Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


Антропология интимного.
Внутренняя сфера
Лицо и межличностное общение.
Бездомность человека в эпоху глобализации.
Подобный материал:
1   ...   37   38   39   40   41   42   43   44   ...   53
^

Антропология интимного.


Младенец появляется на свет слишком рано. Он неприспособлен к внешней среде и нуждается в длительной заботе. Этот природный недостаток на самом деле является условием становления человека как культурного существа. Дополняя (или опровергая) традиционные концепции аккультурации, Слотердайк акцентирует не столько интеллигибельные, сколько телесные формы коммуникации. Недоношенный, неприспособленный к внешней среде ребенок, окруженный заботой и лаской, выращивается в своеобразном материнском инкубаторе, где пища, тепло и забота играют решающую роль.

По образцу материнского инкубатора наши предки выстраивали и другие сферы своей деятельности. Человек всегда жил в сфере. Он вынашивается в лоне матери, а затем выстраивает для защиты от окружающей среды уютное жилище. И когда культура достигает имперской фазы своего развития, сильные коллективы возникают там и тогда, где и когда государство остается отечеством. Отсюда та, до сих пор вызывающая ностальгию историков, связь гражданина и полиса в эпоху античности. Даже единство трех ипостасей Бога представляет собой образец интимного единства для людей. Именно душевная теплота, а не отсутствие логических противоречий, является главным критерием восприятия религии.

Сегодня наша макросфера становится холодной. Люди не любят себя, они меняют лицо, дом и даже родину, наспех в одиночестве едят всякую дрянь и не приглашают друзей в гости, воспитывают «по доктору Споку», а не балуют своих детей, и не заботятся о родителях. Даже тех, кто имеет роскошно обставленные квартиры, можно назвать бездомными ибо их жилье остается пустым и холодным. Отсюда то главное, что следует спасть и культивировать, Слотердайк назвал сферами. Сфера - это такое место, где значимы не только понятия. Это пространство, наполненное образами, звуками и запахами. Они то и выступают важными коммуникативными медиумами. Особенно межличностное общение, общение лицом к лицу представляет собой такое прочное и сильное взаимодействие, которое, собственно, и может называться интимным.

^ Внутренняя сфера

Спасение человека от нечеловеческого, монструозного, в изобилии являющего себя сегодня, лежит не в технике, а в нем самом, и зависит от того, насколько нам удастся рекультивировать сферу интимного, которая разрушается особенно стремительно в эпоху глобализации. Что же значит для автора слово «интимное», которое в современном русском языке связывают с реализацией эротических желаний? Можно перечислить несколько значений понятия «интимное общение» у Слотердайка: 1. Сердечное; 2. Межличностное; 3. Магнетически-гипнотическое; 4. Материнское (в смысле переноса отношения к матери на весь мир); 5. Близнеческое, братское; 6. Тональное, напевное, мессиански-пророческое. Формально общее между перечисленными типами интимных отношений состоит в том, что между их участниками отсутствует разделение на субъект и объект, конфронтация с предметами, и наоброт, имеет место включенность Я-полюса в ситуацию, интеграция его с окружением. Для описания подобного резонанса Хайдеггер ввел искусственное слово Inheit, означающее Я как расположенное, включенное, окруженное «здесь» (da). Прежде чем говорить о Dasien как об In-der-Welt-sein, оно должно быть понято как In-Sein. Хайдеггер стремился найти гетерогенные высказывания для интимносферической расположенности и построил теорию экзистенциального опространствования, теорию интеринтеллектуальности. Также учение Делеза о сфере интимного пространства обнаруживает, что живое существует вместе с живым и посредством его. In-Sein означает совместное бытие нечто с нечто в нечто. В терминах медиатеории это звучит так: как возможна взаимосвязь различных в одном общем эфире?

Что касается сексуальных отношений, то, пожалуй, нигде так люди не далеки друг от друга. Отношения эмоциональной близости складываются, прежде всего, между ребенком и матерью, между друзьями и близкими людьми и реализуются в месте, именуемом домом и родиной. Ребенок вынашивается матерью, и ее лоно образует ту первосферу, которая является колыбелью человека. Слотердайк попытался к тому же раскрыть экзистенциальное значение плаценты. Древние представляли эту оболочку как родного брата новорожденного, как духа хранителя или ангела. Сегодня она либо выбрасывается на свалку, либо перерабатывается для изготовления косметических омолаживающих веществ. Древние закапывали ее в основание дома и хранили в тайне от дурного воздействия. Плацента фараона или китайского императора почиталась особо. Где же сегодня наш самый интимный друг и брат, в сфере которого мы находились, когда были совершенно беспомощными, изолированными и одинокими?

