомности (утраты дома) как одну из актуальных тем его раннего творчества [8].

В зависимости от манеры изображения провинциальных нравов и обычаев русских писателей первой половины XX-го века можно разделить на две группы. Писатели первой группы являются последователями Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина, в произведениях которых жизнь в глубинке становились объектом для иронии. Вторая группа писателей рассматривает провинцию как особую социокультурную среду, которая является базой для формирования ценностных ориентиров личности.

Что же такое провинция для А.М.Ремизова? Обратимся к ремизовскому циклу произведений («Пруд», «Часы», «Пятая язва», «Канава») с провинциальной проблематикой.

В повестях «Часы» и «Пятая язва» тема провинции заявлена открыто. Роман «Пруд» воплощает в себе реалии московской жизни. В основе повести «Канава» (1914-1918), замыкающей цикл произведений «Пруд», «Часы» и «Пятая язва», лежат петербуржские события. Таким образом, мир провинции заключается в своеобразную «столичную» раму, а образы столицы и провинции преобразуются в противопоставление города и деревни.

Конфликт повести «Канава» основан на любовном противостоянии героев, которое осложнено эсхатологическими мотивами и модернистскими интенциями. Интересно, что композиция всего ремизовского цикла зеркально отражена в «Канаве» на уровне персонажей: А. Будылин и А. Тимофеев – выходцы из Москвы, А. Баланцева можно назвать коренным жителем Петербурга, образ провинциальной России находит свое воплощение в докторе Задорском и ряде второстепенных персонажей (Нюшки и Паши, старухи Овсевны и курьера Константина).

Доктор Задорский провел свое детство в большой семье в провинции. Он «принадлежал к тому редкому кругу лиц, которые обязаны исключительно своему дару и воле» [9, с. 343], – читаем мы о Задорском. Мотив исключительности героя будет постепенно разворачиваться. Сначала кажется, что доктор – один из тех провинциалов, которые приехали покорять столицу и добились успеха. Однако из исключительной личности доктор Задорский превращается в обычного человека. Таким образом, происходит разоблачение героя. И это не случайно, ведь в Петербурге часто все оказывается не таким, как есть на самом деле.

С одной стороны город позволяет раскрыть свои возможности, что так привлекает провинциалов, но с другой – ведет к опустошенности и отчужденности. По мысли автора, влияние любого города, в котором преобладает крупное промышленное производство, ведет к автоматизму и механистичности в жизни людей. Человек словно растворяется, теряя свой образ, превращаясь в подобие машины. Так, например, «безулыбная сморщенная старуха Овсевна, приехавшая из Подболотья служить в Петербург» [9,с.321,327], «за годы кухонные тараканные забыла и посты, и праздники, и в церковь перестала ходить» [9,с.328]. По словам автора, «колеса, масло и жар, как городские камни завладевают душой человека – без них не надо жизни» [9,с.409].

Единственное, на что способен человек в городской среде, – чувствовать «жгучую», по словам автора, «тоску о земле с тишиной ее трав и чистотой чистых полей» [9,с.409].

Механистическому образу города противопоставлен образ деревни: «Какая там земля, дышащая как живая грудь, какая трава, первые цветы, первые птицы» [9,с.310]. Но жизнь в деревне, также как и жизнь в столице, имеет свое влияние на приезжих людей: одни начинают скучать и тосковать по городу, для других же это место приобретает особое сакральное значение. Интересно, что в повести Ремизова деревня становится своеобразным местом для исцеления души, а из ее образа постепенно вырастает образ святой Руси.

Однако человек – существо противоречивое: в городской среде он тоскует о земле как о возможности возвращения к истокам, а в деревенской глуши – мечтает о городе как о лучшей доле. Трагизм бытия человека в том, что он «не знает, где его душевный корень и кто его родители» [9,с.326]. Ремизов решает проблему противостояния города и деревни своеобразно: он создает образ Земли как единственного дома, Божьего мира [9,с.447].

По мысли А.М. Ремизова, человек в современном обществе, основанном на городской цивилизации, теряет свою связь с миром: «твердыня несокрушимая – законы, государство, суд человеческий» не могут дать человеку гармонии земного существования. Более того, они роют ему ров, и потому надежда на спасение человека кроется в возвращении к земле, к своим истокам [9,с.293].

ЛИТЕРАТУРА

1. Грачева А.М. Алексей Ремизов и древнерусская культура / А.М.Грачева. СПб., 2000. 333с.
   
2. Слобин Г. Проза Ремизова: 1990-1921 / Г.Слобин. СПб.,1997. 204с.
   
3. Тырышкина Е.В. Повесть А.М.Ремизова «Крестовые сестры» / Е.В. Тырышкина. Новосибирск,1992. 235с.
   
