Geum.ru

Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 23-24 апреля 2003 г. Нижний Новгород: изд-во ннгу, 2003

Вид материалаСборник статей
Т.Ф. Разумовская (Нижний Новгород) ФЕНОМЕН РУССКОЙ ДУХОВНОСТИ В ОЦЕНКЕ АНГЛОЯЗЫЧНЫХ АВТОРОВ
Михальская Н.П.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   28

Т.Ф. Разумовская (Нижний Новгород)

ФЕНОМЕН РУССКОЙ ДУХОВНОСТИ В ОЦЕНКЕ АНГЛОЯЗЫЧНЫХ АВТОРОВ


Когда английский писатель Д. Оруэлл создавал свое эссе «Англия, ваша Англия», он высказал предположение, что адекватно отразить национальную ментальность можно лишь изнутри. Попытки извне, со стороны определить национальные черты оборачиваются «набором банальностей». Иностранец, как считал автор, становится носителем так называемых расхожих мнений, будто испанцы жестоки к животным, итальянцы шумны, а китайцы привержены азартным играм.1 Россия здесь не упоминается, но исследовательница этой проблемы литературовед Н.П. Ми­хальская2 обращала внимание на то, что, начиная со средних веков, образ России в восприятии англичан мифологичен: неизменно подчеркивались суровость климата и грубость нравов, богатство страны и ее бесправие. Русские, обычно склонные к крайностям, характеризовались вплоть до конца XIX века через смысловые оппозиции: у них огромная, но рабская страна, это люди сильные, но покорные власти. В сравнении с Западной цивилизацией Россия воспринималась как глубинка, провинция. Желание лучше узнать страну, разрушить хотя бы отчасти сложившиеся стереотипы уже в ХХ в. высказывалось в американской и английской публицистике, мемуарной и художественной литературе. Стейнбек в «Рус­ском дневнике» сетовал, что живет в мире «сэра Стереотипа». Драйзер, отправляясь в Россию, намеревался просветить «одного невежественного американского писателя, а именно себя самого». Шоу в «Автобиографических заметках» признавался, что его предупреждали об угрозе голодной смерти, аресте. Некое недоверие к русским отразилось и на уровне художественных сюжетов (Р. Ройс и Водопьянов в романе Олдриджа «Пленник чужой страны»). Разрушение привычных стандартов, которое переживали герои (или сами писатели) приобретало подчас комический характер (поиски тараканов в избе крестьянки у Драйзера как проявление устойчивых представлений о русской провинции – кн. «Драйзер смотрит на Россию»). 3

Если говорить не о бытовых зарисовках, а о попытках разгадать тайны «загадочной русской души», то они предпринимались неоднократно, причем рядом отмечались, как достоинства нации, так и ее недостатки (например, в оценке С. Моэма4 русские – «полуварварский народ», но они добры и незлопамятны).

О душевности, гостеприимстве, хлебосольстве русских писали многие, часто даже не с благодарностью, а долей иронии. Она появлялась тогда, когда речь шла о перехлестах, крайностях. Шоу вспоминает, что его поселяли в лучших гостиницах («Метрополе» в Москве, «Европейской» в Ленинграде, устроили прием в честь 75-летия и вообще «носились, как с К. Марксом»). Сходные впечатления у Г. Уэллса (он не без юмора описывает визит в одну из школ, где играл роль живого классика, некоего «литературного колосса»). Стейнбек не раз свидетельствовал, что щедрость и широта души проявлялись в отношении его самого и фотографа Капы не только в центре, но и в украинской деревне, городах и селах Грузии. В целом он делает вывод, что «секретное оружие русских по отношению к гостям – это еда».5 И это в стране, которая еще не вполне оправилась после войны, где разбиты дома, дороги, человеческие судьбы.

