На 2007 год эта конференция была запланирована не случайно. Вапреле исполнилось 10 лет со дня основания Польского культурно-просветительского центра Республики Башкортостан, который стал заметным явлением в культурной и общественной жизни Башкортостана.
| Вид материала | Документы |
- Посвященная Дню Конституции Республики Башкортостан и 90-летию со дня проведения, 352.78kb.
- Башкортостан Государственному Собранию Курултаю Республики Башкортостан «Дальнейшая, 520.5kb.
- В. П. Глушко родился и учился в Одессе, здесь он увлекся астрономией и космонавтикой,, 56.24kb.
- Краткий отчет о научной деятельности Учреждения Российской академии наук Уфимского, 1451.6kb.
- Фольклора народов республики башкортостан, 319.34kb.
- -, 508.02kb.
- Указом Президента Республики Башкортостан от 06. 02. 2008 г. № Уп-18 о внесении изменений, 155.07kb.
- Программа съезда предпринимателей республики башкортостан организаторы: Правительство, 18.87kb.
- Об утверждении Программы развития субъектов малого и среднего предпринимательства, 382.28kb.
- Стерлитамак Республики Башкортостан №1/19з от 13. 01. 2007 года инвестиционная программа, 1352.46kb.
^ Шопен в творческой деятельности Балакирева
Е.К.Карпова,
(к. искусств., доц. УГАИ
им. З. Исмагилова, г. Уфа, РБ, Россия)
Е.С.Климова
(студентка УГАИ им. З. Исмагилова, г. Уфа,
Республика Башкортостан, Россия)
Отношение русских музыкантов к Шопену «есть история глубокой и с ходом десятилетий крепнущей идейно-творческой солидарности», – писал в своей книге о Шопене Ю. А. Кремлев [3, с. 652]. Этот процесс был многосторонним, и его итогом явилась прочная, нерушимая привязанность русских музыкантов к Шопену как гениальному композитору, отразившему национальные традиции польского народа, патриоту, брату-славянину. Впервые в России музыка Шопена прозвучала в концертах (1828-1831) известной польской пианистки и композитора М. Шимановской, именно она открыла Шопена русской публике. К 1836 году относятся первые сведения об издании сочинений польского музыканта. Распространению их способствовали русские ученицы самого Шопена – М. Калергис-Муханова, Э. Греч, В. Кологривова, Е. Чернышева, Е. Шереметева, Е. Обрескова.
Шопен занимает особое место во взаимосвязях двух культур – русской и польской. Композиторы нескольких поколений стремились познать его. Высочайшую оценку музыке Шопена дали выдающийся музыкальный критик и композитор А. Серов, идейный вождь кучкизма В. Стасов. «…Со времени смерти Бетховена и до Шопена никто не находил, как он, дорогу к самым таинственным сторонам нашей души и никто не умел столько же, как он, уловлять и выражать те тайные движения нашего духа, которые, по-видимому, суть исключительное достояние сынов нашего века», – писал Стасов [7, с. 658]. Любовь к творчеству Шопена отличает и крупнейшего музыкального критика, выдвинутого Могучей кучкой, Ц. Кюи, и композитора, посвятившего Шопену свою оперу («Пан воевода») – Н. Римского-Корсакова.
Особый вопрос – Шопен в творческой деятельности главы Новой русской школы Милия Алексеевича Балакирева (1936-1910). С именем польского мастера связаны различные ее сферы. К сожалению, рассредоточены во многих публикациях факты, – а их немало, – показывающие Балакирева как исполнителя Шопена, композитора, на чье творчество оказал немалое влияние «польский Моцарт», а также общественного деятеля, стремящегося увековечить имя своего кумира.
Балакирев стал одним из лучших исполнителей сочинений польского гения фортепиано, играя их на протяжении всей своей жизни. Сам Балакирев говорил так: «Не знаю, почему я отдаю предпочтение творчеству Шопена, но он меня всегда глубоко трогает. Его музыка родственна моей душе» [4, с. 4]. Уникальным материалом остается статья Б. В. Асафьева «Шопен в воспроизведении русских композиторов», где автор немало внимания уделяет Балакиреву, игру которого ему довелось услышать.
Балакирев, как считает Асафьев, по-своему понимал Шопена: «В пианизме Балакирева слышалось что-то старомодное <...> но, конечно, насыщенное властной мыслью. Нервности – ни-ни! <...> Педали мало – и шопеновский бисер мелькал как рассыпавшаяся по поверхности ртуть. <...> Перед игрой он ”швырнул” хозяйке дома, по-видимому, бывшей его ученице: ”Шопен вам не дамский угодник”, а спорившему с ним о классической русской поэзии студенту (Балакирев восхищался поэзией Хомякова, философической содержательностью его стихов и даже их чеканностью за счет нещадно унижаемого им Лермонтова): ”музыка не офицерская прихоть – вот в Шопене еще дышит настоящий Байрон ”Манфреда” и ”Каина”»! [1, с. 2].
