Сочинение

361. «Метель» А.С. Пушкина: план анализа
Литература

4. СИСТЕМА ПЕРСОНАЖЕЙ. В первой части новеллы система персонажей кажется построенной по схеме: “протагонистыантагонистыпомощники”. Протагонисты влюблённая пара (Марья Гавриловна и Владимир), антагонисты препятствующие их любви родители богатой невесты Марьи Гавриловны (Гаврила Гаврилович Р** и его жена Прасковья Петровна), помощники все те, кто устраивает их побег и готовит несостоявшееся венчание, жадринский священник, сорокалетний корнет Дарвин, “землемер Шмит в усах и шпорах”, “сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы” (свидетели), кучер Терёшка, горничная Марьи Гавриловны, крестьяне, помогающие Владимиру найти Жадрино. Во второй части (после отбивки: “А ничего”) привычная расстановка персонажей разрушена, а устойчивые читательские ожидания обмануты: ни антагонистическая роль родителей, ни романтический любовный треугольник (с появлением блестящего полковника Бурмина) не состоялись. Родители оказываются не против брака Марьи Гавриловны и Володи (что дискредитирует и сам “побег”); браку Марьи Гавриловны и Бурмина препятствует вовсе не романтическая память первой о погибшем возлюбленном. Новое представление о расстановке персонажей достигается через эпиграф из «Светланы» Жуковского с её мотивом “призрачного” жениха: невеста“призрачный жених”“подлинный жених”. Кто же из двух женихов (Владимир или Бурмин) призрачный и кто подлинный? Загадка, но заданная не по романтическому шаблону. По романтическому канону, призрачным должен быть “ложный” жених Бурмин, с соответствующими атрибутами (ночь, метель). И здесь ожидания обмануты: призрачным оказывается как раз Владимир, все действия которого определяются литературными штампами и так и остаются как бы “выдуманными”; Бурмин же, чьё поведение тоже согласовано с литературными образцами (“интересная бледность”, St. Preux из «Новой Элоизы» Руссо), при этом находится в полном согласии с бытом и его предписаниями. Быт, а не литература в итоге становится решающей инстанцией новеллы быт, которому принадлежат остальные персонажи новеллы; быт, для которого всей этой “литературной” истории с побегом словно бы и не было (о ней так и не стало известно; так была ли она? ответом является данная отдельным абзацем отбивка “А ничего”). В итоге расстановка персонажей такова: любовный треугольник и быт.
362. «Мне дали имя при крещенье — Анна»
Литература

Но любовь в стихах Ахматовой не только счастье, очень часто это страдание, пытка, мучительный, болезненный излом души. Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную трагическую наполненность. Уже в самых первых стихах Ахматовой живет не только любовь-обожание. Она часто переходит в другую, любовь-жалость: О нет, я не тебя любила, Палила сладостным огнем, Так объясни, какая сила В печальном имени твоем. Это сочувствие, сопереживание, сострадание делает стихи Ахматовой подлинно народными, эпическими. Кроме того, в ее стихах живет еще одна любовь к родной земле, к Родине, к России:
363. «Многоликость» внутреннего мира Чичикова
Литература

