Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 23-24 апреля 2003 г. Нижний Новгород: изд-во ннгу, 2003
| Вид материала | Сборник статей |
- Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009, 5641.86kb.
- Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 14-15 ноября 2008, 2177.35kb.
- Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции, 16923.39kb.
- Учебное пособие Нижний Новгород 2003 удк 69. 003. 121: 519. 6 Ббк 65. 9 (2), 5181.42kb.
- Сборник статей по материалам Международной научно-практической конференции по страхованию, 1875.83kb.
- Депрессивные расстройства, 5542.1kb.
- Сборник статей по материалам Всероссийской 65-ой итоговой научной студенческой конференции, 217.67kb.
- Министерство образования Российской Федерации Санкт-Петербургский государственный политехнический, 2776.63kb.
- Влияние низкоинтенсивного эми квч-диапазона на некоторые показатели гомеостаза животных, 221.3kb.
- М. В. Ломоносова географический факультет Материалы юбилейной научной конференции «Культурный, 1670.48kb.
министерство образования российской федерации
нижегородский государственный
университет имени Н.И. Лобачевского
Департамент культуры Нижнего Новгорода
Жизнь провинции
как феномен русской духовности
Всероссийская научная конференция. 23-24 апреля 2003 г.
Нижний Новгород
2003
УДК
ББК
Редакционная коллегия:
Жизнь провинции как феномен русской духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 23-24 апреля 2003 г. Нижний Новгород: изд-во ННГУ, 2003.
В сборник включены статьи по материалам I Всероссийской конференции, состоявшейся в г. Нижний Новгород в апреле 2003 г. Тема провинции – одна из важнейших в системе современного мировосприятия в разных его аспектах: социокультурном, литературоведческом и лингвистическом. Таковы и разделы сборника, имеющего гуманитарную направленность.
Сборник обращен к самой широкой читательской аудитории: к ученым разных областей знаний, учителям-гуманитариям, студентам, школьникам, ко всем, кто живо интересуется освещенными в статьях сборника проблемами давно минувшей и нынешней жизни.
Научная конференция, впервые состоявшаяся в Нижнем Новгороде, станет отныне ежегодным Всероссийским открытым научным форумом.
ISBN
© Нижегородский государственный
университет имени Н.И. Лобачевского, 2003Р
аздел I. Русская провинция: социокультурный аспектВ.А. Фортунатова (Нижний Новгород)
ПРОВИНЦИЯ КАК ТОРЖЕСТВО ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Интерес к русской провинции сегодня велик и не случаен. В конце ХХ века произошло активное вторжение историко-культурных реалий провинциальной России в современную духовную ситуацию.
Выяснилось, что американизация нашей жизни, о которой много и с тревогой говорят в последние годы, – явление все-таки во многом поверхностное; она не затрагивает основ русского менталитета и жизнеустройства, а что касается основ русской самобытности, то здесь страхи потерять ее и вовсе пока преувеличены.
К тому же оказалось, что провинциальная атмосфера особой душевности и доверительности соотносима с модным ныне европейским стилем «новой искренности». Старинный быт, художественные вкусы, культурные традиции призваны стать моделью сознательной активности в формировании повседневной культуры, в различных гуманитарных практиках.
Но для всего этого вначале необходимо понять, как возникают «творческие силы в душе нации, как благодетельно ее постепенное и ненасильственное развитие», если вспомнить о вопросах, которые сто шестьдесят лет назад волновали элегантного маркиза де Кюстина. Он хоть и мчался по России «на курьерских», но многое сумел все же рассмотреть.
Кроме того, в наши дни провинция оказалась также в центре глобальных споров о модернизме и антимодернизме в современной культуре. Идеализм и созерцательность провинциальных «антимодернистов» оказались востребованы в связи с сильными сомнениями по поводу возможностей современного разума. Не имея сейчас возможности создать свои новые идеалы, забыв о собственных прошлых достижениях, провинция тем не менее поставила под вопрос современные основополагающие ценности западного мира, столь жадно воспринятые в столичных центрах и пародийно отраженные в глубинке в виде сельских «шопов» и «маркетов».
Эти и подобные значиительные мировоззренческие задачи оказалось невозможно решить без самих «героических» представителей провинциальной жизни, где все что-то лопается, замерзает, заливает, засыпает, гибнет и разлагается.
Существует сравнение нашей страны с таким мировым деревенским домом, «где все не как у людей: то скандал, то пьяная драка, то вспыхнет пожар, и соседям приходится тушить, мирить, помогать, подкармливать голодных детей.
