Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


2. Основания науки. Роль философских идей и принципов в развитии научного знания.
Философия и наука
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   53
^

2. Основания науки. Роль философских идей и принципов в развитии научного знания.


Своеобразие философских проблем.

Философия, развивающаяся в ходе непрерывного отрицания и созидания систем, когда каждый философ отвергает взгляды предшественников и оказывается в оппозиции к своим современникам, отличается от других дисциплин отсутствием единых критериев обоснования и это делает её существование настолько неустойчивым, что она каждый раз заново вынуждена доказывать свою правомерность. Это, прежде всего, касается её своеобразных проблем, издавна вызывающих насмешки, а иногда негодование, академической науки, официальной власти и живущей здравым смыслом общественности. Хотя приватная и общественная жизнь опирается на достоверные высказывания и очевидные вещи, но попытка доказательства таких простых истин, что внешний мир существует, что я обладаю сознанием или телом, что это моя рука, которой я пишу текст, что моя фамилия Марков и т.п., наталкивается на неожиданные трудности, которые вызывают сомнения, выбивающие почву из под ног. Это похоже на внезапную остановку карусели: мы думали, что вращаемся по отношению к Земле и вдруг чувствуем, что она крутится вокруг нас. Подобную неуверенность в разграничении реального и кажущегося порождают философские рассуждения. Как всякое нарушение границ это вызывает подозрение. Если человек начнет, например, на улице или в транспорте, высказывать сомнения в достоверных истинах и если окружающие не знают, что они предпринимаются в порядке философствования, то нетрудно угодить в психиатрическое учреждение. И вместе с тем философия существует, несмотря на то, что даже два человека, заспорившие о сущности времени, числа или смысла жизни вряд ли придут к взаимопониманию и согласию.

Самое удивительное - это, конечно, существование философии, но не менее удивителен и способ её самосохранения, который основывается на самоуничтожении. В чем же причина этого? В традиционном понимании философия - это тяжелая обязанность думать за других, которую общество должно поддерживать ради собственного процветания. Другой подход разоблачает классическую метафизику как оправдание существующего порядка вещей, отрицает её претензии на чистую истину.

Один из ярких критиков метафизики - М. Шлик, оценивая вопросы о первопричине бытия, существовании Бога, бессмертии души и т.п., недоумевал, что, собственно, подразумевается в такого рода проблемах и высказал мнение, что все они просто бессмысленны. У метафизики, - писал он, - отсутствует реальное содержание. Есть, конечно, представители метафизики, но они ничего не представляют. Лидер неопозитивистского движения противопоставил ей систему научного мировоззрения, характеризующегося связью с эмпирическими фактами, экспериментальной проверкой, логической связностью и непротиворечивостью.

Еще более резко отзывался о традиционных философских проблемах другой видный представитель неопозитивистского движения - Р.Карнап. Он писал: В сфере метафизики (включая разного рода философию ценностей и нормативные науки) логический анализ приводит к тому негативному результату, что все предложения этой сферы совершенно бессмысленны. Корни философских проблем он усматривал не в познавательных или мыслительных трудностях, а в языковых ошибках. Затруднения философии он расценивал как результат смешивания рассуждений о предметах с рассуждениями о словах. Метафизические вопросы о сущности времени, пространства, причинности, блага и красоты сформулированы в "вещной форме", они ориентируют на то, что поименованные феномены подобны реальным сущностям. На самом деле такие часто употребляемые слова как "число", "материя", "субстанция", "дух", совесть" и т.п. не обозначают что-то реальное. Если не учитывать это обстоятельство, то могут возникнуть бессмысленные фразы типа "единица есть число", где под числом подразумевается какая-то особенная "вещь", существующая наряду с единицей, двойкой и т.д.

Критика метафизики как неправильного употребления языка не означает отрицания философии, а наоборот способствует лучшему пониманию её проблем. О чём спрашивали большие философы, когда задумывались о том, что такое время, в чем сущность числа, каково назначение человека в мире? Разумеется, эти вопросы нельзя понимать буквально. Августин, мучительно раздумывавший о природе времени, выявивший его парадоксы вовсе не хотел создать какие-то новые более точные часы для его измерения. Его задача была не менее важной. Он подверг сомнению ходячие представления о времени, которое "течет" и тем самым способствовал формированию нового образа времени, который оказался актуальным при создании теории относительности. Не случайно А. Эйнштейн и другие крупные ученые внимательно читали и изучали размышления Августина.