По словам Асафьева, Балакирев «снимает» с Шопена все, что содержало хотя бы намек на любовную романтику: «Балакирев владел своей продуманной философией музыки Шопена, и в строгости и суровости, в аскетичности фразировки чуялось стремление услышать в этой музыке мир величавых идей и дум, и образы тех людей, что умели отстаивать свою правду».
Влияние Шопена отразилось и на творчестве русского композитора. В 1856 году Балакирев успешно дебютирует как композитор в Петербурге с первой частью Концерта для фортепиано фа-диез минор. Балакирев выступил высокоталантливым продолжателем Шопена, причем его замечательная способность усваивать и претворять проявилась блистательно. Пользуясь творческим опытом Шопена, Балакирев с его помощью обобщал средствами концертного жанра те интонации русской мечтательно-романтической музыки и, прежде всего, русского романса, которые, вместе с интонациями раннего Шопена, находились в общем русле славянских романтических течений.
В творчестве Балакирева видно явное намерение продолжить культуру жанров, установленных Шопеном, – фортепианных скерцо, мазурок. Как и Шопен, он пишет также ноктюрны, вальсы, сонаты. Сам он, к примеру, свои мазурки называет «мастерские стилизации впечатлений» от музыки Шопена, а также «свободно–самостоятельные фантазии по поводу этих впечатлений» [5, с. 241].
Глубокая любовь Балакирева к Шопену нашла свое выражение в ряде сделанных им переложений произведений великого композитора. Оригинально переложение знаменитого Этюда до-диез минор для струнного квартета. Мазурку ор.7 №7 он инструментовал уже для струнного оркестра. Балакирев делает попытку создать новое произведение на основе двух шопеновских контрастирующих Прелюдий (№ 14 и № 11), переработав и объединив их в одну пьесу под названием «Экспромт на темы двух прелюдий Ф. Шопена». Работая в Певческой капелле, он сделал переложение музыки Шопена для хора, объединив две мазурки из разных опусов со словами А. Хомякова «Бывало, в поздний…».
К 100-летию со дня рождения Шопена Балакирев стал готовиться задолго и решил отметить его концертом в созданной им Бесплатной музыкальной школе. Он составил оркестровую сюиту из инструментовок некоторых фортепианных сочинений Шопена, а своему любимому ученику С. Ляпунову предложил написать симфоническую поэму «Желязова Воля». Для нее он представил свои материалы (речь шла об осуществлении в чужом творчестве замысла, выполнение которого было уже не под силу композитору, которому перевалило за семьдесят). Чтобы воспроизвести народный элемент, Балакирев воспользовался двумя польскими народными песнями, заимствованными из сборника Оскара Кольберга, а также некоторыми способами гармонизации самого Шопена. Как эпизод в композицию включался основной мотив «Колыбельной» Шопена.
С именем Шопена связаны и некоторые стороны общественной деятельности Балакирева. Ныне почти забыт тот факт, что инициатором первого памятника на его родине, в Желязовой Воле, стал именно русский композитор. В течение многих лет Балакирев мечтал совершить поездку в Польшу и, конечно, посетить место рождения Шопена. Это произошло только 28 сентября 1891 года. После приезда в Варшаву он сразу же посетил костел Св. Креста, где покоится сердце Шопена. В прессе высказывал мысль о том, что полуразрушенную усадьбу на родине Шопена давно пора превратить в мемориальный музей. Позже варшавские музыканты, уже приглашая Балакирева на открытие памятника, писали: «Поездка (пилигримство) ясновельможного пана в 1891 году в Желязову Волю, колыбель великого нашего maestro Фридерика Шопена, вызвавшая в свое время обширные комментарии в печати, напомнила комитету варшавского Музыкального общества давно лежащую на нем обязанность заняться вопросом о памятнике Шопену в его родном гнезде» [5, с. 429].
Большое недоумение вызвало у Балакирева положение варшавского Музыкального института (консерватории), во главе которого стоял Наблюдательный совет, состоявший из чиновников и возглавляемый мало смыслящим в музыке родственником одного министра. Прибыв в Петербург, Балакирев начал хлопотать в официальных кругах при посредстве Т.Филиппова и С.Танеева о предоставлении места директора Варшавской консерватории специалисту-музыканту. Одновременно он ходатайствовал о правительственном разрешении организовать сбор средств в фонд сооружения памятника Шопену, необходимые деньги, предполагая собрать при помощи открытых концертов и сбора пожертвований в Варшаве, Петербурге, Москве и некоторых городах Западной Европы.