Человеческий организм - сложный сосуд, точнее система соединенных между собою емкостей, или, как образно выразился Слотердайк, пузырей. Я - это мой живот. Это утверждение кажется столь же бесспорным, как и убеждение интеллектуала, что я - это мой разум. Можно спорить о том, что первично, но прежде хотелось бы оспорить саму приватизацию, которая на самом деле случилась сравнительно недавно. Наши предки не только сообща добывали и ели пищу, но и формировали свои мысли как коллективные представления. Ни первое, ни второе не было результатом индивидуальной деятельности, а производилось и потреблялось совместно. При всей разнице наших органов мы потребляем примерно одинаковую пищу, подвергаемся воздействию стандартного набора лекарств, мы смотрим одинаковые телепередачи, читаем одни и те же газеты и книги и, тем не менее, считаем себя автономными индивидами, добившимися значительной степени эмансипации. И наоборот, наши предки, включенные в сравнительно небольшие объединения, не ощущали себя индивидуалистами. Более того, активно утверждая ценности и обычаи (от пищи и одежды до песен и мыслей) своего сообщества, активно культивируя и демонстрируя свое отличие от жителей соседней деревни, тем не менее, умудрялись быть активными защитниками государства. Стало быть, дело было не в широте охвата социальных и экономических коопераций. Несмотря на их очевидную слабость в ранних государственных образованиях, существовали более сильные и близкие взаимодействия, определявшие единство древних коллективов.

Совместное принятие пищи было основой родственности и дружественности. Дело не в том, что мы едим пищу, в приготовлении которой участвует все большее число людей, а в неких ритуалах, сопровождающих ее принятие. Даже Христос говорит словами псалма: "Тот, с кем я делил свой хлеб, поднял на меня пяту свою", и это для него, завещавшего возлюбить врагов, является высшим выражением предательства. Итак, дружба и предательство - основные "экзистенциалы" человеческого бытия выражаются не как намерения, а как телесные практики, в числе которых - совместная еда и питие. Недаром такие значительные теории любви, как учение об эросе Платона и заповедь Христа о любви к ближнему, были сформулированы не за письменным столом, а во время совместной трапезы. И российские интеллектуалы свои самые важные мысли рождают не в аудиториях и библиотеках, а в прокуренных кухнях и забегаловках.

Тот, кто не потерял себя, а наоборот, гордится как своей культурой, так и породой, не боится чужого. Наши предки культивировали то, чем они отличались от других, но не боялись, а уважали их. В какой-то мере стресс чужого нейтрализовался законами гостеприимства, и это была достаточно эффективная стратегия признания другого. Гостеприимство - форма близкого и сильного взаимодействия людей, включающего бытие лицом к лицу, а также обмен взглядами и прикосновениям.

На заре человеческого общества главное различие проходило по линии природное - культурное. "Свои" в отличие от чужих, прежде всего от животных питаются приготовленной пищей. Отсюда в эпоху неолита растущая естественным путем, собранная для пропитания пища уступает место приготовленной: "вареное" имеет более высокий культурный статус, чем "сырое". Точно также пища дифференцируется не столько в зависимости от вкусов субъекта, сколько социальным статусом едока. На первый кажется противоречивым откладывать лучшую пищу для гостя, а самому питаться остатками. Но неверно думать, будто это – обусловленная социальным неравенством форма перераспределения. Охотник, добывший престижную пищу, не может съесть ее сам, ибо она предназначена либо для пира с соплеменниками, либо для сакрального потребления. Такая пища является даром, который, в принципе не может быть отвергнут, если, конечно, не желают нанести оскорбления. Разделить трапезу, принять дар - это весьма близкая форма взаимосвязи, предполагающая высокую ответственность как дающего, так и берущего.

Неприятие пищи в прошлом диктовалось не медицинской, а культурной "вредностью". Не реальный, а символический вред - вот, что заставляло наших предков отторгать ту или иную пищу в качестве "нечистой". Номады скотоводы отказывались от свинины потому, что она не является мясом вольнопасущихся животных. Попытка накормить русского человека лягушками, змеями, ежами, хвостами животных и т.п. может удачно осуществиться только в том случае, если ему не сообщать, из чего изготовлено блюдо. Решение вопроса о том, можно или нет, вредно или полезно съедать ту или иную пищу определялось в древности не соображениями относительно меры голода и калорийности продукта, а сложной процедурой идентификации: кто ты есть здесь и сейчас, вкушающий эту еду? Таким образом, трапеза выступала в древности в роли особого языка обозначения социальных габитусов, и одновременно, как дисциплина и самодисциплина, направленная на сохранение своего статуса и улучшение себя как исполнителя той или иной социальной роли. Это обстоятельство показывает, что так называемый пищевой этикет, как форма сдержанности и самоконтроля, являлся не продуктом придворного общества, от которого Н. Элиас начинает отсчет времени цивилизации, а гораздо более ранним изобретением людей.

Не удивительно, что и сегодня пища служит важнейшим элементом политики. Но если раньше она, помимо физиологической функции, выполняла важную связующую роль, то теперь она превратилась в рычаг развития экономики. Если раньше граница "вкусного" и "невкусного" определялась различием своего и чужого, то теперь – критериями экономической целесообразности. На упаковках обозначена состав и калорийность еды, которая должна потребляется в зависимости от затрат энергии. Вместе с тем экономика развитых стран культивирует потребление, и поэтому рекламируются либо не содержащие лишних калорий продукты, либо средства, обеспечивающие их безопасное и быстрое усвоение.

