На 2007 год эта конференция была запланирована не случайно. Вапреле исполнилось 10 лет со дня основания Польского культурно-просветительского центра Республики Башкортостан, который стал заметным явлением в культурной и общественной жизни Башкортостана.

Вид материала

Документы

Содержание Польская диаспора в Петербурге: полилингвизм и синдром “скрытности”, поляки по крови и поляки по территориальной принадлежности. Северного Кавказа в первой половине XIX века Гвоздикова И.М.

Подобный материал:

• Посвященная Дню Конституции Республики Башкортостан и 90-летию со дня проведения, 352.78kb.
• Башкортостан Государственному Собранию Курултаю Республики Башкортостан «Дальнейшая, 520.5kb.
• В. П. Глушко родился и учился в Одессе, здесь он увлекся астрономией и космонавтикой,, 56.24kb.
• Краткий отчет о научной деятельности Учреждения Российской академии наук Уфимского, 1451.6kb.
• Фольклора народов республики башкортостан, 319.34kb.
• -, 508.02kb.
• Указом Президента Республики Башкортостан от 06. 02. 2008 г. № Уп-18 о внесении изменений, 155.07kb.
• Программа съезда предпринимателей республики башкортостан организаторы: Правительство, 18.87kb.
• Об утверждении Программы развития субъектов малого и среднего предпринимательства, 382.28kb.
• Стерлитамак Республики Башкортостан №1/19з от 13. 01. 2007 года инвестиционная программа, 1352.46kb.

^

Польская диаспора в Петербурге: полилингвизм и синдром “скрытности”, поляки по крови и поляки по территориальной принадлежности.

Распространение официального негативного отношения к полякам только усиливало стереотип “плохого поляка” на обывательском уровне. Немаловажную роль в укреплении такого подхода сыграли сами поляки.

Польская диаспора была по характеру одновременно внешней (переезд в Россию еще до разделов Польши) и внутренней (после разделов). Последующие события (восстания и ужесточение законодательства) способствовали тому, что т.н. коллективная память диаспоры, т.е. представления или миф о первичной родине – ностальгическая вера в идеал родины, коллективное служение сохранению, восстановлению этой исторической родины – постоянно обновлялись из-за притока новых членов сообщества. Таким образом, польская диаспора Петербурга не претерпевала характерный для всех диаспор процесс “устаревания”, поскольку на смену исторически более давней миграции приходили новые волны. В силу жизненных обстоятельств поляки не могли самоизолироваться, иначе это привело бы к утрате необходимого общественного положения. Отсюда возникает диффузность общины, выражавшаяся в активной адаптации в российское общество и не менее активное поддержание “польскости” дома и в общении с другими членами диаспоры. Община-анклав существует до тех пор, пока не нарушены численность и сплоченность общины. Ранее отмечалась высокая грамотность поляков, этому способствовало и наличие польских и польско-католических учебных заведений всех ступеней (кроме высшей), и польскоязычные издания, выходившие в Петербурге, возможность знакомства с польскими изданиями с территории Царства Польского. В связи с этим возникает проблема внешнего восприятия и отношения к билингвизму со стороны русских. Билингвизм - явление сколь давнее, столь и естественное в отношении пограничных территорий. В случаях, когда оно появляется в устойчивых лингвистических группах вне приграничных зон и существует в течение долгого времени, это является свидетельством либо крупных ассимиляционных процессов, либо стремления группы людей к внешней адаптации без полного включения в другую культуру. Во втором случае отношение к билингвизму в обществе всегда было неоднозначным.