Проживая в привычном и сподручном мире, человек постепенно утрачивает способность удивляться. Почему мир вообще существует и как можно доказать его реальность (может быть все происходящее нам только снится), как возможно познание, что такое добро и зло - эти и другие подобные вопросы ставятся сегодня разве что детьми. Все остальные считают, что ответы на них давно известны. Достаточно ли эти ответы удовлетворительны? Наука познает природу, открывает причины и законы. Однако что такое природа и насколько верным является допущение о причинном и законосообразном порядке? Наука - это строгое доказательное знания. Но как доказать, что необходимо доказывать? Жизнь и духовные ценности считаются благом, но в чем их смысл? Ставя эти и подобные вопросы, человек как лбом в стену упирается в некоторые очевидные, но недоказуемые истины. Они действительно являются ненаучными, а точнее вненаучными, так как наука на них не только не отвечает, а, наоборот, сама опирается на их решение в жизненно практической сфере. Это обстоятельство свидетельствует о границах научного познания. Оно не должно абсолютизироваться. На это обратили внимание представители философии жизни и экзистенциализма. До того как заниматься познанием человек формируется как участник жизненного мира. Он приобретает практические навыки пользования предметами, усваивает необходимые для совместной жизни нормы, ценности и правила поведения. Мир дан человеку первоначально дотеоретическим способом и доступен и понятен до всякого специального познания. Однако насколько подлинным и истинным является такое интуитивное, экзистенциальное постижение мира? Не определяется ли оно некоторыми прагматическими установками и узкими социальными ориентациями? Эти сомнения в истинности дорационального непосредственного постижения мира заставляют с большим вниманием отнестись к попыткам классической философии рационально проанализировать условия возможности познания и как можно более тщательно исследовать все возможные ошибки и заблуждения.

Практически действующие люди, научные исследователи, изобретатели, политики и т.п. считают, что они правильно мыслят, если достигают успеха. Однако смекалка, здравый смысл, способность рассуждения и расчета - это ещё не есть мышление в полном смысле слова. Они опираются на более или менее фундаментальные допущения. Их принятие определяет ход дальнейших рассуждений, и, например, из неверных посылок по правилам логики выводятся неверные следствия. Поэтому мыслителем можно считать, прежде всего, того, кто доходит до этих оснований и пытается или найти им оправдание или отбросить. Конечно, философ не имеет монопольного права на конструирование предельных оснований культуры, однако оказывает важную услугу обществу, выводит их в сферу открытого обсуждения, показывает их ограниченность и предлагает новое видение мира, основанное на современных реалиях.

Вопрос о том, что значит мыслить, является одним из спорных в философии. Логика сводит мышление к выполнению логических требований, эмпирики считают необходимым и фактическое подтверждение, а интуитивисты - интеллектуальное созерцание идеальных сущностей. Согласно распространенным теориям, мыслительная деятельность состоит в постановке проблемы и поиске средств её разрешения. С философской точки зрения в этой модели недостает существенных звеньев. Например, что значит воспринимать факты. Если сказать: идите и наблюдайте, то возникнет встречный вопрос: а что, собственно, наблюдать? Это говорит о том, что наблюдение сложный процесс, опирающийся на определенные понятия, планы и гипотезы. Не менее сложным процессом является и формулировка проблемы. Она нередко оказывается важнее ответа, так как ответ на правильный вопрос может найти кто-нибудь другой, а неправильно сформулированная проблема будут определять бесперспективные поиски до тех пор, пока не будет переформулирована.

Философия - это вопрошание о предельных основаниях нашего познания и практической деятельности. Их анализ сопряжен с известными затруднениями и прежде всего с тем, что они не могут быть проанализированы, доказаны или опровергнуты обычным научным путем, так как наука сама опирается на допущения, например, о причинности и законосообразности природы. По мнению Канта, основания познания и деятельности содержатся в самом субъекте. Стремясь отыскать абсолютные и неизменные основания, он гипостазировал предпосылки своего времени. Однако субъект, как и объект познания не дан, а задан. Поэтому познавательные и иные предпосылки не являются неизменными. Это порождает проблему постоянного контроля за их эффективностью. Для её решения современная философия должна приложить значительные усилия, а главное изменить форму коммуникации с обществом. Если раньше она узурпировала божественную функцию определения различий между истинным и ложным, прекрасным и безобразным, плохим и хорошим и т.п., то сегодня она становится более демократичной, и, анализируя эти различия, стремится сделать сети порядка более мягкими и гуманными.

