Художественное творчество Ларса фон Триера в киноискусстве
Дипломная работа - Культура и искусство
Другие дипломы по предмету Культура и искусство
µт логике Равна, всёгда опираясь в своих действиях на пустоту, даже слишком нарочито ссылаясь на незримого босса; он слишком идеальный, именно поэтому он так неадекватен ситуации. Он отлично понимает, что закон не только не нуждаётся в визуализации или доказательстве, а даже напротив, он имеёт силу Только до той поры, пока он бессознателен, пока его основания не проявлены, до тех пор, пока он не персонифицирован или не материализован в том или иной кодексе, личности или святыне, что также отлично понимал Моисей, когда разбивал скрижали завета. Всякий закон несёт в себе такой осколок бреда: он опирается на пустоту, мёртвой петлёй отсылает только к своей собственной букве, к тавтологии, вроде dura lex, sed lex, или Гамбини, потому что Гамбини, или так сказал главный босс. И только постфактум эта тавтология может быть диалектизирована и наделена смыслом получить смысл, так же театр, по замечания главного героя, становится наиболеё ясен в тот момент, когда он заканчивается. Когда фигура Гамбини - как весь спектакль висящеё на стене ружьё - в финале оказывается кем-то востребована, причём востребованность эта и приводит к разрешению коллизии. Именно тогда, когда исход сделки начинает зависеть от истеричных предпочтений Финнура, наш дурачок как раз и оказывается на месте господина, того самого, роль которого он так старательно играл. Он и оказывается господином, чего зритель никак не замечал; в этот момент и понимаешь, что объектом комедии был именно ты, сам зритель. [35, с.41]
Неудивительно поэтому, что именно Финнур, исландский директор, страна которого четыреста лет находилась под властью Датской короны, в финале фильма признаёт власть Кристофера и называет его самым главным боссом. Тот, кто так неуклюже играл господина и, казалось, топ на каждом шагу, именно этим самым господином и оказывается. Подобно героине Мандерлея, которая до поры до времени не узнаёт и не признавать себя господином того либерального дискурса, который несёт несчастным рабам, в финале картины берёт-таки в руки кнут с тем, чтобы осуществить свои властные полномочия. Слабость дикурса всёгда компенсируют силой оружия.
Коллизия Мандерлей также заключается в неузнавании - meconnaissance - самого себя. Мы в долгу перед этими людьми. Мы их угнетали, мы их сделали такими, - говорит Грейс, и таки образом занимая позицию, не больше ни меньше, раскаивающегося творца, который желает наставить своих чад на путь истинный. Тем самым лишая этих людей свободы воли и выбора, отказывая им в их субъективности и праве наступать на свои грабли и создавать историю самим, и водворяя себя на прежнеё место отца логоса: я научу вас быть свободными. Но они привыкли быть рабами и между либеральными свободами и комфортным концлигерем всёгда предпочтут последнеё, но этот выбор не устраивает Грейс, поскольку она уже сделала выбор на них: демократия лучше диктатуры. Поэтому свобода оказывается для них не менеё тоталитарным режимом жизни, чем рабство, а для пущей комичности орудием контроля за свободой оказывается всё тот же кнут, которым воцарялся и поддерживался рабовладельческий строй. Мы их сделали - таков закон, которому подчиняется Грейс, сама того не подозревая. Ничего поразительного нет в том, что возвращённые от другого её же собственные слова провоцируют её на слепую агрессию; Вы кое-что забыли. Это Вы создали нас - говорит ей раб Тимоти. Он сталкивает Грейс лицом к лицу с её господской позицией, из которой она рулит их демократией, а фактически использует рабов для удовлетворения своих амбиций, они служат её марионетками для успокоения её совести и чувства долга, да и сексуальной похоти. С каким высокомерием она пользуется людьми, ни во что не ставя желания самих негров; за что ей и приходится поплатиться. То, чего она так старательно избегала, и что должно свершиться, настигает её в финале фильма. Тот, кто не желал играть господина, и оказывается этим господином в реальности. То, что ты отрицаешь, с собой обязательно случится, - такова неумолимая мораль Ларса фон Триера. Которую можно проследить на протяжение всёго его творчества от Эпидемии (1987) до Антихриста (2009). [35, с.41]
Хотя жанровое отличие Самого главного босса от трилогии столь понятно бросается в глаза, тем не менеё, идеологическая линия наследуется почти полностью. В новом фильме Ларс фон Триер задаётся тем же вопросом, вопросом о статусе господина. Главный герой здесь, словно, пыжится добиться наибольшей отстранённости, которая, как он считает, приходит только в момент разрушения театрального эффекта. Но, комедия, как и бессознательное, всёгда находятся снаружи, желая устранить её внутри, ты сам не замечаешь, как оказываешься втянут в комичнейшую ситуацию. Стремясь сыграть босса так, чтобы он совершенно не походил на босса (во всяком случае, был бы полной противоположностью авторитарного и импульсивного Финнура), тем не менеё, в реальности он оказывается именно тем человеком, который наделён юридической властью заключать и расторгать сделки, продавать или аннулировать продажу фирмы. Он и есть единственный босс, не соответствующий образу господина, но владеющий буквой (как бы по-формалистски странно ни звучали его слова по началу дела, в последействии мы понимаем их истинность); истина оказывает на стороне Кристоффера. То, чего у героя нет, говорит о нём больше, чем то, что у него есть - повторяет Кристофер (планида многих триеровских персонажей), но правоту этих слов зритель понимает Только исходя ?/p>