С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга
| Вид материала | Книга |
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- Ирпенская буквица, 853kb.
- А. Г. Шишов Медицинское изучение и предупреждение летных происшествий. Авторская редакция, 535.15kb.
- Рабочая программа уроков изобразительного искусства и трудового обучения в 1 классе, 173.25kb.
- И. В. Курчатов Сайт «Военная литература»: Издание: Головин И. Н. И. В. Курчатов. М.:, 1411.84kb.
- Книга уникальное издание. Это фактически «целительский», 3202.4kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
ВЫПИСКА
^ И вот пахнуло выпиской
Из тысячи больниц.
Б. Пастернак
Ещё раз лужицей и потоком
В лазаретное окно
Тёплый денёк глядит ненароком,
Шевеля
тополь и полотно.
Выпиской, улицей и мокрым забором
Здесь ограничен мир.
– Сколько ещё скучного вздора
От лазарета и до тюрьмы!
Сколько раз ещё, кашляя, схватывать
В руки ветер,
Чтобы в астме дышала вата
Твоё последнее столетье.
И Она не узнаёт,
кто, качаясь
еле,
Кто, хватая воздух ртом,
Проходит, смущаясь в драной шинели
За каким-то ещё
теплом.
И рванувшись
мимо
навылет,
Мимо
в стеклянный прибой,
Мимо улицы
падает сила,
Которая двигала тобой.
28 февраля 1925
^ КАК НАДО ПИСАТЬ
Меня сегодня беспокоят
Летуньи веса и отвесные
Лучи и за плечом покой
Сомкнувшихся углами песен.
И если платья в чемодане
Ещё на воздухе не дышат,
Косая лопасть не устанет
Лететь в блокноте стихов выше.
А если вышитой сорочки,
Чуть-чуть замоченной водой,
Касаешься –
он ставит точку,
Строку смыкая запятой.
Здесь стык строк,
Сомкнувшихся на перекрёстке,
И напрямик поток
Штыков и образов извёстки,
Вот с этого б и начинать –
С её горючей, что ручьём
Стекает, капает у окна
И связывает строчкой дом,
Когда кирпич коснётся темени,
В конференции облаков
Участвуем, конечно, все мы,
Дыша как рыбы глубоко.
1 марта 1925
^ СОН В ПИВНОЙ
Мокрый снег, далёкий шум,
И спешат уродцы-тени
Кое-как и наобум
Кануть в белое движенье
Вертящихся фонарей,
Падать на края экрана,
Чтобы – корчась – выгореть
Белым угольком тумана,
Чтобы, только раз блеснув
Спицей, вывеской, курсивом,
Ложкой выловить луну,
Захлебнувшуюся пивом.
Мой уродец проживал
Там, где скрипкой бредит кружка,
Там, где сломанный хорал
Заблудился в завитушках.
Там на хорах кое-как
Запивая солонину,
Мой уродец под плакатом
Тихо слушал хор мышиный.
И когда придёт Наташа,
Чтоб коснуться старых струн,
Дребезжащий мучит кашель
Винтики скрипучих лун.
Разве ты сейчас спокоен?
Разве можно не любить
Те бумажные левкои –
Меченую масть судьбы?
Там на хорах, там колоду
Распахнув и развернув,
Два горбатые урода
Сводят честную игру.
В бородавках, в жабьей крови
Поскользнулась Дама Пик,
Поводя высокой бровью,
Оправляя воротник.
И от горечи и грусти
Этих юбок и бровей
Всё мышиное захолустье
Задохнулось у дверей –
Потому, что под руками,
Оживая и дыша,
Пролетает фонарями
Настоящая душа.
И коснувшись низкой шляпы,
Мягкой чёлки над виском,
Сердце тоже оцарапает
Не смычком, так сургучом.
Рюмку разве пожалеешь
Для того, чтобы на миг,
Не дрожа и не жалея,
Смять высокий воротник.
