Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний Новгород / под ред. Фортунатова Н. М. Нижний Новгород: Изд-во , 2010 с. Редакционная коллегия

Вид материала

Содержание

Образ провинциального города
Мифопоэтический образ дерева жизни
Первые шаги провинциала в столице
Образ жизни крестьян русского севера

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 28

ЛИТЕРАТУРА

Ермаков И. Николай Кочин //Горьковская область. 1938. № 6. С. 55.
Лосский Н.О. Характер русского народа. В 2-х книгах. К. 1. М., 1990,
Кузьмичев И.К. Спутники «Девок» // Парни: Роман. Записки селькора: Очерк. Горький, 1989.
Кочин Н. И. Гремячая поляна. Горький, 1986.

И.В. Мотеюнайте

ОБРАЗ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА

В РОМАНЕ-ХРОНИКЕ С.Н. ДУРЫЛИНА «КОЛОКОЛА»

И ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ

Последние десятилетия в отечественном литературоведении отмечены особым интересом к понятию провинции. Однако традиция изображения провинциального города, образ которого имеет в русской литературе последних двух столетий множество конкретных художественных воплощений, еще не становилась предметом специального научного интереса. В этом отношении кажется небесполезным обратиться к недавно опубликованному роману-хронике С.Н. Дурылина «Колокола» (1928-1954) [1].

Действие «Колоколов» совершается в вымышленном городе Темьяне. Название не столь говорящее, как NN или Глупов, однако напрашивается на истолкование. Вариантов интерпретации здесь может быть несколько: его можно возвести к обозначению травы (тмина, называемого тимьяном), а можно – к греческому слову «фимиам»; выделяющаяся корневая часть «темь» вызывает ассоциации с тьмой, ямбическое звучание слова с двумя сонорными – со звонким ударом колокола, что поддерживается заглавием хроники. Таким образом, название города подсказывает читателю, что в произведении отражается ограниченный («темный») мир людей, однако не потерявший связи с родящей стихией земли и с сакральной небесной сферой, поскольку колокольным звоном люди «курят фимиам» Богу. Заданная системная поливариантость интерпретаций топонима говорит о символической структуре создаваемого автором образа.

Город-символ для русской литературы привычен: провинциальный город, как правило, выступал моделью российской жизни в целом. Рассматривая Глупов и Калинов, А.И. Журавлева приходит к выводу о том, что оба автора формируют «некий аналог античного полиса – города-государства, символизирующего национальную жизнь, понятую исторически, в ее всеобщих, сущностных очертаниях» [2]. Для ее осмысления и оценки в эпических произведениях второй половины XIX столетия часто используется образ Города как не просто характерного, а символического пространства жизни России.

В целом топос «Россия» сформирован в эпических формах значительно менее отчетливо, чем, например, в лирике. Пространственная обширность, сельские пейзажи, неброские краски, поля, дороги, реки и приобретающие национальную символичность виды деревьев – штрихи поэтического образа России, начиная с лермонтовской «Родины». Эпические же описания, требующие большей конкретности и плотности, теснее связаны с эмпирической конкретикой, неоднородной и разнообразной. Учитывая климатическое и ландшафтное многообразие российских просторов, а также протяженность российской истории, создание художественно убедительного образа типичного русского провинциального пространства, в его сути и зримо представляемой плоти, – дело нелегкое. Город оказался удобен авторам как характерное историческое пространство, отражающее важнейшие для эпохи признаки человеческого существования. В городской жизни, в большей степени, по сравнению с сельской, оторванной от природы, более выпуклы формы социальной упорядоченности. Актуальность социальной проблематики диктовала и выбор пространства.

В «Мертвых душах», «Губернских очерках», «Истории одного города», «Соборянах» образы города представлены и ландшафтными описаниями, и воспроизведенной иерархией отношений, и нравоописанием. Все эти свойства формируют в читательском сознании достаточно ясное представление о провинциальной жизни в целом, причем в структуре образа они сосуществуют на равных. В нелогичных надписях на вывесках и гостиничной грязи, по Гоголю, отражена скудость провинциального мира в той же степени, что и в танцах чиновников, и в их расположенности к взяткам. Фантастические предположения о капитане Копейкине – проявление той же абсурдности и поверхностности мышления, что и архитектурные изыски, нравящиеся лишь самим архитекторам. Убожество городского сада так же характеризует жителей NN, как и высокопарно лживое газетное сообщение о его «деревах». Гоголевский образ города представляет нам обжитое людьми место как естественное продолжение и воплощение их сознания, как действительность, органично воплощающую и «виртуальную реальность».

Заданная Гоголем традиция имела продолжение и развитие, полное и детальное рассмотрение которого не входит в задачи данной статьи. В связи с образом дурылинского Темьяна, хотелось бы указать лишь на одну черту. Оставаясь и через полвека достаточно удобным для авторов местом действия произведения, провинциальный город в эпоху модернизма стал описываться иначе. В частности, при сохранении похожей на гоголевскую атмосферы унылости и абсурдности провинциальной жизни, из произведений М. Горького, Ф. Сологуба, Е. Замятина исчезли те специфические детали и подробности, которые сделали одновременно уникальным и типичным бессмертный образ губернского города NN.

