Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


Ценности повседневной жизни и культура чувств
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   53
^

Ценности повседневной жизни и культура чувств


Если практическое сознание формируется как приспособление к структурам повседневных дисциплинарных пространств, а теоретическое сознание ориентируется на идеальное положение дел, то каким образом удается примирять чувство реальности с желанием свободы? Могут ли и если могут, то при каких условиях наши мечты о справедливости, счастье, свободе исполниться в условиях повседневной жизни, которая властно диктует нам логику поведения? Иногда этот конфликт понимают как противоречие разума и тела: чувства и желания определяются телесными и материальными потребностями, а мысли и идеи формируются в «чистом разуме», который не принимает во внимание эмпирических условий существования. Но на самом деле тело и разум находятся в относительном согласии. Чувства и желания чаще всего рациональны, а идеи разума подпитываются энергией желаний и потребностей. Это может служить ключом понимания соединения «земного» и «небесного» в человеке. Жизнь, по сути дела, и есть искусство компромисса, в ходе которого происходит рационализация чувственности и одухотворение рациональности.

Размышляя о том, как знания о добре и зле могут определять поступки человека, подчиненного страстям, как «бессильные» мысли могут сдерживать обладающие мощной энергией желания, следует принять во внимание наличие особого рода «средних» чувств, таких, как страх, стыд, совесть и т. п. Они интересны тем, что, с одной стороны, представляют собой эмоциональные чувственные состояния, а не идеи, а с другой стороны, возникают как реакция на другие более витальные, т. е. природные чувства – вожделение, голод, агрессию и т. п. Эти чувства сегодня, в век разума, считаются даже недостойными человека, во всяком случа страх и стыд уже не культивируются в современной педагогике. Между тем они играют важную роль в процессе замещения «низких» чувств «высокими». Ведь проблема нравственного поведения состоит в том, что знания о добре и зле недостаточно для детерминации поступка. Попробуйте бросить курить. Мы знаем, что капля никотина убивает лошадь, но это знание о вреде табака неспособно заставить нас отказаться от сигареты. Но если бы мы были воспитаны так, что курить было бы стыдно, если бы окружающие смотрели бы на курильщика отвращением, как на «тихого» убийцу самого себя, окружающих и природы, то одному чувству (желанию курить) эффективно противостоял бы не «чистый разум», а другое чувство (страх и стыд перед окружающими). Собственно говоря, таков же механизм работы и более высоких, нравственных понятий: любовь, нравственная солидарность, добродетель – такие формы жизни, которые опираются не на рациональные рассуждения, а на чувства чести, долга, совести, т. е. на любовь и стремление к высшим ценностям.

Можно рассмотреть историю цивилизации не только как процесс изобретения материальных орудий и социальных институтов, но и как прогресс самодисциплины, самоконтроля, управления чувствами, желаниями и душевными помыслами. Например, на ранних стадиях развития общества тщательно культивируется страх, который, с одной стороны, вызван относительной беззащитностью человека перед грозными явлениями природы и дикими животными, а с другой стороны, используется в системе власти и управления людьми. И в современном обществе страх играет важную роль в воспитании детей, которые первоначально контролируют свое поведение на основании страха перед взрослыми. Однако как в истории общества, так и в индивидуальном развитии важно, чтобы процесс духовного развития на этом не остановился, а перешел к образованию более сложных чувств – стыда и совести. Благодаря им жизнь становится менее репрессивной и вместе с тем достаточно организованной. Формирование чувств стыда, чести, совести интенсивно происходило в средневековом обществе, высшие представители которого контролировали свое поведение на основе страха уронить себя в глазах окружающих, нарушить сословные нормы поведения, что свидетельствовало о трансформации примитивного страха в более высокие чувства. Стыд позволяет ограничить антисоциальное поведение. Он вызван страхом попасть в унизительное положение, уронить себя в глазах окружающих и заставляет контролировать свою внешность, одежду, манеры, речь и поступки. О том насколько сильны эти чувства, свидетельствует история формирования и разложения благородного сословия. Дворяне могли, но не хотели заниматься экономической деятельностью именно оттого, что стремились сохранить свое сословие, и предпочитали временные подачки короля стабильному доходу от торговли.