Открытие памятника состоялось 2/14 октября, концерт в пользу стипендии им. Ф. Шопена, утверждаемой Варшавской консерваторией, – 5/17 октября 1894 года. Сольный концерт Балакирева, исполнившего 5 октября произведения Шопена, потряс всех. Ряд блестящих отзывов появился и в русских, и в польских газетах. Балакиреву был подарен великолепный серебряный венок в пышной лавровой лире с надписью на польском языке: « М. А. Балакиреву в память открытия памятника Шопену в Желязовой Воле. От Варшавского музыкального общества». Это оказался последний в жизни Балакирева публичный концерт, и он полностью состоял из произведений польского композитора.
История показывает, что сила воздействия творческой фигуры польского мастера на русскую культуру была исключительной. Многие эстетические принципы, свойственные Шопену, были близки и русским композиторам. В первую очередь их сближало обращение к народным истокам, русские музыканты особенно высоко ценили эту сторону шопеновской музыки и, конечно, многому учились у него. Они посвящали Шопену свои произведения, развивали жанры, в которых он работал, впитывали стилистические черты. Заслуга Балакирева состоит в том, что он в какой-то степени заново открывал Шопена слушателям, показывая мощь композитора-новатора. И в своей исполнительской, и в общественной деятельности Балакирев стремился увековечить память о выдающемся сыне польского народа.
Литература
1. Асафьев Б. Шопен в воспроизведении русских композиторов // Асафьев Б. Избранные труды. – М., 1955. – Т. 4.
2. Балакирев М. А. Личность. Традиции. Современники / ред.-сост. Т. Зайцева. – СПб., 2004. – Вып. 2.
3. Кремлев Ю. Фридерик Шопен: очерк жизни и творчества. – М., 1960.
4. Ляпунова А. С. Письма М. А. Балакирева о Шопене // Советская музыка. – 1949 . – №5 .
5. М. А. Балакирев. Исследования и статьи / ред-кол. Ю. Кремлев, А. Ляпунова. – Л., 1961.
6. М. А. Балакирев: Летопись жизни и творчества / сост. А.С. Ляпунова и Э. Э. Язовицкая. – 2-е изд. – СПБ., 2004. – Вып. 2.
7. Стасов В. В. Статьи о музыке: в 5 вып. – М., 1974. – Вып. 2.
© Карпова Е.К., Е.С. Климова, 2007
История сибирского раскулачивания польского сыровара
П.А.Краевский
(магистр эконом. н.,
ПКПО “RODZINA”, г. Омск, Россия)
В январе 2008 года исполняется 80 лет со дня посещения Сибири главой советского государства И.В.Сталиным. Этот «высокий сибирский визит» активизировал работу местных партийных и советских органов по раскулачиванию крепких крестьянских хозяйств. Не обошло это печальное событие и нашу семью - в январе 2007 г. исполнилось 80 печальных лет со дня признания КУЛАКОМ моих родных дедушки и бабушки.
Мой дед Краевский Петр-Павел Иван, потомок старинного польского дворянского рода, в печальном «августе 1914-го» на территории Восточной Пруссии (под чьим протекторатом в то время находились северные территории Польши) был взят в плен русскими войсками в качестве, как обоснованно предполагаю, залогового гражданского лица, и очутился в Сибири. Через три года вынужденного плена он женился на омичке из семьи ссыльных, сосланных в Сибирь за участие в польском восстании 19 века.
Вскоре в семье появилась первая дочь. Сначала семья жила в Омске в собственном 2-х этажном доме (из 18 комнат) и имела свой маслосырзавод в Тарском уезде. Но после конфискации в 1920 г. этого дома советской властью мои родные переехали в д. Щипачи Драгунской волости Тюкалинского округа (в 20 км. от Тюкалинска).
По профессии дед был технологом маслосыроделия. Дело в том, что традиционно на его родине, в польской Восточной Пруссии, было развито маслосыроделие. Учителями были голландские переселенцы-мастера из Тильзита. Видимо, дед этому искусству научился у них. Вот и в Щипачах дед организовал собственный сырзавод (уже второй по счету). Вырабатывали Голландский и Тильзитский сыры очень высокого качества.
Но как в деревне прожить без своей скотины, без посевов и покосов? Тем более что в семье появились еще ребятишки (всего было три дочери и сын - мой отец). Всех нужно было кормить-поить, одевать-обувать. Да и жизненной энергии и деловой хватки у моего деда, как понимаю, было очень много. Ну, а поскольку он не пил, не курил, был верным семьянином - то и хозяйство его потихоньку приумножалось. Так у моих родичей появились и лошадки с коровками, и овечки с хрюшками. Земли стали обрабатывать по несколько десятков гектаров. Да и оба сырных завода, хоть и использовали сезонное сырье, тем не менее, давали семье стабильный доход.
Однако в 1926 году свой второй сырной завод семья вынуждена была продать - видимо, почуял дед запах надвигающихся репрессий. Как вспоминает старшая дочь деда - Альвина Петровна, «когда моя мама возвращалась с деньгами из банка, полученными за проданный сырозавод, на нее напали грабители. Спас ее только любимый конь в «яблоках». Он, настеганный, ее и вынес».