Но есть в этой семье молчаливый мальчик, он смотрит на все печальными умными глазами и, подрастая, что-то пописывает себе в тетрадку. Это русская интеллигенция».1 Именно ей предстоит сказать свое слово об увиденном.
И в самом деле, провинция лишь с виду кажется простой и внятной, но при столкновении с ней задает загадки не только материального свойства, окутываясь тайнами по мере того, как постигаешь ее влияние на Россию.
Да, пьет провинция, хотя и не спивается окончательно...
Да, матерится на каждом слове, не хранит чистоту «великого, русского»... и скоро наш отечественный язык станет раритетом, как латынь или древнегреческий. Но при этом экспрессивен и меток народный ум.
Да, ленится провинция и ждет от столицы денег, как та всегда ждала от нее хлеба, мяса и молока, но та же провинция овладела искусством выживания в самых безнадежных условиях.
И скажем в ответ на эти упреки словами парадоксалиста из подполья: «...все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик! Хоть своими боками, да доказывал; хоть троглодитством, да доказывал».
Это неистребимое сознание своего человеческого предназначения составляет огромный духовный и творческий потенциал русских городов.
Мысль о том, что в сфере искусства ученый знает, а художник умеет, приходит на память, когда узнаешь, что Юрий Григорович ставит балет в Омске и получает премию «Золотой маски» за профессиональные «честь и достоинство», а губернатор этого края в свою очередь – за поддержку искусства.
В сравнении с этим Нижний Новгород, не так давно ставший «открытым» городом, больше всего сам стремится гостей принять, да себя показать миру, нежели порадовать культурными находками своих земляков.
Но вот еще и Родион Щедрин после отказа Мариинки и Большого работает над постановкой «Лолиты» в Перми. Пермские «провинциалы», изучив кассету с записью премьерной «Лолиты» в Шведской королевской опере, остались не удовлетворены «стерильностью во взаимоотношениях героев, вполне традиционной, – по утверждению постановщика, – для среднеевропейского театра».2
Пермяки, напротив, убеждены, что главное в опере – эмоция.
Высказано ключевое для провинциальной культуры понятие – ЭМОЦИЯ! Это раритетное ныне понятие, забытое в век прагматизма и пресловутого здравого смысла. Роскошь чувства не может себе позволить среднестатистический столичный житель.
Но компенсаторная роль идеалов и эмоций в провинции очевидна. С их помощью человек старается возместить недостающее в своей духовной жизни и, по замечанию известного культуролога, «принимает перед зеркалом атлетические позы именно потому, что хил от природы».3
Однако ошибочно думать, что подобная сентиментальность и чувствительность следствие неразвитого сознания.
Освальд Шпенглер во втором томе книги «Закат Европы», которой исполнилось недавно почтенных восемьдесят лет, убедительно сказал о проклятом рассудке европейцев, о науке, поэзии, религии, фатально разделенных и рассеченных окаянным разумом. Он провозглашал «экстатическое неразумие» высшей мудростью наших дней. Может быть, это полезно для России, за которой он сам вначале даже не признавал права на свой тип культуры и лишь при переиздании книги вспомнил о нашей Сибири?
Однако, уповая на провинциальное сознание современных русских, необходимо вспомнить, что оно подверглось колоссальной деформации. Послушно выполняя социальный заказ, воспринимая себя только с позиций актуальной целесообразности, недалекой прагматики или идеологического диктата, провинциальная культура испытала жестокую селекцию.
И до сих пор в определении провинции преобладает концепция «рычага» или оглобли, взявшись за которую, мы дружно вытащим наш российский воз.
Но каковы мы сами, таковы и сани. Все ждут от провинции чуда возрождения, а оно все не приходит.
На это есть множество причин, но есть также и старый анекдот о начальнике артиллерии, у которого во время боя молчали орудия. На докладе императору он сказал, что на это было семь причин, первая из которых – отсутствие снарядов. Разгневанный император закричал: «Хватит, достаточно первой!..».
Я не буду говорить о первых, но назову седьмую – это неверие людей в собственные силы и возможности. До сих пор выражение «провинциальный человек» в аксиологической концепции предполагает наличие «человека непровинциального», причем последний, безусловно, на шкале ценностей находится неизмеримо выше, чем «провинциал».
Речь не идет о современном столкновении города и деревни, столицы и провинции, западничества и патриотизма. Такие идеи не выходят из сферы научного и общественного внимания со времен, может быть, средневековой Европы, когда сельскому монастырю был противопоставлен городской собор, а промежуточную область культуры предстояло еще создать народу.
Сегодня столица и провинция выступают не только как исторические или культурные явления, но и как жизненная методология русского народа, конечно, уже не в чистом виде, а в комбинациях и скрещениях между собой.