Умение русских преодолевать себя, переживать экстремальные ситуации, «не терять голову» не раз удивляло, даже восхищало заезжих ино­странцев. Тот же Стейнбек пишет об обитаемых руинах Сталинграда, где женщины, «живя под землей, умели сохранять чистоту, гордость и женственность» (80). Стоицизм и мужество русских, их способность к самоограничению в 20-е годы отмечались другими авторами. В своих очерках «Россия во мгле» Г.Уэллс пишет о нехватке почти всех предметов потреб­ления, называет страну «истощенной и дезорганизованной» и тут же отме­чает, что «Россия прилагает огромные усилия, чтобы выйти из этого ха­оса».7 Симптоматично, что одна из глав называется «Потоп и спасательные станции». О жертвенности как национальной черте русских, их способности умереть за идею писал в своей документальной эпопее «Десять дней, которые потрясли мир» Д. Рид (глава Х, «Москва»). Так же, как и Уэллс, американский журналист рисует довольно мрачные бытовые подробности (разбитые мостовые, гостиницы и магазины без стекол, инфляцию), трагичным становится повествование в сцене «красных похорон», но в целом вывод оптимистичен, ибо людям «не нужны панихиды» (здесь сказывается разделяемая Ридом доктрина «исторического оптимиз­ма»).

Естественно, что при всей симпатии к России и русской революции (как у Д. Рида и «русских американцев»), для многих зарубежных писателей все же своя, реальная Родина предопределяла подходы и оценки в понимании чужой страны и культуры. Отсюда сопоставление альтернативных моделей жизни, бытовых реалий России – Англии или Америки, замена «я» на «мы» в форме повествования. Иногда встречается соотнесенность национальных (русских) явлений и образов английской литературы. Шоу, например, удивляется положительному отношению к передовикам производства в России и замечает попутно, что в Англии им сбросили бы кирпич на голову. Описание деревни у него же сопровождается свифтовским образом, реминисценцией из «Путешествия Гулливера» (дома как собачья конура в Брондингнеге). Положение русской интеллигенции срав­нивается с английскими писателями, у которых «форсайтовские замашки» (аналогия с «Сагой о Форсайтах» Д. Голсуорси).

Говоря об ущемленном положении русской интеллигенции, о том, что у писателей предел мечты – 500 фунтов в год и отдельная двухкомнатная квартира, Шоу по существу фиксирует внимание не только на низком материальном уровне жизни, но на одном из концептов национального сознания. Критическое отношение к богатству, значимость постматериальных ценностей – историческая черта русских, во многом предопределенная традициями православия. Черта эта как устойчивая часто отмечалась в «путевой прозе», публицистике. Уэллс, например, писал о непрактичности русских, о том, что для них знания дороже хлеба, о том, что у Горького единственный костюм (тот, который на нем). Один из парадоксов «чужого» сознания для автора заключается, видимо, в том, что в стране, где люди обносились и высокая смертность, сохраняется спрос на книги и цветы. В этом проявляется идеализм и романтизм русских, которые заняты не собой, а перестройкой мира, нацелены на глобальные проблемы. Недаром В.И. Ленин назван «кремлевским мечтателем», «а план ГОЭЛРО – сверхфантазией». Эта же тенденция отмечается у Рида в гл. 12 «Крестьянский съезд». Стейнбек также констатирует: «В России о будущем думают всегда. Если какой-либо народ и может из надежды извлекать энергию, то это именно русский народ» (49).