Первый же сырзавод - в Тарском уезде, где дед был на поселении в 1916-1917 г.г. и где жили родственники Марии Родионовны, оставался у семьи в собственности до 1930 года.
^ Краевские Петр Иванович и Мария Родионовна (ориент. 1925 г.)
Как известно из истории, в России кулачество стало складываться как класс после крестьянской реформы 1861 года. В своей массе кулаки, как правило, мало отличались по уровню культуры и быта от крестьян, также участвовали в земледельческом труде. К началу 20-х годов XX столетия в стране кулацкими были до 20% крестьянских дворов. Они производили до половины всего товарного хлеба. Однако с приходом советской власти кулак стал «мешать» этой новой власти. Поэтому кулака на начальном этапе решили уничтожить «внутри деревни», используя комитеты бедноты и продотряды (состоявшие из этой же бедноты и откомандированных из городов рабочих).
В декабре 1927 г. состоялся XV съезд ВКП(б), который в истории известен как провозгласивший курс на коллективизацию страны. Советская власть с этого года усилила ограничения для кулаков, увеличила для них налоговое обложение. Естественно, что и политика в деревне после этого «исторического» съезда пошла другим путем. Согласно постановлениям и инструкциям ЦК ВКП(б), ЦИК и СНК СССР, с 1930 года в районах сплошной коллективизации был отменен закон об аренде земли и применении наемного труда, разрешалась (и весьма приветствовалась!) конфискация имущества кулаков и их выселение. Конфискованное имущество обычно передавалось в неделимые фонды колхозов. «Раскулачивание» осуществлялось как общественно значимая и широко разрекламированная компания с участием представителей государственной власти, сельсоветов, местной голытьбы-бедноты (которая обоснованно надеялась под «шумок» разжиться имуществом своих же раскулачиваемых соседей).
Омская губерния в 1920 г. состояла из уездов: Акмолинский, Атбасарский, Калачинский, Кокчетавский, Омский, Петропавловский, Татарский, Тюкалинский, Тарский (т.е. включала в себя нынешнюю Омскую область, а также частично Новосибирскую область и Северный Казахстан). К слову сказать, в 1920 г. в Омской губернии было 463 волостных исполкома и 3244 сельсовета – огромное «поле борьбы» с кулачеством! А после визита в январе 1928 года главы государства И.В.Сталина в Сибирь обстановка вокруг кулачества еще больше накалилась. На состоявшемся 26 января 1928 г. совещании в Омском окружкоме партии И.Сталин сказал, что «хлеб государству необходим». Поэтому следует вести решительную борьбу против кулаков, привлекать их к уголовной ответственности. С благословения этого «вождя всех народов» началась атака на «кулака», а точнее – на крепкого хозяина-крестьянина. То есть на таких, каким и был МОЙ ДЕД! Теперь уже и часть середняков, для плана, начали записывать в кулаки.
Начались обыски, конфискации имущества, угрозы, аресты, показательные процессы, расстрелы, тюрьмы и ссылки. На 1 апреля 1930 г. в Омском округе насчитывалось 11234 крестьянских двора, «подведенные под кулацкие». Из них «раскулачить» успели 8430 (2676 семейств сослали в васюганские болота) – т.е. порядка 75%. Так в Омской области появилось печальное место – Кулай. Там, на территории сегодняшнего Тарского района (где в настоящее время ведется разработка Крапивинского нефтегазового месторождения), в труднодоступных болотистых безлюдных местах были поселки для высланного спецконтингента – семей кулаков и лишенцев. Из сосланных выжило всего несколько процентов – остальные умерли, не выдержав нечеловеческих испытаний голодом, холодом и непосильным трудом. Достаточно сказать, что только за 1930-32 г.г. в отдаленные (как скромно указывается в исторических документах тех времен) районы страны было выслано свыше 240000 семей – т.е. ¼ численности т.н. кулацких хозяйств. Принимая во внимание традиционный многочисленный состав семьи, было выслано примерно не менее 2 млн. человек. Местами ссылок были, к примеру, печально знаменитые Соловки, безводные степи Казахстана, болота Сибири. Но часть кулаков смогла «самораскулачиться» - своевременно ликвидировала свое хозяйство и переселилась в города и другие районы страны, избежав ссылки и гибели.
Вот и попали мой дед и его жена в эти страшные «сталинские кулацкие жернова».
При работе по исследованию этого печального для нашей семьи события в Государственном архиве Омской области удалось изучить дело¹ о раскулачивании родных. Дело начато 03.01.1929 года, окончено 30.03.1931 года. Содержит 24 документа по вопросу признания Краевского Петра Ивановича кулаком, с лишением его и его жены избирательного права.
