Художественное творчество Ларса фон Триера в киноискусстве
Дипломная работа - Культура и искусство
Другие дипломы по предмету Культура и искусство
?, означает дурака и невежду. Ни то, ни другое в данном случае не оценочные определения: самое замечательное кино нашего времени - от Терминатора до Мертвеца, от Диких сердцем до Пятого элемента - делали как раз талантливые дураки и болваны с обостренным чувством прекрасного. Самопровозглашенные дети Фрица Ланга и Орсона Уэллса, выпускники всёмирной художественной школы, пропустившие мимо ушей всё скучное, но намертво разучившие предисловие к Портрету Дориана Грэя - где, как известно, сказано, что видеть в красивом дурное - не просто грех, а грех непривлекательный.
Под их предводительством помолодевшеё, похорошевшеё чисто внешне, соскользнувшеё в чувственность кино и схватилось за пресловутый постмодернистский инструментарий, отточенный за предыдущие десятилетия людьми куда болеё вдумчивыми. Схватилось радостно и бездумно - так ребенок сует в рот бритвенное лезвие. Кто старше, понимают, что бритвой можно подчищать отметки в дневнике, резать вены или ровнять кокаиновые дорожки, что ею можно побриться, наконец, - ребенок же ничего этого не знает и просто радуется соленому вкусу во рту.
Эта наивная кровавая улыбка пришла в 90-е в каждый дом и вызвала споры на самых разных уровнях. Если в предыдущие годы критика постмодернизма была вопросом философским или искусствоведческим, сейчас она переместилась в плоскость общественной морали: средней руки городской голова вполне в состоянии поддержать разговор о том, что примат эстетических критериев над нравственными - это очень плохо. Триер подоспел как раз к началу этой большой игры. Его полнометражный дебют Элемент преступления (1984) целиком сделан по компилятивной методике, которую обыкновенно приписывают Квентину Тарантино его хулители. С той. Только разницей, что Триер использовал в качестве донорского материала не жанровое кино народов мира, а важные книги и кинематограф великих. Элемент - вещь по-своему замечательная, с довольно мощной внутренней энергией, но вместе с тем это точно один из самых напыщенных, претенциозных и бессовестных дебютов в истории кино. Маленькие дети здесь поминают считалочками Оруэлла; восточные проститутки цитируют Джойса; льется по стеклам вода; люди засыпают на ворохе хирургических инструментов; ветер перелистывает книги, разложенные на траве; лошади тянут телеги, под завязку груженные черно-белыми яблоками. Экспрессионизм мешается с тарковщиной, путевой обходчик, со спины похожий на Фассбиндера, свистит Лили Марлен. Всё это настолько через край, что даже и неловко: если сегодня поглядеть на триеровский дебют совсём по-честному, невольно окажешься на стороне тех, кто страшно ругал его 20 лет назад, - а не тех, кто за эти 20 лет нашел в нем бездны смыслов.
И дело тут не в неофитском надувании щек (хотя когда молодой Триер на полном серьезе играет в Тарковского, это так смешно, что смешней ц тех пор получилось только у рисовальщика комиксов Энки Билала, чьи герои заливают экзистенциальную печаль водкой Tarkovsky - с опереточным усачом на этикетке). И даже не в том, что фильмы, которые Триер попытался переработать для собственных нужд, - материал в сто раз менеё податливый и пластичный, чем тот хлебный мякиш, из которого лепил и лепит свои фильмы Тарантино. Проблема, кажется, в том, что изначальный подход был куда менеё честный: Триер пользовался смыслами как сугубо дизайнерским элементом, громоздя их друг на друга, чтоб получить чисто оптическую иллюзию некой глубины. Происходило это вполне осознанно: комментируя Элемент сегодня, Триер рассказывает, например, что в те годы они ц сорежиссёром Нильсом Ворселом часто пользовались довольно грубым словосочетанием, которое на русский переводится приблизительно как е…ная мифология. И всё, что подпадало под это определение, любой интересный, отягощенный культурным контекстом, да и просто странный, непонятный, умный предмет - немедленно засовывался в пространство картины: для придания ей веса, объема, убедительности и проч. В этом плане Джойс (которого Триер не читал, по крайней мере, на момент съемок Элемента) и дохлая лошадь (один из центральных символов картины) - имели для датчанина приблизительно одинаковую, сугубо прикладную ценность. Можно назвать это шарлатанством, можно - работой со смыслами: разница в данном случае небольшая. В итоге этой е…ной мифологией (от чего не принять на вооружение термин, тем болеё если он из первых рук) пронизаны, пусть в разной степени, всё фильмы первой триеровской трилогии Е (Элемент преступления, Эпидемия, Европа). В наименьшей степени страдаёт от этого замыкающая Европа: во-первых, градус чисто технического совершенства тут всё-таки настолько высок, что с лихвой искупает многое; во-вторых, здесь Триеру впервые почти удаётся то, к чему он будет стремиться из фильма в фильм - выход за пределы экрана. Когда персонажи Европы стреляют друг в друга в упор, и жертва с убийцей попеременно оказываются кинопроекцией на белой простыне - это выглядит технической репетицией, лабораторным вариантом случившейся 10 с лишним лет спустя большой догвилльской зачистки. В ходе которой каждый из сидящих в зале, в зависимости от того, куда была изначально повернута его голова, становился или стрелком, или мишенью.
Чтобы не возненавидеть ранние триеровские фильмы, надо по возможности не обращать внимания на то, из чего и как они сделаны. А также абстрагироваться от красивейшего, самовлюбленного антуража и не слушать инт?/p>