Человек не только ест и пьет. Все должно циркулировать. Поэтому ответ на вопрос о том, «кто я?» определяет история отхожих мест. Как только человек осел на земле, поставил на ней дом, стал жить пашней и, тем более, построил город, окруженный стенами, он столкнулся с проблемой туалетов, а также помоек и свалок. Мы и сегодня, несмотря на великое изобретение ватерклозета, живем в окружении мусора и грязи. Наши воздух и вода, не говоря уже о земле, предельно загазованы и загрязнены опасными элементами. Те, у кого есть ванна и туалет считаются цивилизованными людьми, но посмотрите, что делается за порогом квартиры. Спрашивается, кто же варвар, наши непритязательные в отношении туалетов предки, а может быть мы, загрязняющие окружающую среду ради реализации своих искусственных и малополезных для сохранения жизни желаний.

У отходов есть еще один немаловажный для развития человека фактор - это вонь. Как мы ориентируемся в запахах? Почему среди них одни нам приятны, а другие - нет. Почему мы не чувствуем своего запаха, зато нервно и даже агрессивно реагируем на запах другого. Вообще говоря, порождением чего является другой и чужой? Очевидно, что его вид и его голос не кажутся нам родными, но, как об этом откровенно писал Фолкнер, мы чувствуем его запах и с этим труднее всего смириться.

Может быть само слово "дух" приобрело центральное значение именно благодаря феномену запаха. И выражение "дух народа " не значит ли, что каждый народ пахнет по своему и этим отделяет себя от других. К чему приводит освобождение от запахов необходимо еще просчитать. Но не следует преувеличивать создание канализации и дезодорантную революцию. Они не решают главную проблему: как быть с отходами. Мы по- прежнему живем в окружении клоак, свалок и кладбищ. После того, как произошла революция в устройстве отхожих мест, а вслед за ней парфюмерная революция, мы стали менее чувствительны к этой проблеме. На самом деле исчезновение натуральных запахов и господство искусственных – это явление того же порядка, что переход к общепиту, эстетическая хирургия и сексуальная революция.

^ Лицо и межличностное общение.

Формирование лица - это настоящее биоэстетическое чудо. Лицо новорожденного сохраняет черты дородового состояния, и чем-то напоминает лицо не то спящего, не то покойного. Однако уже никогда оно не становится мордой животного. Открывая глаза, ребенок начинает видеть мир. Лицо – это, говоря языком Хайдеггера, просвет бытия, выражение экстатичности человека, его открытости миру. Формирование лица и кожи объяснимо только в свете теории неотении как форма ретардации. Однако биология уже не может дать объяснения чисто человеческим феноменам. Как и лицо, кожа и эпидермис - это тоже просвет. Их развитие определяется организацией бытия как дома. Лицо становится отпечатком жизненного опыта, а эволюция оказывается терпимой к этим вариациям. Согласно данным молекулярной биологии, только 16% вариаций адаптированы по расовым и этническим признакам, остальные вариации определены индивидуальным жизненным опытом.

Что такое лицо: является оно продуктом церебрализации, эстетическим или культурным феноменом? Вплоть до кроманьонцев его эволюция определялась ростом массы мозга и уменьшением челюсти. Вероятно, лицо в какой то момент человеческой истории становится эстетически значимым феноменом для полового отбора. Однако объяснения биоэстетиков выглядят несколько странными. Оставаясь верным дарвинизму, трудно допустить, что природа пошла по линии эстетизации лица, в то время как наиболее приспособленными, несомненно, являлись морды хищников. Конечно, природа создает красивые экземпляры вроде бабочек, но тогда и схему эволюции человека нужно строить по-другому. Слабые, изнеженные, красивые животные выживают потому, что не представляют интереса для других видов. Скорее всего, человек - это аномалия или ошибка природы, о чем свидетельствует его недоношенность и чрезмерно затянутый период взросления (неотения). В этой биологической «бесполезности» человека В.С. Соловьев, задолго до М.Шелера, Х. Плеснера и Л. Болька, увидел не только возможность культуры, но и ее объективную необходимость.

Фасциализация является важным моментом человеческой истории. Делез и Гваттари считали, что примитивные люди обладали красивыми или уродливыми фигурами, но не лицом. Они имели голову, а в лице не нуждались. Оно не универсально: лицо Христа - это лицо типичного европейца, а не негра. Но не смешали ли авторы родовое лицо с культурно, физиогномически и семантически оформленным лицом? Родовое лицо человека имеет универсальные характеристики, оно инвариантно. Во всех климатических поясах, во всяком периоде истории, в любой культуре человек имеет лицо. Думается, что его генезис, лучше всего может быть объяснён с учетом потребностей рода и праисторических форм жизни. Теплое межличностное общение играло при этом решающую роль. Между младенцем и матерью устанавливается тесное общение, в котором восхищение лицами друг друга, взаимный обмен теплыми улыбками и взглядами является решающим. То, что мы называем неудачным словом общество, изначально было материнским инкубатором, основанным на теплоте взглядов и соприкосновений.