В определенных исторических условиях у членов общества, использующих только один родной язык, появляется синдром “cкрытности”, т.е. обычному человеку кажется, что билингвы, разговаривая между собой на своем втором родном языке, стремятся что-то скрыть от других²⁵. Именно такой синдром был характерен для русских, которые часто сталкивались с поляками, проживавшими за пределами Царства Польского. Польские восстания привели к тому, что билингвизм уже напрямую воспринимался как предвестник очередного заговора. Это подтверждают дискуссии по этой проблеме, которые периодически возникали на страницах польскоязычных газет, выходивших в Петербурге²⁶. Тем не менее изучение польского языка в школах, использование его дома, среди родственников, постоянный контакт с родными, проживавшими на территории Царства Польского, привели к усилению сплоченности поляков в диаспоре²⁷. Позднее именно в польских диаспорах не только России, но Австрии и Пруссии, после поражения восстания 1863 года возникло новое общественное течение “praca organiczna” – “органический труд”, призывавшее поляков не тратить время и силы на подготовку восстаний, которые приводят к гибели людей, но не достигают своей цели, а сконцентрироваться на усилении и распространении “польскости” – языка, традиций, веры. Это должно было впоследствии привести к созданию ситуации, когда поляки оказались бы лучше образованны, чем другие члены общества, иметь соответствующее положение в обществе, чтобы иметь возможность оказывать влияние, образование должно было способствовать развитию экономики всех частей разделенной Польши, вследствие чего должен повыситься уровень жизни поляков, низшие слои общества обрели бы возможность образовываться – тогда польское сообщество смогло бы изнутри взорвать русское (немецкое, австрийское) общество и возродить независимую Польшу²⁸. После январского восстания количество молодых людей (поляков), получающих высшее образование, в том числе и за рубежом, увеличилось²⁹.

В отношении польских предпринимателей следует применять понятие полилингвизма, поскольку родными для них были часто два языка – иврит и польский, нередко три – иврит, идиш и польский (не считалось чем-то особенным знание еще и немецкого). Обучение в заграничных университетах обязывало знать еще один язык, ведение дел во всех частях разделенной Польши вынуждало к изучению еще одного, часто двух языков. Изначальный полилингвизм настораживал русскоговорящих еще больше – в польском языке можно уловить общие корни с русским, но нет абсолютно ничего общего между русским и ивритом (в идиш присутствует много заимствований, в том числе и из русского). Таким образом, полилингвистичные польские предприниматели вызывали еще большую настороженность со стороны русского общества.

Диаспоральная община имеет свою структуру, которая складывается со временем, это дает ей возможность осуществления адаптивного функционирования и регулирования процессов и силы ассимиляции. Наличие более или менее четкой структуры позволяет регулировать информацию о самой себе, т.е. либо укреплять свой менталитет, либо ослаблять его, чтобы не попасть в полную изоляцию. Польская диаспора Петербурга имела еще одну особенность, которая отличала ее от других национальных общин: кроме традиционно сложившейся структуры польская община состояла как бы из двух частей – большой общины, включавшей в себя т.н. “поляков по крови” (выходцев с территории Польши или потомков предыдущих волн мигрантов) и малой общины, состоявшей из евреев-выкрестов, т.е. польских предпринимателей, поляков, но по признаку территориальности.

По свидетельствам современников, евреи-выкресты участвовали в жизни диаспоры, предлагая свою помощь, а скорее это к ним обращались за помощью в двух случаях – материальной необходимости и за ходатайством о протекции у властей для нового начинания. Сложилась парадоксальная ситуация – поляки сторонились “новых поляков”, однако почти все газеты, выходившие в Петербурге на польском языке содержались польскими дельцами. С другой стороны, еврейская община не контактировала с изгоями, но есть свидетельства, что евреи-выкресты через третьи руки помогали и ей³⁰.

Школы и приходы польской диаспоры в Петербурге второй половины XIX века действительно были очень хорошо обеспечены: добротные здания в центре города, наличие большого числа казеннокоштных учеников (за них платила община), несколько печатных изданий и периодическое появление художественной литературы на польском языке; всегда пышно отмечались праздничные даты. Подобные условия были еще у немецкой диаспоры. Остальные национальные общины существовали достаточно скромно. Частные дома, здания банков и железнодорожных обществ, принадлежавшие польским предпринимателям, поражали своими размерами и убранством, сравниться с ними могли только дома некоторых представителей польской “большой” шляхты.

