Рецензент д-р филос наук, проф. М. В. Попович Редактор Р

Вид материала

Документы

Содержание 3.1. Границы текста 3.2. Текст и принципы его порождения Р trans (Si

Подобный материал:

• Темы докладов и рефератов. Тип рациональности философского познания, 370.13kb.
• Факультет философии и политологии, 13663.08kb.
• Программа учебного курса Составители: д филос наук, проф. Клементьев Д. С., д филос, 395.96kb.
• Санкт-Петербургский государственный университет, 16675.79kb.
• Санкт-Петербургский государственный университет, 9557.65kb.
• Учебник, 5069.09kb.
• Парадигма философско-культурологический альманах, 2720.97kb.
• Санкт-Петербургский государственный университет, 8090.18kb.
• Редакции философской литературы, 2159.56kb.
• Русский Гуманитарный Интернет Университет Библиотека Учебной и научной литературы, 5650.07kb.

109

условно можно определить как дискурсивную последовательность, обеспечивающую возможность осуществления риторических отклонений и их редукцию.

Следовательно, текст должен быть представлен как структурная целостность, означающая семиотическая единица, аналогичная в некотором отношении лингвистическим единицам. Сразу же оговорим, в каких отношениях правомерна такая аналогия.

Во-первых, текст может быть представлен в качестве деривата «матричной фразы», развертываемой в «нарративную» или тематическую структуру (см.: [52; 54; 55; 56; 109; 112]). Впервые такого рода модель была предложена В. Я. Проппом [19] и получила широкое развитие, особенно в англоязычной литературе. Особое место следует резервировать для попытки А.-Ж. Греймаса создать трансфразовую модель текста, представив нарративную структуру как последовательность трансформаций смысловых блоков, образующих замкнутую группу преобразований [8; 9; 69].

Во-вторых, текст может быть развернут на уровне глубинной семантической структуры. В этом случае аналогия с лингвистическими единицами устанавливается на уровне распределения сем.

В-третьих текст может быть представлен как целостная единица («знак»), выполняющая сигнификативные функции. Речь не идет о том, что .смысл текста реально может быть передан одним словом (или что текст может быть генерирован как дериват матричного слова). Имеется в виду, что текст сверхде-терминирован на лексическом уровне, что предполагает существование серии вариантов исходной модели и даже транскодировку этой модели в лексических последовательностях [109, с. 269—270].

Такой способ представления текста требует принятия предварительных допущений: а) аналогия со знаком возможна в том случае, если текст рассматривается только со стороны «формы» (выражения и содержания); б) предполагается эквивалентность единиц, имеющих разные размеры. Как отмечает А.-Ж-Греймас, лингвистика приобрела принципиально новое развитие с тех пор, как был принят «принцип экспансии». Суть этого явления состоит в том, что речь, понимаемая как иерархия единиц коммуникации, включает и отрицание этой иерархии, так как единицы, имеющие разные размеры, могут восприниматься Как эквивалентные. Из принципа эквивалентности110

СЛедует, в частности, идиоматический характер естественного языка [71, с. 72].

Представляя текст в качестве сверхдетерминиро-ванной единицы коммуникации мы должны рассматривать его в связи с другими семиотическими' единицами (текстами), с которыми он устанавливает отношения интерпретационного типа. В зависимости от типа текста—точнее, от способа его функционирования в культурной традиции,— эти отношения могут быть представлены как трансформации, осуществляемые в группе текстов, или же как интертекстуальные отношения.

^ 3.1. Границы текста

В качестве единицы, функционирующей как семиотический знак, текст обладает такой характеристикой, как дискретность. Следовательно, он должен быть изолирован от контекста и других текстов той же традиции. Речь идет не просто о том, что всякий текст имеет «начало» и «конец», хотя даже определение этих критериев в ряде случаев проблематично. Например, если мы пытаемся рассматривать культуру как совокупность сообщений, распознаваемых некоторым сообществом (то есть как «бесконечный текст»), у нас могут отсутствовать критерии сегментации рода текста (см.: [72, с. 47]). В более узкой перспективе можно предположить, что текст должен быть самодостаточной единицей, обеспечивающей связь означающего и означаемого.

С таким подходом мы встречаемся, в частности, у Д. Деласа и Ж Фийоле (см.: [48]), которые вводят принцип «замкнутости текста» в качестве критерия его «поэтичности». Оставим в стороне то обстоятельство, что поэтическое прочтение текста является функцией его интерпретации и «замкнутость» поэтического текста реально может быть либо «замкнутой интерпретацией», либо универсальной характеристикой текста. Рассмотрим общие положения, предполагая, что «поэтический» текст является в данном случае только моделью дискурсивного поведения.