В отличие от страха стыд исходит как бы изнутри человека, он –предтеча голоса совести, которым в нас говорит другой. Стыд и совесть – это внешние требования к человеку, переживаемые как собственные внутренние требования. В этом смысле они сильнее, чем чувство долга. Правда, долг превосходит их своею методичностью и обязательностью. Философия долга возникает в раннебуржуазном обществе и наивысшего расцвета достигает в этике Канта. Немецкий философ не доверял чувству, считая его капризным и непостоянным. Он считал, что нравственное отношение к другим людям должно зависеть не от чувства любви, а от чувства долга. На самом деле они должны быть соединимыми: трудно делать добро тому, кого не любишь.

Буржуазное общество, основанное на формальном равенстве людей, на денежных отношениях, к которым так или иначе редуцируются все остальные, стремилось найти такие регуляторы поведения, которые бы уже не зависели от родителей, родственников, земляков и сограждан, а имели бы всеобщий характер. Действительно, чувство стыда и чести эффективно срабатывает как механизм торможения дурных влечений и низких инстинктов перед знакомыми и родственниками, перед равными по социальному положению, Например, средневековые рыцари, считающиеся примерами высокого поведения, основанного на чести, вели себя по отношению к низшим сословиям и завоеванным народам совсем не по-рыцарски. Точно так же верующие в христианском храме любили и прощали своих, но боялись и даже ненавидели чужих. Неудивительно, что в обществе равных прав потребовались иные, более эффективные механизмы управления поведением.

Сегодня в условиях рыночной экономики мы нередко считаем рынок причиной упадка культуры и нравственности. И действительно, спекуляция, а не честный, хотя и тяжелый труд, стала цениться сегодня. Но капитализм тут совершенно ни при чем. Как показывает история его развития, главными ценностями буржуазного общества стали не страсть к наживе и потреблению, а, напротив, экономия, сдержанность, расчет и дальновидность. Западное общество добилось успеха благодаря людям, которые умели работать, организовывать производство и вкладывать прибыль в его расширение. Такие люди, обладавшие особой предусмотрительностью и расчетливостью, сформировались, по мнению немецкого социолога Макса Вебера, в протестантской среде. До Реформации люди страдали и грешили, но каялись или за деньги покупали отпущение грехов. Протестанты сами старались контролировать греховные желания и если уж не смогли им противостоять, то трудом, постом и молитвой искупали прегрешения. Протестантизм, возникший как реакция против католичества, оказался своеобразной духовной подготовкой цивилизованного капитализма: рынок и храм нашли примирение в том, что деньги стали предметом священной заботы верующего предпринимателя, который не прожигал их в кутежах, а вкладывал в развитие производства, способствовавшее развитию и улучшению общественного богатства.

Вместе с тем именно в условиях буржуазного общества стали давать трещину стены, сдерживающие напор агрессии. При всей своей нерациональности традиционная религия выработала особую технику управления греховными желаниями, особую практику борьбы со злом. Однако в буржуазном обществе возникли новые ценности, которые ранее считались предосудительными. С точки зрения евангельской морали деятельность, направленная на достижение богатства, на укрепление власти, торговли, даже создание украшающих жизнь произведений искусства, научные исследования, считалась если не греховной, то суетной. В изменившихся условиях технология воспитания, основанная на самоограничении, аскезе, запрете стала неэффективной. Но еще менее эффективной оказалась мораль долга, исполнения законов и других социальных принципов. Во-первых, опора на формальные, моральные и юридические законы оказалась менее прочной, чем старая система порядка, основанная на наказаниях, чувствах страха, стыда, совести и т. п. Во-вторых, она тоже пришла в противоречие с реалиями рыночной экономики, колонизацией, войнами, революциями. Моралисты не могли содействовать укреплению государства, власти, завоеванию и освоению новых земель, росту богатства, развитию новых, рассчитанных на потребление, форм культуры. Для религиозных проповедников все это было злом и насилием, против которых они призывали выступать. У нас это противоречие ярко обнажилось в ходе критики И. А. Ильиным морали «непротивления злу» Л. H. Толстого. Жалость и сострадание к угнетенным, испытываемые моралистом, загоняют его в ловушку: если целью жизни является избавление от страданий, то для борьбы со злом необходимо использовать насилие над угнетателями, которое расценивается моралистами как источник порождения новых страданий. Непротивление, по мнению Ильина, оказывается бегством от зла, оно неспособно вступить с ним в мужественную борьбу. Поэтому морализирование не способствует избавлению от зла, а приводит к его росту. Оно свойственно вообще духовной интеллигенции, для которой духовно-нигилистические, сентиментально-пошлые, безвольные и духовно-безответственные настроения и поступки относятся к добродетельным; напротив, деяния героически-волевые, пророчески-гневные, пресекающие зло и карающие злодея, причисляются к самым позорным и низменным проявлениям человека.