Весь этот внешний комплекс якобы благополучия и сплоченности польской диаспоры в глазах сторонних русских наблюдателей был еще одним подтверждением, что поляки – плохие, потому как слишком хорошо живут³¹. Но за этим кажущимся благополучием не были видны ни конфликты, раздиравшие общину, связанные с разностью мировоззрений представителей давних и новых волн миграции, ни изолированность польских предпринимателей, которые не стали “своими” ни для поляков, ни для русских.

© Arefjewa M., 2007


Поляки в религиозной, культурной и экономической жизни

^ Северного Кавказа в первой половине XIX века


А.А.Боголюбов

(к.и.н., НКОО «Союз поляков

на Кавказских Минеральных Водах»,

г. Пятигорск, Россия)


Северный Кавказ – обширная территория, составляющая ныне основную часть Южного Федерального Округа Российской Федерации. На юге его проходит государственная граница России с Грузией и Азербайджаном, на севере его территорию ограничивают южные рубежи Ростовской и Астраханской областей.

На территории Северного Кавказа находятся следующие субъекты РФ: Краснодарский и Ставропольский края, Адыгейская, Карачаево-Черкесская, Ингушская и Чеченская автономные республики, а также автономные республики: Северная Осетия-Алания, Калмыкия и Дагестан. Издревле на этой территории взаимодействовали между собой различные этносы и культуры.

Первые следы поляков в этом регионе можно с уверенностью отнести к XVII веку. Польша в то время, будучи европейской державой, вынуждена была вести у своих южных границ нелёгкую вооружённую борьбу с экспансией Османской империи. В этой борьбе Польша искала союзников не только в лице Персии, но и среди народов Северного Кавказа.

Что касается первых персидско-польских дипломатических контактов, то они, несмотря на успех польского посольства в Персии в 1620 году, закончились трагически: на обратном пути посольство было вырезано в горах Дагестана.

Более успешной оказалась польская миссия в Калмыкии – там эмиссарам Речи Посполитой удалось заручиться поддержкой на случай начала очередной войны против Турции. Правда, за такую поддержку новоявленным союзникам поляки должны были выплатить 5000 талеров.

В конце XVII и в XVIII веке следы поляков на Северном Кавказе прослеживаются крайне слабо: это в основном люди, находившиеся здесь с разведывательной миссией. Причём объектом такой деятельности по-прежнему оставалась Османская Империя.

В конце XVIII века, в связи с активным проникновением на земли Северного Кавказа России, с одной стороны, а также упадком Речи Посполитой, с другой, ситуация с присутствием поляков на Северном Кавказе начинает меняться радикально. С одной стороны, по мере освоения Россией этой территории все больше поляков стало приезжать на Северный Кавказ в качестве царских чиновников либо членов их семей, с другой, в условиях, когда путешествия по Кавказу стали более безопасны, этот край начал привлекать всё большее количество путешественников и исследователей.

Ярчайшим представителем Польши среди этой категории людей, прибывающих на Северный Кавказ, следует, безусловно, считать замечательного польского литератора и исследователя, автора романа «Рукопись, найденная в Сарагосе», графа Яна Потоцкого. Он составил подробное и весьма колоритное описание своего путешествия по Северному Кавказу, предпринятого в 1797-1799 годах. Причём описание это было составлено на французском языке, что сразу сделало книгу Потоцкого легко доступной практически всем образованным европейским читателям того времени.

В этой книге можно встретить и весьма интересное, хотя и сделанное с чужих слов, описание аула Кубачи в Дагестане. Потоцкий называет этот аул «Женевой Кавказа», утверждая, что культура этого аула имела христианские корни. Будучи талантливым рисовальщиком, Потоцкий единственным из исследователей составил подробные зарисовки старинных построек в окрестностях села Бурдун-Маджары (ныне окрестности Будённовска). Зарисовки эти представляют тем больший интерес, что вышеупомянутые постройки не сохранились до наших дней – по всей вероятности, местные жители растащили их на кирпичи уже к началу XIX века. Восхищение путешественника вызвал великолепный климат Кавказских Минеральных Вод.

Впрочем, такого географического понятия тогда не существовало: Потоцкий упоминает лишь город Константиногорск (ныне Пятигорск), в котором провёл весну 1798 года. Большое место в своей книге автор уделяет описанию жизни и обычаев народов, населяющих Северный Кавказ, – калмыков, чеченцев, туркмен.