Между тем, уродец старый
По соседству, для друзей,
Вынул пыльную гитару,
Спутницу своих ночей:
– Поиграй мне, длинноносый,
Что-нибудь и как-нибудь
«Про цыганку», «про покосы»,
«Про её младую грудь».
И цыганочка не рада,
Шепчет, карты разложив:
Неужели здесь не надо
Громко петь и громко жить?
Неужели жабьей кровью
Кружки белые полны?
И нельзя никак любовью
Заниматься без жены?
Неужели твой уродец
В старомодном сюртучке
Хилых правнуков народит
И засядет в кабачке?
Неужели дама эта,
Штукатуря спелый нос,
Может быть совсем раздета
Знатоками папирос?
Выйдет рыжий капельмейстер,
Чтоб, почтительно икнув,
Предложить чужой невесте
Прокатиться на Луну.
В полосатых панталонах,
С хором скрипок и свечей
Пробежал новорождённый
За редакцией своей,
И от этого мешаясь
И толкая чёрный крап,
Вся колода улетает,
И –
окончилась игра!
Только мокрый снег на свете,
Нудный сон и тихий скрип,
И в пивной сидит столетье,
Напиваясь на пари.
4 марта 1925
_____________
* В «быковском» сборнике (Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, Санкт-Петербург, «АМФОРА/ГЕЛИКОН ПЛЮС», с. 252) часть поэмы «Сон в пивной» механически вставлена в «Кинопоэму».
^ ИГРА НА СКРИПКЕ
Перетянув сухую жилу
Шнурочком тихим кое-как,
Дождём, чудачеством и жимолостью
Сегодня дышит музыкант.
Что страсть? – одно названье скрипки,
В руках крыло и холодок,
Кусочек дерева по ошибке
Ты сердцем называл, дружок.
Кусочек ритма звался смертью,
Когда по жимолости, дрожа,
Сбегали капельки вдоль жердочки,
Пугаясь песенного мятежа.
12 марта 1925
^ ЦАРИЦА МАРСА
Как ветрено сегодня на дворе,
Не хватит воздуха и вздора,
Там чародей в зелёном фонаре
Качается, раздвинув шторы.
Как эта улица пуста, какой
На донышке стеклянный студит сон,
Налить до края – чтобы глубоко
Спускался и вызванивал вагон.
Ты здесь ещё?
Твоих горячих рук,
Кусающихся рук не избежать.
Царица Марса, хочешь рубль?
Или удар вина? или глоток ножа?
Всё перепутывается, всё дрожит,
Живую душу спрятав в ридикюль,
Уйди за пустыри, за этажи –
К тому ли стихотворцу-чудаку.
12 марта 1925
^ ИГРА В ПРЯТКИ
Назад трамвай,
ещё раз
Тень пробежала за дом,
И вот уже бегут другие порознь
Китайской тенью и фонарём.
По косточкам сухим перебегает огонёк,
Чем оживить и как исправить?
Ты назовёшь его дождём, дружок,
С теплом и ветром сравнивая.
Дай руку я сожму – я не могу сжимать
Так, чтобы косточки хрустели,
Так, чтобы ты сошла с ума,
Чтоб ты жила на самом деле.
Ведь этой улицы картон
Коробится дождём вечерним,
Вчерашним, как твоё пальто,
Сухое, тёплое и страшное.
На свете только звук,
Его зовут: «страсть» –
Кусающихся рук,
Боящихся упасть,
Корзины черноты,
Цыганок и свечей,
Мы назовём на «ты»
Весёлых рифмачей,
Так подари рублём,
Чтоб я пропил рубль,
Зови меня дураком –
Я был
так
груб,
По нервам разыграй –
Теперь не жаль то,
Что скучная игра,
Что тёплое пальто.
13 марта 1925
^ НАША ПОЭТИКА
Ныне гроздь ветров,
Угол, ласточки, химеры,
Кособокий, острый дождь
Заприходуют землемеры.