Какой же выход нашла современная научно-техническая цивилизация из этого противоречия и нашла ли она вообще какой-то выход? Сегодня многие говорят о кризисе культуры, дегуманизации искусства. Но разве раньше духовная культура не была в состоянии кризиса? Да, много говорилось о высоком, о человеческом и моральном, но на фоне этих разговоров развертывались войны, в обществе процветала безнравственность и господствовала сила в ничуть не меньших масштабах. Можно утверждать, что сегодня общественность контролирует действия власти в гораздо большей степени, чем раньше.

Если в теоретическом сознании человек замкнут на мир, на высшие истины и законы бытия, которым должны соответствовать знание и поведение, то практическое сознание, наоборот, все замыкает на «Я», вступающее как волевое, организующее и планирующее начало. Но на самом деле свобода не бывает абсолютной, так как в своих желаниях и потребностях человек детерминирован либо своими телесными нуждами, либо общепринятыми стандартами жизни.

Значение слова «свобода» связано с социальным положением: свободен тот, кто независим, неподчинен. Свобода означает также свободу действия, т. е. отсутствие препятствий для достижения целей, что предполагает самостоятельность и отсутствие принуждения. Несколько иначе понимается моральная свобода, которая определяется как действие в соответствии с нравственным законом вопреки давлению желаний, социальных и исторических обстоятельств и даже юридических законов. Наконец, существует определение свободы как воли, как произвола, допускающего выполнение любого самого капризного желания человека. Таким понятием свободы оперировал Достоевский, который полагал, что «глупая человеческая воля» отрицает любую необходимость, и в ситуации выбора «пить чай или мир погибнет» человек скорее предпочтет дать миру погибнуть, но не откажется от исполнения своего желания. Если быть точнее, то у Достоевского речь идет о желании, осуществить которое действительно часто бывает невозможно. Воля же – это нечто более рациональное и практическое, связанное с достижением целей и выбором эффективных средств. Но во всех своих определениях свобода связана с борьбой против принуждения и насилия, против препятствий и запретов, ограничивающих поведение. В философии морали свобода воли означает принципиальную способность человека осуществлять выбор между добром и злом, и такая возможность отчетливо фиксируется уже в Библии. Во многом это связано формированием чувства ответственности за свои поступки: христианская религия, которую часто понимают как форму угнетения, на самом деле обрекает человека на свободу и тем самым как бы дает человеку право на грех. Свобода выступает со времен христианства фундаментальной антропологической константой и становится решающей характеристикой самоопределения и самосознания человека, отделяющей его от мира животных. В более конкретных определениях свобода воли характеризует: во-первых, человеческую деятельность, отличающуюся от труда, познания, власти и других фундаментальных способностей человека; во-вторых, осмысленность поведения, знание о возможности свободы здесь и теперь; в-третьих, наличие разнообразных ситуаций выбора, отличие от безальтернативных ситуаций; в-четвертых, самостоятельность, принципиальную способность самоопределения, автономность, когда человек не просто выбирает, но сам создает или, точнее, открывает новые возможности, опираясь на поставленные цели и идеи. Свобода воли не есть что-то самоочевидное и часто подвергается сомнению. Детерминисты – сторонники такого взгляда на мир, согласно которому ничто в мире не происходит случайно и беспричинно, – считают, что ни одно действие не может быть свободным. С этим отчасти можно согласиться. Человек – это такое существо, которое подчиняется не природной необходимости, а нравственному закону. В концепции свободы выбора предполагается ответственность, т. е. вина человека за неправильный выбор. Поэтому, если человек нарушит законы мироздания, то это предполагает либо моральное, либо религиозное наказание (покаяние). Другое возражение против свободы воли связано с познанием истины: в рамках философии разума свобода определяется как осознанная необходимость, т. е. состоит в сознательном подчинении природной и социальной необходимости. Это возражение также нельзя абсолютизировать, ибо идеи и знания меняются и, стало быть, не господствуют безраздельно. Человек может освободиться от ложных или устаревших идей и таким образом осуществить прорыв к свободе.