В поиске материалов неоценимую помощь оказали мне работники этого архива - начальник отдела Л.И. Огородникова и главный специалист Е.Н. Гусева. Трудно представить, с каким трепетом и волнением в читальном зале архива я держал в своих руках подлинные документы далекой эпохи, смотрел на строчки, написанные моим дедом и его недругами!
Из материалов архивного дела видно, что в январе 1927 г. Долгановский сельсовет лишил Петра Ивановича и его жену Марию Родионовну избирательных прав. Мотивировка этого решения: «как эксплуататора и частного предпринимателя, бывшего держателя сыроваренного завода, использовавшего наемный труд». Также известно, что Краевские в 1928 г. имели 27 десятин и загонов (или 39,4 гектаров) посевов (пшеницы, ржи, овса, ячменя, и др.), а также более 50 голов скота. Примерно такое же количество посевов и скота у них было каждый год. Таким образом, семьей в те далекие годы засевалось не менее 30-38 гектаров зерном и картофелем, в наличии было ежегодно не менее 40-50 единиц скота. И все это делала одна семья с привлечением со стороны всего лишь 2-3 наемных рабочих! На таких крепких хозяевах, как мой дед, и держалась сибирская деревня!
Следующие архивные справки показывают, что в октябре 1928 года местными (тюкалинскими) райфинорганами было определено, что семья деда должна была иметь за 1928 год по максимуму 1380 рублей общего дохода от посевов и скотоводства. Соответственно, семья должна была уплатить налог в сумме 245 рублей. Но дело в том, что этого максимума как раз и не случилось! Следует отметить, что в 1928 и 1929 годах хозяйство деда было обложено максимальным сельхозналогом. При этом, к примеру, за 1928 г. расчетно был исчислен урожай хлеба в 60 и более пудов с десятины посева, хотя реально в эти годы собиралось не более 25-40 пудов. Последующие корректировки налога не делались. Случившиеся неурожаи, заморозки, засухи и другие погодные и иные условия во внимание абсолютно не принимались!
В том же месяце мой дед вновь обращается в Долгановский сельсовет с повторным заявлением о восстановлении его и жены в избирательных правах. Свое заявление дед аргументирует ссылками на Постановления Центральной Избирательной Комиссии, а также тем, что имеющийся ранее патент частного предпринимателя он сдал обратно и кроме доходов от собственного сельского хозяйства других побочных доходов не имеет. Дед пишет, что в семье «трудоспособен только он один». Естественно, что в данной ситуации он просто был вынужден нанимать рабочих себе в помощь. Согласитесь, что с таким большим хозяйством даже сегодня не каждая современная семья справится! Решение сельсовета было прежнее – «отказать» с мотивировкой: «как держатель сыроваренного завода, держатель 12-15 человек до 1926 года, с 1926 г. по 1928 г. вел крестьянское хозяйство и держал 2-3 батраков».
30 декабря 1928 г., видимо, в качестве Новогоднего подарка, на деда и его семью была составлена «Карточка лишенного избирательных прав». Из текста карточки видно, что кроме деда избирательных прав была лишена и его жена. Семья по Карточке состояла из 7 человек. Это были глава семьи, его жена Мария Родионовна, дети (10 лет, 5 лет, 4 лет и вскоре умершая грудная малышка Люба), а также племянница жены. Особо в Карточке указано, что хозяин - «бывший держатель сыроваренного завода, в найме постоянно имеет 2 рабочих, лишен избирательных прав в январе 1927 г.».
Дед с таким решением местных низовых властей не согласился и обратился в Долгановский исполком, который 9 января 1929 г. ходатайство деда о восстановлении в избирательных правах отклонил. Через два дня дед обращается с заявлением в Долгановскую сельскую избирательную комиссию и вновь получает отказ. Дед идет в следующую инстанцию – Тюкалинский райисполком, который в этот же день также отказывает деду в восстановлении в избирательных правах.
Начисленный налог за 1928 г. в сумме 245 рублей семья оплатить не смогла – был неурожай, много посевов пропало, хлебов собрали немного. Но разве это чиновников трогает? Есть план по сбору налогов, и его, этот план, нужно обеспечить! А как обеспечить - это уже на совести фининспектора и исполнительной власти. Поэтому в апреле 1929 года была составлена «Опись имущества недоимщика» из 25 пунктов. По Описи у семьи числилось: изба, конюшня, два амбара, баня, парник, надворные постройки, сельхозинвентарь (сенокосилка, молотилка, жнейка, два плуга и др.). Также были: «лошадиное хозяйство» (телега, ходок, хомут и др.), домашний скот (2 лошади, 2 коровы, двое телят, 13 баранов), два самовара, 35 пудов пшеничной муки, 13 пудов овса, 8 пудов ячменя). Цена избы и одной лошади составляли по 30 руб., каждого самовара – также по 30 руб., жнейки - 35 руб., барана – от 1 до 3 руб. Один пуд (16 кг.) муки стоил 1 руб., а овса – 60 копеек. Общая сумма описанного имущества составила 428 руб. 40 коп. Предполагалось описанное имущество продать с торгов (не допуская при этом к торгам хозяина имущества) с целью из вырученных денег погасить недоимку.