Провинциальные города названных авторов – воплощение дикости, грязи и разврата. Традиционные социальные мотивы (нищета и бесправие низов, чиновничий произвол и взяточничество), столь важные у Гоголя и Салтыкова-Щедрина, отчасти у Лескова и Островского, в соответствии с эстетикой начала XX столетия, редуцированы, и на первый план выдвинута неразвитость жителей, независимо от их социального статуса. Она представлена в произведениях похотливостью (отсюда множество животных метафор в описаниях) и стремлением к повышению своего социального статуса в рамках существующей системы отношений (Сологуб и Замятин).

В соответствии с онтологической проблематикой, пронизывающей художественное сознание эпохи, в образе жителя провинции несколько ослаблена социальная грань личности, рассматриваемая не как определяющая, а как производная. Естественно, что при таком подходе к действительности и человеку описание города как обжитого людьми пространства оказывается не столь важным. Развернутые и локализованные в тексте описания, подобные гоголевскому в «Мертвых душах» или салтыковскому в «Губернских очерках», встречаются не часто. У читателя складывается вполне определенное представление об общей атмосфере существования провинции, но оно формируется не описаниями, а штрихами (забор, лужа, заброшенный дом, темный переулок и т.п.) и, главное, сюжетным действием и композиционными приемами (названия частей, авторские отступления, ограниченность кругозора повествователя и т.п.). Например, в «Уездном» у Замятина читаем: «И верно: как газеты почитать – с ума сходят. ‹…› Ну, а у нас пустяками этими разными и некогда заниматься: абы бы ребят прокормить, ведь ребят-то у всех угол непочатый. Со скуки, что ли, кто их знает с чего, плодущий у нас народ до страсти» и далее [3,с.78].

Такой акцент в описании провинциальной жизни вызывает существенное изменение общей картины мира провинции, в центре которой оказывается человек, часто с его слабостями и пороками. При наличии социальных (Горький, Сологуб) и даже политических (Замятин) мотивов в произведениях, тенденция к обобщениям в описаниях провинциального города изменилась: негодование писателей по поводу недостатков общественного устройства и абсурдности социального бытия уступило место сокрушению о несовершенстве человеческой природы.

Кроме Передонова, поданного автором с естественными для символистской эстетики метафизическим изломом, показательным примером является Барыба из замятинского «Уездного» (1912), выписанный вполне реалистически. И во внешности героя («весь из жестких прямых углов» [3,с.39], похожий на утюг, «с нескладной звериной ловкостью» [3,с.41]), и в его внутреннем облике («дикий, страшный», «зверюга» [3,с.40]) автор подчеркивает не столько дикость, сколько недоразвитость. Желания героя поданы как низменные инстинкты: животный голод, удовлетворяющийся охотой, половое влечение, лишенное привнесенных цивилизацией тонких чувств. Мыслительные процессы обрисованы как непосильные герою: «не повернуть тонущие мысли, не выговорить» [3,с.47], «повернулся в голове медленно какой-то жернов» [3,с.52]. В процессе социализации Барыба стремится к должности, что для него воплотилось в желании мундира. Метонимичность образа форменной одежды недоступна ему, идея власти, обычно стоящая за мечтой о кителе и погонах, в его сознании лишь намечена; герой получает удовольствие от блеска амуниции, что и отражается в названии главы «Ясные пуговицы» [3,с.89]. Недостаточность, недочеловечность личности проявлена и в прозрачной аллюзии: за предательство друга и своего рода учителя герой получает шесть четвертных. Эта половинная от тридцати сребреников сумма, вынесенная в название главы, указывает читателю на масштаб личности провинциального предателя. Представляется существенной такая особенность образа: Барыба не воплощение зла, не забитый и униженный человек, а человек недоразвитый, недочеловек. Он не совсем лишен необходимых личностных качеств, но они не формируют ни его образ, ни его жизнь. В частности, муки героя перед выступлением на суде в качестве лжесвидетеля описаны в главе «Мураш надоедный» [3,с.87], каковым ему представляется совесть. Попытка рефлексии терпит крах, насекомая совесть не в силах направить человека, довести до покаяния и определить поступок. Недоразвитость личности проявлена и в поведении героя в последней сцене с отцом, возмущенным его воровством и предательством: «Очумелый, вытаращил глаза Барыба и стоял, долго никак не мог понять. Когда прожевал, молча повернулся и пошел назад» [3,с.90]. Замятин оценивает своего героя в финале повести: «не человек…, а старая воскресшая курганная баба, нелепая русская каменная баба» [3,с.91].

