Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


Аналитическая философия в эпоху масс-медиа.
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   53
^

Аналитическая философия в эпоху масс-медиа.


Тезис современной философии языка о том, что все есть язык, вопреки сопротивлению людей, отстаивающих самостоятельное существование бытия, бога, человека, которые посылают знаки и управляют их значением, получил неожиданное подтверждение в устройстве нашей современной жизни. В спектакулярном обществе, где люди представляют себя на сцене жизни, где политика становится театром, а основой экономики становится не производство, а спекулятивный финансовый капитал меняются и формы цивилизации образа жизни людей. Слова воздействуют на поведение людей не смыслом и значением, не тем, что они "зацепляют вещи", т.е. соответствуют им, а как магические знаки в ритуальных практиках. В словах и образах становится важным не внутренний смысл, который растолковывают профессора, а внешние блеск и звук, завораживающие слушателя, наподобие пения Сирен.

Интеллектуалы возмущены тем, как ведутся рекламные или избирательные кампании. Напротив, “рекламщики”, “пиарщики” и “имиджмейкеры” постепенно осознают, в чем состоит, откуда исходит сила образов и звуков. Она проистекает не из идей, истин или сущностей, она не предполагает рефлексию, т.е. переключение внимания с вида знака на сущность, которую этот знак представляет. В масс-медиа образы представляют сами себя и не отсылают к тому, чему учат в университете. Отсюда изображения вещей или политиков в рекламных роликах воздействую по иному, чем интеллектуальные знаки. Зритель видит красивую вещь или внушающее доверие лицо, слышит бархатный волшебный голос, попадает под воздействие завораживающего взгляда.

Какова стихийная реакция философов на интервенцию масс-медиа? Старшее поколение видит в них признак разложения высокой культуры и потому расценивает как нечто враждебное, чему следует активно противостоять и прежде всего административными ресурсами: укреплять традиционную систему образования. Молодые вынуждены реагировать более гибко. Нынешние школьники и студенты младших курсов с трудом читают книги, зато перед экраном чувствуют себя как рыба в воде. Учебники, напоминающие по форме комиксы, становятся реальностью. Они вызывают у преподавателей старшего поколения ментальную судорогу. Кажется, что это и есть отрицание философии и можно смело констатировать ее смерть. По инерции книги пишутся и даже читаются, но конец уже близок: молодежь неспособна их читать. Поэтому вопрос об изменении форм философии, о близости ее искусству, в том числе и массовому – это и есть вопрос о ее выживании в новых условиях. Пока мы не поймем, как функционирует этот “прекрасный новый мир”, пока мы не научимся пользоваться видеознаками и не противопоставим взгляду Медузы зеркало, пока мы не поймем тайны сладкоголосых Сирен, мы не можем рассчитывать на выполнение интеллектуального призвания философа.

Отсюда вопрос о переориентации в философии следует связывать не только с саморефлексией, но и с формой самого процесса коммуникации. Во всяком случае, следует помнить, что он не всегда протекал в привычной для нас форме чтения книг, слушания лекций, участия в дискуссиях и т.п. Словесно-книжная форма коммуникации - продукт цивилизационного процесса. Ей предшествовали иные способы общения с бытием, в которых знаки имели магико-символический характер и воздействовали на поведение людей минуя размышления. Такая культура была подчеркнуто недемократичной, ибо бытие посылало знаки только избранным и они распоряжались ими не без пользы для себя. Но и профессорская форма коммуникации наследует тезис о доступности значения только дипломированным специалистам, а кроме того в скрытом виде содержит также практику посвящения, т.е некоторого неинтеллигибельного механизма передачи истины. Ученый доказывает свои слова ссылками на знания и опыт. Однако социальный статус говорящего также имеет важное значение. Профессор не предъявляет каких-то телесных знаков своей избранности, но имеет дипломы и аттестаты, дающие ему право говорить и экзаменовать.

Так в современной культуре неожиданно актуальными оказываются исследования аналитических философов о языке как «форме жизни», о дисциплинарных практиках, в рамках которых высказывания получают авторитетное значение и становятся речевыми актами. Но что такое “жизнь” у Витгенштейна? С одной стороны, он понимает ее чисто инструментально и даже пользуется выражением “дрессура”, когда описывает научению языку. Взрослые ничего не доказывают маленьким детям, а действуют либо императивно, как “основоположники”, либо говорят: “Делай так! Когда подрастешь, узнаешь почему”. С другой стороны, “основания” у взрослых функционируют не как обсуждаемые и принимаемые на научном форуме положения, а как ритуалы. Именно это и дает основания рассматривать сообщество ученых наподобие древних племен со своими обычаями. Таким образом, к Витгенштейнову пониманию “языковых игр” наиболее близким оказывается понятие дискурсивных практик у Фуко, который их понимает в тесной связи с “дисциплинарными пространствами”, а затем и объединяет понятием “стратегии”.

Витгенштейн утверждал, что мир находится за пределами выразимого в языке. Он ничего не говорит. Но вынуждает ли он нас вообще к чему либо? Может он заставить нас принимать те или иные высказывания, структурировать их в систему, определять " языковые каркасы" или «эпистемы»? Ужас в том, что посредством переописания мира, т.е. изменения языковой игры, истина превращается в заблуждение, а то, что считалось плохим, может оказаться хорошим и наоборот. При это процесс смены лингвистических практик все ускоряется. Но все-таки в эпоху модерна эти практики изменяли и мир и самих людей. Сегодня мы воспринимаем выражения "теория Ньютона отражает законы внешнего мира", "теория Фрейда верно описывает глубины нашего Я" как пустые комплименты. Нет никакой истины вне нас, которая ждет, когда мы ее откроем. Но отсюда не должно вытекать, что там вообще ничего нет, в том числе и реальности, что все это только ложь и иллюзия.

Сегодня после оргии "относительности", "несоизмеримости" языков и словарей описания, остро ощущает потребность в поиске критериев выбора и доказательства если не истинного, то хотя бы лучшего описания. Можем ли мы доказать, что новый язык лучше традиционного? Можем ли мы так сказать "за письменным столом" создать лучший язык. Хайдеггер попробовал это сделать. И хотя он не придумывал новый язык, а попытался использовать ресурсы «естественного» языка, автором которого являлся народ, но вынужден был признать, что его поймут не ранее чем через 300 лет, и это звучит как "никогда", ибо через триста лет люди станут говорить на другом языке. Отсюда можно сделать вывод, что философия способствует новому пониманию мира и содействует такому лингвистическому поведению, который будет заставлять искать новые более подходящие формы нелингвистического поведения. Философия работает не над уточнением отдельных понятий, а предлагает новую языковую игру. Таким образом, и в современном мире, где вербальная культура постепенно уступает позиции аудио-визуальным знакам, техники аналитической философии остаются актуальными. На самом деле, как показал Витгенштейн и его последователи, книги и лекции воздействовали на умы людей не столько истиной, сколько дисциплинарными практиками, которые и делали высказывания авторитетными. Точно также воздействие медиатехнологий на поведение людей во многом определяется тем культурным контекстом, который является формой жизни людей и местом их мысли.