Каждая глава расширяет наше представление о возможностях Чичикова и приводит к мысли о поразительной его изменчивости: с Маниловым он приторно-любезен, с Коробочкой мелочно-настойчив и груб, с Ноздревым напорист и трусоват, с Собакевичем торгуется коварно и неотступно, Плюшкина покоряет своим «великодушием». В чем же секрет? Может быть, главный герой великолепный актер или дальновидный психолог? Пожалуй, нет. Он обманулся в Ноздреве и не смог сыграть любезную ему роль, разбудил скупую подозрительность Коробочки, спровоцировал ревность губернских дам. Обратим особое внимание на те моменты поэмы, где Чичикову нет необходимости маскироваться и изменять себя ради приспособления, где он остается наедине с самим собой. При осмотре города N наш герой «оторвал прибитую к столбу афишу, с тем, что бы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько», а прочитав, «свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что попадалось». Это собирание ненужных вещей, тщательное хранение хлама напоминает привычки Плюшкина. С Маниловым Чичикова сближает неопределенность, из-за которой все предположения на его счет оказываются одинаково возможными. Ноздрев замечает, что главный герой похож на Собакевича: «…никакого прямодушия, ни искренности! Совершенный Собакевич». А знаменитый ларчик! Все в нем разложено с мелочной педантичностью, точь-в-точь как в комоде Натальи Петровны. В характере Чичикова есть и маниловская любовь к фразе, к «благородному» жесту, и мелочная скаредность Коробочки, и самовлюбленность Ноздрева, и грубая прижимистость, холодный цинизм Собакевича, и скопидомство Плюшкина. Чичикову легко оказаться зеркалом любого из этих собеседников, потому что в нем есть все те качества, которые составляют основы их характеров. Чичиков отличается от своих двойников в поместьях, он человек нового времени, делец и приобретатель, и обладает всеми необходимыми качествами: «…и приятность в оборотах и поступках, и бойкость в деловых играх», но он тоже «мертвая душа», ибо ему недоступна «блистающая радость» жизни. Наш герой усмиряет свою кровь, которая «играла сильно», избавляется от жизни человеческих чувств почти совершенно. Идея успеха, предприимчивость, практицизм заслоняют в нем все человеческие побуждения. Правда, Гоголь замечает, что в Чичикове нет тупого автоматизма Плюшкина: «В нем не было привязанности собственно к деньгам для денег, им не владели скряжничество и скупость. Нет, не они двигали им, ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах… Чтобы наконец, потом, со временем, вкусить непременно все это, вот для чего береглась копейка…». «Самоотвержение», терпение и сила характера главного героя позволяют ему постоянно возрождаться и проявлять громадную энергию для достижение поставленной цели.
364. «Мой плач — мой смех»
Литература

Противоречивость характера Петрарки звучит во всем его творчестве. Читая его произведения, мы видим перед собой индивидуалиста, охваченного жаждой славы, на первый план выдвигающего свое «я». С другой стороны, это человек, которого терзают сомнения, тяготит груз старой религиозной культуры, который не способен еще освободиться от него. Отсюда возникает конфликт между жизнелюбием и жизнеотрицанием, болезненное недовольство собой, глубокая печаль, которая отбивает стремление ко всякой деятельности. Внутренняя борьба поэта с самим собой ярко отразилась в книге, которую он называл «Моя тайна». По словам самого автора, он написал ее не для других, а для себя, стремясь разобраться в противоречиях своего сердца. В этой книге он ставит под сомнение истинность своих высших идеалов и ценностей Любви и Славы. Все эти сомнения и смятение души поэта особенно характеризуют его как человека переходной эпохи, сближая с другими выдающимися поэтами, такими, например, как его соотечественник Данте Алигьери.
365. «Москва и москвичи» М. Н. Загоскина
Литература

Как Москва есть центр России, так и у самой Москвы есть свой священный центр Кремль. «Если Москва может называться сердцем России, то и Кремль заслуживает этого названия относительной самой Москвы». Вид ночного Кремля вызывает у рассказчика восторг: «Как прекрасен, как великолепен наш Кремль в тихую летнюю ночь, когда вечерняя заря тухнет на Западе и ночная красавица, полная луна, выплывая из облаков, обливает своим кротким светом небеса и всю землю!…Здесь вы окружены древнею Русскою святынею, вы беседуете с нею о небесной вашей Родине. Как прилипший прах душа Ваша стрясает с себя все земные помыслы. Мысль о бесконечном даёт ей крылья, и она возноситься туда, где не станут уже делить людей на поколения и народы, где не будет уже ни веков, ни времени, ни плача, ни страданий…». Москва предстаёт на страницах книги Загоскина подлинно как священный город. Эта святость происходит не только от того, что в ней есть Кремль, но ещё и потому, что в самой Москве много храмов, монастырей, церквей, соборов. Одна из героинь книги с умилением говорит: «А коли придёт Богу помолиться, так наша матушка Москва и на это хороша. Святой город, батюшка!». Не говорят ли они нам о благочестивом обычае наших предков, которые не оставили нам ни развалин феодальных замков, ни древних дворцов, ни других общественных зданий, но зато всегда в память великих событий воздвигали храмы Божии, строили монастыри… Здесь, вероятно, и скрывается ответ на вопрос: почему Москва один из самых неприметных городков, стала почти неожиданно для всех столицей огромного государства. Митрополит Иоанн объяснял это чудо: «Именно превращение Москвы в центр русского православия определило его судьбу, до того ничем не отличавшуюся от судьбы других русских городов». Эту же мысль разделял 150 лет назад и Загоскин. Кроме этого Загоскин рассматривает вопрос о соперничестве между Москвой и Петербургом.
366. «Москва! Какой огромный странноприимный дом!»
Литература