Поэма стремится «замкнуть» дискурс на самом себе, поставив каждую значимую единицу в отношение к другим единицам текста. Это связано с редукцией контекста, обеспечивающей тексту адекватность части и целого. Понимаемая таким образом «замкну-

Ш

f ость» выявляет некоторые черты поэтических произведений. Поэма обозначает без референта, имеет смысл, трансформируемый в серии переводов и т. п. (В этом смысле к ней неприменимы такие критерии, как «истинность—ложность».)

Однако, будучи «замкнутым» объектом, текст может характеризоваться также своей «открытостью», которую У. Эко концептуализировал с точки зрения тенденции к выявлению множественности смыслов. На это же обстоятельство обращает внимание Р. Барт, усматривающий в «открытости» текста критерий его научного прочтения: «...Любая эпоха может воображать, будто владеет каноническим смыслом произведения, однако достаточно раздвинуть немного границы истории, чтобы этот единственный смысл превратился во множественный, а закрытое произведение — в открытое. При этом, конечно, меняется само определение произведения; отныне оно оказывается уже не историческим, а антропологическим явлением, ибо никакая л.'.ория не в силах его исчерпать» [2, с. 37?j.

Любопытно, что как «закрытость», так и «открытость» текста обосновывается его структурными характеристиками¹, предполагающими отказ от референ-циального отношения. Для нас маловажно, что поэтические тексты имеют фиктивные референты. Литературные фикции продуцируются в некоторой традиции и обладают даже более высокой константностью, чем описание положения дел в мире. Существенно то, что множественностью смыслов могут обладать даже такие тексты, которые сознательно продуцировались в качестве исторических, юридических и т. д. документов.

Филология, начиная с эпохи Ренессанса, имплицитно содержала не только лингвистические и литературные, но и исторические исследования. Достижением филологического подхода явилась «критика текста», .выразившаяся в продуцировании вторичных субпрограмм, обеспечивающих референцию. Предполагалось, что если текст идентифицирован, то на его основе возможно построение исторических дискурсов. «■Критика текста» претендовала на то, чтобы с помощью лингвистических референтов реконструировать экстралингвистические референты — «историческую реальность». Эта иллюзия влекла за собой пресуппозицию, согласно которой «слова перекрывают вещи», то есть исторические тексты реально репрезентуют

112

объекты мира и их взаимоотношения (см.: [72 с 28—

Такие референциалистокие претензии связаны с от
сутствием контекста, устраняемого из исторической
перспективы. «Открытость» текста обеспечивается его
отношением к контексту, которое может быть пред
ставлено как отношение маркированного/немаркиро
ванного (см.: 1107; 109; 111; 112]). В этом смысле
«множественность интерпретаций», предполагающая
включение текста в группу контекстов, лишает его
статуса дискретной единицы (реальные границы тек
ста становятся неопределенными). В то же время, ин
тегрированная в тексте структура всегда образует
значимое отклонение от контекста. Наличие отклоне
ний (стилистических маркеров) и выявляет тенден
цию к замыканию текста на самом себе. ;
В такой перспективе контекст может быть пред
ставлен другими текстами той же традиции, интегри
рующими культурную «норму». Естественно, что оп
ределение референтов без знания «нормы» представ
ляется в высшей степени проблематичным.

По мнению К. Леви-Стросса и А.-Ж. Греймаса, отсутствие контекста может компенсироваться вариантами рассказа. Текст не является автономным сообщением, но образован совокупностью корреляций между вариантами (см.: 115; 16; 72]). Это положение в известной ме^ре учитывает лингвистическую концеп-' цию Л. Ельмслева, для которого сравнительная грамматика является только системой корреляций между языками, в которой проявляется некоторый инвариант. Точно так же объединение большого числа вариантов рассказа позволяет реконструировать инвестированное в нем содержание. Тогда методологически значимым становится отношение «варианта/инварианта», отсылающее нас к трансформационным моделям.

^ 3.2. Текст и принципы его порождения

Трансформационная методика сложилась параллельно в генеративной лингвистике и в культурной антропологии (К. Леви-Стросс, вероятно под влиянием А. Вейля, использовал ее уже iB «Элементарных структурах родства», см.: [90; 139]).

В современной,— особенно германоязычной,— лингвистике делаются попытки использования идей трансформ ационно-генеративной грамматики для ониса-

113.