Возникновение постоянных польских диаспор на Северном Кавказе следует отнести ко времени поражения наполеоновской армии в России в ходе войны 1812 года. Значительную часть солдат «великой армии» составляли поляки.

Около 12 тысяч из них, будучи взятыми в плен русскими войсками, были сосланы на Кавказ. Причём, когда в 1814 году всем им было даровано не только право, но и средства для возвращения на родину, около 2 тысяч из них не воспользовались этим правом по разным причинам, из которых наиважнейшей следует, по видимому, считать возможность сделать на Кавказе блестящую карьеру в достаточно короткий срок.

В 20-е годы XIX века чиновники польской национальности стали прибывать на Северный Кавказ. Стремясь сохранить не только свою культуру и свой язык, но и религию, члены этих диаспор создавали на территории Северного Кавказа католические приходы, храмы. Однако вплоть до начала 20-х годов XIX века в этом регионе существовал лишь один католический храм в Моздоке, да и в Закавказье в действующих католических храмах служили отнюдь не лица польской национальности.

Положение начало меняться в 30-е годы, когда, во-первых, между Санкт-Петербургом и Святым Престолом установились более доверительные отношения, а во-вторых, Кавказ посетил с визитом Император Николай I, во время визита которого, по неподтверждённым пока данным, был окончательно решён вопрос о строительстве, в частности, пятигорского храма. Этот храм, ныне чаще называемый пятигорчанами польским словом «костёл», был освящён 6 августа 1844 года и доныне является замечательным памятником архитектуры Пятигорска.

Ускорению строительства и освящения католических храмов способствовало также то, что в 1843-1846 годах Гражданским губернатором Кавказской области, столицей которой с 1822 года был Ставрополь, являлся Марцелин Матвеевич Ольшевский, поляк по национальности и католик по вероисповеданию. Следов более успешной карьеры, сделанной на Северном Кавказе представителем польского народа, автору предлагаемой статьи найти не удалось.

После ухода Марцелина Ольшевского в отставку в 1846 году вопрос об освящении, например, уже построенного храма в Ставрополе был решён лишь десять лет спустя, в середине 50-х годов из-за разного рода бюрократических проволочек, чинимых царскими чиновниками. К слову сказать, в тот же период храм в Моздоке, несмотря на все старания его настоятеля, также поляка по национальности, пришёл в полный упадок и уже не возродился никогда, тем более, что приход стал жертвой нечистых на руку финансовых воротил, имевших надёжных покровителей в высших эшелонах власти.

Ещё более обострились отношения власти и католиков на Северном Кавказе после того, как в 1863 году действия российских властей против польских повстанцев были решительно осуждены Святым Престолом. Разрыв подписанного в 1847 конкордата, т.е. документа о взаимном признании правовых актов, привёл, в частности, к тому, что здание католического храма в Грозном, постройка которого была как раз завершена в 1863 году и в строительстве которого самое непосредственное и активное участие принимала польская диаспора, планировалось передать православной церкви.

Говоря о светской деятельности поляков на Северном Кавказе в первой половине XIX века, следует отметить, что среди тех, кто оказывался в этом регионе, были как сосланные на Кавказ во время восстания 1830-1831 годов в Польше, а также за участие в конспиративной деятельности после подавления этого восстания (таких было приблизительно 3-3,5 тысячи человек), так и приезжавшие в этот регион в надежде сделать карьеру и хорошо заработать, находясь на царской службе. Причём именно польские ссыльные того периода оставили после себя наиболее полные описания своего пребывания на Кавказе, жизни и обычаев как кавказских горцев, так и русских людей, в том числе казаков, населявших тогда эти земли. Далеко не всегда это были только мемуары.

Так, например, высланный на Кавказ за отказ воевать против соотечественников офицер царской армии и выдающийся польский литератор Войцех Потоцкий оставил после себя целый ряд произведений как в стихах, так и в прозе, в которых делится с читателями своими впечатлениями о пребывании на Северном Кавказе и своего участия в Кавказской войне.