Горечью веет от этих строк, оказавшихся пророческими. Поэт часто может предвидеть события и свою судьбу. И как бы ни была решительна и смела Марина Ивановна, тяготы жизни, разлука с родиной настраивали ее на грустный лад. Она всей душой стремилась в Россию, никогда не считала себя эмигранткой (выехала из России за мужем белым офицером), не писала хулу о советской стране, занималась творчеством, всей душой была с родиной. И стихи о России и Москве поддерживали дух автора, заставляли сохранять ту линию, которую Марина Ивановна выбрала изначально: никакой злобы против страны, взрастившей ее.
367. «Моя специальность — жизнь...» (лирика М. Цветаевой)
Литература

Марина Цветаева пишет не только стихи, но и прозу. Проза Цветаевой тесно связана с ее поэзией. В ней, как и в стихах, важен был факт, не только смысл, но и звучание, ритмика, гармония частей. Она писала: “Проза поэта другая работа, чем проза прозаика, в ней единица усилия не фраза, а слово, и даже часто мое”. Одна из ее прозаических работ посвящена Пушкину. В ней Марина пишет, как она впервые познакомилась с Пушкиным и что о нем узнала сначала. Она пишет, что Пушкин был ее первым поэтом, и первого поэта убили. Она рассуждает о его персонажах. Пушкин “заразил” Цветаеву словом “любовь”. Этому великому поэту она также посвятила множество стихов:
368. «Мы тут как в плену» (по роману «Дело Артамоновых» )
Литература

Совершенно иное второе поколение: сыновья Петр, Никита и племянник Алеша. Петр молчаливый тугодум, ему скучно жить и работать. Если Илья Артамонов относится к делу с азартом, то Петр как бы “несет огромную, непосильную ношу”. Никитагорбун, обижен судьбой изначально. Он любит разводить сады, даже на песчаной почве Никита вырастил прекрасный сад. Но “делу” он не хозяин и братьям не помощник. Он предпочитает уйти от проблем жизни в монастырь: “Вот у нас в семье свой молитвенник о грехах наших будет...” радуется Петр.
369. «Мысль семейная» в русской литературе по роману «Белая гвардия»
Литература

Елена, сестра Турбиных, хранительница традиций дома, в котором всегда примут и помогут, обогреют и усадят за стол. А дом этот не просто гостеприимный, но еще и очень уютный, в котором “мебель старого и красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле... бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкафы с книгами, золоченые чашки, серебро, портьеры все семь пышных комнат, воспитавшие молодых Турбиных...”.
370. «Найти звук...»
Литература

В рассказе «Господин из Сан-Франциско» все это присутствует. Писатель достиг той степени мастерства, когда ему подвластно любое лицедейство. Кажется, захоти художник, и его произведение зазвенит и рассыплется тысячью звуками и оттенками, какими наполнена окружающая жизнь. Бунин наполняет повествование реальными звуками, окружающими человека в его повседневной жизни, но как изящно и гармонично все сочетается в произведении! Вот зазвучали «трубные звуки», возвещающие подъем или время еды; «на баке поминутно взвывала сирена», но ее заглушают звуки прекрасного струнного оркестра, океан с гулом ходит за стенами кают, глухо гогочут топки котлов. Одни звуки сменяют другие, сама жизнь, кажется, дирижирует незримым оркестром. Но кроме этой полифонии сама ткань повествования создает едва различимую музыку. Она сопровождает вас на протяжении всего чтения, порой разливаясь в половодье звуков, сменяется тарантеллой, а потом тревожно запоет гонг, возвещающий о начале ужина и земном пределе господина из Сан-Франциско.
371. «Накануне» Тургенева
Разное