Мой наивный дед свято, как понимаю, верил в высшую справедливость. Поэтому в июне 1929 г. он пишет заявление в далекую Москву – в Центральную Избирательную Комиссию. В своем 4-х страничном обращении он сообщает о произволе местных властей, формальном чиновничьем подходе к крестьянству, несправедливом обложении налогами его хозяйства. В частности, он пишет (орфографию письма сохраняю): «…С 1920-го года занимаюсь сельским хозяйством…, необоснованно считаюсь кулаком… у меня погибло посевов порядочно, но на это не обращалось внимания, говоря - если с десятины соберешь 8 пудов, то она не считается погибшей… У нас здесь при хорошем урожае можно получить только 60 пудов и в среднем от 40 до 20 пудов, а больше родится 25 пудов и 30 пудов. Мною осенью 1928-го года были сданы все излишки хлеба, лишь было оставлено на семена. Когда стали учитывать излишки хлеба, то с меня опять присчитали 245 р., т.к. хлеба излишков не имею, то перевели все на деньги, описали имущество… Несмотря на то, что у меня получился недород, я все ж сдал хлеб государству и на рынок не возил продавать, но учетная комиссия подошла к этому по-чиновьичьи: раз было 19 десятин посева, то, как хочешь и давай хлеб. Я отдал все что имел, были семена, и те отдал. Сам остался без семян. Во внимание не было принято гибель хлеба, а это очень много значит. От этого разорено хозяйство, хлеба нет, а его давай. …Такое положение недопустимо, т.к. оно противоречит постановлениям и директивам центральных властей. На местах власти стараются пересолить…, и этим подрывается не только единичные хозяйства, но и хозяйство всей страны. И из-за неумелого подхода к крестьянству местных властей… все отражается на хозяйстве, отрывает от повседневной работы…». Отправляя письмо, дед искренне верил, что высшая власть Страны Советов тщательно и по совести разберется с его делом, даст указание местным властям о восстановлении его с женой в избирательных правах, а также уменьшит налоговое бремя на сумму недорода. Как, однако, мой дед был наивен: с его заявлением московские чиновники даже и разбираться не стали – возвратили обратно на рассмотрение местным омским властям. (Как, однако, это нам и сегодня знакомо, верно? И сегодня порой у нас существует все тот же чиновничий стиль работы с письмами и жалобами.)
8 июля 1929 г. Сибкрайисполком направляет заявление деда для рассмотрения в Омский облисполком. Начинается следующий (как оказалось – бесполезный для деда) круг рассмотрения документов. В этот же день (весьма оперативно!) состоялось заседание Президиума Омского Окружного исполнительного комитета, которое отказало «Краевскому Петру Ивановичу в восстановлении его в избирательных правах». Состоявшееся 25 сентября 1929 года заседание Президиума Сибкрайисполкома также отказало деду в избирательных правах. Как говорится – «Финита ля комедиа»! В деле деда по поводу лишения его и жены избирательных прав была поставлена жирная итоговая точка. Больше обращаться деду по данному вопросу было некуда.
Следующим этапом борьбы местной советской власти с дедом было объявление его кулаком. Добивать, так добивать до конца! 25 мая 1930 г. Тюкалинская районная по с/х комиссия постановляет считать Краевского Петра Ивановича кулаком с мотивировкой: «до 1928 года одновременно держал сыродельные заводы в Долгановке и бывшем Тарском округе, держал по 10-15 человек рабочих ежегодно».
В начале сентября 1930 г. заседание Тройки Тюкалинского райисполкома постановило: «так как Краевский при наличии в семье трудоспособных членов семьи эксплуатировал на принадлежавшем ему сыроварном заводе наемный труд рабочих - оставить в числе явно-кулацких хозяйств».
Финал этой сибирской жизни моего деда и его семьи был печален. Не добившись ничего и нигде, не найдя правды даже в Москве, семья деда была раскулачена. Его и его жену лишили избирательных прав. Имущество конфисковали и продали за неправомерно начисленные долги. А ведь он всего добился сам, своим трудом. Был очень крепким хозяином, сумел подняться над другими. Вот за это «другие» (как их называли в народе – «голоштанные»), безграмотная местная сельсоветовская голытьба, и отобрали у деда все его хозяйство, лишили всех средств к существованию.
Во избежание ареста мой дед – польский дворянин, германский подданный, русский пленный, советский «кулак и лишенец», примерно в 1931 году вынужден был (один, без семьи) срочно тайно уехать из деревни в Северный Казахстан. Иначе была реальная опасность ему со всей семьей пропасть в печально знаменитых васюганских болотах или на Кулайских «болотных просторах» в Тарском округе – не так далеко от собственного первого сыроваренного завода!