Многочисленные конференции, посвященные русской провинции за последние годы, – это не столько попытка некоего научно-культурного реванша с целью показать иные возможности существования духовности, не обязательно в виде городских атрибутов – ресторанов, театров, мюзиклов и прочих увеселительных мероприятий, а скорее поиск компромисса между противоположными жизненными принципами, и это еще и понятийное познание русской реальности, в которой должны сойтись различия и крайности. Сходнопроблемные конференции в Перми, в Твери и в других научных центрах за последние годы подтверждают актуальность возникновения этого исследовательского поля, говорят о масштабности самой проблемы и необходимости ее научных решений.
Нижний Новгород долго держался в стороне от этого направления, – возможно и потому, что никогда не считал себя провинцией и всегда претендовал на роль то «третьей столицы», то «экономической столицы» (кармана России), наконец, столицы Поволжья. И вот теперь, когда пришло общественное осознание того, что все эти звания всегда отдают некоей административной утопией, а временами даже хлестаковщиной, возникло желание посмотреть на себя с противоположной, не фасадной стороны. Необходимо переменить подход, увидеть родные места с другой, нежели привычная, точки зрения, подойти к ним с другой логикой, с другими методами познания и верификации.
Личность, как известно, есть функция среды – «вне этой зависимости личности нет вообще».4 Но если перефразировать Виктора Гюго, то «столица – это я, провинция – это мы».
Попытаемся и мы спроецировать на нашу провинцию известный принцип культурной относительности, постараемся понять коррелятивный смысл феномена провинции, поскольку, по утверждению мыслителей, «предлагать какой-либо тезис только в утвердительной форме, не выявляя его антитетических сторон, – значит обойти молчанием исходную точку отчета».5
Нынешнее стремление соединить провинциальный уют, покой, домовитость со столичной элегантностью и парадностью характерно для многих европейских культур, имеющих давние цивилизационные традиции, таких, например, как Голландия, не случайно привлекавшая внимание создателя русской столицы Петра I. Подобная атмосфера в наши дни окружает Вену, Прагу, Милан, Париж.
Русские культурные традиции известны во всем мире, но тем не менее они не смогли придать Петербургу, даже в его лучшие времена, «домашности» или «уютности».
Говорят, что раньше и Москва отличалась такими свойствами, но многим из нас она больше известна выражением «Москва слезам не верит».
Поэтому русская провинция как культурное явление возникла только в 30-е годы ХIХ века, когда уже отчетливо обозначилась противоположность двух наших столиц с их укладом, несхожеством, разнополюсностью своих устремлений. До этого момента в сознании уездных жителей преобладала больше оппозиция российского уклада заморским землям, где и «царей-то нет православных, а салтаны землей правят». Замещение провинциального критерия национального бытия столичным означало культурную измену народным устоям и традициям, предполагающим одновременное сочетание мечты и уюта, оседлости и тоски по несбывшемуся.
Структура «своего», «столичного» и «заморского» мира определила силовые линии культурного процесса России, вступившие между собой в отношения взаимодополнения и соотносительности. Русская провинция стала колодцем, на дно которого падали мировые, прежде всего европейские, метеориты и булыжники столичных страстей, а также потухшие звезды светских небосклонов.
Пока столица воспринималась на уровне символа державности наравне с гербом и флагом, она вызывала соответствующую реакцию: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва», «Велика Россия, а отступать некуда», и подобные канонические высказывания.
Но как только пришло понимание, что столицей называется город, где пребывает высшее правительство и государь, то возникло и отношение «власти и народа», да и сами столичные жители воспринимались как «стольничьи», т.е. присутствующие да присматривающие за царским столом. В мировой культуре есть много образцов культурно-речевой мудрости народа: «семья», например, по-чешски «родина», а «родина» – «власть».6 В русской культуре у этих слов свои смысловые оттенки.
«Если вдуматься, – говорил С. Аверинцев на одной из конференций, – наше отношение к государственности очень странно... Царь – это царь; предмет преданности или ненависти, но в любом случае – нечто серьезное. Но вот городовой – распоследний человек, и отнюдь не только для революционера или «фрондера», а более или менее для всех.
Недаром иностранные обозначения должностных лиц, попадая в русский языковой обиход, имеют много шансов стать просто ругательствами, как «проф‘ос» превратилось в «прохвост», заодно вспомним историю слова «фискал».7
Эта близость к власти, экономически подкрепленная благами цивилизации, вызывала по отношению к москвичам сложные и противоречивые чувства, да и сами они, часто не замечая того, разговаривают с провинциалами как врачи с больными: громко, отчетливо, но вместе с тем отстраненно и снисходительно, не позволяя сесть себе на шею.