Нехай він у багатьох відносинах нижче і талановитого пустуна Шубіна, і іншого шанувальника Олени - вченого і благородномыслящего Берсенєва, майбутнього спадкоємця Грановского; нехай він, по визначенню Шубіна, "суша", нехай у ньому "талантів ніяких, поезії німа". Але помилився бідний Шубін, коли, розібравши якості що починало збуджувати його побоювання Инсарова, він утішав себе тим, що "ці якості, слава Богу, не подобаються жінкам. Чарівності ні, шарму". Усе це було б вірно для колишньої жінки: нова російська жінка - і в особі її нове російське життя - шукала насамперед моральної чарівності і практичного здійснення ідеалів. "Звільнити свою батьківщину. Ці слова так великі, що навіть виговорити страшно", - викликує Олена у своєму щоденнику, пригадуючи сказане Інсаровым - і вибір її зроблений. Вона зневажає пристойностями, відмовляється від забезпеченого положення і йде з Інсаровым на боротьбу і може бути на смерть. Коли Інсаров передчасно умирає від сухоти, Олена вирішує "залишитися вірної його пам'яті", залишившись вірної "справі всього його життя". Повернутися на батьківщину вона не хоче. "Повернутися в Росію", - пише вона батькам, - "навіщо? Що робити в Росії?" Дія відбувається в глуху пору реакції кінця дореформеної епохи, - і що, дійсно, було робити тоді в Росії людині з таким поривом до реального здійснення суспільних ідеалів? Зрозумів, нарешті, тепер Шубін прагнення Олени погодити слово і справа - і сумна міркує над причинами відходу Олени з Інсаровым.
372. «Народ освобожден, но счастлив ли народ?»
Литература

А теперь по порядку… Крестьяне освобождены. Это такое счастье, которое они не видели сотни лет, и, возможно, которое они вообще никогда не видели. Само счастье свалилось достаточно неожиданно, многие были к нему не готовы и, оказавшись на воле, были птичками, вырашенными в клетке, а потом выпущенными на волю. В результате чего новый класс- временнообязанные, освобожденные крестьяне становился беднейшим. Помещики раздовать свою землю не хотели, и почти вся крестьянская земля принадлежала либо помещикам, либо общине. Крестьяне не стали свободны, лишь обрели новый вид зависимомти над собой. Конечно эта зависимость не такая, как крепостная, но это была зависимость от помещика, от общины, от государства. Назвать это полной свободой или счастьем очень сложно. Но привыкший ко всему русский народ мог находить и тут счастливые моменты. Для русского мужика самое большое счастье- водка. Если ее много, то мужик становится очень счастливым. Для русских баб счастье хороший урожай, убранный дом, накормленная семья. Такое бывало довольно редко, поэтому бабы были менее счастливые, чем мужики. Дети крестьянские были тоже не очень счастливы. Их заставляли работать за взрослого, но при этом есть за ребенка, бегать за водкой, они постоянно получали от пьяных родителей и сами, вырастая становились ими. Но были отдельные личности, которые считали себя счастливыми- люди, которые радовались тому, что обычному человеку может быть противно или непонятно. Один радовался тому, что у своего помещика он был «любимый раб». Он допивал за ним и его свитой лучшие заморские вина, доедал лучшие блюда и болел «царской» болезнью- подагрой. Он был счастлив по-своему и его счастье стоит уважать, но мужикам обычным это очень не понравилось. Друге радовались хоть какому-то урожаю, который мог их прокормить. И это было действительно счастье для тех крестьян, которым было совсем не до радости, настолько они были бедны. Но не такого счатья искали семь странников. Они искали счастья истинного, полнейшего, а значит такого, при котором больше ничего не надо. Но найти такое счастье нельзя. Тут не говорится даже о крестьянах, у высших сословий тоже всегда есть свои проблемы. Помещики никак не могут быть счастливы, потому что прошло их время. Крепостное право отменили и помещики вместе с этим потеряли огромное влияние своего сословия, а значит и никакого счастья у нхи в жизни не было. Но это помещики, а речь шла о крестьянах…
373. «Настоящую нежность не спутаешь...» (любовь в лирике А. А. Ахматовой)
Литература

