Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


Структура познания, его виды и формы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   53
^

Структура познания, его виды и формы,


Познавательное отношение к миру предполагает разделение субъекта и объекта. Когда человек становится познающим субъектом, это выражается в принятии позиции внешнего наблюдателя, нейтрального исследователя, свободного от разного рода предпочтений, интересов и чувственных влечений. Познание как форма незаинтересованного созерцания требует своеобразной аскезы и, прежде всего, отказа от фантазий и желаний для объективного постижения существа дела. Вместе с тем, будучи приостановкой волевых актов и практический действий, познание остается и своеобразной формой активности; познающий субъект осмысляет, интерпретирует, объясняет реальность в понятиях и суждениях. Он наделяет мир законосообразной структурой, отыскивает причинно-следственные связи, разделяет сущность и явления. Даже наблюдение и опыт не остаются пассивными, а представляют собой отбор и систематическое отделение существенных явлений от несущественных. Критерии селекции нередко остаются вне поля внимания. Отсюда следует то важное для философии познания обстоятельство, что познающий субъект не тождественен научному методу, в котором фиксируются эмпирические, теоретические и логические процедуры исследования. Познающее существо – это живой человек, контролирующий свою волю, внимание, желания, фантазии, память и т.п. способности, которые хотя и не исключаются, но существенно трансформируются в науке.

Двойственная пассивно-активная природа субъекта породила споры, в которых одна сторона настаивала на необходимости "вслушивания" в бытие, "воспоминания" неких изначально заложенных в душу идей, а другая – на конструктивном, экспериментальном, творческом отношении к природе, выражающемся в изобретении все более изощренных технических устройств и построении сложных теоретических моделей. Сегодня активность субъекта ни у кого не вызывает сомнений: образные модели, эксперименты, теории - все это дело рук человека и даже факты не являются пассивной регистрацией того, что было "на самом деле". Однако вызывает сомнение абсолютизация такой позиции, так как она приводит к бесконтрольному преобразованию природы в интересах производства. Но и "созерцательная" позиция в трактовке субъекта не является панацеей. Поскольку человек является социальным и культурным существом, он осмысляет мир сквозь призму понятий и представлений своей эпохи, реализует свою сущность при помощи тех средств, которыми располагает общество. Сегодня вряд ли можно представить себе жизнь без достижений науки и техники и вряд ли кто захочет вернуться к "золотому веку", когда “естественный” человек жил в равновесии с природой.

Субъект современной науки - это не отдельный индивид, самостоятельно и заново изобретающий экспериментальную технику и новые понятия, В процессе образования люди усваивают прошлый опыт, включая не только факты и теории, но и культурные традиции. Далеко не все из них подвергаются критической проверке в новых условиях. К числу таких неявных предпосылок относятся и представления о субъекте и объекте. Жесткое противопоставление "активного" и "пассивного", "индивидуального" и "общественного" при обсуждении природы, структуры и функций познания оказывается сегодня недостаточным. Действительно, как можно однозначно ответить на вопрос: является объект данностью или конструкцией субъекта? С одной стороны, предмет познания отличается от природы "самой по себе", ибо по мере усложнения науки ее объекты приобретают все более искусственный, идеализированный характер. Техника и эксперимент есть ни что иное, как реализация теоретических моделей, как воплощение того, чего в естественных условиях не было и не могло быть. Поэтому теоретические законы относятся не к самой реальности, а к идеальным объектам, искусственно воспроизводимым в экспериментальных условиях. С другой стороны, наука и техника раскрывают законы природы, так как без соответствия им промышленное производство будет приводить к таким катастрофам, которые равноценны стихийным бедствиям. Поэтому констатация метафизических противоположностей сегодня должна уступить место таким философским исследованиям, которые исходят из иной структуры субъективного и объективного, в которой они переплетены отношениями взаимозависимости и взаимообусловленности. Это приводит к переоценке критики прогресса. Так источник технических катастроф - это не свидетельство некой изначальной порочности науки и техники, это неизбежное следствие того, что человек как бы занял место бога, стал по-своему распоряжаться природой. Действительно, вооруженный техническим потенциалом человек, превзошел не только сильных животных, но и стал соизмерим с силами природы. Это требует от него особой осторожности, сдержанности и предусмотрительности не только в отношении других людей, но и мира в целом. На заре технического прогресса вера в активность субъекта, лозунг преобразования природы и покорения ее не были столь опасными как сегодня.