ний процедур порождения текстов. Особый интерес представляют работы Т. А. ван Дейка, учитывающего как отдельные преимущества генеративной грамматики, так в базовые постулаты дискурсивной семантики.

Как известно, теория Н. Хомского первоначально конструировалась в качестве модели, обеспечивающей порождение фраз, а не трансфразовых структур. Грамматика является ансамблем правил, учитывающих порождение бесконечного множества фраз с помощью ограниченного ансамбля более простых «глубинных фраз» (синтагматических последовательностей, формально отклоняющихся в базовой грамматике). Аналогичные представления используются и в риторических исследованиях, ориентированных на генеративные модели. Здесь противопоставляются лингвистическая «компетенция», позволяющая различать грамматические и отклоняющиеся фразы и «перфор-мация», где среди отклоняющихся фраз выделяются метафорические фразы [95, с. 26].

Несмотря ,на то, что привилегированное положение фразовых структур критиковалось уже 3. Хэр-рисом, первые попытки текстового анализа в генерати-вистике реализовались как расширение фразовой грамматики, Предполагалось, что семантическая интерпретация осуществляется только внутри фразы. Если мы находим в соседней фразе указания, устраняющие неоднозначность первой фразы, мы можем осуществить обобщенную трансформацию и объединить эти две фразы. Например, если в двух непосредственно соседствующих фразах (Р_{) и (Р₂) имеется одной то же полисемичное слово (М), ,нужно выбрать в (Р₂) то значение (М), которое не исключено правилами проекции в (Pi).

Здесь дано расширение метода трансформации парафраз, где предполагается, что говорящий знает совокупность блоков (полу-фраз), ассоциируемых с непустым множеством грамматических фраз. Если при подстановке этих блоков в несколько фраз значение не изменяется, они являются парафразами. Многозначная полу-фраза имеет (х) значений, если и только если ее множество понимания включает (х) фраз, ни одна «з которых не является парафразой ни одной другой фразы этого множества и если в множество входит не более (х) фраз [122, с. 15—16].

Как справедливо отмечает Ц. Тодоров, правило 114

обобщенной трансформации является факультативным: ничто не мешает нам использовать полисемичное слово в разных смыслах в непосредственно соседствующих фразах ИЗО, с. 361. Более того, это правило противоречит элементарной риторической компетенции, связанной с ожиданием изменения смысла при повторении лингвистической единицы, а также правилам распределения в тексте анафорических индексов. В перспективе семического анализа замечание Ц. Тодорова можно выразить в более радикальной форме: итерация сем в единицах, превышающих морфему, связана с установлением не только дискурсивной изотопии (семической однородности), но и ал-лотопии (неоднородности), что является необходимым условием нормального функционирования текста [60, с. 42—43, 52—56]. Эта характеристика речи, не учитываемая генеративной грамматикой, представляет собой проявление ее универсальной «риторической»

функции.

Лингвистика текста, развивающаяся в германо-язычных странах, в значительной мере учитывает относительно ограниченную продуктивность фразовых структур для изучения текста. Осуществляемые в этом направлении исследования показывают, что дискурсы не могут пониматься как длинные фразы, так как смысл текста несводим к сумме смыслов составляющих его фраз. При этом, однако, сохраняется теоретическое различие, проводимое между глубинной и поверхностной структурами текста.

Существенной переоценке подверглась проблема отношения отклоняющихся и неотклоняющихся структур. Генеративная грамматика отличается от теоретического «уровня грамматичности» по числу нарушаемых ею правил, что приводит к отказу от слишком строгой концепции «грамматичности». Де-виантные последовательности характеризуются по аналогии с «правильно построенными» последовательностями .порождаемыми грамматикой.

В перспективе выработки текста, грамматические девиации не могут описываться с позитивной точки зрения, которая ограничивается тем, что констатирует нарушения правил и не стремится открыть регулярные механизмы, управляющие этими девиациями. Одна из задач текстовой грамматики, по мнению Т. А. ван Дейка, состоит в том, чтобы не изолировать «грамматические ошибки», а построить «грамматику ошибок»

115

(см.: [53]). Здесь формулируется требование, Имплицитно намеченное уже в Тодоровском анализе семантических аномалий [126]. Отклонения являются трансформационными вариантами. Грамматичность «ли аг-рамматичность некоторой структуры определяется не степенью отклонения, а возможностью применения к ней трансформационных правил определенного типа. (Аналогичными процедурами в культурной антропологии пользуется К. Леви-Стросс, конструирующий инвариант в качестве абстрактной «модели».)