Следует отметить весьма широкий разброс мнений ссыльных поляков об этой войне. Были среди польских мемуаристов те, кто осуждал Россию за ведение этой войны, выражал сочувствие сторонникам Шамиля. Среди таковых можно назвать Станислава Пилята, Матеуша Гралевского или Викентия Гедеона Гедройца. Первый из вышеназванных мемуаристов составил описание своего пребывания в Пятигорске и знакомства со ссыльным, которого Пилят называет Измаилом Черкасским. Этот человек принадлежал к числу тех татар, которые издревле жили на территории Речи Посполитой, утратив свой язык, но сохранив в качестве отличительной черты приверженность исламу. Черкасский, по словам Пилята, при первой же возможности бежал к горцам. Описывая его дальнейшую судьбу, Пилят ссылается на легенды весьма сомнительной достоверности.

Викентий Гедеон Гедройц написал свои мемуары в стихах (случай, можно сказать, уникальный). Его возмущает жестокость наказаний в царской армии, а в борьбе горцев Шамиля он видит стремление к свободе и справедливости.

Матеуш Гралевский также описывает не только жестокости в царской армии, но и зверское обращение с некоторыми горскими пленными, а также малоэффективность и неповоротливость царской бюрократической машины.

Об этих же пороках российской административной системы пишет и Ипполит Яворский, дослужившийся в рядах царской армии до офицера, что не помешало ему быть участником двух польских восстаний против российского владычества - в 1830-1831 и в 1863-1864 годах. При этом Яворский замечает, что присоединение Северного Кавказа к России носит прогрессивный характер, так как система, отстаиваемая горцами Шамиля, привела бы к отставанию Кавказа в социально-экономическом развитии.

К такому же выводу пришёл и пребывавший в течение ряда лет в плену Кароль Калиновский. Он первым из ссыльных составил описание каждого из городов Кавказских Минеральных Вод, через которые проезжал, в том числе пятигорского католического храма.

Позднее Калиновский был похищен и, пытаясь ассимилироваться в окружавшее его общество, принял ислам. Однако этот шаг, а также желание Калиновского жениться на чеченской девушке не сделали его своим среди горцев Шамиля. Воспользовавшись первой благоприятной возможностью, Калиновский бежал к русским и закончил службу на Кавказе офицером царской армии.

Безусловно, заслуживает внимания его описание осады аула Салты в Дагестане в 1849 году, когда Калиновский находился в числе войск Шамиля. Тем более что с другой стороны, в рядах российских войск, в осаде участвовал Матеуш Гралевский. У последнего преобладает фанфарный тон повествования, а Калиновский видит реальные страдания осаждённых.

Из находившихся на царской службе поляков заслуживает внимания Генрик Дзержек, офицер царской армии, который, по сути, повторил путешествие Яна Потоцкого, только с запада на восток, и изложил свои впечатления в записках.

Таков краткий обзор деятельности поляков в различных отраслях жизни на Северном Кавказе в первой половине XIX века.


Литература

1. A.Z. Niewola u Szamila, “Athenaeum” t. VI, 1850, s. 121-163.

2. Gralewski M., Kaukaz. Wspomnienie z dwunastoletniej niewoli. Opisanie kraju – Ludność – Zwyczaje i Obyczaje, - Lwów, 1877.

3. Jałowicki A. Moje wspomnienia. – Warszawa, 1970.

4. Potocki J. Podróże. oprac. L. Kukulski. – Warszawa, 1959.

5. Rejchman J. Podróżnicy polscy na Bliskim Wschodzie w XIX w. - Warszawa, 1972.


© Боголюбов А.А., 2007


«Он был настоящим украшением кружка изгнанников»

(о польском поэте Эдварде-Витольде Желиговском)


И.М. Гвоздикова

(к.и.н., г. Уфа,

Республика Башкортостан, Россия)


С нашим краем связаны судьбы репрессированных царизмом деятелей культуры – выдающегося украинского поэта Тараса Шевченко, замечательного русского поэта Алексея Плещеева, известного польского поэта Эдварда Желиговского.