4. Данилевский А.А. О дореволюционных «романах» А.М.Ремизова // Ремизов А.М. Избранное. Л., 1991. С. 596-607.
   
5. Чуйкова О.А. Музыку я перевел на слово: о мифотворчестве А.М.Ремизова / О.А. Чуйкова // Русская речь. 2003. №5. С. 24-26.
   
6. Андреев Ю. Пути и перепутья Алексея Ремизова / Ю. Андреев // Вопросы литературы. 1977. №5. С. 216-242.
   
7. Розанов Ю.В. Фольклоризм А.М.Ремизова: источники, генезис, поэтика: автореферат диссертации доктора филологических наук. Великий Новгород. 2009. 36с.
   
8. Зимирева К.И. Экзистенциальная проблематика в творчестве А.М.Ремизова (на материале дореволюционных рассказов): автореферат диссертации кандидата филологических наук. Пермь. 2007. С.13-14.
   
9. Ремизов А.М. Собрание сочинений в 10-ти томах. М., 2001. Т. 4.
   

И.И. Добродей

«ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ТЕКСТ» В ТВОРЧЕСТВЕ А.М. РЕМИЗОВА

(НА МАТЕРИАЛЕ СБОРНИКА «ВЕСЕННЕЕ ПОРОШЬЕ»)

А.М. Ремизов – писатель, в творчестве которого топонимика занимает особое место. Произведения Ремизова представляют интересный и обширный материал для исследования «локального текста»: «петербургского» (1), «московского» и различных «провинциальных текстов» (2). В сборнике «Весеннее порошье» (1915) «провинциальный текст» представлен на различных уровнях.

В творчестве Ремизова всегда был значителен автобиографический аспект. Места, где бывал писатель, обычно находили отражение в его творчестве. Например, Ремизов совершал путешествия за границу, и в его «провинциальный текст» включается не только русская провинция, но и зарубежная. В первом рассказе сборника «Весеннее порошье» «Птичка»[1] важен мотив отъезда из Петербурга, желание героя покинуть город, в его сознании Петербург противопоставлен всему остальному миру. Ремизов актуализирует оппозицию «столица – провинция». Интересно, что в данном случае провинция далеко не русская (изображается местечко Цесвайне Мадонского уезда в Латвии). В тексте акцентируется не «иностранность» локуса, а его провинциальность, близость к природе. Уехав из шумного и суетливого Петербурга, герой попадает в «местность… приморскую с немецким названием», которая наделяется сказочными чертами [2,с.116]. «Провинциальный текст» в «Птичке» объединяет в себе бытописание с чертами «завуалированной» фантастики. Такое сочетание создает неповторимый художественный мир. Провинция противопоставляется Петербургу как локус истинной жизни, одухотворенной, близкой к чудесному и заветному, хотя и не идеализируется автором (притеснения мельника бароном).

Значимое место в «провинциальном тексте» Ремизова занимает «вологодский текст». В сборнике «Весеннее порошье» Вологда упоминается в рассказе «Дикие». В этом произведении также актуализирована оппозиция «столица – провинция». Действие рассказа происходит в Вологде и Петербурге. Образ провинциальной Вологды создается несколькими штрихами, отдельными фразами: «В Вологде какие развлечения!», «круто морозило и было сурово по-вологодски» [2,с.157]. В Петербурге и не так холодно, и развлечений больше, но в самом главном провинция от столицы не отличается: и в Вологде, и в Петербурге, и в даже в Москве (еще один город, упоминающийся в рассказе) – одни и те же несчастные и покинутые люди: «Мы несчастней и покинутей их, и страуса, и людоедов диких…» [2,с.160]. Таким образом, границы между провинцией и столицей стираются, и возникает обобщенный образ России.

Оппозиция «столица – провинция» наиболее ярко раскрывается в рассказе «Спасов огонек» (1913). «В Петербурге Бога нет!» – с этой фразы героини начинается рассказ [2,с.174]. Здесь отражен взгляд провинциала на столицу. Мы узнаем, что и в Ярославле, и в Костроме, где жила героиня, – «везде был Бог, везде она находила Бога, а под старость лет попала она в бедность и пришлось ей в Петербурге прислугой служить…» [2,с.174]. Рассказчик понимает, что от тяжелой жизни женщина не видит Бога в Петербурге, и признается, что сам так думал, только по другой причине: «Я по-книжному гадал: Петербург на болоте стоит, всем известно, в Петербурге туманы, <…> какой уж там Бог! В Москве есть, в Киеве есть, в Ярославле и в Костроме есть, а в Петербурге нет, и вместо Бога туман» [2,с.175]. Здесь Ремизов развивает так называемый «болотный миф». Ю.В. Розанов пишет, что «пристрастие петербургских авторов к болотным темам как-то сложно связано с традициями «петербургского текста», «болотным мифом» города не Неве» [3,с.169]. В рассказе «Спасов огонек» Ремизов спорит со сложившимся «болотным мифом» («петербургские тексты» А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского), стремится его видоизменить. Писатель показывает духовную жизнь северной столицы, наполняет образ Петербурга сакральным значением: в рассказе упоминается известная православная святыня – мощи Иоанна Предтечи, хранящиеся во дворце в Петербурге, а также появляется народ, слагающий о городе духовные стихи. Один из таких стихов из «Голубиной книги» (3) приводится в тексте: «Свет ты наш, преславный Питер-град, // Ты прибежище Христу был вертоград!» [2,с.175].