С другой стороны, концепт грамматичности должен распространяться на трансфразовые структуры. Следовательно, правила текстовой теории должны реализоваться на двух уровнях, которые Т. А. ван Дейк называет микроструктурными и макроструктурными. Макроструктурные правила реализуются в нарративных текстах и — в тематическом аспекте,— в «поэтических» текстах, тогда как (дополнительные) микроструктурные правила реализуются на уровне «фраз» (см.: [52]). Тем самым удерживается принцип, согласно которому грамматическая теория содержит две части: «базовую», учитывающую собственно генеративный аспект, и «трансформационную». На текстовом уровне это различие может фиксироваться, в частности, с помощью понятий «генотекста» и «фенотекста» [80, с. 216].

Здесь переворачивается традиционная перспектива. Если генеративная грамматика стремилась распространить на текст фразовую структуру, то в текстовой грамматике следует переходить от текста к фразе. Не текст является «расширенной фразой», а фраза — «минимальным текстом» (см.: [52; 551). В таком случае текстологический анализ предполагает наличие особых средств, обеспечивающих предварительное структурирование, которые Т. А. ван Дейк определяет как «текстуальные структураторы». Это понятие предполагает условие связности текста, согласно которому текст не может быть переписан как стохастический ансамбль фраз.

В соответствии с записью Т. А. ван Дейка, где (Г) текст, (Р) фраза и (5) стуктуратор, формула текста может быть выражена как:

T-+S/P_UP₂, ..., Р„.

Общий стуктуратор, детерминирующий текст в целом, функционирует на трех уровнях: фоническом, се-

мическом и синтаксическом и может эксплицироваться с помощью трех составляющих:

^ysynt

которые способны фукнционировать в ансамбле или изолированно. Полем действия структураторов является макроконтекст, то есть их задача состоит в том, чтобы формально определить отношения между фразами текста.

Ограничимся удержанием общих выводов, касающихся функционирования (S _syn/) и (S_s^_m). Можно констатировать, что (S_synt) является наименее важным для структурирования текста в целом. Он располагается на уровне фразы, где репрезентует ансамбль грамматических операций, приемлемых в деривационном описании. Так называемый «синтаксис» текста (в частности, нарративная структура) является, фактически, одним из аспектов его семантического структурирования (см. напр.: [73]). В то же время всякое структурирование имеет и синтаксический (или ивазиоинтаксический) аспект. В нарративных текстах синтагматическая структура (которая является семической) имитирует структуру фразы [52, с.

1:951.

Что касается (S_s±_m), то ему Т. А. ван Дейк приписывает особое значение, хотя его анализ сталкивается с трудностями, связанными с отсутствием формальной макроструктурной семантики. По мнению голландского ученого, только последние исследования в ■области компонентного анализа (в частности, дискурсивная семантика А.-Ж. Греймаса) допускают рас-« ширение семантических описаний до уровня текстовых структур. Фундаментальным концептом такого % описания является понятие изотопии, базирующееся 1 на итерации (клас-) сем.

|| Можно предположить, что {S_s^_m ) состоит в кон-"> фигурации элементарных сигнификативных черт. Сема, как полагает Т. А. ван Дейк, является составляющей глубинной структуры фразы. В данном случае выделение фразового уровня понадобилось в полемических целях. В противоположность генеративистам,

117

Т. А. ван Дейк утверждает, что элементарные составляющие имеют семический характер, а не являются синтаксическими субкатегоризациями. Напомним в этой связи, что фразовая структура индифферентна семическому распределению.

Это обстоятельство учитывается Т. А. ван Дейком с помощью понятия «темы» (или итерированной семы, имеющей особые правила распределения в тексте). Семы (классемы), повторяющиеся в тексте, могут структурировать текст. В этом случае они будут называться «тематическими семами» или «темами». Это абстрактные элементы, конституирующие тематику в глубинной структуре текста.

В данном случае мы имеем дело со стилистическим, аспектом различения между поверхностными и глубинными структурами текста: «тем-а» может устанавливаться с помощью семической повторяемости, не проявляясь на поверхностном уровне, то есть не инвестируясь в различных лексемах (которые всегда содержат и другие семы); и наоборот, несколько «тем» могут одновременно проявляться в одной лексеме. Некоторые тексты, лишенные выраженной нарративной структуры, основываются на эквивалентном структурир0В1ании сем, устанавливающем равнозначные серии и уравновешивающем оппозиционные семы одной из категорий (см.: [52; 561).