И то правда: нас много, а Москва одна... Столица и провинция оказались во взаимосвязи-оппозиции времени и пространства. Если столица воплощала собой сконцентрированное время, сгусток энергии, разнообразие все убыстряющихся ритмов, то провинция оказалась растянутым пространством, т.е. тем, что составляет самую суть русского менталитета.
Помимо общеизвестных материальных трудностей в провинции великое множество и своеобразных метафизических тягот, о которых мало говорят, чаще вспоминая о проблемах урбанизма. Но ведь «русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами... Русская душа ушиблена ширью», – метко заметил Н.А. Бердяев.8 И только нынешние любители «быстрой езды» покоряют время от времени родные просторы на мотоциклах и тракторах, как раньше ухари-купцы на тройках с бубенцами.
А в остальном провинция останавливает все убыстряющееся время, и в ней еще в прошлую пору поселяются куражливые Иваны Петровичи Берестовы, Григории Ивановичи Муромские, она принимает также и тургеневских Павлов Петровичей Кирсановых, изящных и породистых, сохраняющих «юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое большей частью исчезает после двадцатых годов». Новая эпоха создает и новую породу граждан, однако провинциальные законы бытия сохраняют свою сущность и остаются неизменными.
Именно это остановившееся время очень скоро станет совершенно невыносимо для молодых людей и породит множество конфликтов, знакомых русской литературе. Эти молодые будут воспринимать провинцию как «голубятню, откуда невозможно улететь», как затхлое прошлое, которое следует оставить, чтобы обрести «блестящее» будущее, сюда же многие из них принесут и свои опаленные крылья. Сохранение традиционного и забвение ныне живущего, современного – устрашающая черта провинциальной жизни в глазах молодых.
Провинциальное сознание и столичный опыт как столкновение физического здоровья и духовной деградации, как столкновение старости и молодости приобретут оценочно-моральную коннотацию, которая сопровождает весь ХIХ век. Столица, воплощающая новое, небывалое, незаметно превращается в нечто враждебное для человека, жестокое, чужое, духовное же начало русской провинции обнаруживается в ее вечном покое и хотя бы относительной самостоятельности.
К ХХ веку время остановилось и в столицах. В поисках «утраченного времени» взоры обратились к провинции, откуда все чаще проглядывали то ли зияющая пустота, то ли здоровье и унавоженная почва, поставлявшая провинциальные дрожжи для столичных умов.
Уже тогда возникло явление, окрещенное сегодня международным техническим термином «флэш-бэк», то есть «взгляд назад», возвращение к прошлому, воспоминание об утраченном.
Георгий Кнабе в докладе на международной конференции по русской религиозной философии и ее рецепциям в Штутгарте (1992) отмечал, что с середины Х1Х и до начала ХХ века в Европе и в России возникло стремление освободиться от обыденности и пошлости жизни путем погружения «в особую атмосферу, а по возможности и в практику старинных народных художественных промыслов, в связанный с ними особый способ существования».9
Тогда этот процесс был всеобщим, и английский прерафаэлитизм, венский Сецессион, Абрамцево и Талашкино равно были его центрами.
Сегодня в силу исторического расхождения путей наши настроения с Европой во многом не совпадают. А кроме того, следует учесть и тот факт, что способность провинциалов подчиняться культурным принципам автоматически, не рассуждая и не выбирая, сыграла с народом злую шутку. Во всяком случае провинциальная мощь тоталитарных режимов ХХ века до сих пор не изучена в системе координат, в которых она возникла и развивалась.
Понятие «провинция» чрезвычайно актуализировалось в связи с демократическими преобразованиями последних десятилетий. Вдруг оказалось, что российская глубинка сохранила нетронутыми те вещи, которые столица поспешно выбросила, а потом у себя же искала на свалке, чтобы вернуть и сохранить.
За это время Москва безжалостно расправилась с обломками прошлого, сбросила с пьедестала Дзержинского, потом решила поставить его на прежнее место, хотела вынести из мавзолея Ленина, но, заколебавшись, отложила и это начинание. Суетливая столица и невозмутимая провинция сошлись в своих крайностях, стали пародийно узнаваемы в своих культурных приметах.
Сменилась экономическая и психологическая ситуация в стране. Необходимость ездить в Москву за покупками отпала, появились новые барьеры в виде отсутствия командировочных и высоких цен за дорогу, – Магомет сам пошел к горе: столичные охотнее начали ездить в глубинку. А провинциалы по необходимости стали засылать в столицу челноков, которые привезут на местный рынок все, что даже в Москве кажется экзотическим и заманчивым.