Рассказ разбивается на две смысловые части. Первая часть заканчивается мотивом отчаяния и покинутости (тот же мотив наблюдается в рассказе «Дикие»): «А мы в отчаянии нашем только туманы увидели <…> и нас, отчаявшихся, не оставит нас (Бог – И.Д.)? задыхающихся нас <…> в жутких болотных огоньках?» [2,с.175]. Во второй части описывается посещение рассказчиком Казанского собора на Страсти. Собор полон, и тяжело стоять службу, но люди не расходятся. Вера людей, их духовная сила спасет Россию. Таким образом, вторая часть служит ответом на вопросы первой. Снова Ремизов объединяет образы столицы и провинции, снимает оппозицию, которая актуализирована в начале рассказа. Писатель видит Россию в единстве. Спасов святой огонек, а не болотные огоньки изображает Ремизов в Петербурге и во всей России. Главное для него – объединяющее начало – в вере. Поэтому Бог везде. И заканчивается рассказ возвышенным стихотворением в прозе.

Интересным для анализа «провинциального текста» в творчестве А.М. Ремизова является рассказ «Бабушка» (1912) (4). Образ костромской бабушки символизирует в этом тексте Россию: «Бабушка наша костромская, Россия наша, это она прилегла на узкую скамеечку ночь ночевать…» [2,с.143]. Кострома становится для Ремизова «усредненным» образом провинции, она упоминается в его «провинциальном тексте» чаще других городов. А провинциальная Россия и есть сама Россия для Ремизова – сохраняющая свои традиции и веру. Вместе с тем в сборнике «Весеннее порошье» Ремизов уже пытается преодолеть оппозицию «столица – провинция», пытается объединить все локусы в образе России.

Впитывая в себя основные традиции «петербургского» и «провинциального» текстов, Ремизов перерабатывает их в своем творческом сознании. В его творчестве предстает оригинальный «провинциальный текст». Черты, которые обычно отличают образ столицы от образа провинции в русской литературе, уходят в произведениях Ремизова на второй план. Акцентируются те черты, которые в итоге сближают столицу и провинцию.

ЛИТЕРАТУРА

1. Комментарии // Ремизов А.М. Собрание сочинений: В 10 т. М., 2000. Т. 3.
   
2. Ремизов А.М. Собрание сочинений: В 10 т. М., 2000. Т. 3.
   
3. Розанов Ю.В. Фольклоризм А.М. Ремизова: источники, генезис, поэтика. Вологда, 2008.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. СПб, 2003: В.Н. Топоров отмечает А.М. Ремизова наряду с Пушкиным, Лермонтовым, Достоевским, Григорьевым, Белым – писателями, чей вклад в создание «петербургского текста» наиболее весом.
   
2. О вологодском тексте в творчестве А.М. Ремизова см.: Розанов Ю.В. Вологда в "автобиографическом пространстве" А.М. Ремизова // Вологда: Краеведческий альманах. Вологда, 1997. Вып. 2. С. 203 – 210.
   
3. См.: Федотов Г. Стихи духовные (русская народная вера по духовным стихам). Париж, 1935.
   
4. Впоследствии этот текст был включен Ремизовым в книгу «Взвихренная Русь» (1927).
   

Л.В. Коровина

НИЖЕГОРОДСКИЙ КРАЙ

В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ Н.И. КОЧИНА

Имя прозаика Николая Ивановича Кочина хорошо известно российскому читателю. Его книги входят в число тех произведений, в которых ярко и правдиво рассказывается о тяжелом времени переустройства России.

Значительная часть произведений Кочина связана с Нижегородским краем и родным селом писателя Гремячая Поляна. Множество фактов исторического и социологического характера о Нижегородском крае Николай Иванович оставил, работая в области публицистики,

Кочин в совершенстве знал народную жизнь. И будни, и праздники протекали у него на глазах. Он любил описывать специфические проявления крестьянского быта: различные обряды, свадьбы, посиделки... Все это нарисовано писателем с этнографической точностью. Поэтому в творчестве Н. Кочина можно увидеть «энциклопедию обрядов и патриархального быта Нижегородского края» [1,с.55].