За проходом тополей
Топчут сырость короли.
– Почему ты не жалел?
– Почему ты инвалид?
И в отместку рот сирени
На извёстку наводил
Пятна кружев и кружений
Золотых кружков воды.
И от дыма каждый вечер
Пасечник морей и пчёл
Утопал в заре по плечи,
Тень садилась на плечо.
Ласточкой в прорез сирени,
Сотрясая солнце капель,
Тысячную долю времени
И певучих букв читателю.
Я возьму большую песнь
И прилаженную спрячу:
Подавай, шалунья, весть,
Листьям сонную горячку,
Лопасть хрупкого листа –
Это первая страничка,
Потому что перестал
Дождик и потухла спичка.
Хлопнул ветер мокрой кистью,
Сотрясая гром сирени.
Это ль глотку не прочистит
Беззаконное движенье.
16 марта 1925
ЮНОСТЬ
ПРЕЛЮДИЯ
У обойщика трухой,
В Минске утром и в предместьями,
Деревянной мостовой
И концом весёлой песни,
Мир торгует на лотке,
Музыка поёт в палатке,
Полотна пустой оркестр
И скамейки в беспорядке.
Я, по рельсам, докатил
Всю вишнёвую чепуху
Зацветающих в пути,
Осыпающихся в труху,
Букиниста переплётом,
Запахом морей и букв,
В ванночке зелёным светом,
– Било солнце в вывеску.
Вот отвесок волн вчерашних,
Намагниченных дугой,
Радио бросает башню,
Чтобы танцевать со мной:
Потанцуй
с ней
раз-два,
Потанцуй
стык
стрекоз! –
Вырастит
в трубе
трава
И на пьедесталах –
розы.
Что же для того, чтоб отдохнуть,
Для того, чтобы едва дышать,
Нужно колотиться в твою грудь,
Необыкновенная душа.
БИОГРАФИЯ
Здесь жил прелюдий воздух стройный
И травы в трубы проползли,
Сердцебиение покойника
Сплеталось в нотные узлы.
От каждой ноты бородатой –
Зелёный пух, весенний дух,
И мелом чистили солдаты
Трубу и переливы дуг.
Возьми большую горсть напева,
Бросай сухие ноты в сад, –
Там звездопад, и ветер слева,
И справа лиственный парад.
Ты – молчаливый и заносчивый,
Великий композитор, ты ли
Привёз из Минска мешок тощий
И в кошельке немного пыли?
Потратив пыль на щёкот грома,
Оставив горсточку про запас,
Ночуешь часто на соломе
И голодаешь в добрый час.
Где твой обойщик в колпаке,
Твой немец в домике полосатом,
Скрипач – твой верный друг по музыке,
Любитель хоров и закатов?
Где дочь его?
– Она играла
На нервах сердца телеграммой,
Где утро вишен отправилось
За чепухой и чемоданов,
Где в ванночке тёмнозелёной
Развод воды до потолка, –
Всё кануло в окно вагона,
И липами издалека
И полем Польши прошумело,
И полосатым тюфяком.
Теперь и это надоело, –
Так это дело далеко.
Судейский, барабан и карты,
Весёлый идиот
Четырнадцатый год,
Солдат черёмухи за партами, –
Молебны,
сборы
и поход,
Всё чёрной нотой повернулось,
Крючком на памяти вещей –
Отбор орехового стула,
Ты молод – значит веселей,
Тебе война – игрушка дома,
А выйдешь в сад – война пчёл,
Воюет с лестницей солома,
Чердак поссорился с плечом,
И рифма спорит с рифмачом.
Гимназии польской не в обиду
Местечко беженцем считать,
Колода влюблена в Эвклида,
И гимназистка у моста.
Вот композитор-восьмиклассник,
Вот ритм колёс и метр ветров,
И мокрых ставен целый час
Верлибр подслушивает портной.