Справедливость этого наблюдения подтверждается и современными данными. Согласно опросу 2002 года, Россия занимает четвертое место в мире среди позитивно настроенных стран, уступая Китаю, Индии и Мексике. Примечательно, что более благополучные в экономическом отношении Америка и Англия в этом списке не значатся. Может быть, это происходит потому, что «американская мечта» в основе своей прагматична, американец «в делах ставит на выигрыш, созидатель для него делец, скопивший большие деньги» (453). Так писал об американской ментальности Г. Уэллс в статье «Неприглядная сторона Америки». Неприглядную сторону Англии, английскость (Englishness) не менее критично оценил другой английский писатель Д. Голсуорси в статье «Русский и англичанин». Здесь он назвал своих соотечественников «наименее искренней из наций», которые пожертвовали «волей к чувствительности», а художника (в котором сочетается эмоциональное и критическое начало) они считают «подозрительной личностью». Делая общий вывод о возможном взаимодействии, диалоге русских и англичан, Голсуорси пишет: «Нам есть чему поучиться у вас в искусстве, вам есть чему поучиться у нас в жизни».7 В этой рекомендации очень четко выделены системы ценностей и приоритеты. В западном сознании важнее рационализм, практичность, здравомыслие, то, что определяется термином «common sense»; для России существеннее жизнь чувства, эмоции, роль интуиции и сверхсознания. Может быть, это давало основание Б. Шоу заметить: «Нет, положительно в России все совсем не так, как в Англии и в Америке!».8

Различным было отношение к индивидуальному (личностному) и общинному (соборному) началам. Драйзер в своей книге путевых заметок рисует любопытную сцену собрания русских рабочих на фабрике бечевы и веревок в Н. Новгороде. Работники голосуют за улучшение условий труда своих товарищей, отказываясь от повышения собственной зарплаты. Писатель задается риторическим вопросом: «Возможно ли это в Америке?» Что-то подобное описывает Стейнбек на материале жизни сельской общины (крестьяне совместно возводят дом для соседей, разоренных войной; вместе работают на пшеничном поле). Примечательно, что «роевое» начало как проявление национального образа России отразилось и в отечественной литературе (вспомним Каратаева и «каратаевщину» у Л. Толстого).

Важно отметить, что существенную роль в понимании России, оценке феномена русской духовности сыграла классическая русская литература в лице Толстого, Тургенева, Достоевского, Чехова, Горького, то есть тех авторов, которые активно переводились за рубежом. Б.Шоу свидетельствует, что «обаяние русского характера выражается в искусстве России и в личных качествах ее художников» (318). Голсуорси у Тургенева учится «видеть жизнь», Толстого ценит «новые глубины сознания, а значит и анализа», в произведениях Чехова находит «исконно русскую бесхребетность». Благодаря этим авторам для него «русская душа» – лес менее темный, чем многие другие» (348). Неоднократно обращался к оценке русских авторов С.Моэм (кн. «Великие писатели, их романы». “The novels and their Authors”), литературоведческий анализ содержался в статье В. Вульф «Русская точка зрения» 1925 г. (в сб. V. Woolf The common reader. 1938). Есть оценки литературно-критического характера у Стейнбека (рассуждения об «инженерной школе», творчестве К. Симонова, театральные впечатления от постановки «Грозы» Островского).

В ряде случаев русская литература рассматривалась не только как фактор формирования русской духовности, но как средство прогнозировать будущее нации. Например, из тематики рассказов Чехова (жестокость и бескультурье, коррупция, нищета бедных и равнодушие богатых) С. Моэм делает вывод о неизбежности кровавой революции (эссе «Искусство рассказа»). Работа эта была написана в 1958 году, но уже в начале 20-х гг. многие зарубежные писатели (и не только английские и американские) приезжали в нашу страну не столько ради этнографического интереса, местного колорита, но и из-за соображений политического характера. В национальном образе России ХХ века практически повсеместно присутствует идеологический фактор: оценивается ход революции (Д. Рид), судьба русской эмиграции (Р. Роллан), отношения человека и власти (жанр антиутопии у Хаксли и Оруэлла). «Сквозной» темой, отразившейся в публицистической и мемуарной литературе стала тема авторитетной власти, культа личности. Это явление воспринималось не только как следствие революции и «новая религия», но и как исконно русская тяга к «сильной руке», желание «сотворить себе кумира». Уэллс пишет о «российских бонапартах» и культе марксизма, о ритуале поклонения Ленину и сталинизме повествует Стейнбек. Можно предположить, что иносказательно культ личности Сталина показан у Оруэлла (образ Старшего брата в романе «1984», товарища Наполеона в сказке «Скотский хутор»).