Последний образ, в сущности, образ идола, достаточно отчетливо предлагает систему координат существования Барыбы – это язычество. В таком случае пространство вокруг человека не может рассматриваться результатом его деятельности. Город противостоит природе по сути своей, язычество же не предполагает ее покорения. Не случайно научная рефлексия города обычно начинается с образов библейских городов: Вавилона, Содома и Гоморры. В «Уездном» все ландшафтные детали (заброшенный дом, трактир, базар, монастырь, собор, погост, стена, забор, ларьки, фонари, пруд) упомянуты лишь в связи с рассказом о действиях героя, кругозор которого во всех смыслах узок. На базаре и в монастыре (в храме) Барыба ворует еду и деньги, через забор он ворует цыплят, в трактире он пьет и общается и т.п. Характерна в интересующем нас аспекте и его бездомность, хотя именно дома (их четыре) описаны в повести относительно подробно. Неукорененность Барыбы в культуре отзывается легкостью и случайностью его перемещений и переменой жилищ: из училища выгнали, к отцу идти побоялся, обитал в заброшенном доме, Чеботариха подобрала, Тимоша пригласил в гости, к монаху сам пришел, к адвокату привели, комнату у Апроси снял. Своего, обжитого, окультуренного, заботливо устроенного на свой вкус пространства у героя нет. Исходя из названия повести «Уездное» такой герой – типичный житель провинциального города. По Замятину, это и есть типично русское пространство, недооформленное, неопределенное в границах, а следовательно, не воплощающееся в тексте с помощью со- и противопоставлений.

На первый взгляд, похожую, но при этом совершенно иную картину мы наблюдаем в «Колоколах» Дурылина. Архитектурные приметы Темьяна и здесь остаются за пределами авторского внимания, читателю известно лишь о наличии колокольни и пожарной каланчи, строительство которых демонстрирует соперничество церковной и светской власти в начале XIX века. Затем упоминается возникновение фабрики и соответственно фабричной слободки, поскольку рождение пролетариата осознается исторической вехой в развитии города. Река упомянута во фрагменте о прогулках молодого, уединенно гуляющего юродивого. В связи с описанием ежегодного летнего крестного хода автор называет обширную поляну, в рассказе о гибели снятых с колокольни колоколов – озеро. Как видим, все природные реалии в тексте функциональны, они введены по определенному поводу. Сама по себе природа не формирует ни характер жителей, ни их хозяйственные занятия. Персонажи романа-хроники наделены разнообразными профессиями, но все они, кроме звонарей, типично городские: городской голова, учитель, почтовый служащий, сапожник, конторский служащий, переплетчик, работник музея, чиновник из казначейства, старинщик, фабричный рабочий и т.п.

Вместе с тем ландшафтные описания, при различной степени развернутости, в тексте Дурылина занимают значительное место, причем они не имеют строгой локализации в тексте. Для сравнения вспомним, что NN, Крутогорск, Глупов и Старгород описаны в начале произведения, характеризуя для читателя место действия и являясь его необходимым фоном: город построен в географически и исторически определенном месте и существует в этой точке как незыблемая данность. Дурылин же на протяжении всей хроники упоминает то окружающие Темьян леса, то просторы полей, то реку. В читательском сознании его город живет, обрастая пространством, а не вырастая из него. Такое композиционное решение пространственных описаний формирует существенную особенность хронотопа: город сам порождает бытие. Мир за его пределами, особенно в горизонтальном измерении, имеет свойства чуждости организованному в городе бытию людей: в дремучих лесах то разбой (в семнадцатом веке), то пожары (во время Первой мировой войны), в полях – вьюги и ветер, в озере утонули колокола. Окружающее пространство – царство хаоса, стихии, с присущими ей свойствами разрушения и угрозы. Зимние вьюги и летние пожары, страшные метели зимы 1917-1918 годов – не столько конкретные природные приметы географического пространства, сколько символические проявления противостоящей человеку стихии.

Центр Темьяна, не только географический, но и бытийный – колокольня. Льющиеся оттуда звоны организовывают жизнь людей и в прямом смысле слова (отсчитывают время и собирают людей), и в переносном (придают их бытию метафизический смысл). Одна из функций звонарей – предупреждать о пожарах и спасать во время зимних вьюг. Обе стихии: огонь и вьюга, – осмысляются автором проявлением бесовских надчеловеческих сил, препятствующих человеческим потребностям в упорядоченной, организованной жизни. Темьян представлен символическим центром жизни, не случайно в тексте возникает мотив постоянного возвращения в город. В античных понятиях это может быть сформулировано как борьба космоса и хаоса. Космос создается в городе, в пространстве культурного (упорядоченного) человеческого существования на земле. Город становится не моделью социального бытия, а символом космоса, противостоящего хаосу; он погружен скорее в космическое бытие, чем в природно-ландшафтное.

Важнейшим аспектом такого образа города является актуальность представлений о Граде Господнем, образ которого возникает в финале произведения. Его присутствие в сознании автора снимает привычные в текстах оппозиции столица – провинция и даже природа – культура, чем приближает образ города к христианским представлениям о душе и животворящей стихии Логоса.