Вот незатейливое вступленье,
Вот биография героя, –
Её прочтут пустые сени
И, может быть, почтут игрой.
^ ОДИН ДЕНЬ В ЮНОСТИ
Что мерой служит для вещей? –
Возьмёшь сухое и пустое.
Что света для черешни тяжелей?
Что вишенью над теснотой?
Так дерево берёшь как сердце
И сердце деревом зовёшь.
Уже приучен глядеть в тучи
Как в знаки букв, как в дрожь колен.
Всё это для тебя лишь знак,
Что кофточка живёт, что плечи
С тобою рядом, что Она:
– Дыхание, судьба и вечер.
Ты прав, великий музыкант:
Всё для того, чтобы стирать,
Чтоб гладить кофточку, чтоб рука
Кидалась в воду как пират. –
Что вещь? Что жизнь? – ты размышлял,
Когда косил траву грозы,
Когда от двух высоких шляп
Сухую назовёшь сверчком,
Ещё не смея целовать
Загар солёный над плечом
И на губах слова травы.
Вот что зовётся вечной вещью –
Дождём в крупинки, в стёклышки,
В непрожитый, ушедший вечер,
В ночь воробьёв, в разбой тоски.
ОТСТУПЛЕНИЕ
Остановись, читатель мысли,
И назови сумбуром ноты,
Сумбуром звуки, вздором числа
И автора – идиотом.
Вот накрахмален и надушен,
Спешит дантист к себе на дачу,
Ему медведь ступил на уши, –
Такой читатель много ль значит?
УТРО*
А впрочем, дождь прошёл к утру
И гроздь сирени грязью стала,
И звуки ласточка ворует,
Которые крылом нарисовала:
Зигзаг воздушный – бровь и шея,
Ещё зигзаг – она сама,
Забор летящих тополей
Проснулся и –
сошёл с ума.
Здесь столько света про запас! –
Бери мешком, греби лопатой,
Ещё бери, возьми для нас –
Счастливый, глупый и лохматый.
Чему ты рад? Что всё живёт?
Что можно зареветь как слон?
Что целовать горячий рот
Уже – обычай и закон?
Что можно бегать босиком?
Что всё-таки – Бетховен ты?
Что вот рояль,
вот свет,
вот дом,
Вот падающие комнаты? –
Да, в двадцать два доступен мир,
Тебе диктаторство сирени
Придёт –
здоровайся,
семени,
Ломай ответы, стены, тени,
Ломай, ломайся… Всё идёт
Довольно быстро, очень весело:
Зелёной ванночки с водой,
Высокого пустого кресла
В далёкой детской нет давно. –
Спеши собрать в бумагу бусинки
Сегодняшних, вчерашних дней… –
А горько станет, как от брусники,
Живи, дыши и не жалей.
19 марта 1925
_____________
*Ласточка – пришедший из мифологии в русскую поэзию образ, символизирующий связь миров живого, земного, и потустороннего, царства смерти. Образ ласточки именно как такой символ проходит через всё творчество Игоря Юркова.
^ МЕЖДУ ДОЖДЯМИ
Навстречу туче – сумерки.
Навстречу ветру – тополь,
Но в этой бедной музыке
Ты от дождя – на локоть.
Простись –
столбами скошена,
До сенокоса, зелень,
А посмотри: черешнями
Прорвётся еле-еле.
Ударило – и протекло
По взвеянной дорожке,
Воронкой – листья и тепло,
И дождика немножко.
Захолодало,
камешки
В ручьи, и свечи в стёкла… –
Прожить ещё до музыки,
Прожить чуток –
и только!
23 марта 1925
^ ЛУННАЯ И ДОЖДЛИВАЯ НОЧЬ
От мокрой ветки до сентября,
От прысканья до сырости
Весёлые благодарят
Лопух и свиту жимолости.