Книги Кочина прочно привязаны к родным местам. У многих героев есть конкретные прототипы, место действия обозначено точно: Гремячая Поляна, Суроватиха, Дальнее Константиново, Нижний Новгород, нижегородская ярмарка, Арзамас.

Для Кочина жизненным материалом была нижегородская деревня, деревенская глухомань, затерянная в лесах, слабо связанная с внешним миром и в силу этого имеющая свои ярко выраженные особенности, свои специфические черты. Однако романист не стремился к широкому, всеобъемлющему охвату событий, он старался раскрыть прежде всего внутренний мир своих персонажей. Для Кочина самое важное – показать нравственные изменения, происходившие в характерах его героев.

Широкая известность пришла к Кочину в двадцать шесть лет, после издания в 1933 году романа «Девки». Роман сразу стал популярным среди читателей и широкой литературной общественности. А годом позже широко читался уже другой кочинский роман – «Парни».

Роман «Девки» построен на живых страстях и подлинных нравственных «бурях», всем своим содержанием он утверждает необходимость полного самовыражения личности, свободы духа (что, по мысли известного философа Н.О. Лосского, является одним из первичных свойств русского народа [2,с.335]).

Маетная судьба Паруньки Козловой, сумевшей преодолеть невероятные испытания, познавшей и великий позор, и немалые муки, но, вопреки всему, что вело ее к падению и гибели, выстоявшей и сохранившей душу, горячо и сочувственно была воспринята тысячами читателей в России. Автор проявил не только некрасовское сострадание к русской, обремененной многими заботами и трудами крестьянке, но и задел самую чуткую струну для обитателей мятущейся послереволюционной деревни.

Интересен отзыв на роман Осипа Мандельштама, опубликованный в виде открытого письма Кочину в газете “Московский комсомолец” 3 октября 1929 года: «Ты сумел увидеть деревню по-особому, «по-кочински», и за это многие будут тебе благодарны». Мандельштаму нравилось, что в отличие от «барской и народнической литературы», где авторы позволяли себе посматривать на селян сверху вниз и обращаться с ними походя, снисходительно, Кочин не принижает и не идеализирует деревенскую жизнь, предпочитая передавать ее подлинную стихию.

В романе «Парни» нашло отражение строительство Нижегородского автозавода, одного из первенцев индустрии, созданного за фантастически короткий срок – за восемнадцать месяцев.

Новое произведение Кочина и критики и читатели встретили неодинаково. «Одним книга понравилась, другие были разочарованы ею» [3,с.301].

Сюжет романа довольно прост: крестьяне покидали свою деревню и уходили в город, чтобы найти работу. Главному герою Ивану Переходникову не надо было бежать из дома – завод сам пришел в деревню и обосновался на полях и огородах Ивановой Монастырки. Кочин поставил перед собой чрезвычайно сложную психологическую задачу: Иван должен сам определить свой путь, сделать собственный выбор. Хотя завод и оказался у него в буквальном смысле на задворках, но идти на него у героя не было никакой необходимости. Он должен был побороть в себе «тягу земли», загореться идеей индустриализации, стать в ряды строителей автогиганта. Нелегок оказался этот путь. Переход героя из одного социально-психологического состояния в другое является основной идеей романа «Парни». Следует признать, что нравственные мучения Ивана Переходникова не потеряли актуальности и для современного читателя.

Не утратила кочинская книга и чисто познавательного значения. По ней можно составить живое представление о том, как на левом берегу Оки, недалеко от Нижнего Новгорода, строился индустриальный богатырь.

Задумывается Кочин и над исторической судьбой деревни. Так появляется автобиографическая тетралогия «Семен Пахарев», в которую входят романы «Юность» (1937), «Гремячая поляна» (1973), «Нижегородский откос» (1970), Семен Пахарев» (1978). Основная тема тетралогии – вопрос о роли мужика в русской революции, о судьбах русской деревни, о формировании новой, народной интеллигенции.

В романе «Гремячая поляна» Кочин ярко описывает народные обрядовые действия, происходящие в крещенские вечера: «В крещенский вечер все девушки точно с ума посходили, гадали всяко. В проулках то и дело мелькали хвосты их шубеек. Останавливали прохожих и спрашивали их имена, то и будет имя жениха. ... Умывались снегом, чтобы без белил быть белой, без румян румяной» [4,с.125]. «Собирались девушки и на дворе бросали башмаки через ворота на улицу. В которой стороне оказывался башмак, там и будет жених. Если же башмак обращен в сторону дома, сидеть в девках еще один год [4,с.128].

История нижегородского края, его предания и современная автору жизнь, людские судьбы – все это вошло в произведения Н.И. Кочина, оказав большое влияние на формирование неповторимого художественного мира писателя.