ЛИТЕРАТУРА

Дурылин С.Н. Колокола // Москва. – 2008. № 9. – С. 19-111; № 10. – С. 51-142; а также: Дурылин С.Н. Колокола // Дурылин С. Колокола. Избранная проза. – М.: Изд. ж-ла «Москва», 2009. – с. 147-430.
Журавлева А.И. Город Глупов и город Калинов // Щедринский сборник: Статьи. Публикации. Библиография. Тверь, 2001. С. 30-37.
Замятин Е.И. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. – М.: Художественная литература, 1990.

Д.М. Шевцова

МИФОПОЭТИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ДЕРЕВА ЖИЗНИ

В РАССКАЗЕ В.П. АСТАФЬЕВА

«ДЕРЕВЬЯ РАСТУТ ДЛЯ ВСЕХ»

Дерево – древнейший образ мировой культуры, является отражением целостного восприятия мира, некой универсальной формой, охватывающей границы мироздания. В.Н. Топоров в энциклопедии «Мифы народов мира» пишет: «Мифопоэтическая модель мира часто предполагает тождество или тесную, особую связь макрокосма и микрокосма – природы и человека. Отсюда и соотношение явлений природы с частями человеческого тела <…> Один из наиболее распространённых символов, которым передаются эти знаковые комплексы, – мировое древо» [1].

В рассказе В.П. Астафьева «Деревья растут для всех» природа предстает перед автобиографическим героем Витей Потылицыным в мифопоэтическом образе мирового древа, которое воспринимает восьмилетний мальчик-сирота с обостренным внутренним зрением (временно потеряв слух во время болезни малярией, ребенок «…смотрел-смотрел, стараясь глазами не только увидеть, но и услышать», и стал замечать разные мелочи в жизни крестьянского двора). Увидев плачущую мухоловку, у которой кошка съела птенцов (гнездо находилось не на дереве, а под листом лопуха), Витя решает: «хорошо бы посадить на «моей земле» дерево. Выросло бы оно большое-пребольшое, и птичка свила бы на нем гнездо» [2,с.26]. Согласно Википедии, «дерево – жизненность, жизнеспособность, ибо черпает силу из всех четырех стихий: корни – из земли и воды, крона – от солнечных лучей и из воздуха; дерево в течение всей своей жизни все глубже врастает в землю, и все выше поднимается к небу» [3].

Ребенок находит за баней «росточек с коричневым стебельком и двумя блестящими листками» [2,с.26] и, решив, что это боярка, сажает его за сараем, ухаживает за ним и мечтает, часами глядя на свой саженец, как он станет большой остроиглой бояркой. На нее будут прилетать разные птицы: «Всем тут хватит места!» [2,с.27]. Но боярка, посаженная Витей, стала расти «не ввысь, а вширь», и оказалась дикой гречкой.

Неопытному внуку помогает бабушка Катерина Петровна. Осенью она приносит из леса лиственницу. Почему именно лиственница? Наряду с березой лиственница особенно почиталась у сибирских народов, а действие цикла рассказов В.П. Астафьева как раз происходит в Сибири, на берегу Енисея. Гигантская лиственница считалась деревом мира – модификацией мирового древа – «характерного для мифопоэтического сознания образа, воплощающего универсальную концепцию мира» [1]. В образе лиственницы – дерева, чей срок жизни значительно превышает срок человеческой жизни, наглядно переданы мифологические представления о жизни во всей полноте ее смыслов и ее высшая цель – бессмертие. Лиственница – не вечнозеленое дерево, поэтому в весеннем обновлении, летнем расцвете, осеннем старении и зимнем умирании воплощена идея четырех стадий жизни: рождение – рост – деградация – смерть. Деревья бывают мужскими и женскими. Лиственница – женское дерево, воспринимается как символ материнства.

Посадив лиственницу, мальчик опять мечтает о высоком-высоком дереве и пристает к бабушке «… с одними и теми же расспросами: «Баб, а оно большое вырастет?» – «Кто?» – «Да дерево-то мое? (Курсив мой – Д.Ш.)» – «А-а, дерево-то? А как же?! Непременно большое. Лиственницы маленькие не растут» [2,с.28]. Многочисленные мифы повествуют о гигантском дереве — связующем звене между небом и землей (как лестница или радуга), по которому некоторые персонажи поднимаются до уровня богов.

Но дальше бабушка расширяет вектор принадлежности деревьев с личной собственности человека до вселенского масштаба: «Только деревья, батюшко, растут для всех, всякая сосна в бору красна, всякая своему бору и шумит» [2,с.28]. Эти слова бабушки отсылают к заголовку рассказа «Деревья растут для всех», а в заголовочно-финальном комплексе наиболее ярко раскрывается авторская позиция. Идея «Деревья растут для всех» переносится на основе приема персонификации на человека: как и дерево, человек должен жить для всех. Эту мысль внушает автобиографическому герою бабушка, то есть наблюдается связь поколений через генеалогическое дерево.