Среди различных мнений и суждений литературных критиков и просто любителей поэтического жанра бытует расхожее выражение “женская поэзия”. Подобный ярлык стремятся повесить на все без исключения творения представительниц прекрасного, но слабого пола. Справедливо ли проводить подобную “демаркационную линию” в литературе, разделяя поэзию по половому признаку? Безусловно, это издержки исторического наследия, извечного подчинения женщин мужчинам, постоянной и последовательной доминанты мужского начала во всех сферах человеческого бытия. Однако существует и обратная сторона этой пропитанной духом времени медали. Слишком сложно было женщине найти внутри себя силы, чтобы заявить о себе наравне с мужчиной. Крайне неблагосклонно было общественное мнение к подобным поступкам. А. С. Пушкин в романе “Евгений Онегин” вывел на сцену смелую героиню Татьяну, которая не побоялась первой признаться в своих чувствах, идя наперекор всем устоявшимся традициям и нормам морали. Но это был литературный персонаж, вымышленный, идеализированный образ. Анна Андреевна Ахматова нашла в себе уверенность, чтобы уже в двадцать два года заставить литературную общественность обратить на себя внимание. Да, это была женская поэзия. Но она была сильна и прекрасна. Это была поэзия женского сердца, вырвавшаяся наружу вулканической лавой страстей, переживаний, мечтаний, обманов. Ахматова говорила проникновенно и громко. Она обращалась от имени каждой женщины, способной любить и желавшей быть любимой. Она своим героическим примером научила женщин говорить: Звенела музыка в саду Таким невыразимым горем.
374. «Не все читали заревые знаки»: к проблеме самосознания А. Блока
Литература

Реалиорность искусства осуществляется в практике Блока в форме религиозного служения, ритуализированной и эстетизированной аскезы. Императивность аскезы декларируется Блоком, намечает ли он путь «к подвигу, которого требует наше служение»; размышляет ли о «трех делах», которых «требует от поэта его служение», провозглашает ли тождество служения и долга («Не забывай долга это единственная музыка»), призывает ли художниковсимволистов к исполнению миссии («мы обязаны»). Эстетизированная аскеза Блока подразумевает апелляцию к разнообразным формам религиозного служения: заключению договора, завета («Со мной всю жизнь один Завет: / Завет служенья Непостижной»); вестничеству и пророчеству («Сбылось пророчество мое: / Перед грядущею могилой / Еще однажды тайной силой / Зажглось святилище Твое»); молитве («Молитву тайную твори»); посту («духовная диета»); священству («Вхожу я в темные храмы, свершаю бедный обряд»), в том числе магическому жречеству («Я один шепчу заклятья»); монашеству, иночеству, послушанию («Славой золотеет заревою / Монастырский крест издалека. / Не свернуть ли к вечному покою? / Да и что за жизнь без клобука?»); рыцарству, не столько светскому, сколько воспринятому в своей изначальной, религиозной сути и представленному преимущественно как охрана своих святынь, «стояние на страже» и как участие в «священной брани» за веру, за Нее («Я меч, заостренный с обеих сторон, / Я правлю, Архангел, Ее судьбой»); поклонению, в том числе эротическому («Не призывай. И без призыва приду во храм. / Склонюсь главою молчаливо / К твоим ногам»).
375. «Новый» реализм и разложение формы романа
Литература