Политика тоталитарного режима в «закрытой» стране подавляла свободу личности, устанавливала стереотипы поведения, систему запретов – эти явления также критично изображались иностранными наблюдателями (к примеру в «Русском дневнике» Стейнбека не без издевки говорится о нормах поведения «хорошей девушки», отрицании абстракционизма, боязни фотокамеры). Сходная картина дана опять-таки в антиутопии (в ангсоце у Оруэлла более всего преследуется «мыслепреступление»; в романе Е. Замятина «Мы» человек становится пронумерованным «винтиком механизма»; у Хаксли «новый дивный мир» населяют одинаковые и одинокие человеческие личинки).

Если говорить о других объектах критики, то как негативные оцениваются такие издержки русской ментальности, как неорганизованность, недисциплинированность, бюрократизация государственной машины. Уэллс пишет о том, что «население недисциплинированное по природе и не привыкшее себя ограничивать» (320). Оценивая свое пребывание в Москве, он жалуется на «глубоко раздражающую неразбериху» (352). Такая же по смыслу характеристика могла быть повторена Стейнбеком (рассуждения о «русском Гамбите», барменше «мисс Сейчас»).

И все же наличие острых, многовариантных оценок не зачеркивало в целом позитивного отношения к России и русским. Слова Б. Шоу «Все не так уж плохо» могли бы быть общим девизом. Концептуально важным был и вывод Стейнбека об общечеловеческих ценностях, национальной толерантности, терпимости в международных отношениях: «Русские люди такие же, как и все другие люди на земле. Безусловно, найдутся среди них плохие, но хороших намного больше» (143). Слова эти и сегодня звучат современно, сохраняют свою общественную и эстетическую значимость.

Примечания


1 Оруэлл Д. Англия, ваша Англия// Иностранная литература. 1992, №7.

2 Михальская Н.П. Образ России в английской художественной литературе IX-XIX вв. М., 1995.

3 Книга «Драйзер смотрит на Россию» (Dreiser looks at Russia) отличается большим географическим диапазоном. В ней отражено пребывание писателя не только в центрах России, но и в регионах (Киеве, Ростове, Харькове, Кисловодске, Баку, Тбилиси, Ташкенте, Самарканде, Батуми, Новороссийске, Ялте, Севастополе, Одессе, Н. Новгороде и области – селе Ближнее Борисово). Возможность оценить не только Москву и Сталинград, но и провинцию (села Украины, города Грузии) была и у Стейнбека, а также в очерках и статьях Вильямса А.Р., Колдуэлла Э., Хьюза Л. (публикации ж. «Иностранная литература» за 1977, №№ 5, 6, 7). В английской поэзии тема русской провинции у Р. Браунинга (стих. «Иван Иванович»).

4 Моэм С. Записные книжки// Литературное обозрение. 1999, № 4. W.S. Maugham A writer’s notebook. Lnd., 1952.

5 John Steinbeek. The Russian journal. N.Y., 1948.

6 Стейнбек Д. Русский дневник. – М., 1989. – С.120. В дальнейшем ссылка в тексте на это издание.

7 Голсуорси Д. Собр. Соч. в 16 тт. Т.16. С. 374.

8 Шоу Б. Автобиографические заметки, статьи, письма. – М.: Радуга, 1989. – С.142.

9 Голсуорси Д. Указ. изд. С.340. См. об этом также в кн. H. Marrot. The life and letters of J. Galsworthy. Lnd.-Toronto. 1935. Из русских публикаций по теме см. ст. И. Волгина «Из России – с любовью» (русский след в западной литературе) //ИЛ, 1999, № 1, С.231-391. Кроме зарубежных оценок русской литературы представляют интерес исследования книгоиздательского, библиотечного дела в СССР, предпринятые, например, в 80-е годы немецким публицистом и политологом К. Менертом в кн. «О русских сегодня, что они читают, каковы они» //ИЛ, 1987, № 11, С.179-186).