Шевченко служил солдатом с 1847 по 1857 год, Плещеев - с 1850 по 1856 год. Желиговский в 1853-1857 годах находился под надзором властей с запрещением отлучек из губернии. Годы, проведенные в Оренбургской ссылке, способствовали установлению дружеских отношений и творческих взаимосвязей этих поэтов.

Э. Желиговский отбывал ссылку в Уфе в течение трех лет. Эдвард-Витольд, а по уфимским документам - Эдвард Юлианович, родился в 1816 г. в Виленской губернии (в формулярном списке о службе Желиговского в Уфе на январь 1857 г. указано, что ему 36 лет). Он был выходцем из семьи мелкопоместного дворянина (как он сам писал: с матерью и братьями владел 60 десятинами земли).

Эдвард получил хорошее образование, окончив дипломатическое отделение Дерптского университета. Затем он служил в канцелярии виленского генерал-губернатора. В 1846 г. в Вильно вышло первое крупное произведение Желиговского (под литературным псевдонимом Антоний Сова) – драматическая фантазия «Иордан». На следующий год он подготовил к изданию вторую часть «Иордана» под названием «Зорский», но власти задержали ее выход в свет. Обе работы стали широко известны. Вот две оценки этого произведения. Из донесения виленского генерал-губернатора в Петербург в декабре 1850 г.: «Сочинение это, написанное звучными и хорошими стихами, исполнено разных темных намеков и рассуждений, доказывающих неблагонадежный образ мыслей автора, давно уже возбудившего на себя подозрение и состоявшего под надзором полиции.

По дошедшим до меня сведениям, означенное сочинение произвело сильное впечатление на молодежь и выражения его часто приводятся в других сочинениях, коим «Йордан» служит, по-видимому, образцом». Это резюме начальника губернии удачно дополняет восторженный отклик патриотически настроенной интеллигенции: «Со времени появления последних сочинений Мицкевича вплоть до 1847 г. ни один из поэтов не потряс так сильно умы современников».

Косвенные данные говорят о том, что Желиговский участвовал в работе польских конспиративных кружков, в том числе Союза литовской молодежи, ставящих целью национальную независимость и буржуазные демократические преобразования. В произведениях Эдварда и близких ему по духу виленских литераторов, по доносам цензоров, «в духе религиозной таинственности проявляются намеки на возрождение Польши... и во многих местах излагаются мысли и понятия настоящего коммунизма).

Хотя следствию не удалось доказать связь Желиговского с Союзом литовской молодежи, губернатор и III отделение и 1851 г. приняли решение об изоляции его как врага самодержавия и крепостничества. Два года пробыл Желиговский под надзором полиции в Петрозаводске. Ссылаясь на плохое здоровье, он несколько раз просил о переводе в Оренбург. Эдвард знал, что в Оренбурге было много ссыльных поляков и среди них его друг по Дерптскому университету Бронислав Залесский, известный польский общественный деятель. С 1843 г. Залесский нес солдатскую службу в Оренбургском корпусе и через пять лет за отличие в военных действиях в Бухаре был произведен в прапорщики.

В Оренбурге Бронислав сблизился с В.Е. Григорьевым, чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе В. Л. Перовском, известным ориенталистом из Петербургского университета. По просьбе Григорьева генерал-губернатор согласился на переезд Желиговского в губернию, но местом ссылки определил не Оренбург, а Уфу.

До отъезда в Уфу из-за тяжелой болезни осень и часть зимы 1853 г., по разрешению Перовского, Эдвард оставался в Оренбурге. Он познакомился и подружился со многими ссыльными поляками, с которыми его сближали общность взглядов на будущее Польши и социальное переустройство общества в стране. Здесь Желиговский был представлен поэту и переводчику А.Н. Плещееву, определенному в солдаты за участие в кружке Петрашевского. Плещеев перевел стихотворение Эдварда «Два слова» и подарил автограф автору. О прибытии Желиговского в губернию стало известно и Т.Г. Шевченко. В январе 1854 г. он писал Б. Залесскому из Новопетровского укрепления: «Йордана» и Сову я знаю как твое сердце...».