Потеряв свою материальную привлекательность, Москва незаметно утратила и духовное воздействие на регионы России.
Редкий энтузиаст поедет ныне в Третьяковскую галерею или Пушкинский музей. Всесильный телевизионный ящик разрушил первичный облик столицы, еще недавно восхищавший своей просвещенностью и мудростью. Интернет, видеомагнитофон, книжный обвал массовизировали прежнюю столичную культуру, лишили ее монополии на исключительность и нормативность.
Восприятие России в системе извечных оппозиций уже становится опасным заблуждением. Нижний Новгород, кстати сказать, имеет трудный, но в целом положительный опыт преодоления различных начал. Став, благодаря революционной истории ХХ века, индустриально-промышленным городом, горьким по названию и судьбе, он благополучно ассимилировал в себе как рабочее, так и крестьянское население, оставив даже немного места для своей интеллигенции.
Теперь и Москва должна бы обрести новый положительный опыт, отказаться от своего только абсолютного значения, понять свою относительность. Подобная обратимость отношений Центра и Периферии может означать великий перелом в – рост числа столичных городов. Речь не идет о Санкт-Петербурге, который стремительно за последние годы поменял роль духовной столицы на криминальный и бандитский Петербург, а затем на вторую столицу с 300-летним прошлым и неясным будущим, заставленным фальшь-фасадами.
Но появились действительно новые столицы Севера, Урала, Крыма, Востока или Запада России. В таких региональных центрах мечтают об автономии, возрождают соборы, воздвигают отели европейского уровня. Эти города отнюдь не похожи на греческие полисы прежде всего своей зависимостью от Центра (так ныне предпочитают называть столицу) и еще отсутствием трех свойств греческой культуры: красоты, меры и гармонии.
Евроремонт российских городов оказался столь же недолговечен, бездушен и унифицирован, как и евроремонт наших жилищ и наших душ, но он тем не менее был необходим, чтобы уйти от состояния униженности и подавленности, чтобы создать видимость относительного порядка.
К сожалению, этот процесс носит чувственный, а не идеальный, духовный характер. И это торжество относительности, воплощенное в телесных образах Центра или Периферии, и эта утрата абсолюта тревожат, вторгаются в жизнь каждого из нас.
Очевидно, что провинциальная духовность не миф, не изобретение высоколобых гуманитариев. Она смягчает трагические противоречия личного бытия русского человека, она же удерживает одних от бегства из Москвы в Нью-Йорк, других – от бегства из Твери в Москву. Ностальгия стала паролем ХХ века, и она по сути означает нашу перевернутую жизнь.
Сейчас между столицей и современной провинцией нет существенной противоположности: обе они продукт русской национальной культуры, продукт нашего уклада и исторического развития. Есть лишь разные оттенки восприятия и способы уклонения от бремени того предназначения, которое выпадает на долю столичного или провинциального жителя. Но наша культура – необходимая составляющая каждой из этих форм бытования человека. Он волен быть или не быть исконно провинциальным, по манере себя вести и даже мыслить, но русский человек, потеряв аристократизм своих духовных и социальных связей, а может быть, и не имея их вовсе, не должен недооценивать провинциальный детерминизм своей судьбы, – иначе будут потеряны родовые корни.
Всякая научная конференция должна быть направлена на то, чтобы собственный опыт стал более, а не менее реальным. И наша задача мне как раз и видится в том, чтобы показать, что делает этот опыт таким, каков он есть, а не объяснять, что он значит.
Однако подобная проблема решается коллективными усилиями и ведет к национальному самопознанию.
Примечания
Харитонов Марк. Белая рубашка или О понимании// Иностранная литература, 1991, №9. – С.246.
2 Исаакян Георгий. Надеюсь, что Лолита приживется в Пермской области// Культура, №14, 10-16 апреля 2003. – С.16.
3 Ортега-и-Гассет Х. Эссе об Испании// Иностранная литература, 1993, №4. – С.231.
4 Базилевский А. Витольд Гомбрович: «Боязнь нежизни»// Иностранная литература, 1991, №4. – С.291.
5 Манхейм К. Избранное: Социология культуры, М. – СПб., 2000. – С.31.
6 Вайль Петр. Марш империи// Иностранная литература, 1998, №8. – С.241.
7 Евразийская идея: вчера, сегодня, завтра. Материалы конференции // Иностранная литература, 1991, №12. – С.226.
8 Бердяев Н. О власти пространств над русской душой// Бердяев Н. Судьба России, М., 1990. – С.65-66.
9 Кнабе Г. Энтелехия как явление мировой культуры// Иностранная литература, 1993, №2. – С.240.