Именно с личностного общения и начинается переход от животного к человеку. Этот антропологический переход есть ни что иное, как лицевая операция. Ее проделывают своими улыбками и гримасами родители и взрослы. Эта протракция, буквально, «вытягивание» не имеет ничего общего с протезированием лица в нашем индивидуалистическом обществе. Современная лицевая хирургия превращает лицо обратно в чистую доску и наносит на нее грим красоты и оригинальности. При этом устраняется как отпечаток времени, так и эволюционное наследие дружеского, теплого человеческого лица. Лицо стало знаком различия своего и чужого в эпоху государств. Во взгляде первобытного человека отсутствовал идентификационный интерес, он излучал стремление к единству. Некоторые историки культуры, например, Леруа-Гуран, считают, что в древности не встречалось изображений человеческих лиц. Это значит, что обмен изображениями лиц не требовался. Раннее межличностное восприятие не интересовалось характерологическими признаками, оно ориентировалось на свет, идущий от лица и призывающий к доверию. Мать и ребенок как бы лучатся взглядами и улыбками. Человеческая эволюция определялась тем, насколько велика степень выражения дружественности. Как гениталии были не индивидуальным, а всеобщим выражением принципа наслаждения, так и лицо - выражением дружелюбности. Чудо лица имеет простую формулу: оно есть приглашение к дружбе. Таким образом, лицо, являясь защитной оболочкой, оказывается открытым другому.

Наше лицо сегодня под угрозой. И древние иногда носили маску, но сегодняшняя хирургия красоты не знает жалости. Мы стремительно теряем свое лицо. Славянки исправляют курносые носы, а грузинки - осветляют волосы. Фотомодели определяют критерии красивого и некрасивого, своего и чужого. В результате наши (преподаваателей) лица, изборожденные морщинами, кажутся молодым студентам ужасно уродливыми. И, наоборот, лица молодых людей кажутся нам чужими. Когда я вижу юношу с серьгой в ухе, то думаю, кто будет защищать мою старость.

Э. Левинас описал лицо как самую открытую и беззащитную часть человеческого тела, которая провоцирует желание ударить. Ж. Делез говорил, что лицо европейца - это лицо Христа. Стало быть, лицо - сравнительно недавнее и новое явление культуры. Что оно не продукт природы, доказывается отсутствием в древности изображений человеческих лиц. Наши предки обращали внимание на голову, а не лицо. Искусство портрета является не столько формой отражения, сколько способом самовосхваления и самолюбования. Такой нарциссизм не имеет ничего общего с эдиповым комплексом, а является нормальной формой идентификации и самосохранения. Отсюда становится понятной роль искусства в формировании лица. Например, на фреске Джотто "Поцелуй Иуды" Христос изображается как европеец, породистый благородный господин, а Иуда - как дегенерат. Так формируется различие своего и чужого лица. Сегодня оно производится модой и рекламой, которая стирает не только этнические, но и индивидуальные особенности, формируя вместо лица нечто вроде клипа с небольшим разрешением. Мелькая среди других, такие люди производят приятное впечатление, но если приглядеться, то наступает разочарование.

Лицевая операция, проделанная над Майклом Джексоном, раскрывает ту стратегию, которая характерна для нашей культуры, беспощадно искореняющей следы жизни и характера с человеческого лица. Эстетическая хирургия - это типичное проявление современного цивилизационного процесса, вовлекающего все народы в борьбу за комфорт. Мы все теряем лицо, сформированное нашими предками в процессе совместной жизни, получая взамен маску, которая привлекает лишь на короткое мгновение, а при ближайшем рассмотрении оказывается неинтересной. Лица фотомоделей - это стереотипы комиксов. Мы соглашаемся на лицевую операцию потому, что больше не любим и не гордимся лицами своих предков, которые кажутся нам грубыми и неотесанными. Эстетическое протезирование лица направлено против не негров или китайцев, а против всего того, что в жизни выглядит как естественное. Лицо родового человека формировалось как приглашение к дружбе, и именно оно преобладало над этническими чертами и особенностями. И сегодня младенцы всех рас и народов излучают дружелюбие. В этом заложен большой смысл: улыбающееся лицо воспринималось как приглашение к сотрудничеству.

Лицо - это форма идентичности. Эстетическая хирургия способствует росту разукорененности, безродности и бездомности, которые являются опасными последствиями глобализации. Человек без лица, по-особенному опасен и враждебен к чужому. Утрата лица - это утрата идентичности. Изначальный смысл мифа о Нарциссе радикально трансформирован и даже извращен в психоанализе. На самом деле, с точки зрения символической и культурной иммуннологии нарциссизм - это форма самозащиты. Каждый человек, каждая группа, народ должны, чтобы не потерять себя и не раствориться в других, любить, восхвалять и гордиться своим как внешним видом, так и культурой и обычаями.

Многим они кажутся устаревшими и ненужными в новых условиях. Зачем цепляться за родной язык, если его не понимают другие, зачем культивировать родовое лицо, сохранять народные песни, традиции питания, образ жизни и т.п. Кто будет жить в юрте, если есть возможность жить в комфортабельной квартире и не в степи, а мегаполисе с его разветвленными структурами труда и отдыха? Риторический для молодежи вопрос. Для нее характерен отказ от традиционного образа жизни. Поэтому мы боимся, что наши сыновья перестанут защищать национальные ценности.

Возможен или нет парадоксальный с точки зрения логики выход: совместить глобализацию, открывающую перспективу формирования мирового сообщества с единым рынком, правительством, языком, культурой и образом жизни, с развитием национальной культуры? Уже очевидно, что гомогенное человечество застынет в безжизненной стагнации. Общая социосфера станет совсем пустой и холодной. Но и ответить на это замкнутыми национальными государствами тоже бесперспективно. Это только кажется, что национальное государство поддерживает развитие традиционной культуры. Напротив, информация, товары, услуги, одежда, мода, продукты питания и кухня - все это незаметно, но настойчиво, трансформируется по единому образцу. Поэтому следует различать политическую и культурную автономию; они вовсе не так нерасторжимы, как считают национальные политические лидеры.