Больше в Омской области мой дед никогда уже не появлялся.
Мария Родионовна строго-настрого наказала своим детям, чтобы они говорили всем, что «отец их бросил, поэтому они все распродадут и уедут жить в деревню к маминому брату в Тарский уезд». На самом же деле они уехали в Казахстан к Петру Павловичу (так теперь называли моего деда). Здесь Мария Родионовна занималась домашним хозяйством и шитьем, а Петр Павлович работал начальником (!) всего Казмаслопрома, т.е. был ответственным за всю маслосыропромышленность Казахстана.
В феврале 1938 г. деда, как иностранного подданного, необоснованно арестовали и осудили «тройкой» по пяти пунктам ст. 58 УК РСФСР. Он был признан одним из руководителей шпионско-диверсионной сети области. Но даже под пытками и издевательствами дед ничего не признал и не подписал - ибо был абсолютно чист перед Законом. Ему повезло - не расстреляли, а только, как «врага советского народа» и иностранного подданного, под чекистским конвоем выслали из СССР в Польшу. В 1939 году дед, как он сам писал семье, жил в Польше и северо-восточной поморской Германии (где долго лечился в клинике в г. Ростоке от последствий тюремных истязаний, перенесенных в тюрьме инфаркта, инсульта и др.). но не мог жить без своей семьи - в начале 1939 г. даже обратился в Правительство СССР с просьбой разрешить вновь вернуться к оставшейся в Сибири семье. Москва пообещала рассмотреть его просьбу. Но в этом же году в Омске умерла Мария Родионовна, дети остались полными сиротами и без средств к существованию. А ведь все беды семьи и ее распад начались именно с раскулачивания!
В 1989 г. мой дед был официально реабилитирован Прокуратурой СССР как незаконно осужденный по политическим мотивам.
С началом Второй мировой войны наша семья о судьбе деда ничего не знает, хотя мы до настоящего времени не прекращаем поиски следов его и его родных. Уже удалось установить, что брат деда, Бернард, в 1933-1944 годах жил недалеко от г. Лодзь и являлся владельцем престижного фотосалона. А в 1949 г. он эмигрировал в США, где в Нью-Йорке также открыл свой фотосалон.
Примечание
¹ ГУ ГАОО. Ф. 1539, оп. 2, д.381.
© ^ Краевский П.А.,2007
Из истории польской общины на Юге Сибири
С.В.Леончик
(к.и.н., председатель правления
КНОО «Полония», г. Абакан,
Республика Хакасия, Россия)
Появление первых поляков на юге Сибири относится еще к XVII в., когда среди казаков, первых колонизаторов Сибири, были и представители "служивой Литвы", а основателем острога Красный Яр, будущего Красноярска, был поляк Андрей Дубенский. Служивые поляки женились на русских и местных девушках, и в настоящее время можно встретить типично русские семьи с типично польскими фамилиями – Соколовские, Метельские, Лисовские.
Говорить о складывании полонийной общности на юге Сибири можно начиная с момента появления здесь ссыльных участников Ноябрьского восстания 1830 года. Они уже не были поляками-колонизаторами, а являлись ссыльными, находившимися под постоянным полицейским надзором. Однако, несмотря на это, правительство предоставляло польским ссыльным определенную помощь в виде казенных пособий и теплой одежды. Помощь оказывалась и создающимся семьям польских ссыльных. Дети ссыльных в возрасте до 17 лет освобождались от податей, а также они не отбывали рекрутской повинности.
Именно с этого времени поляки стали вносить свой существенный вклад в культурно-просветительскую жизнь сибирских городов, поддерживая дружеские отношения с российскими политическими ссыльнымим и особенно с ссыльными декабристами. Одним из интереснейших представителей этого поколения ссыльных является Гипполит Корсак, лишенный дворянства и высланный в 1834 г. в Абаканскую волость, а затем в 1836 г. в с. Шушенское в возрасте 53 лет. Обвинение, по которому он был выслан в Сибирь, заключалось в том, что он переписывался тайным шрифтом со своим сыном Адамом, участником восстания, бежавшим за границу. В Шушенском Корсак стал заниматься изучением и сбором целебных трав, составлял гербарии и посылал семена целебных трав в Минскую губернию. В связи с тем, что сыну он писал "ботаническим шифром" (например: лилии обозначали Францию, тюльпаны - австрийское правительство), то посланный им сестре каталог ста видов растений вместе с инструкцией был признан новой попыткой налаживания контактов с участниками восстания. Было возбуждено длительное следствие, однако подозрения иркутских властей не подтвердились. Старому и больному, ему было разрешено поселиться в городе Минусинске, где он пробыл до конца ссылки в 1840 г. Старожилы утверждают, что в Шушенском он оставил семью, и его потомки до сих пор проживают на юге Сибири (1).