Задача современной философии состоит новом осмыслении природы знания. Необходимо по новому понять и определить само понятие рациональности. Известно, что вера в разум лежит у истоков европейской культуры и что именно ему человечество обязано науке и технике, праву и рациональному ведению хозяйства, воспитанию и образованию. Господство разума над стихийными силами природы, контроль за душевными аффектами, подчинение поведения рациональным нормам человеческого общежития - все это несомненные ценности. Сегодняшнее отношение к рациональности исходит из других оценок. Общее, закономерное, закодированное, подсчитанное явно подавляет индивидуальное, случайное и не планируемое. С одной стороны, это направлено на исключение хаоса и катастроф, на преодоление иллюзий и формирование объективных знаний о реальных возможностях, С другой стороны, это приводит к уменьшению свободы и независимости человека. Принцип надежды, вера в высокие идеалы считаются утопическими желаниями. пока еще достойными, но совершенно бессильными в мире расчета. Наряду с оптимистической верой в разум, сегодня имеет место столь же безудержная вера в иррациональное. Мистика, миф, слепая вера имеют хождение едва ли не больше, чем в средневековье. Во многом повинен в этом, как ни странно, пафос рациональности. Разум, поставленный на службу воли к власти, привел к тому, что все чуждое и не похожее на него сделалось объектом присвоения, покорения и эксплуатации. Дело даже не только в том, что разум используется, скажем, для совершенствования вооружения, в то время, как некоторые полагают, что он должен служить добру. Но ведь и добро необходимо уметь утверждать и защищать. А между тем наука берется определять рациональные критерии добра или блага. При этом душевные и духовные, телесные и психические акты человека считаются чем-то таким, что должно контролироваться с точки зрения рациональности, понимаемой как экономия средств, практическая целесообразность, полезность и т.п. Действительно морализация не годится для оценки науки, так как сама мораль тоже не имеет права решать, что морально, а что– нет. Меду прочим наука и техника, а также остальные завоевания цивилизации не должны, как у Л. Толстого осуждаться с точки зрения христианской морали, а наоборот всячески поддерживаться и даже использоваться для определения и утверждения добра. Но, к сожалению, даже в глазах общественности альтернативой узко позитивистски понимаемой рациональности видится сегодня вера в мистику и астрологию. Поэтому возникает важная задача, как сохранить рациональность– основное достижение европейской культуры и при этом не поддаться иррационализму, недостатки которого ничуть не меньше, чем у прагматизма и позитивизма.

Для решения поставленной задачи рассмотрим историю рациональности, в ходе которой формировались важные виды и формы знания, многие из которых ныне оказались незаслуженно забытыми. Прежде всего, необходимо отметить различие субъективного и объективного разума, которое указывало на необходимость согласования закономерного порядка в мире со способностью человека к постижению его. Наше понятие разума ведет свое происхождение от греческого понятия “логос” /говорить, упорядочивать, собирать/. Важным в этих старых терминах было то, что они подразумевали, что человек мог иметь разум, внимать ему, но не узурпировать его или отождествлять с волей к власти. Кроме того, разум в старом его понимании противопоставлялся чувственности, разного рода фантазиям, мифам и сказкам без попытки рационализировать эти способы освоения мира. Христианство трактует "Логос" как божественное Слово сближает его с Христом, т.е. дает ему персонального субъекта, В известном определении логики у Гегеля она представляется как изображение чистой сущности Бога, объединяет истину, бытие, разум и бога. Отрыв разума от природы в христианстве и породил знаменитую проблему о соотношении разума и воли: сторонники примата воли исходили из божественного произвола, из идеи Бога, сотворившего мир по собственному желанию: наоборот, защитники закона и порядка считали, что в божественном интеллекте существует стройный план вселенной, который должен быть раскрыт наукой. Этот спор получил впечатляющее продолжение относительно соотношения воли и разума у человека. Если Гегель отождествлял субъективный и объективный разум и подчинял ему волю, то Шопенгауэр выдвинул тезис о том, что в мире правит не разум, а слепая и темная воля. Ее порывы подчиняют себе как познание, так и поведение человека,

Следует отметить и другое противопоставление познавательных способностей: рассудок и разум, В этом противопоставлении разум оказывается более фундаментальной способностью мышления, которая связана с усмотрением сути дела, с интеллектуальной интуицией и выработкой общих принципов, служащих основой для умозаключений. Рассудок – это оперативная сторона мышления, способность методического исследования и анализа понятий, а также логического вывода одних суждений из других. У И. Канта рассудок оказывается мышлением о предметах опыта, а разум - мышлением о мышлении, т.е. рефлексией. Рефлексия как способность размышлять о мышлении обеспечивает доопытное знание. Если у Канта эта способность состояла в анализе, то позже она дополняется и способностью "чистого представления". Однако это приводит к отрыву от эмпирического познания, так как разум наделяется способностью к “усмотрению” чистых сущностей.