^ Бездомность человека в эпоху глобализации.

Если тело - это не только биологическая, но и символическая оболочка человека, то и дом - это не просто стены, укрывающие от непогоды или защищающие от чужих, но особая сфера, в которой, как огурец в теплице, человек чувствует себя комфортно. И, чем уютнее жилье, тем увереннее в себе человек, тем меньше он боится чужого и завидует другому. Если бы каждый человек обладал домом, которым он дорожит, и если бы таким домом стали, как когда-то, не только квартира, но и город, государство, вся наша Земля и даже Вселенная, то наше существование стало бы принципиально иным. Отсюда бездомность не столько количественное, сколько качественное понятие: оно характеризует пустоту и холод пространства, в котором мы живем.

Если попытаться кратко описать суть того, что в ХХ в. понимали под бытием в мире, то можно сказать, что человеческая экзистенция - это расположение, пребывание в доме, точнее, в жилище. Дом и город являются дополнением природы, которую разделяют на элементы и заново компонуют. Аналитическая революция затронула и архитектуру, которая выступает как грамматика производства искусственного пространства. К. Шмитт писал о покорении воздуха посредством газовых атак, кондиционеров, фотосъемки с воздуха и авиации. Продолжая эту метафору, можно говорить о покорении эфира электронными медиумами. Парадоксальным образом средства передвижения людей и информационные медиумы приводят к утрате чувства пространства. Оно перестает восприниматься как простор, сокращается и как бы сплющивается. Модерн выдвинул вперед ощущение времени. Наоборот, мы заговорили о возвращении пространства. В этой связи Хайдеггер писал о необходимости обретения человеческой основы бытия в мире. Дом должен располагаться не в вакууме, а в окружающей среде. Архитектура модерна - это медиум, посредством которого артикулируется экспликация человеческого расположения в очеловеченном интерьере. Строительное искусство ХХ в. становится тем, что можно назвать "осуществлением философии", которая стремится к территориализации Dasein

Пространственная революция произошла в результате поселения человека между двумя нечеловеческими мирами - космическим и виртуальным. Жилище превратилось в машину жилья. Техника не ограничивается удовлетворением потребности человека в создании искусственной среды, которая эволюционировала от пещеры и хижины до дома. Она переформулировала само представление о "месте", как поселении, в котором прививались солидарность и прочие моральные и социальные добродетели людей. Старое место понималось как "ойкумена", имевшая четкий вид и границы. Сегодня наши дома расположены не на склоне горы и не на берегу речки. На зачумленный воздух мегаполисов, отравленную химикатами воду, чудовищный шум инженеры отвечают изобретением изоляционных и реагентных материалов для фильтров и кондиционеров. Жилище превращается в антропогенный остров, апартамент изолированного индивида.

Прежде человек, подобно растению, укоренялся в доме и городе, которые и были его родиной. Дом был местом ожидания, где человек отдыхал от поля или леса и согревался от холода, а также ждал сообщений извне. С онтологической точки зрения оседлость есть ничто иное, как вторжение времени в пространство. Строительство дома как приюта для странствующего человека основывается на том, что в антропологии оседлость - это главный экзистенциал, порожденный аграрной культурой. Наоборот, экономически детерминированная мобильность современного индивида, потребовала постоянной смены жилья, и это привело к его стандартизации. Ранее жилище привязывало человека к месту, облагораживанием которого становились дом, деревня и город. Люди жили ритмом, задаваемым устройством коллективной среды обитания. Их габитус определялся искусственно созданным ландшафтом и хозяйственными сооружениями, полями, дорогами, каналами и средствами передвижения. Наоборот, сегодня происходит детерриториализация человека, он превращается в номада. В условиях телемобильности нарастает скепсис относительно "почвы". Жилище превращается в своеобразный "зал ожидания", обеспечивающий минимальный комфорт для туриста.

Жилье с его внутренним климатом, привычным запахом, спокойствием и тишиной, хотя и ввергает человека в род скуки, но такой, от которой он вряд ли захочет отказаться. Вещи окружающей обстановки являются источником представления об объектах, которые отличаются от фантазий. Первичным является различие габитуального и эксцептуального, т.е. обычного и необычного. И сегодня дом там, где чувствуешь себя как дома, т.е. среди привычных вещей. Именно на это обычное и наступает современная домашняя техника. Жилье, в котором живет современный человек, всего лишь одно из многих. Если раньше дом формировал человека, то современное жилье, наоборот, является выражением самого себя. Гоголь описал обстановку комнаты помещицы Коробочки по аналогии с незатейливым строением ее души. Философское удивление тем, что есть нечто, и вопрос, почему оно есть, отражает отрыв от привычного порядка повседневности. Когда проблематизируется повторение, приходит мудрость. Но нельзя забывать, что образ мира как дома опирается на доинтеллектуальные резервы.