^ Философия и наука.

Их взаимовлияние либо недооценивается, либо переоценивается. Позитивизм признает положительное воздействие науки на остальные формы знания и считает, что метафизика и религия скорее тормозят, чем стимулируют развитие научного знания.

Как понимать науку, насколько широко трактовать структуру знания, включать ли в нее философские предпосылки, обыденные знания и повседневные верования, наконец, понимание истории, а также элементы, образующие социально-культурную символическую оболочку общества.

Эвристическое значение часто играют самые экзотические идеи и символы. Например, на философию Гегеля или Шеллинга повлияли скорее биологические и даже парапсихологические теории и опыты (вроде мессмеризма), чем физико-механистические науки. Наоборот обстоит дело в случае с Кантом. Монадологию Лейбница обычно привязывают к бесконечно малым, но на самом деле ее наибольшее значение и влияние прослеживается в области методологии исторических наук.

В основе классической идеи университета лежало убеждение о приоритете метафизики, ее изучение - залог правильного познания в любой частной дисциплине, будь то физика или медицина. Философия - царица наук. Потом произошло разочарование в философии. Как же правильно и взвешенно определить роль философии в развитии науки. Если признать, что наука одинаково успешно развивается как в союзе, так и в борьбе с метафизикой, то и это можно интерпретировать двояко: во-первых, как полное безраличие; во-вторых, как тесный союз и особенно в форме свободной борьбы.

Поскольку сегодня все согласны с тем, что философ не может претендовать на то, что он видит и знает то, чего не знают другие, кажется, что он лишается привилегированного места в общественных переговорах. В своей "Критике философии" Р.Рорти убежден в том, что философия не является не только "указчиком места", но также и "хранителем рациональности". Это кажется последовательным, ибо критика узко понимаемой научной рациональности стала настолько завораживающей, что иногда думают, что можно вообще обойтись без разума, который представляется как большая авторитетная инстанция, миф о которой поддерживается философами исключительно для того, чтобы оправдать свои претензии на верховное место и, следовательно, на власть в социальном пространстве. Хабермас предпринимает весьма трудный компромисс, который состоит в том, чтобы уступить место, но сохранить роль. Возможно ли это и если да, то не окажется ли сохранение роли "хранителя рациональности" тем самым и созданием нового места? Вполне возможно, что оно не будет локализовано в политических институтах общества и вообще в границах какого-либо национального государства, а приобретет, как современный капитал, транснациональный характер. От этого теряется связь с почвой, если под ней иметь в виду национальную культуру, но властные полномочия значительно расширяются. Не меньшие парадоксы поджидают тех, кто считает академическую форму организации философии с мыслителями-мэтрами во главе неким паразитическим образованием, оставшимся в наследие от монархических или тоталитарных режимов. Устранение этого института вовсе не приведет автоматически к устранению ее властных и даже репрессивных функций. Хабермас предлагает лишить философию и философов привилегированного места и предоставить ее дискурс общественности, которая будет использовать разум для совершенствования дискуссии относительно стратегических ориентаций общества. Разум нельзя отбрасывать, необходимо его, так сказать, "демократизировать", передать из рук философов-мэтров в руки общественности. Хабермас выдвигает тезис о том, что философия, защищая притязания разума, выполняет роль не "указчика места" и "судьи", а "хранителя места" и "интерпретатора".

В отношении Гегеля Хабермас справедливо отмечает, что его амбиции оказались еще более грандиозными, чем у Канта, он "наделяет философию по отношению к культуре в целом ролью актуального и всемирно-исторического предназначения". Критико-аналитическая рецепция отбрасывает притязание на окончательное обоснование, но сохраняет за философом роль "эксперта", осуществляющего процедуры тестирования способов употребления языка.