Опасения моралистов оказались напрасными; несмотря на кризис традиционных религиозных, нравственных, духовных ценностей, общество вовсе не развалилось. Но как же происходит согласование эгоистических интересов людей, как строится современный порядок на уровне повседневности? Огромную роль в организации современного образа жизни стала играть наука. Если раньше власть управляла людьми с помощью запретов и наказаний, то сегодня она стремится управлять поведением людей на основе знания. Большинство политических решений принимается по соображениям экономической целесообразности. Так, специалисты, знающие функционирование экономико-хозяйственной и технической мегамашины, стали влиять на решения политиков. Активно внедряется современная наука и в сферу жизни. Сегодня поведение людей организуется знанием того, что полезно, а что вредно для жизни, и управляется разного рода консультациями и советами о том, как работать и отдыхать, концентрировать энергию и расслабляться, как правильно питаться и даже дышать, как эффективно достичь успеха на том или ином поприще, как стать богатым и счастливым.

Традиционные ценности серьезно потеснились перед лицом научных советов и рекомендаций. Наставления старых философов, утопии социалистов, предсказания и ожидания «Страшного Суда», призывы к духовности – все это стало утрачивать свое значение. Точно так же девальвации подверглись и другие общественные ценности – служение государству, патриотизм, ответственность перед народом и т. п. Все это дает повод говорить об эпохе нигилизма, и старшее поколение скорбно качает головой, глядя на образ жизни молодых. Обе эти позиции нуждаются в сближении: исторические ценности, выработанные предшествующими поколениями людей в борьбе за выживание и самосохранение, – не только музейные экспонаты, но и живое наследие, которое нужно приумножать. Ведь онаучивание, машинизация жизни содержат в себе другую опасность: людям грозит растворение в этом мире машин, которые активно внедряют свою логику в мир человеческих отношений. Однако люди – это не машины. Дети пока еще не рождаются в пробирках и требуют материнской любви и отцовской заботы. Да и отношения взрослых строятся не только на рациональном расчете. Кроме семейно-родственных связей существуют дружба и любовь, которые тоже не сводятся к логике прагматических отношений. Человек, несмотря на успехи науки и рекомендации психотерапевтов, по-прежнему нередко впадает в печаль и чувствует себя несчастным. Наконец, есть болезни и смерть, смириться с которыми невозможно на основе чисто рациональных знаний. Вообще говоря, переживший горе человек ждет не столько исследования точных причин, почему беда случилась именно с ним, сколько элементарного человеческого участия, сострадания и утешения. Все это говорит о том, что как бы ни развивались наука и технический прогресс, всегда будут такие ситуации, в которых рациональные решения окажутся неэффективными и потребуются вера и надежда, воля и мужество, терпение и смирение, чтобы выжить.

Особенно это значимо в пограничных ситуациях. Переход из одного состояния в другое, пересечение границы привычного образа жизни – это и есть пограничная ситуация, переживание которой дает принципиально новый опыт чужого. Современный человек стремится колонизировать все незнакомое, чуждое на основе понимания и интерпретации. Однако существует и иного рода опыт встречи с Другим. Наиболее радикальная пограничная ситуация – это смерть. Если в других случаях мы имеем хоть какой-то опыт, то о смерти мы не знаем ничего. Правда, интеллектуалы иногда относятся к смерти с некоторым любопытством и ожидают от нее отгадки самой страшной тайны. Но они обманываются в своих ожиданиях. Перед смертью ученый кричит: несите приборы, умираю и хочу точно передать этот процесс умирания. Но слова умолкают, а приборы бездействуют. Тайну смерти в очередной раз усопший унес с собой.