Рассказ В.П. Астафьева «Деревья растут для всех» находится в русле традиций толстовской прозы. Идея «жизни для других», а не «для себя» перекликается с диалектикой мыслей Андрея Болконского, возникших в его сознании после посещения Отрадного, когда он вначале увидел засохший дуб без единого зеленого листика и решил, что «… наша жизнь кончена!», а затем чистая, счастливая атмосфера, царившая в семье Ростовых, живая, эмоциональная и непосредственная Наташа, которую князь Андрей почти не видел, но которая своим восхищением красотой звездной ночи передала ему ощущение полноты жизни, ее радости, пробудили героя к жизни, и он, увидев зазеленевший дуб, пришел к выводу: «…надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь… (курсив Л.Н. Толстого)» [4,с.193-194].

Итак, лиственница (как мифопоэтический образ мирового древа в его модификации древа жизни) и автобиографический герой Витя Потылицын в рассказе В.П. Астафьева «Деревья растут для всех» находятся в неразрывной связи с Природой – матерью и кормилицей. Человек – сын природы: он знает ее характер, ее законы и считается с ними. В итоге явственно звучит одна из главных мыслей автора: между человеком и природой складываются прямые родственные отношения. Люди почитают природу как великую мать-сотворительницу, как некую высшую, почти божественную силу.

ЛИТЕРАТУРА

ссылка скрыта
Астафьев, В.П. Деревья растут для всех // Астафьев, В.П. Последний поклон. Повесть. Изд. доп. и испр. В 2-х т. Т. 1. Красноярск, 1994.
ссылка скрыта
Шевцова, Д.М. Художественный мир русской прозы (роман-эпопея Л.Н. Толстого «Война и мир» в школьном изучении): Учебно-методическое пособие. Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 2009.

О.Г. Маркичева

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПРОВИНЦИАЛА В СТОЛИЦЕ

(ПО РОМАНУ А. ДЮМА-ОТЦА «ТРИ МУШКЕТЕРА»)

В основе сюжета известного романа А. Дюма-отца «Три мушкетёра» (1844) лежит история юного дворянина д’Артаньяна, приехавшего в Париж с честолюбивыми мечтами о славе и высокой карьере..

Это была как раз та ситуация, в которой за 20 лет до написания этого, обессмертившего его имя, романа оказался и сам Александр Дюма, который провёл детство и юность в провинциальном городке Вилле-Котре, а в возрасте двадцати одного года отправился покорять столицу, не имея ни денег, ни «нужных» знакомств. На первых порах, как известно, будущему знаменитому романисту повезло значительно меньше, чем его герою, которого он хоть и поставил в аналогичные обстоятельства, но всё же позаботился о том, чтобы тот в первый же месяц пребывания в Париже был зачислен в королевскую гвардию.

Почему же для своего героя Дюма предназначал именно военное поприще?

Д’Артаньян по происхождению гасконский дворянин (Гасконь – историческая область на юге Франции). Традиционно во мнении французов гасконцы предстают безрассудно-смелыми, горячими, несколько смешными людьми. Описывая в одной из первых глав романа рискованную забаву королевских мушкетёров (упражнение в фехтовании на шпагах с незащищённым остриём), Дюма назовёт её «гасконадой» [1,с.39], подчёркивая безрассудную смелость такой выходки и обыгрывая связь происхождения этого слова с «гасконским характером». Изначально писатель выстраивает образ главного героя, практически целиком следуя обывательскому представлению о внешности и нравах уроженцев Гаскони.

Набрасывая в первой главе романа портрет д’Артаньяна, Дюма обращает внимание на характерные для гасконцев особенности его внешности: «...челюстные мышцы чрезмерно развитые – неотъемлемый признак, по которому можно определить гасконца, даже если на нём нет берета, – а молодой человек был в берете…» [1,с.24]. Следует сказать, что в те времена «...одежда была наиболее ярким и точным указателем на социальную принадлежность его владельца… По костюму можно было довольно точно определить провинцию, откуда родом был его владелец; одежду обновляли редко» [2,с.46].

Что касается «национального характера», то отличительными чертами гасконцев считались практичность, воинственность, жажда славы. Так, Павел III (папа римский с ссылка скрыта ссылка скрыта по ссылка скрыта ссылка скрыта гг.) называл гасконцев орудием, посланным для ведения войны [2,с.16]. «Уже со второй половины XIII века в любом полку, собиравшемся во Франции, было несколько рот, целиком состоявших из гасконцев» [2,с.16]. Почему именно гасконцы шли в солдаты? «Своим наследником родители делали того, кто, как им казалось, больше способен к управлению имением; это необязательно был старший сын, как в других провинциях; унаследовать все могла даже младшая дочь. Этим Гасконь тоже отличалась от остальной Франции (исключая Бургундию), где главенствовал салический закон, утверждающий права мужчины в ущерб женщине. Остальным детям приходилось покинуть родительский дом и искать счастья на стороне, унаследовав лишь горячую кровь своих предков» [2,с.17].