Сегодня, в соответствии с тремя Критиками Канта в культуре выделились автономные области культуры с собственными критериями обоснования. Эксперты в области науки, морали и искусства сегодня уже не могут найти единства. Зато на уровне повседневности эти дискурсы постоянно переплетаются и взаимодействуют. Тогда философ мог бы выполнять функции интерпретатора сложной игры когнитивно-инструменального, морально-практического и эстетически-экспрессивного уровней коммуникативного разума. Хабермас так обозначает проблему современной философии: "каким образом можно сделать открытыми по отношению друг к другу сферы науки, морали и искусства, которые сейчас "заключены в капсулы" экспертных культур, и каким образом можно было бы, не нарушая свойственную им специфику рациональности, снова объединить их с "обнищавшими" традициями жизненного мира так, чтобы расходящиеся моменты разума образовали бы новое равновесие в повседневной коммуникативной практике?"

Я думаю, что философия, как и другие формы культуры, по-разному воздействуют на те или уровни научного знания, что вопрос об их взаимоотношении во многом зависит от того, насколько расширительно мы понимаем саму структуру науки.

И еще важно учитывать не только разговоры и манифестации, но и процесс образования, культурную атмосферу в тот или иной период, в том или ином очаге "взрыва" научного знания. Точно также по-разному следует толковать характер связи научного и вненаучного знания. В одних случаях можно говорить о чисто эвристическом воздействии, как, например, у Менделеева увлечение пасьянсами помогло оформить таблицу химических элементов. В других случаях можно настаивать на более органичном взаимовлиянии, доходящем до непосредственного "соприкосновнния" философии и науки, как во времена античности или в иные революционные или кризисные периоды развития. Нормальная наука не нуждается в новых идеях и относительно ее можно заниматься реконструкцией глубинных философских оснований в духе археологии знания М. Фуко. По иному обстоит дело в "эпоху перемен". Тут элементы причем не столько традиционной метафизики, сколько новых спекулятивных идей, продвинутых идеологий (новые научные теории часто формируются и получают признание в эпохи социальных потрясений) играют действительно важную роль.


Классическая философия, которую связывают, прежде всего, с именами Декарта, Канта, Гегеля, была философией разума. Все названные мыслители скептически относились к тезису о том, что бытие дано человеку прямо и непосредственно. Так Декарт считал, что можно усомниться во всем и даже в существовании внешнего мира: вполне допустимо, что он видимость, созданная коварным и хитрым демоном. Несомненно лишь то, что существует само сомнение, которое является актом сознания. Стало быть, именно в нем нужно отыскать такие очевидные идеи, которые лежат в основе знания. В этом же направлении размышлял и Кант. Бытие само по себе, “вещь в себе”, как его называл кенигсбергский мыслитель, возможно, и существует, но репрезентируется только в формах чувственного опыта (в пространстве и времени) и интерпретируется при помощи теоретических понятий. Поэтому пространство и время оказываются у Канта не объективными формами существования бытия, а формами представления, способами организации чувственного опыта. Точно также, причинность, закономерность, случайность, качество и количество, единство и множество, целое и часть, конечное и бесконечное – это понятия, при помощи которых мы понимаем и познаем данные чувственного опыта. Наше представление о бытии – сложный продукт деятельности чувственности и рассудка, в основе которой лежат конструктивные механизмы сознания.

Если у Декарта, Канта и Гегеля бытие оказалось в основном понятийной конструкцией и отождествлялось с мышлением, то в феноменологии Э. Гуссерля – выдающегося философа XX в., оно конституировалось не только логическими, но и другими интеллектуальными актами, среди которых наибольшее значение придавалось интуиции – интеллектуальному усмотрению сущности воспринимаемых явлений. Человек обладает способностью непосредственного видения сущности, и именно она выступает основой последующих умозаключений и логического вывода. Идеи закона, истины, объективности, доказательства не могут быть выведены из каких-либо других понятий. Эти идеи “существуют” внутри сознания, нет никакой необходимости обращаться за доказательством их истинности к фактам. Наоборот, идеи причинности и закономерности являются условиями возможности констатации фактов. То, что считается простым и исходным – наблюдения, факты, утверждения о существующих вещах и событиях – все это в феноменологии оказалось сложным и опосредованным, построенным на основе таких самоочевидных идей, какими являются истина, достоверность, ответственность, единство, мир и т.д. И хотя эти идеи существуют только в сознании, относительно их возможно абсолютно достоверное знание.