Несмотря на уважение к полякам в среде сибирской интеллигенции, их культурно-просветительскую деятельность, их отношения с местным, особенно сельским населением складывались непросто. Были случаи убийств польских ссыльных, нелегко было вести собственное хозяйство, купить дом. Несмотря на это, после манифеста – амнистии 1856 г., дающего польским ссыльным возможность вернуться на родину, часть поляков осталась здесь, на юге Сибири. Этому в немалой степени способствовал и благоприятный климат минусинской котловины. "Раем Сибири" называли Минусинск и его окрестности, так как было там довольно тепло, жители собирали хорошие урожаи, сплавные реки приносили большой доход (2).
Наиболее многочисленной группой ссыльных поляков были участники Январского восстания 1863 г. Более 22000 поляков было осуждено и выслано в Сибирь. В Енисейскую губернию выслали 3719 человек, в Минусинском округе было 1026 повстанцев (3). Среди ссыльных высок был процент дворян, выпускников и студентов университетов, немало было врачей и учителей.
Динамично развивающийся на юге Енисейской губернии город Минусинск стал местом, где многие поляки применили свои знания и опыт. Они работали гувернерами, конторщиками, секретарями, экономами, фельдшерами, давали уроки музыки, были поверенными в делах минусинских предпринимателей. Поляки принимали активное участие в общественной жизни: участвовали в работе знаменитого на всю Сибирь музея Н.М. Мартьянова, в деятельности театрально-музыкального кружка, в попечительских советах школ, приютов.
Особый вклад в развитие Минусинска внесли семьи Войцеховских-Корженевских. Нарциз Войцеховский в своих воспоминаниях дает нам яркую картину жизни поляков в ссылке, их мытарств в первые годы и успехов в последующие. В Минусинске большой славой пользовался польский магазин Яна Прендовского, сам Нарциз Войцеховский был владельцем золотых приисков, соляных копей. Горожане неоднократно выбирали его на почетные должности члена городской думы, председателя общества народного образования.
После царской амнистии многие поляки, в том числе и Нарциз Войцеховский, остались в Сибири. В своих воспоминаниях он пишет: "Всегда, как во время наибольшего успеха в делах, так и после испытанных неудач не покидала меня мысль о возвращении на родину, в любимую Польшу. Постоянной целью моей жизни было стремление дать детям высшее образование... Я мечтал, чтобы они доказали обеим сторонам, обоим народам, что для их братских отношений существует один враг - правительство, сеющее и поддерживающее постоянно ненависть между ними исходя из своих интересов" (4).
Октябрьская революция 1917 г. привела к власти новое правительство. В первые годы советской власти отмечался заметный всплеск полонийного движения на юге Сибири. В Минусинске был создан комитет по изучению польского языка в школах, даже во время гражданской войны как в Красной, так и в Белой армиях были созданы польские дивизии.
Однако советско-польская война 1920 г. и последующая репатриация поляков на родину приостановили эти тенденции развития. Репатриация, закончившаяся в октябре 1923 г., не смогла охватить всех желающих. А ведь это были не только польские политические ссыльные, но и переселенцы с Волыни и других регионов бывшей Российской империи. На юге Енисейской губернии за период с 1896 г. по 1905 г. было основано более 5 компактных польских селений. Это Александровка, Креславка, Витебка, Ново-Варшавская, Виленская и др. До настоящего времени сохранилось 2 польских поселения – Александровка и Знаменка, образовавшаяся немного позже вышеперечисленных сел.
В годы сталинских репрессий поляки, как и многие другие народы, пострадали. В послевоенные годы говорить о полонии в Сибири, да и вообще в России, было не принято. Повсеместно нарушались права польского меньшинства. Не принимали на работу, учебу, заставляли отказываться от национальности и веры. Насмешкой звучали слова чиновников, выдающих уже в 80-х гг. паспорта молодым детям поляков: "Вы говорите по-польски? – Нет? – Тогда вы не поляки". И это после более чем 50 лет угнетения национального самосознания и запрета на язык во время сталинского режима.
В 1988 г. официально было зарегистрировано первое полонийное общество в Сибири. Им стало общество ^ Ogniwo. А в 1993 г. на юге Сибири появилось общество Полония, объединившее все так называемые "райские", по словам ссыльных поляков, места – Хакасию, Минусинск и Шушенское. Во всех обществах ведется преподавание языка, открываются польские школы с неполным гуманитарным циклом обучения.
С 1997 года в Абакане выходит двуязычная газета ^ Rodacy (Соотечественники), в Минусинске еженедельно выходят в эфир радиопередачи на польском языке. Благодаря поддержке Сената РП осуществляются поездки детей и учителей в Польшу. В связи с тем, что среди сибирской интеллигенции высок процент поляков, проводятся различные проекты по изучению истории и роли польской диаспоры в Сибири. В самой же Польше необходимо знать и помнить, что польская диаспора в Сибири - это не только проблемы истории, но и проблемы актуального ее, диаспоры, существования и развития.