Несмотря на возможность умозрительного познания, нельзя отрицать важную роль чувственного познания. Как бы ни была сегодня велика роль понимания, интерпретации, анализа, как бы сильно опыт не был "нагружен" теоретическим значением, роль практического познания и сегодня остается существенной. Это проявляется в том, что при попытке обоснования тех или иных абстрактных представлений так или иначе приходится опираться на фундамент чувственно-телесного опыта, Этот опыт в значительной мере остается допонятийным и передается как умение и навык, как способность воспринимать мир в его качественном многообразии. С ним тесно связано эмоциональное познание, в основе которого лежат эмоционально-волевые акты сознания. Без их учета остается непонятной, например, способность к оценке, а также к душевным симпатиям, любви, вере, надежде. Попытка тотальной рационализации этих способностей приводит к затруднениям: с одной стороны, современный человек желает понять рациональную сущность перечисленных душевных склонностей и ценностных предпочтений, а с другой стороны, вскоре осознает, что объясненная любовь, вера и надежда - это нечто иное, чем те чувства, которые он в действительности переживает. Таким образом, как и в предыдущих случаях, стремление свести все чувственные, телесные и душевные акты к рациональности приводят к обеднению духовной жизни человека.

Наконец, следует продумать еще одно важное различие между теоретическим и практическим познанием. Сегодня оно сводится к различию теории и практики, понимаемой как утилитарная деятельность, связанная с удовлетворением материальных потребностей. При этом оказалось забытым важное разделение между теоретической и практической философией, Последняя ставила вопрос о применимости разума к человеческой жизнедеятельности: не являются ли ее движущими силами страсти и влечения, потребности и желания? От практической философии ожидали четких ориентиров жизни. Античные философы считали такую философию производной от объективного разума; рациональная практика опирается на знание объективного порядка и гармонии мира, Сократ обещал: я дам Вам истину, и она сделает Вас свободными. Это соответствует общему духу греческого рационализма, который соединял истину и благо, добродетель и справедливость, красоту и эрос. Эти же слова, повторенные в Библии, имеют несколько иной смысл. Они выражают данность божественной истины и возможность свободного выбора. В изречении апостола Павла: ”Доброго, которого хочу не делаю, а злое, которое не хочу, делаю” , - содержится указание на дуализм знания и действия, истины и блага (Послание к Римлянам 7,19). Теоретическое знание имеет дело с всеобщим и необходимым, а практическая философия - с индивидуальными поступками, с волей и добродетелью. Чтобы практическое знание не вырождалось в разновидность целерационального действия, что и происходит сегодня, философия должна указать некоторые общие основания практической жизнедеятельности, У Канта таким основанием выступала идея долга: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом”.9 Примат практической философии над теоретической означает, таким образом, верховенство нравственных и моральных норм, основание которых дает не умозрение, а человеческий опыт исторического выживания.

Исторический обзор понятия рациональности обнаруживает широкий спектр его значений. Аристотель говорил о разумности как о чем-то близком добродетели или благу. Кант различал чистый разум, раскрывающий общие условия возможности познания, и практический разум, оправдывающий условия возможности нравственной жизни. Сегодня же рациональность сводится в основном к компетентности, расчетливости, бережливости и определяется в терминах экономии, а не самопожертвования. Однако понятие рациональности несомненно остается ценностным и поэтому ее определение как свободы от ценностных предпочтений, данное М. Вебером, оказывается отклонением от традиционного античного и христианского понимания разума, хотя нельзя отрицать, что рациональность предполагает не только следование нормам и образцам, но и обоснование, логическую аргументацию, а также практическую проверку их истинности. Стало быть, в понятии рациональности должны пластично соединяться познавательный и ценностный аспекты бытия человека в мире. Отсюда появляется возможность сохранения положительного содержания рационализма и в нашу критическую по отношению к рациональной философии эпоху. Любые формы познания предполагают возможность рефлексии, т.е. способность контролировать и улучшать стандарты рациональности.