По отношению к бытию со времен Аристотеля задаются два вопроса: существует ли нечто и что оно такое. Это вопросы о существовании и сущности. Но сами вопросы и сомнения возможны, если есть что-то несомненное. Давайте спросим, а что считается несомненным в постановке такого рода вопросов? Они возможны, если мы заранее принимаем, что предметом нашего вопрошания являются вещи, у которых можно разделить сущность и существование. Стало быть, в основе любых человеческих исследований лежит представление о некой вещи или предмете, которые могут рассматриваться познающим субъектом как бы со стороны. Но разве так обстоит дело с бытием, разве может человек оказаться вне его, разве мы не находимся всегда уже в мире? По отношению к конкретным вещам человек может встать в позицию наблюдателя и разграничить явление и сущность, но по отношению к бытию он не может занять такую позицию. В бытии человек существует не как "сущность" и не присутствует в модусе "вещи"; поэтому сложившееся различие сущности и существования по отношению к нему оказывается непригодным.

Представление о постоянстве вещей и неизменности миропорядка является древнейшим архетипом культуры. Внешняя сфера камня и неба, внутренняя сфера духа и сердца – древнейшие мифологические метафоры, живущие в подсознании современного человека и выражающиеся в его поисках прочного основания, субстанции, сущности, законов, структуры, скрывающихся за случайными невзаимосвязанными явлениями, неожиданными событиями и изменениями, в потоке которых и протекает человеческое существование. Не удивительно, что исходный онтологический вопрос обращен к первоначалам бытия. Из чего состоит все существующее, – так спрашивали первые философы. Они оказались в ситуации выбора между различными видами вещества, которое могло играть роль первоэлемента вселенной, или между различными идеями и принципами, выполняющими универсальную объяснительную функцию. "Великая" противоположность материализма и идеализма, их борьба, вписанная наиболее яркими страницами в историю философии 18 - 20 вв., теперь уже не кажется бескомпромиссной. В сущности, выбранный по тем или иным предпочтениям первоэлемент, например, "вода”, “воздух" или "атом", начинают играть роль идеального основания, как только дело доходит до теоретического объяснения. И наоборот, выдвигаемые на роль универсального объяснительного принципа идеи получают ту или иную материализацию. Например, Бог или Дух, оказывают воздействие на реальный мир, и должны сначала создать его, а потом управлять им. Конечно, идеальные сущности имматериальны и на них нельзя указать пальцем, но и материя философов – это абстрактная категория, находящаяся в не менее сложных и опосредованных отношениях с реальным миром, чем понятие духа. Таким образом, онтологические противоположности нуждаются в анализе. Следует прояснить их реальную функцию. В философии Нового времени эта противоположность приобретает центральное значение и это является символическим выражением глубинных практических и даже политических процессов. Однако само по себе разоблачение философии как репрезентации социальной практики еще не снимает различие материализма и идеализма. Их борьба имеет идейный характер и поэтому все философы оказываются идеалистами, хотя некоторые из них прибегают к помощи авторитетных органов и таким образом обнаруживают свою практическую сущность.

Это не избавляет от "основного" вопроса философии, ибо мы не можем мыслить мир иначе, чем в различении материи и духа. Однако этот вопрос утрачивает свою остроту в результате осознания опосредования «больших» противоположностей материи и сознания, покоя и движения, структуры и динамики множеством конкретных проблем, которые решаются наукой. Сегодня вопрос о том, существовал ли мир до нашего рождения, большинством решается положительно. Поскольку в допущении "возникновения" мира есть множество подводных трудностей, постольку чаще всего воздерживаются от его постановки. Это не означает, конечно, что вопрос этот исчез. Он модифицировался как множество мелких локальных вопросов теории эволюции, космологии, теологии и т.п., решения которых время от времени поднимают принципиальную дискуссию. Примером ее может служить спор относительного т.н. "антропного принципа" в космологии, согласно которому еще на уровне формирования углеродных соединений как бы предполагалась возможность появления жизни. Не означает ли это наличие плана мироздания? Наука не может признать теологическое объяснение, однако на его вызов она отвечает гипотезами вроде «антропного принципа».