Рассказывая о прощании юноши с отцом, Дюма упоминает о «чистейшем беарнском акценте», с которым говорит д’Артаньян-старший, и «от которого Генрих IV не мог отвыкнуть до конца своих дней» [1,с.24]. Образ этого французского короля, отца Людовика XIII, остался в истории Франции как несколько идеализированный образ благородного, смелого и могущественного монарха. Генрих IV был родом с юго-востока Франции (отсюда его беарнский акцент). Упоминание здесь об этом короле служит своеобразным намёком на возможность блестящей и благородной карьеры и для самого д’Артаньяна, тем более что он – земляк Генриха. Строго говоря, местность, откуда родом главный герой романа, не является частью Беарна, но общее представление о людях с юго-востока Франции, воплощенное в понятии «гасконец», для Дюма здесь и далее, когда он говорит о земляках д`Артаньяна, важнее, чем строгая географическая привязка.

Итак, главный герой «Трёх мушкетеров», подобно многим своим землякам, обедневшим гасконским дворянам, отправляется искать счастья и славы в Париже. Отец, отправляя сына в столицу, может дать сыну лишь пятнадцать экю, неказистого беарнского конька да рекомендательное письмо к своему старому другу, господину де Тревилю, занимающему пост капитана королевских мушкетёров. Значение всякого рода рекомендательных писем и «нужных» знакомств в судьбе провинциала, делающего первые робкие шаги в Париже, трудно переоценить: «Молодые, дерзкие и талантливые обедневшие дворяне и буржуа, приходившие в Париж пешком и без гроша в кармане, рассчитывали только на случайную встречу с земляком, который мог бы поддержать их материально, или на рекомендательное письмо к другим землякам, уже пустившим здесь корни» [2,с.19]. Из этого понятно, почему юный гасконец возлагал на письмо, адресованное де Тревилю, столько надежд и пришёл в подлинное отчаяние, обнаружив, что оно исчезло: ведь с помощью этого письма он рассчитывал поступить в королевскую гвардию и пробить себе путь при дворе [1,с.33]. И потому он так долго не мог простить кражи этого ценного письма «незнакомцу из Менга» графу де Рошфору – поступок его был действительно подлостью, достойной верной ищейки кардинала Ришелье.

Уровень притязаний юного искателя воинской славы, как видно из текста романа, был невысок: несмотря на болезненное самолюбие, гордость и честолюбивые планы, д’Артаньян прекрасно осознавал свои скромные возможности. С пятнадцатью экю в кошельке он ещё мог напускать себя важный вид в провинциальном городишке [1,с.34] но в столице эти деньги превращаются в ничто и тут не поважничаешь. По прибытии в Париж д’Артаньян «бродил по улицам до тех пор, пока ему не удалось снять комнату, соответствующую его скудным средствам» [1,с.34], затем он расстаётся с гасконским беретом и покупает шляпу, какие носят парижане, обшивает свой камзол и штаны «галуном, который мать спорола с почти совершенно нового камзола г-на д’Артаньяна-отца и потихоньку отдала сыну» [1,с.34]. Гасконец должен был обновить свой костюм – ведь с переездом в Париж изменился его социальный статус, теперь он во всём старается походить на столичного жителя, хотя прибывает в столицу даже без слуги – он привык обслуживать себя сам. И лишь позднее, по совету своих новых друзей-мушкетёров, д’Артаньян нанимает слугу, как и пристало служащему в королевской гвардии парижанину.

На другой день после приезда д’Артаньян отправляется к господину де Тревилю, чтобы представиться другу отца и земляку, начинавшему свой путь к вершинам служебной лестницы так же, как он сам. Именно в особняке де Тревиля начинается знакомство д’Артаньяна с нравами и жизнью столицы. Здесь он наблюдает за независимым поведением мушкетёров, вслушивается в их смелые разговоры о могущественном кардинале. Эти люди ему, новичку в подобных делах, кажутся мифическими героями, полубогами.

Болезненно самолюбивый и в то же время робкий провинциал изо всех сил старается скрыть своё смущение и неуверенность, но всё же по незнанию столичных обычаев и принятых здесь норм поведения попадает впросак, и в конечном итоге сгоряча вызывает на дуэль трёх мушкетёров – Атоса, Портоса и Арамиса. С описания этой несостоявшейся дуэли роман о становлении начавшейся с нуля карьеры бедного честолюбивого провинциала превращается в роман о становлении начавшейся с ссоры великой дружбы. Автор отказывается от развёртывания стереотипной истории о пути к успеху молодого провинциала, оказавшегося в столице, пусть без денег, но с верой в себя, в свои таланты и счастливую звезду, – эту ситуацию описывали многие французские романисты как XVIII, так и XIX века, такое развитие сюжета предполагают и первые главы романа Дюма. «Трём мушкетёрам» была суждена другая судьба – эта книга стала величайшим произведением о Дружбе в мировой литературе, подобно тому, как пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта» стала величайшим произведением о Любви.