Год крестьянина психологически переживается в религии. Тема созревания - главная для аграрных обществ. Центральные понятия - "семена" и "урожай" становятся основанием типологизации. Из каких семян вырастет хороший урожай, какие плоды съедобны, а какие нет - вот главные вопросы. Дом - не просто изба, ибо он спроектирован в плане взаимосвязи семян и урожая. Хижина дает кров и поддерживает тепличный климат, она является местом сна, отдыха, сексуального акта. Это машина рождения, место, где родятся и вырастают дети, где воспроизводятся домашние животные. В доме также есть подвал и клеть, где хранятся припасы, как условие выживания. Поэтому привязанный к земле крестьянский дом является машиной хранения. С одной стороны, он является частью ландшафта, а, с другой стороны, поле оказывается продолжением дома и других строений - амбаров, овинов, сараев, дворов, сеновалов, хлевов, конюшен и клетей. Жить - это значит сеять, убирать и хранить. И так за годом год. Крестьянский дом, по сути, был первой часовой машиной. Он задавал не столько время события, сколько время повторения и вечного возвращения. Условие сохранения жизни - умение делать припас, позволяющий дожить от одного урожая до другого. Поскольку неурожаи и войны обрекают на голод, постольку «категорический императив» традиционного общества обусловлен аграрной онтологией.

Золотое время дома, когда люди жили от урожая до урожая. Время «хроноса» и «кайроса» определяли его модальности: кладовая для семян и продуктов на случай нужды; кухня-столовая, символизирующая коллективную свободу от голода. Оба строения соответствовали темпоральной структуре доместицированного бытия. В клети хранились припасы, год за годом обновляемые после уборки урожая. Здесь время предстает как длительность. Двухкамерный в темпоральном отношении дом соответствовал двум путям: от поля до амбара и от хранилища до дома. Первый путь открытый и коллективный, ибо вел к общественному припасу. Второй путь - приватный, поскольку по нему идут индивидуально потребляемые продукты.

Понимание преимущественного значения запаса позволяет определить дом как машину ожидания следующего урожая. Символом оседлости является не изба, а хранилище. Полный амбар свидетельство достатка. Сараи и овины указывают радиус освоенной территории. Аграрное общество расслаивает людей на терпеливых, способных создавать и хранить запас, и на нетерпеливых, которые вынуждены непрерывно искать хлеб насущный. Терпение в труде, сдержанность в потреблении продуктов и умение сохранить запас переходят в другие способности, связанные не только с трудом, но и управлением, а также умением создавать, подсчитывать и приумножать капитал.

Крестьянский мир не признает проектов. Медитации его обитателей направлены на произрастание и его космические аналогии. Вместе с тем, тот факт, что крестьянин должен посеять, чтобы получить урожай, означает, что он должен инвестировать. Так формируется понятие прибыли, которая еще, конечно, не является главным мерилом оценки. Крестьянский быт формирует терпение, присущее не только индивидам, но и народам. Терпение - этос и метафизика народа: тот, кто способен ждать, пока плод созреет, предполагает неизбежность нового высокого урожая, дающего спелое зерно. Мудрость этого мира звучит так: рости и вырастешь сам. Последним пророком этого бытия-при-растениях является Хайдеггер, который указал на противоречие мышления старой Европы и нового мышления, в основе которого лежит проектирование. В результате потрясений, а также в ходе индустриальной революции связь между "жить" и "хранить" нарушается, исчезает ориентирование на урожай. Квартира снабжена дверями, запорами, окнами, отопительными и осветительными приборами. Это уже не хранилище, а капсула, где отдыхают после отупляющего рабочего дня.

Вместе с тем, способность терпеливо ожидать созревания урожая оказывается воспринятой в ходе технической революции и трансформируется в способность ожидания знаков. Эта тема была поднята в поэтической теологии Гельдерлина. Она понятна и сегодня, ибо, проживая в отдельных апартаментах, мы все время ждем звонка от кого-либо. Современность проецирует ожидание на письма, телеграммы, газеты, радио и телепередачи. Дом превращается в станцию для принятия посланий из внешнего мира. На это обратили внимание Хайдеггер и его последователи Больнов и Шмитц, которые в своей феноменологии жительствования определили экзистенцию как постоянное ожидание послания: "Смертные живут, поскольку ожидают послание от божеств".

Люди, содержащие дома, часто излишествуют. Их стены снаружи украшены резьбой и скульптурой, окружены анфиладами и памятниками, а внутри увешаны картинами и уставлены скульптурами. Особенно дома Бога - храмы украшены разного рода монструозными изображениями, что намекает на ожидание сообщений из нечеловеческого мира. В культурах, где почитаемо гостеприимство, судя по почестям, оказываемым гостю, именно он воспринимается как посланник, или знак божества. По-видимому, это не приносило удовлетворения, ибо в древности было необычайно сильно развито искусство мантики, посвященные в которое брались читать любые необычные и даже обычные явления как знамения, как знаки божества. Поскольку оседлость не дает множества новых впечатлений, то это обостряет потребность в общении с необычным чудесным миром и даже заставляет придумать трансцендентного бога.