“Растворение” принципиальных философских проблем в частнонаучных вопросах привело к сомнениям относительно философии: является ли она основополагающей наукой, указывающей всем свое место? В чем же видится недостаток метафизики, против которой в 20 в. выступают почти все начинающие философы? То, что для теоретика кажется хорошим, а именно ясное определение сущностей и их четкое различение друг от друга, это на практике оказывается неодолимым препятствием. Приходится "живую жизнь" укладывать на прокрустово ложе и "расчленять" ее по категориальным схемам. Однозначное различие материального и идеального, движущегося и покоящегося, плохого и хорошего оказывается слишком жестким применительно к сложным артефактам современности.

В науке и в этике сегодня набирают силу процессы, связанные с осмыслением того факта, что противоположности не находят конкретного выражения в том резком и жестком виде, как они формулируются в метафизике. Метафизическое разделение материи и духа, добра и зла на практике функционирует в форме множества маленьких различий, которые, впрочем, на своем маленьком отрезке пространства могут выполнять очень жесткую репрессивную функцию. Однако локализованные противоположности, в отличие от манихейских оппозиций добра и зла все-таки контролируются. Иначе говоря, понятие абсолютного метафизического зла, которое нельзя устранить никакими силами, заменяется представлением об опасности, которой можно противодействовать. Сами различения, как трансцендентальные условия возможности мышления и действия, разумеется, не могут быть сняты каким-то опытом, но они изменяются в процессе применения их на практике.

Философия Нового времени решает онтологическую проблему из гносеологических предпосылок. С точки зрения теории познания выделяется внешний мир и внутренний опыт. Первый представляется как совокупность материальных процессов, обладающих протяженностью, непроницаемостью, движением, силой и другими физическими характеристиками. Второй – как совокупность психических процессов: мыслей, переживаний, желаний, которым не присущи свойства материальных тел. Поскольку вне рамок этой противоположности ничего не остается, то, естественно, возникает спор о том, какой из этих миров первичен, и какие основания бытия следует выбрать в качестве "первых и последних". Сильным аргументом материализма является утверждение о первичности материи и вторичности духа. Но можно рассуждать и по-другому, а именно: исходить из того, что материя безжизненна и для ее развития требуется духовное, творческое и формирующее начало. Отсюда становится ясно, что спор материализма и идеализма во многом зависит от того, как определяются материя и дух. Наконец, можно попытаться соединить их и приписать некому единому началу, как это делали пантеисты древности или психофизические монисты 19 в.

Очевидно, отдельные состояния, которые воспринимаются нашими органами чувств, каким-то образом объединяются. Прежде всего, хотелось, чтобы это единство было не воображаемым, а реальным. Конечно, можно допустить, что события и процессы в мире представляют собой беспорядочный конгломерат, в котором мы сами видим систему или строим ее искусственно. Однако понятие природы редко низводилось до хаоса и, как правило, ей приписывается известный порядок и систематичность. Это приходится делать еще и потому, что при оправдании своих конструкций человек вынужден ссылаться не только на свой разум, но и на что-то внешнее, например, на "законы природы", в существовании которых его убеждает и практический опыт. Во всяком случае, утверждение константности некоторых параметров мира является весьма древним и устойчивым. Это и понятно, так как любые сомнения и изменения предполагают, как фигура – фон, нечто несомненное. Для обоснования этой устойчивости в философии и было разработано понятие субстанции. Сначала она мыслилась как нечто отдельное и автономное. Субстанция – это то, что существует самостоятельно и не требует ничего иного для своего существования. Однако постепенно сложилось более пластичное представление о соотношении субстанции с другими свойствами, среди которых выделяли акциденции – привходящие свойства, субстрат – устойчивый носитель свойств, первичные и вторичные (имеющие место в чувственном восприятии) качества. Субстанция не является каким-то отдельно от своих свойств и состояний существующим объектом. И наоборот, не существует качеств и состояний без реального носителя, без сущности, проявлениями которой являются наблюдаемые свойства. Таким образом, представления о субстанции и ее свойствах являются необходимыми условиями возможности рассуждения о вещах и процессах.

Основными свойствами материи считаются протяжение, непроницаемость и масса. Однако в понимании материи вовсе нет единства, и ведутся острые споры. Протяжение можно мыслить как непрерывный процесс или, как говорил Бергсон, длительность, а можно мыслить как расстояние или пространство, которое делится на части. Если оно делимо до бесконечности, то части перестают быть протяженными и тогда непонятно, как они образуют при своем сложении пространство, а если они неделимы, то образуют самостоятельные частицы – атомы, между которыми должна быть пустота, т.е. некоторое специальное незаполненное пространство, которое называется пустотой. Пустота также выступает условием движения атомов. Атомистика, сформулированная еще древнегреческим философом Демокритом, является настолько естественной моделью мира, что и в настоящее время образует опору естественнонаучного мировоззрения.