Противоположность повествования и описания так же стара, как сама буржуазная литература, ибо творческий метод описания возник из непосредственной реакции писателя на прозаически застывшую действительность, исключающую всякую самодеятельность человека. Весьма характерно, что уже Лессинг энергично протестовал против описательного метода как противоречащего эстетическим законам поэзии вообще и эпической в особенности; Лессинг ссылается при этом на Гомера, показывая на примере щита Ахилла, что у настоящего эпического поэта всякий «готовый предмет» разрешается в ряд человеческих действий. Тщетность борьбы даже лучших писателей против все возрастающей волны буржуазной житейской прозы превосходно иллюстрируется тем фактом, что изображение человеческих действий все больше вытесняется в романе описанием вещей и состояний. Золя только дает резкую теоретическую формулировку стихийно совершающемуся упадку повествовательного искусства в современном романе. Золя находится еще в начале этого развития, и его собственные произведения во многих своих захватывающих эпизодах еще близки к великим традициям Р. Но основная линия его творчества уже открывает собой новое направление. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить сцену скачек в «Нана» и в «Анне Карениной» Толстого. У Толстого живая эпическая сцена, в которой, начиная от седла и до собравшейся публики, все эпично, все состоит из действий людей в значительных для них ситуациях. У Золя блестящее описание происшествия из жизни парижского общества, происшествия, которое вообще никак не связано действенно с судьбой главного героя Р. и при котором остальные фигуры присутствуют лишь в качестве случайных зрителей. У Толстого сцена скачек эпический эпизод в действии Р., у Золя простое описание. Толстому не нужно поэтому «создавать» какое-то «отношение» между предметными элементами этого эпизода и действующими лицами Р., ибо скачки составляют у него существенную часть самого действия. Наоборот, Золя вынужден связать скачки с остальным содержанием своего Р. «символически», посредством случайного совпадения имен выигравшей лошади и героини Р. Этот символ, полученный Золя в наследство от Виктора Гюго, проходит через все его творчество: модный магазин, биржа и т. д. это доведенные до гигантских размеров символы современной жизни, как Собор парижской богоматери или пушка у Виктора Гюго. Ложный объективизм Золя проявляется ярче всего в этом неорганическом сосуществовании двух совершенно разнородных творческих принципов только наблюденной детали и только лирического символа. И этим неорганическим характером запечатлена вся композиция его Р.: т. к. описываемый в них мир не строится из конкретных действий конкретных людей и конкретных ситуаций, а есть как бы простое вместилище, абстрактная среда, в которую люди вводятся лишь задним числом, то исчезает необходимая связь между характером и действием; для требуемого здесь минимума действия достаточно немногих средних черт. Впрочем писательская практика Золя и в данном случае выше, чем его теория, т. е. характеры его героев богаче, чем задумываемые им фабулы, но именно поэтому они и не претворяются в действия, а остаются предметом простых наблюдений и описаний. Число этих описаний можно поэтому увеличить или уменьшить по произволу. Научность метода Золя, лишь слегка прикрывающая своим объективизмом оскудение общественных элементов в рисуемой им картине мира, не может так. обр. привести ни к правильному познавательному отображению противоречий капиталистического общества ни к созданию художественно целостных повествовательных произведений. Лафарг правильно указывает, что Золя при всей точности его отдельных наблюдений проходит без внимания мимо важнейших общественных моментов (алкоголизм рабочих в «Западне», противоположность старого и нового капитализма в «Деньгах»). Впрочем для развития романа не так важны фактические ошибки Золя в понимании общественных явлений (хотя старые реалисты, сами участвовавшие в общественной борьбе своего времени, большей частью правильно угадывали истину в решающих вопросах), сколько то обстоятельство, что эти ошибки способствовали ускорению распада формы Р. Современные наследники великих «бытописателей частной жизни» являются лишь лирическими или публицистическими хроникерами текущих событий.
376. «Ночевала тучка золотая...» (о метафоре)
Литература

В традиционном учении о тропах и фигурах метафора также главный троп, наиболее ярко демонстрирующий выразительные возможности поэтической и ораторской речи. У Аристотеля (в его «Поэтике» и «Риторике») метафора, в соответствии с этимологией (греч. «перенос»), родовое понятие, охватывающее разные виды переносов значения слова: «Метафора есть перенесение необычного имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии»9. Впоследствии термин закрепился лишь за четвертым видом переноса в этом перечне (первые же два вида синекдоха, третий метонимия). Но подробно Аристотель останавливается именно на переносах по аналогии, потому что такие метафоры «наиболее заслуживают внимания»10. Он разъясняет суть переноса, например: «что старость для жизни, то и вечер для дня; поэтому можно назвать вечер старостью дня, а старость вечером жизни или, как Эмпедокл, закатом жизни»11; подчеркивает выразительность метафор, изображающих вещь «наглядно», «в действии», «представляющих неодушевленное одушевленным». Примеры черпаются из Гомера: «Под гору камень бесстыдный назад устремлялся в долину» (описание труда Сизифа в «Одиссее», песнь XI, стих 598); «...бушует // Много клокочущих волн многошумной пучины горбатых, // Белых от пены, бегущих одна за другой непрерывно» («Илиада», песнь XIII, стихи 797 799). Восхищаясь этими «горбатыми» волнами, он замечает: «[Здесь поэт] изображает все движущимся и живущим, а действие есть движение»12.
377. «Нужно беречь в себе человека»
Литература

Что делать? Пусть все идет своим чередом. Ни во что не надо вмешиваться. «Между теплым, уютным кабинетом и этой палатой нет никакой разницы... уверяет Рагин Громова. Покой и довольство человека не вне его, а в нем самом». Жизнь жестоко посмеялась над рагинским безразличием к бедам и злу в конце рассказа он тоже, как и Громов, заключен в палату № 6. Не выдержав заточения и побоев сторожа Никиты, доктор умирает. Два «противника» Громов и Рагин оказываются по одну сторону больничных решеток. И перед смертью у Андрея Ефимыча мелькает «страшная, невыносимая мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди» обитатели больницы. Пускай лишь незадолго до смерти, Рагин понял, как бездушна была его привычка «не замечать» зло, умывать руки, оставаться в стороне. Это похоже на пробуждение после долгого сна, душевной спячки, но человек «проснулся» в докторе Рагине и не смог жить от сознания сотворенной собственной несправедливости.
378. «Нужно, чтобы общество осознало себя и ужаснулось…»
Литература