Жилище - это приемник сообщений, который к тому же их тщательно фильтрует и сортирует, во избежание душевной имплозии. Жилище выполняет иммунную и терапевтическую функции. Тот, кто находится в доме, чувствует себя уверенно и не боится чужого. Хайдеггер назвал главным признаком эпохи нигилизма "бездомность" современного человека. Ее корни он видел в безродности, в увеличении числа мигрантов. Однако, после войны, бойкотируемый в Германии, зато тепло принятый французскими друзьями, он полагал, что отсутствие родины компенсируется домом. Не родина, а дом, как место, куда приходят знаки и сигналы, сообщения и письма, посетители и ученики, вот что становится главным. Топологическая рефлексивность сменяется информационной. Бытие-на-родине становится функцией жилища. В свете семио-онтологического анализа жилье выглядит как машина габитуса, функция которой состоит в выделении из множества поступающих из мира сигналов наиболее достоверных.

Поль Валери в 20-е годы писал о синтезе архитектуры и музыки, который он назвал включенностью в произведение. В противоположность кантовской эстетике возвышенного, охватывающего природу, Валери писал о мире произведений искусства, образующего окружающую среду человека, которая одновременно порабощает его. Вопрос о тотальном искусстве был поставлен в эпоху кино, которое деформировало глаз, превратив его из органа дистантного восприятия в квазитактильный орган. Одновременно баухауз оперировал понятием гештальта, которое обозначало домашние вещи. Не только демоническая музыка, но и архитектура и дизайн привязывают к себе и порабощают человека. Так стало возможно говорить о квартире как инсталляции, которая является эстетической экспликацией дома как древнейшей антропотехники. Такая экспликация оказалась продуктивной, поскольку в ХХ веке внутренняя архитектура ограничивала жизненное пространство индивида и коллектива. Дизайн и бытовая техника открыли широкий фронт наступления на микромир человека. Сегодня процветает индустрия интерьера. Направленная на удовлетворение индивидуализма, она, тем не менее, возрождает ужасающий коллективизм, ибо предлагает серийный комфорт. Если раньше жилье определяло индивидуальность человека, то современный дизайн стирает ее.

Илья Кабаков произвел большой фурор своей инсталляцией "Туалет". Это сооружение, снаружи имеющее форму туалета, а изнутри обставленное как квартира. Что же хотел сказать художник? Вряд ли это намек на какие-то тайные анальные стороны жизни или иные секреты буржуазного мира. Кабаков вспоминал, что мать работала в интернате, специализированном на художественном образовании, чтобы обучать там сына. Но вместо квартиры, им предложили нефункционирующий детский туалет, где и прошло детство художника. Б. Гройс интерпретировал инсталляцию Кабакова, как протест против коммуналок и заодно против русской общинной традиции: туалет, превращенный в квартиру, это общественное стойло, хлев, где люди живут как животные. Классический тоталитаризм, по Гройсу, реализовался в синтезе жилища и общественного искусства. Политическая клика осуществляет тотальную инсталляцию. Она создает коллективное жилье. На самом деле жилищный тоталитаризм реализуется в форме массовой культуры. Вся обстановка собирается из серийных элементов. Рынок говорит одно: я дам тебе то, что ты хочешь, а делает другое: серийную мебель.

Сам Кабаков комментировал свою инсталляцию как метафору искусства. Его «Туалет» намекает на то, что произведение искусства хранится в музее или в частном собрании, открытым для посетителей. Точно также выставленные в частном доме объекты могут стать предметом обозрения, если посетитель знаком хозяину и получил от него личное приглашение. Отчуждение повседневного жилища, раскрытое в инсталляции Кабакова, состоит в том, что оно в своей нормальной форме есть анти-выставка, которая функционирует как приватное собрание. Благодаря инсталляции фильтрующая привычное от непривычного машина жилья оказалась на сцене. Важно, что посетитель, уютно чувствующий себя в музее, здесь испытывает стресс, так как видит то, что должно остаться невидимым. Когда человек входит в собственное жилище, он не испытывает беспокойства, если все стоит на своих местах. Другое дело входить в чужое жилище. Деревенский человек не стесняясь заходит в дом соседа, но и в деревне не принято садиться за стол, если застаешь хозяев за едой. Для современного горожанина есть что-то тяжелое в посещении чужого жилья. Особенно неловко и стыдно чувствуешь себя в гостях у малознакомых людей, квартира которых воспринимается как объект, сравниваемый со своей квартирой. На самом деле это смешение жилья и музея происходит уже давно, с тех пор как жилье представляет статус владельца, который демонстрирует свое величие тем, что строит великолепный дворец и открывает его для всех. Тот, кому не посчастливилось и приходится жить в туалете, довольствуется als ob жилищем. Вход посетителя в "туалет" обернулся онтологическим выпадением. Превращение искусства в не искусство само стало искусством. Но все-таки инсталляция - нечто большее. Она раскрывает нашу принадлежность жилищу и чем-то похоже на посещение зоопарка. Смешение жилища с музеем поднимает проблему посещения: не становится ли и жилец предметом созерцания. Во всяком случае, известные телепрограммы "Окна" и "За стеклом" наводят на эту мысль. Итак, отличие музея от квартиры состоит в том, что в музее выставляются неординарные, возвышенные объекты, а жилище, наоборот, - банк обыденного, банального, привычного и повседневного. Инсталляция Кабакова, который как феноменологически образованный художник ориентировался на "искусство банального", собственно, и показывает отличие посетителя и жильца. Столкновение же с банальным всегда не только тяжело, но и двойственно.