Существует множество видов и форм смерти и дискурсов, рассуждений о ней. Самое аморальное – это насильственное, намеренное убийство, оно подлежит самому жесткому наказанию. Между тем именно оно – наиболее частое и легко оправдываемое дело. Для объяснения его приводят доводы. Во-первых, существует стремление к убийству и разрушению, которое биологи выводят из агрессивности человеческой природы. Во-вторых, существуют причины убийства: месть, покушение на собственность, устранение противника и т. п. В-третьих, как ни странно, убийство ничуть не противоречит логике, и этим обычно пользуются для его оправдания. Существует огромное множество разного рода «философий насилия», в которых смерть и убийство определяются как нечто необходимое для прогресса и даже существования людей. Во время войны убийство оправдывается как способ защиты интересов воюющих сторон, а сама война как продолжение политики насильственными средствами. Смерть и уничтожение людей оправдывается и «логикой революции», которая призывает к открытому протесту против господствующих классов и во имя движения к более прогрессивному общественному строю допускает человеческие жертвы. Согласно логике Раскольникова убийство вынужден совершить всякий гениальный и великий человек, ибо он сталкивается с костным порядком действительности, который нужно нарушить, если стремиться построить новую жизнь, Как известно, существует и «логика самоубийства», согласно которой человек, не согласный с окружающей действительностью, считающий жизнь абсурдной, решает покончить с собой. Такая логика – обратная сторона рассуждений, оправдывающих убийство. Однако на всякое доказательство находится опровержение. Война и массовые убийства не решают политических проблем и, более того, к старым бедам добавляют новые. Так, в современных условиях последствия ядерной войны окажутся опасными и для победителей, и для побежденных. Даже совершенное во имя блага большинства революционное насилие не принесет желаемого эффекта, так как развязавшие гражданскую войну люди в случае победы опять будут вынуждены управлять на основе насилия, и именно поэтому после революции обычно наступает диктатура. Точно так же смертная казнь – не лучшее разрешение противоречия преступления и наказания. Наказание и смертная казнь за особо тяжкие преступления кажутся справедливыми. Действительно, с одной стороны, преступник нанес ущерб и за это должен понести наказание. Но с другой стороны, наказание противоречит «правам человека». В результате несправедливость осуществляется дважды: сначала преступник переступил закон в отношении общества, затем общество переходит черту гуманизма, применяя смертную казнь. Противники смертной казни считают, что она только способствует возрастанию количества совершаемого зла, и не имеет нравственного оправдания. Выход они видят в покаянии и прощении преступников, которые таким образом нравственно исправляются, или в содержании в тюрьме неисправимых.

К сожалению, смерть и убийство – не логические или метафизические проблемы. Как ни странно, именно защитники смерти заставляют нас глубже посмотреть на проблему. Наоборот, моралисты, подвергающие смерть нравственному осуждению, на самом деле не только не могут остановить поток убийств, но как бы скрывают и вытесняют чувство виновности. Перед войной пацифистские движения развиваются наиболее успешно, а в их тени вынашиваются милитаристские планы. Поэтому необходимо перевести проблему смерти из метафизической плоскости в практическую. Это значит, что общественность не должна ограничиваться философскими дискуссиями о добре и зле, жизни и смерти. Действительно, жизнь – это умирание, и каждый час ее приближает нас к смерти. С этой позиции убийство не представляется чем-то исключительным. Но точно так же верно и то, что человеческая жизнь бесценна, и всякие попытки ее прервать должны быть исключены. По тому, каким образом общество разрешает это противоречие, можно судить о его цивилизованности. Исключить несправедливые войны, открытое насилие, добиваться наименьших потерь и облегчения страданий, принять достаточно эффективные меры профилактики и борьбы с преступлениями – это и есть реальная борьба со смертью, которую не следует подменять дискуссиями.