24 января 1854 г. Желиговского выслали в Уфу под надзор полиции «без сроку». Небольшой губернский город с населением около 15 тысяч человек был переполнен различными учреждениями губернского, уездного и городского уровня. Чиновничество насчитывало 1195 человек. Город остро нуждался в образованных людях. Поэтому, поколебавшись некоторое время, гражданский губернатор С.В. Ханыков отдал распоряжение принять Желиговского с 22 марта в губернскую канцелярию канцелярским чиновником с чином коллежского секретаря (по X классу). Высочайшим приказом от 6 мая решение было подтверждено. Позволение работать было значительным послаблением в режиме ссылки: в Петрозаводске Желиговского не принимали на службу, и он вынужден был существовать на небольшие деньги, высылаемые матерью.

Несмотря на постоянную слежку, мелочную опеку полиции ,Желиговский воспрял духом. Этому во многом способствовала поддержка и дружеское общение с вице-губернатором Егором Ивановичем Барановским. Выпускник Петербургского училища правоведения, Барановский до назначения в Уфу летом 1853 г. служил в 3-м департаменте Сената. По оценке современников, он принадлежал к кругу либеральной молодежи, в руки которой постепенно переходило управление в столицах и губернских городах. По рекомендации Барановского новый гражданский губернатор И.М. Потулов перевел Эдварда на должность младшего чиновника особых поручений при губернаторе. Министр внутренних дел согласился с этим повышением.

Для Желиговского новая должность означала возможность выезда из Уфы, приличное жалованье в 215 рублей (такая же сумма на наем жилья). Желиговский становится помощником вице-губернатора, развернувшего борьбу с чиновниками, уличенными во взяточничестве и т.п. Только «за лихоимства» Барановский снял 55 чиновников. Следует отметить, что Барановский поддерживал и других политических ссыльных. Т. Шевченко передал ему в подарок автопортрет. А. Плещеев в признательность за поддержку подарил по возвращении в Петербург из ссылки двухтомник своих произведений. (Их переписка длилась с 1859 по 1872 г.) Судя по документам, в одной из своих служебных поездок Желиговский был вместе с крупнейшим в стране переводчиком и постом, уроженцем Уфы М.Л. Михайловым, впоследствии активным деятелем освободительного движения в стране.

Желиговский был очень рад появлению в Уфе Михайлова. В юности Михайлов перевел стихотворение Адама Мицкевича «Сон» (опубликовано в «Литературной газете» в 1848 году), он и позднее возвращался к творчеству выдающегося польского поэта. Сохранился перевод стихотворения Мицкевича «К польке-матери».

В Уфе Желиговский пользовался библиотекой, привезенной Михайловым, а также читал книги, которые тот получал от своих уфимских знакомых (и даже от самой губернаторши). Они проводили вместе свободные вечера. Записка Михаилу Ларионовичу на французском языке тому подтверждение: «Г-н Барановский и я намереваемся провести этот вечер у Вас. Будьте любезны известить нас, не противится ли этому Ваша муза и Ваши занятия. «Гость не вовремя хуже татарина». Весь Ваш Э.В. Желиговский».

Оплачиваемая служба давала поэту возможность заниматься литературным творчеством. В Уфе Желиговский пишет новые стихи, готовит сборник «Стихотворения Антония Совы», работает над романом «Сегодня и вчера». Много времени он уделяет переводам. Он перевел на польский язык стихи И.А. Некрасова, поэму «Катерина» и ряд стихотворений из «Кобзаря» Т.Г. Шевченко. Творчество Эдварда Желиговского было не только потребнос­тью души, но и протестом против ссыльного режима и репрессий над деятелями освободительного движения.