Превращение жилья в коллективную и индивидуальную иммунную систему впервые четко было зафиксировано Г. Башляром в его топологической онтологии. Жилище - это, прежде всего, пространственная иммунная система. Четыре стеры образуют пространство ожидания, место формирования габитуса. Это сфера благополучия, оберегающая от воздействия всего опасного и чужеродного. Такие охранительные функции, собственно говоря, не требуют обоснования. Они оспариваются лишь в том случае, если иммунные зоны не априорны.

Иммунитет следует понимать как социальный факт, как критерий социальной когерентности в процессе взаимодействия между членами коммуны. Семья, родовая община, народ, позже город, церковь, партия являются системами, наделенными высокими требованиями солидарности, оперативным иммунитетом, заставляющим соблюдать определенные меры безопасности. Тот, кто уходит из такой иммунной системы расценивается как предатель. Скандал, вызванный современной моделью жилья, в том, что она прививает изоляционизм и индивидуализм, удовлетворяет потребности общения флексибельного индивида и его партнера. Они не ищут иммунного единства ни с космосом, ни с обществом, не ориентируются на идею народа, государства или класса. Отсюда вытекают неудачи современных политиков, которые пытаются создать коллективы из предателей коллектива.

Каковы же сегодня требования к иммунным качествам жилья, что думают об этом архитекторы? Не являются ли наши дома материальными символами борьбы между интересами изоляционизма и требованием интеграции? Цивилизационный проект, ориентированный на свободу индивида, манифестировал новый тип взаимодействия иммунитета и коммунитета. Европейская культура характеризуется диалектикой права и силы. Дом и двор и соединяют иммунитет и коммунитет. Целостность общества обеспечивалась и гарантировалась властью. Можно сказать, что сфера дома и была основой представлений о праве. Недаром неприкосновенность жилища считается одним из главных прав человека. Институт главы дома всегда был опорой всех прочих иммунитетов, регулирующих меру вторжения чужого в границы своего. Иммунитет - это защитная власть в отличие от принудительной. Сердце приватного права составляет пространственное право. Яхве, Христос, Аллах - это трансцендентные боги, имеющие в распоряжении собственное пространство. Как в доме отца, в их жилище имеется много комнат, но они стоят пустыми, так за них требуется заплатить слишком высокую цену. Современный человек хочет, но не может жить в коммуне, даже в райской. Иммунитет - это инклюзивность, и никакая универсалистская пропаганда не может это отменить. Это интуитивно понимал Ницше, предпринявший восстание против религии. Он сформулировал императив, которому приходится следовать после «смерти Бога»: полагайся на свои собственные силы! Теологию Ницше развернул как иммунологию, в плане окончательного эгоизма. Сказать "да" жизни - это означает судить обо всем исключительно с собственной точки зрения, признавая ее не универсальной. Мое "да" лишь частица в пене всеобщей самоаффирмации.

Тайну современного жилища с информационной точки зрения раскрыл М. Макклюэн, обнаруживший радикальное изменение его иммунной функции. Современный человек не расценивает больше свой дом как расширение своего тела. Для него и универсум уже не является творением Бога. Тем более, он не отождествляет свой дом с космосом. Мировой порядок и стиль жизни распались. Дом стал местом сна и средством удовлетворения акосмических потребностей своих жильцов. Он стал анклавом безмирности в мире. Совершенствуются стены, двери, запоры как средство интеграции и защиты покоя. Дом перестает быть машиной ожидания и приема гостей, он уже не опосредует желание внутренней защищенности и стремление к покорению внешнего пространства. Квартира воплощает единство геометрии и жизни, становится топически осуществленной утопией - вневременной проекцией интерьера как бытия-внутри. Жилище проектируется для обеспечения ночного покоя, а не для реализации дневных планов. Недаром наши квартиры располагаются в "спальных районах".

Архитекторы проектируют и строят жилище как место отдыха, покоя и сна. Главным помещением в современном жилище становится спальня. Когда дом превращается в ширму для моего тела, шлем для моей головы и затычку для моих ушей, он перестает быть медиумом внешнего. Именно так, обретая изолированное жилье, человек становится бездомным. Пребывание в четырех стенах - это почти смертный сон, или состояние анабиоза в ходе путешествия в иной мир. Пространство, ограниченное стенами, становится маленьким. Оно не углублено в землю, как пирамиды фараонов, ни стремятся к небу как кафедральные соборы. Многочисленные маленькие домики, спроектированные безымянными архитекторами, обеспечивающие ночной сон - это ответ архитектуры историческому человеку аисторической хижиной. В центре маленького акосмического домика расположена кровать - техническое средство, гуманизирующее ночные часы. Жилье "в последней инстанции" определяется как место сна. Если пирамида - это "кристалл смерти", кафедральный собор - дерево жизни, то квартира - акосмична. У некоторых место сна может минимизироваться до картонной коробки. Где же может преклонить голову сын человеческий? Речь идет не о том, где переночевать, ибо человек желает рая, а не спальни. Задним планом уединения и покоя является интеграция. Человек спит с кем-то, ищет уединения от кого-то, или покоя от чего-то. А мир не спит, ибо он не имеет глаз, которые можно сомкнуть. Что означает тогда основная гипербола классической метафизики о космосе как доме? Не означает ли она господство над территорией и защиту своего места?