ЛИТЕРАТУРА

Дюма А. Три мушкетёра. – Собр. cоч. в 12-ти тт. Т. 1. М.: Худ. лит., 1976.
Глаголева Е. Повседневная жизнь Франции в эпоху Ришелье и Людовика XIII. М.: Молодая гвардия, 2007.
Мань Э. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII. М.: Евразия, 2002.

С.Н. Третьякова

ОБРАЗ ЖИЗНИ КРЕСТЬЯН РУССКОГО СЕВЕРА

В СОЧИНЕНИЯХ С. ГРЭХЕМА

Почти сто лет назад, в 1910 году молодой британский писатель Стефан Грэхем совершает пешеходное путешествие от Архангельска до Москвы. Свои странствия он описал в книге «Неизвестная Россия» (или, как иногда переводят, «Неведомая Россия»). Название для книги было выбрано не случайно, главная цель автора – «открыть» Россию британцам.

Наблюдения Грэхема во время путешествия по северу России во многом подтвердили его первоначальные представления о русском народе – крестьяне живут по старинке, сохраняя многие традиции, делают все своими руками, женщины в сундуках бережно хранят стародавние наряды, они верят в чудеса и очень суеверны. Здесь на примере жизни средневекового крестьянства предстает «правдивая картинка прошлого», и можно представить, какой была раньше жизнь в Англии.

Среди черт русского крестьянства автор в первую очередь выделяет их коллективизм и общинный характер жизни. Крестьяне все делают вместе: вместе поют, вместе молятся, собираются в церквях и на рынках, любят большие компании на свадьбах и похоронах, вместе моются в общественных банях, вместе работают в поле и в лесу. Они более открыты в сравнении с англичанами, менее подозрительны, менее затворники. Они не замыкаются в себе, их двери всегда открыты, как двери их домов, так и двери их сердец. Они, в отличие от англичан, охотно идут на контакт с незнакомцем и очень интересуются друг другом. Это то золотое достоинство, которое, как сокрушается Грэхем, англичане потеряли в своей культуре [1,с.279].

Пытаясь объяснить, почему же русским присуща «жажда общения», Грэхем связывает это с тем обстоятельством, что русские крестьяне неграмотны, книг не читают, у них есть свободное время и поэтому они общаются. Чтение же требует уединения, тишины, индивидуальности. Крестьянин окружен семьей, родственниками, друзьями. Он предоставляет гостеприимство паломникам и бродягам. Он держит двери дома открытыми и любит ходить в гости. Крестьяне получают удовольствие от посещения церквей, службы и музыки. Они замечательно поют без сопровождения органа и без нот. Если русские хоры поражают Западную Европу, это потому что, крестьяне любят выходить на улицу и, сидя вместе на бревнах, поют часами, каждый вечер. Если они хорошо играют на балалайке, это потому, что они делают их сами и играют вместе с детства до старости [1,с.280].

Автор отмечает глубокую религиозность крестьян, он пишет об особой роли иконы, которая является неотъемлемым атрибутом каждого русского помещения. В почтении к иконе снимают шапку, входя в комнату, перед едой каждый кланяется и крестится, и повторяет тот же ритуал после еды. В день рождения крестьянин зажигает новую свечку перед иконой; когда его дочь выходит замуж, он дает ей икону, чтобы та охраняла будущий дом; когда он спит, икона с маленькой лампадкой ночью охраняет его от дьявола [1,с.227-228]. Таким же значимым является ритуал осенения крестом, нельзя пройти мимо церкви, не перекрестившись. Грэхем добавляет, что крестьянин руководствуется не светским, а церковным календарем. Все дети получают свои имена в честь святых, а в дополнение еще и какое-нибудь мирское прозвище.

Больше всего его поражало доброжелательность и безграничное гостеприимство русских крестьян. «Можно путешествовать вдоль и поперек России, останавливаясь на ночлег каждый раз в разных домах, и никогда не получить отказа в еде и крове, не имея при этом и копейки в кармане» [1,с.205]. Отмечая, что русские крестьяне самые бедные и неграмотные в Европе, британский автор акцентирует внимание на том, что они в тоже время наименее недовольные, самые гостеприимные и самые милосердные.

Но главным для Грэхема в русских крестьян была их близость к природе, земле, лесу. «Лесной век» – так назвал автор одну из глав своей книги, а крестьянина – «лесным человеком», поскольку вся его жизнь, от рождения до смерти, связана с лесом. Русский мужик «ближе всего к реальности со всеми его собственноручно сделанными, выдолбленными топором деревянными вещами. Он знает происхождение вещей, от чего зависит его процветание и счастье. Бог создал леса: следовательно, Бог дал ему его колыбель, его дом, его церковь, его гроб» [1,с.198]. В промышленных предметах, считает автор, крестьянин не увидит их связи с богом.

Так как у крестьян нет книг, они читают книгу Природы. Им нет необходимости слушать подражание пению соловья, так как они слушают настоящего соловья. Им не нужно читать про «настоящую жизнь» в книгах, так как они живут настоящей жизнью. «Крестьянин не читает про жизнь, он живет. Он не читает про смерть, он умирает. Он не читает про Бога, он молится». Он отражает в своей душе глубокую красоту Природы [1,с.283].