Несмотря на очевидную интуицию относительно отдельных, движущихся в пустом пространстве тел, атомистика сталкивается с серьезными трудностями теоретического характера, на которые указал еще Аристотель. Прежде всего, он отметил, что непрерывность нельзя составить из отдельных точек. Неудивительно, что издавна предпринимались попытки "холистического" (целостного) подхода, в котором части не составляют целое, а образуются в нем и благодаря ему. Аналогичные трудности связаны с допущением пустоты. Аргументы против него также высказал Аристотель. Его принцип " природа боится пустоты" надолго определил космологические модели в средние века.

Классическая физика исходила из представлений о твердых и неделимых частицах, движущихся в пустоте. В современных теориях квантового поля традиционное противопоставление частиц и пространства утрачивает свою очевидность; пустота становится динамической величиной. Понятие поля было введено в физику Фарадеем и Максвеллом. Электрическое поле – это особое состояние пространства, окружающее заряженное тело, воздействующее на другие заряды в окружающем пространстве. В классической электродинамике электрическое и магнитное поля описывались как самостоятельные, отличающиеся от вещества, формы реальности. Вещество и пустое пространство – фундаментальное различие, на которое опирается классическая картина мира. В теории относительности это различие снимается: массивное тело создает вокруг себя гравитационное поле, которое "искривляет" окружающее пространство: вещество и искривленное пространство – это одно и то же. Массивные тела не только определяют структуру окружающего пространства, и испытывают воздействие со стороны среды. Согласно Э. Маху, инерция материального тела определяется не самим веществом, а взаимодействием его с остальной Вселенной. Согласно этому принципу, взаимодействие тел распространяется на всю Вселенную в целом и таким образом свойства тел могут восприниматься только при учете их взаимодействия с окружающим миром. Теория поля современной физики заставляет отказаться от традиционного противопоставления между материальными частицами и пустотой. Частицы неразрывно связаны с окружающим пространством и не могут рассматриваться в отрыве от него. С одной стороны, они оказывают воздействие на структуру пространства, а с другой – сами являются "сгустками" поля, образующего пространство. Пустота рассматривается как поле, в которой протон создает п-мезоны – виртуальные частицы, спонтанно возникающие из пустоты и снова растворяющиеся в ней. Физический вакуум не является абсолютным ничто, где отсутствует какое-либо существование, а содержит в себе возможность существования всех возможных форм частиц, которые в свою очередь не являются некими единичными объектами, а выступают формами пустоты. Открытие динамической природы вакуума – одно из важных открытий современной физики; из пустого вместилища пустота превратилась в некое порождающее "Ничто" философов, такое ничто, из которого берет начало всякое существование.

Другая проблема концентрируется вокруг качественного и количественного. Атомы Демокрита отличаются друг от друга только по форме. Наоборот, Аристотель допускал, по меньшей мере, четыре разнокачественных элемента (огонь, земля, воздух и вода). Количественный подход к миру был закреплен механико-математическим естествознанием. Материя Галилея и Декарта обладает только свойством протяжения в длину, ширину и глубину и, по существу, сводится к пространству. Вся Вселенная заполнена такой однородной материей, частицы которой различаются по величине, положению и движению. Если Галилей в противоположность аристотелианцам отстаивал существование пустоты, то у Декарта в ней уже нет надобности, поскольку материя отождествлена с пространством. Естественны образом исчезает и потребность в неделимых частицах материи - атомах, которые предполагают пустоту. Декарт разработал "вихревую" или, говоря современным языком, полевую картину мира, где движение мыслится как вытеснение тела из одного места в другое и замещение его другим телом, которое в свою очередь уступает свое место новому.