Мне холодно в твоём краю,
Но благодарен лету,
Окошка ночью не открою
Ни комарам, ни свету.
Пугаясь лунной, щекоча
Соломкой сумрак вдовий,
Я слышу – двигается, плачет
В короткой юбке совесть.
Отдай мне этот час движенья,
Твой шорох там, за дверью,
Там в склоченном и мокром сене,
Там ты жила в истерике.
Что делать?
– Отблагодарить
За те крутые плечи,
За молнию – но полыхает спирт,
За твой диванчик – но оплыли свечи.
23 марта 1925
ЖИЗНЬ-ЛЮБОВНИЦА
Остановите, вагоновожатый,
^ Остановите сейчас вагон!
Гумилёв
Ради Бога,
вагоновожатый,
мимо!
Не останавливайте вагон.
ВВОД
Едва ль причиной называть
Мы сможем
шум
шин,
Кусочек зеркальца, кровать
И комнаты
один
аршин.
Здесь – разговор решёток стройных
И белой ночи тополей.
Она дышала так спокойно,
Так жадно на твоей земле.
И в час, когда покрыли пятна
Лицо батистовое и грудь,
Ты б мог тогда запомнить внятно
И всё невнятное вернуть
Скелетом комнат незнакомых:
Мерцая воздухом пустым,
Закат обрушивал солому
За голубым твоим плечом.
Так
пусть –
грош
жизнь,
Ты
грош
ожидал бы,
Музыкой не дорожил,
Ничего бы не писал.
^ МАЛЕНЬКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Здесь ты жила,
или как поётся:
«Машенька, здесь ты жила и пела».
Граммофон поёт,
и в моём колодце –
Тополя, дома и шелест.
Кажется, возьмёшь сейчас за горло
Всё, что движется и шелестит,
Всё, что здесь
от нежности распёрло,
Всё, что
называют «жисть».
Но податливая,
точно платье,
Выскользнула
и не поймать,
Думаешь, её не хватит.
Вдруг звонок –
она
сама,
Или мимо на трамвае,
что ли.
– Задыхаюсь.
Всё равно не добежать.
Или вот
садится за мой столик
За один глоток с ножа.
– Здравствуйте,
отчего вы похудели?
– Как не стыдно.
– Может быть, роман?
– Влюблены?
А ведь, на самом деле,
Кажется, влюблён,
как павиан.
^ БОЛЬШОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Вот срывающихся, неловких
Мокрых веток парад.
Наш трамвай летит без остановки
Чёрт его знает куда.
Вот слободка:
обои, мыло,
Кустики и граммофон.
Ради Бога,
вагоновожатый,
мимо,
Не останавливайте вагон!
Дальше некуда,
придётся слазить.
Красота!
Воздушок как в раю.
Я ещё не видел ни разу
Новую комнатку твою.
Вот в передней
самовар меня встречает:
– Здравствуйте,
не ожидал.
– Не угодно ли
напиться чаю:
– Видите –
кипит вода.
Прохожу.
Навстречу канарейка,
Ноты под крылом,
в глазах грусть…
Ну, однако,
странная семейка –
Этакое захолустье.
А в столовой
на пятак заката,
На гривенник сирени
из дворянского гнезда,
И сама стоит виновато,
Этой жёлтой красотой
горда.
Как я выскочил – уже не упомню.
Завечерело на дворе.
Дальше бы
от этих страшных комнат
При больших свечах
и заре.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Никаких дорог не разбирая,
Мчится обратно трамвай.
Как я в нём очутился –
не знаю.
Всё летит,
кружится голова,
Хлещут ветки,
путаются звёзды,
Холодом дует в лицо, –
Млечный Путь
или черёмухи гроздья?
Или голова
налита свинцом? –
И от этой неразберихи
шумной,
Мимо нашей
весёлой судьбы
Проходит она,
ни о чём не думая, –
Пальцы сжать,
укусить и забыть.