Определенная часть либерального чиновничества и оппозиционно настроенных офицеров проявляла сочувствие к ссыльным, помогала им переписываться с родственниками и друзьями, отвозя корреспонденцию и позволяя присылать письма и книги на свои адреса. Известно, что Желиговский посылал Шевченко переводы его произведений. А от Тараса Григорьевича получил два «незаконно» написанных экземпляра «Варнака»: один из них с дарственной надписью Желиговскому, второй - для вручения Михайлову, с на­деждой на издание в Петербурге. Т. Шевченко, по словам Б. Залесского, высоко ценил Желиговского, «переводил некоторые его песни и воспылал к нему искренней дружбой, которую сохранил до конца жизни». Получив от Залесского портрет Желиговского, Шевченко горячо поблагодарил его и заметил: «Что-то близкое, родное я вижу в этом добром, задумчивом лице; мне так любо, так отрадно смотреть на это изображение, что я нахожу в нем самого искреннего, самого задушевного собеседника». По возвращении из ссылки Желиговский вписал в дневник Тараса Шевченко посвященные ему стихи.

В Уфе Желиговский тайно общался с другими ссыльными поляками. Под надзором полиции здесь жил волынский дворянин В. Махчинский, осужденный в 1849 г. военным судом «за хранение оружия, стихов и разных бумаг возмутительного содержания». В губернской строительной и дорожной комиссии служил В. Кубацкий, сосланный «за прикосновенность к злоумышленному обществу, открытому в Вильно» в 1849 г., - Союзу литовской молодежи. В 1853 г. по состоянию здоровья он был уволен с военной службы и из Орска переведен в Уфу под полицейский надзор.

В 10-м линейном батальоне Оренбургского корпуса, дислоцировавшемся в Уфе, в 40-50-х гг. служило 34 ссыльных поляка. Среди них «за прикосновенность» к Союзу литовской молодежи - А.Дашкевич, Г. Конец, Л. Тарновский, В. и М. Эйсымонты. Солдатами в Уфе служили также К. Хращевский, конфирмованный «за прикосновенность к открытому в 1848 г. в Царстве Польском тайному обществу, имевшему целью восстановить независимость Польши», И. Плащевский - за то, что «хранил стихи, написанные в духе неприязненном правительству... и питал неблагонамеренный образ мыслей», И. Сокольский, Я. Струмевский, А. Шафранский и другие, основной «виной» которых была «неблагонадежность в политическом отношении».

Полицейские документы не сообщают об уфимском конспиративном кружке ссыльных поляков, сплотившихся вокруг Желиговского. Но позднее, уже в эмиграции, бывшие ссыльные смогли сказать правду о Желиговском: «Во время своего пребывания в приуральском крае он был настоящим украшением кружка изгнанников и не один почерпнул от негоо моральную силу и существенную поддержку».

Высокая культура Желиговского, его литературные интересы, общительный характер притягивали передовую интеллигенцию города. Среди них, несомненно, были люди, сочувствующие освободительной борьбе поляков, верившие в независимость Польши и дружественные отношения между Россией и Польшей. Желиговский вел пропаганду польской литературы. Интерес к ней у уфимцев выразился, в частности, в создании кружка по изучению польского языка. «В обществе русских он тоже умел снискать к себе общее уважение», - писал о Желиговском Б. Залесский. Много стихов Желиговский посвятил уфимским друзьям: жене вице-губернатора Екатерине и ее сестре Ольге, Софье Буткевич, Петру Самарину и другим.

Дружба и творческие контакты, которые установились у Желиговского во время ссылки с русскими, украинскими и, конечно же, польскими деятелями освободительною движении, а также представителями либерально настроенной местной интеллигенции, сказались на его взглядах.

Но еще раз вернемся в Уфу. Именно здесь Эдвард Желиговский встретил свою любимую. Это была Софья Буткевич из старинного уфимского дворянского рода Аничковых. Их сблизило литературное творчество и общность политических взглядов. Софья мечтала стать писательницей и посылала свои публицистические статьи в герценовский «Колокол». В Петербург они уехали вместе, но за границу Эдвард отправился один.

В Париже польская эмиграция, видимо, больше с политическими целями, решила устроить брак видного представителя польской литературы и общественного движения с дочерью великого Адама Мицкевича Еленой. Но венчание, назначенное на 21 марта 1861 г., не состоялось. А вскоре в Париж приехала из Петербурга Софья Буткевич, и они уже не расставались до самой смерти Эдварда в декабре 1864 г.


© ^ Гвоздикова И.М., 2007