Рагин живет мыслями древних философов, стремится к разумению жизни и полному презрению к глупой суете мира, эти убеждения были сходны с философией Марка Аврелия, римского императора II века до н.э., проповедавшего стоицизм. Но Громов, услышав это, разражается страстной речью о том, что ... все это философия, самая подходящая для российского лежебоки... Нет, сударь, это не философия, не мышленье, не широта взгляда, а лень, факирство, сонная дурь. Страдание презираете, а небось прищемишь вам палец дверью, так и заорете во все горло! В уста Громова Чехов вложил свое мнение о буржуазии, о ее лицемерности, готовности посочувствовать бедным и угнетенным и тем самым уверовать в свое благородство. Об одном из романов Г.Сенкевича Чехов с убийственной иронией пишет: Цель романа: убаюкать буржуазию в ее золотых стенах. Буть верен жене, молись с ней по молитвенику, наживай деньги, люби спорт и твоё дело в шляпе... Буржуазия очень любит так называемые положительные типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее мысли, что можно и капитал наживать, и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым. Поэтому в рассказах Чехова острые, больные вопросы времени тревожат читателя именно своей неразрешённостью. В конце произведения Чехов обычно показывает, что все осталось на своих местах и тем самым побуждают читателя к действию, к активному протесту. Нужно, чтобы общество осознало себя и ужаснулось1, читаем мы в Палате №6, это, я думаю, и явилось основной целью творчества Чехова.
379. «О дряни» В. Маяковского (восприятие, анализ, оценка)
Литература

Главным «героем» в стихотворении является обыватель с мещанскими интересами, интересами мелкими и ничтожными. Мещанин («иная мразь») мечтает о «тихоокеанских галифищах», а его жена лишь о том, в чём будет «фигурять», то есть в платье, но с советскими символами: «Без серпа и молота не покажешься в свете». Весь их быт полон советской символики. Это и портрет Маркса в красной рамке, и газета «Известия». Даже отношения между ними стали советскими («Товарищ Надя!» обращается муж к жене). На основе только этих фактов, на первый взгляд, можно сделать вывод о том, что «герой» стихотворения глубоко советский человек. Но это не так. На нём лишь оперенье советского человека, а на самом деле он мещанин, и многие мещанские признаки налицо: пианино, самовар. Маяковский своим чутким сердцем почувствовал опасность таких людей, так как они скрылись за опереньем советской символики, а на самом деле это всё те же обыватели с мещанскими интересами. Они опасны ещё и потому, что ловко втираются в государственный аппарат, порождая болезнь обюрокрачивания учреждений. Поэта ужасала и мещанская атмосфера, которую несёт с собой обыватель, озабоченный тем, чтобы «утихомирить бури революционных лон», чтобы «подёрнулась тиной советская мешанина». Обыватель, порождённый революционной эпохой, может только испортить и опошлить революционные представления, а значит и коммунистические. Для усиления этой мысли В. Маяковский в конце стихотворения рисует почти фантастическую картину: Карл Маркс оживает и призывает свернуть шеи «канареицам», то есть мещанам. Мещанину автор подобрал выразительный и точный образ «оголтелой канареицы», которая серьёзно может «побить» коммунизм. Отчасти этим образом Маяковский определяет сатирическое звучание стихотворения. Усиливает это звучание автор многочисленными изобразительно-художественными средствами.
380. «О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!» (тема Родины в поэзии А. А. Блока)
Литература

Ощущением необычайной таинственности проникнуто стихотворение Блока «Русь». Поэт рисует образ бескрайней родины, которая сама не знает своих пределов. Ее населяют и вполне реальные «разноликие народы», и будто пришедшие из древних поверий «ведуны с ворожеями». Великий смысл кроется в символическом образе поэтического вдохновения, которое посещает поэта на кладбище, куда протоптал он «тропу печальную, ночную». Когда читаешь эти строки, представляются могильные плиты могучих сынов России, предшественников автора. Нельзя быть поэтом «без роду, без племени». Духовные силы предков окрыляют лирического героя, наделяют его незапятнанной «первоначальной чистотой», искренностью, бескорыстием.

Blog

Сочинение