Как и многие другие, главным недостатком русских людей Грэхем считал пьянство. Характеризуя архангельского мужика, он пишет, что тот «пьет как рыба», что «водка заняла место остальных развлечений». Но в этом виновны не столько сами люди, которые не могут справиться со своими слабостями, сколько власти, которые навязывают пьянство народу. Из разговоров Грэхема с русскими крестьянами Севера: «...они заставляют нас бедных мужиков пить. Мы не хотим, но если не будем, они засадят нас в тюрьму»; «но есть магазин, и что можем мы, бедные крестьяне, сделать, как потратить наши деньги там… Магазин это уловка и мы покупаем… Однажды начав, уже нельзя остановиться»; «пьют даже священники» [1,с.117].

Традиционным было и «обвинение» русских в неопрятности. Так как «русские не гонятся за чистотой», Грэхему всегда было удивительно, если он оказывался в опрятной спальне с чистым полом и стенами. Но при этом путешественник не раз упоминает о том, что русские любят мыться в банях, которых множество в деревнях и городах. И заверяет читателя, что он «счастлив в своем неведении», что такое черная русская баня. Но для мужика нет ничего лучше, чем париться часами в этом «аде дыма и пара».

Неграмотность же крестьян Грэхем не относит к недостаткам. Это не позор, как пытаются представить на Западе, а преимущество. Неграмотный русский крестьянин духовно богаче английского фермера, даже если последний умеет читать и писать. Если в Англии – миллионы малообразованных людей, то в России – люди или совсем необразованные или получившие хорошее образование. Но у крестьян есть своя «народная» система воспитания и образования – становление характера и менталитета под влиянием народной музыки и сказаний, традиций и обычаев, передаваемых от одного поколения к другому. Грэхем даже уверен, что русский крестьянин не очень-то и способен к образованию (в отличие от интеллигенции), у него нет наклонности к математическим терминам и цифрам, он не считает дни и месяцы, не сможет назвать различие между январем и июнем, но определяет свою жизнь по церковным праздникам или постам.

Грэхем даже считает необходимым сохранить русских крестьян в состоянии неграмотности. К этому вопросу он будет возвращаться и в других своих сочинениях. Когда неграмотная Русь станет полуобразованной, то в ней трудно будет найти консервативных людей. Как только крестьянин научится читать и узнавать новое, он увидит, что он беден, начнет сравнивать себя с подобными в других странах. Он «будет готов для социализма» [2,с.283]. Грэхем предупреждает: если вы образуете крестьянина, он прекратит пахать, если вы подразните перед его глазами дешевыми вознаграждениями жизни в индустриальных поселениях, он соблазнится. «Крестьяне счастливы на земле благодаря своей народной религии, деревенским обычаям, деревенским песням, деревенскому общению. Не развращайте их en masse» [3,с.259]. (Отметим, что эти размышления Грэхема очень сходны с идеями русских консерваторов, в первую очередь, К.П. Победоносцева).

Насколько Грэхем адекватно отразил жизнь русских крестьян? Ведь это было восприятие стороннего человека, да к тому же иностранца. Он и сам понимал, что «практически невозможно войти в русскую жизнь полностью». Безусловно, ему помогали знание языка и соответствующий внешний вид (русская косоворотка, за время путешествия он отрастил бороду, затем переобулся в лапти), а также искренняя симпатия к русскому народу. На сельских дорогах его часто принимали за странника-богомольца, но иногда он вызывал и подозрение у местных жителей. Но главное, что он имел возможность непосредственно увидеть все своими глазами, и даже попробовать.

Грэхем поделился своим опытом хождения в лаптях. Когда у него от длительной ходьбы по русским проселочным дорогам порвалась кожаная обувь, то хозяин дома, где он остановился, сплел лапти по его ноге, а затем показал гостю, как их одевать. «Он обмотал мои ноги портянками, набил лапти мягкой соломой и запихал туда ноги, затем привязал обувь и портянки к ногам посредством тонкой веревки. Я почувствовал себя мужиком. Мои ноги стали как свертки». Грэхем привык ходить быстро, но в лаптях это уже было невозможно. Он понял, почему так медленно идут паломники, ибо сейчас он передвигался таким же образом, со скоростью две мили в час. Весь оставшийся путь до Москвы он проделал в лаптях, и даже получал удовольствие от такой ходьбы [1,с.249-250]. Это позволило ему поразмышлять над разными темпами жизни в России и Англии.

Патриархальность и религиозность России, по мысли Грэхема, обуславливает ее место в Европе. Функции России – снабжать Европу хлебом и молиться за нее, и трудно сказать, какую из них Грэхем считает более важной. «Англия нуждается в России, живущей на земле в святости и простоте, нуждается в ней живущей так, как мужчина нуждается в женщине из-за пищи, которую она дает ему и потому, что она молится» [1,с.327-328].

Blog

Содержание