Согласно квантовой теории, частицы одновременно считаются волнами. Частицам в квантовой теории соответствуют "пучки" или "пакеты" волн. "Квантовый эффект" состоит в том, что субатомная частица совершает колебательные движения внутри небольшого замкнутого пространства, что делает ее местоположение "неопределенным". В микромире большинство частиц приковано к молекулярным, атомным и ядерным структурам, и они не покоятся, а находятся в состоянии хаотического движения. В макроскопическом мире окружающие нас тела кажутся "мертвыми" – пассивными и неподвижными, но все эти предметы состоят из атомов, связанных между собою внутримолекулярными силами. Таким образом, материя в современной физике выглядит не неподвижной, а как бы “танцующей”, находящейся в динамическом равновесии.

Весьма оригинальной оказалась атомистика, или монадология Лейбница. Монадами Лейбниц называл непротяженные духовные сущности. Как же тогда образуется материя? Как самостоятельная субстанция монада исключает из себя все другое и таким образом обладает силой сопротивления. Будучи непроницаемой, она занимает место и имеет силу отталкивания; так она становится телом, занимающим определенное пространство. В противоположность экстенсивной модели Декарта, основанной на протяжении частиц, интенсивная модель Лейбница является динамической.

Кант дополнил динамику Лейбница и приписал частицам силу не только отталкивания, но и притягивания. Равновесие притягательной и отталкивательной сил определяет объем частицы. Материя у Лейбница и Канта оказывается продуктом действующих сил, которые создают напряжение, наполняющее пространство. Эти метафизические теории оказались актуальными только по мере осознания границ механистического мировоззрения.

В связи с успехами физики и теории познания в конце 19 в. понятие материи стало уступать место понятию энергии. Удар, давление, величина, движение – все это было объяснено с энергетических позиций; любые явления природы описывались как формы той или иной энергии и даже атомы материи оказались сводимыми к устойчивым состояниям энергии. Сначала сильную поддержку атомистика нашла в физике, оптике и химии. Теория химических элементов, повторение которых в самых разных сочетаниях приводит к порождению самых разных веществ и материалов, снова подтвердила силу атомизма. То же самое можно сказать о теории теплоты и о классической электродинамике, оперирующей понятием частицы. Однако постепенно в науке победил "динамический атомизм", согласно которому материя раскрывается через понятие силы или энергии. Обычно говорят, что тело обладает некоторой энергией, если способно осуществить работу. Различаются гравитационная, кинетическая, тепловая, электрическая, химическая и другие формы энергии. Энергия меняет форму, но не исчезает, и этот закон сохранения энергии является одним из самых фундаментальных в физике.

В теории относительности масса интерпретируется как одна из форм энергии. Таким образом, масса также может переходить в другие формы энергии. При столкновении субатомных частиц некоторые частицы могут прекратить свое существование, а энергия, содержащаяся в их массе, может преобразоваться в кинетическую энергию и перераспределиться между другими частицами. Факт эквивалентности массы и энергии существенно изменяет традиционное представление о частицах. Они уже не рассматриваются в зависимости от содержащегося в них вещества как некие "шарики", а как динамические структуры, существующие в четырехмерном пространственно-временном континууме. Благодаря пространственному аспекту, они могут восприниматься как объекты, обладающие массой, а в силу временного аспекта своего существования, они выступают как процесс, в котором количество энергии равно массе. На макроскопическом уровне мы воспринимаем предметы как материальные субстанции, а на микроскопическом уровне у частиц нет свойств материальной субстанции, и они предстают как сгустки энергии. Квантовая теория предложила вероятностные модели неразрывной сети переплетения частиц энергии, а теория относительности показала, что они существуют благодаря движению, и таким образом материя не может существовать вне движения и становления. Поскольку все субатомные частицы имеют релятивистскую природу, нельзя понять их свойства вне их взаимодействий, нельзя понять сущность одной частицы, не уяснив сущности остальных.

Философия Нового времени, опираясь на механику, видела задачу в том, чтобы свести все процессы к движению атомов, которые считались неизменными частицами материи. Однако постепенно теория познания привела к сомнению в отношении особого статуса достоверности высказываний о материальности мира. Нет никаких эпистемологических аргументов, которые бы доказывали, что существование материи более достоверно, чем существование духа. Наоборот, внутренний опыт свидетельствует о том, что все состояния внешнего мира даны нам в форме сознания, и что в самом представлении о материи следует различать объективное содержание и субъективную форму. Понятие материи, субстанции и атомов, как и всякое другое, во многом имеет инструментальный характер и может меняться в зависимости от того, насколько оно пригодно для описания событий и явлений, с которыми человек сталкивается на практике.