Принципы тематического анализа устраняют синтаксические рамки, как фразовые, так и нарративные. Такая методика применима только к глубинному уровню разверстки дискурса, на котором семантическая структура потенциально стремится развернуться в «бесконечный текст». Дальнейшая задача определения «тематических границ» приводит нас уже к семиотике текста.

3.3. Интерпретация текста в свете методологии трансформационного анализа

.- - Итерпретативный подход описывает не процессы генерирования текста на основе инвариантной структуры,, а процедуры, делающие возможной трансформацию (преобразование) вариантов друг в друга. В современной семиотике, согласно «Объяснительному словарю» А.-Ж. Греймаса и Ж. Курте, различаются три типа трансформации. Во-первых, это могут быть трансформации, осуществляемые между глубинными

118

и поверхностными структурами, которые изучаются генеративной грамматикой. Во-вторых, межтекстовые (интертекстуальные) трансформации, устанавливаемые между двумя или несколькими автономными семиотическими объектами, которые наиболее полно представлены у К- Леви-Стросса. Наконец, в-третьих, внутритекстовые синтагматические трансформации, вводящие в глубинную структуру текста финальную нарративную последовательность [10, с. 543— 545]. Два последних типа способствуют превращению дискурса в текст: в первом случае путем его соотнесения с другими семиотическими объектами, а во втором посредством ввода в дискурсивную последовательность принципа финальное™.

Межтекстовые трансформации впервые были использованы К. Леви-Строссом для анализа архаичных социальных институтов, где «всякая классификация может быть определена только по отношению к другим классификациям» (см.: [94, с. 123]). Точно так же, как знак постоянно отсылает к интерпретан-те, архаичные классификации и институты постоянно отсылают к другим классификациям и институтам.

Применение трансформационного анализа к дискурсивным формам выявляет его дополнительные аспекты. Как отмечает X. Вайнрих, К. Леви-Стросс приписывает мифу статус «речи». Однако структурная лингвистика, по крайней мере в первом ее поколении, предоставляла только методы для анализа «языка». Чтобы преодолеть эту трудность, К. Леви-Стросс берет в качестве объекта исследования «корпус» из нескольких мифов, группируемых с различных точек зрения, что позволяет их парадигматический анализ. Этот корпус и играет роль «языка» или, точнее, текста-конструкта, к которому применимы структурные методы анализа (см.: [141, с. 331).

Методологические принципы. Трансформационный метод .применяется на нескольких регистрах: как способ упорядочивания объектов >и как способ верификации результатов на теоретических моделях: «Любая модель,— пишет К. Леви-Стросс,— принадлежит группе преобразований, каждое из которых соответствует модели одного и того же типа, так что множество этих прео1бразований образует группу моделей» В6, с. 247]. Следовательно, речь идет о методике, обеспечивающей осуществление текстологических экспериментов.

119

Прежде всего, отнесение текста к группе преобразований является средством его интерпретации в условиях отсутствия контекста. «Рассмотренные в сыром состоянии, все синтагматические цепи лишены смысла. Либо в них не проявляется ни одно значение, либо у нас -нет средств проверки, правильно дай интерпретировано их значение. Для преодоления этой трудности существует два приема. Один состоит в расчленении синтагматической цепи на налагаемые друг на друга отрезки, образующие варианты одной и той же темы. Другой прием, дополняющий первый, состоит в наложении синтагматической цепи, то есть мифа в целом на другие мифы или сегменты мифов. Следовательно, каждый раз речь идет о том, чтобы заменить синтагматическую цепь парадигматическим ансамблем» [89, с. 313].

Этот метод подразделяется на три правила.

1. Ни один миф не должен интерпретироваться только на одном уровне. Для него не существует лр№ вилегированной экспликации, так как все мифы состоят в установлении отношения для -нескольких уровней экспликации.
   
2. Ни один миф не должен интерпретироваться отдельно, но только в отношении к другим мифам, образующим группу трансформаций.
   
3. Ни одна группа мифов «е должна интерпретироваться отдельно. Она может быть интерпретирована только при установлении референции: а) к другим группам .мифов и б) к этнологии тех обществ, откуда они происходят. Если мифы взаимно трансформируются, то на поперечной оси некоторое однотипное- отношение определяет различные планы, между которыми эволюционирует вся социальная жизнь. В результате можно перейти к простым структурам, трансформации которых порождают мифы различных типов [87, с. 82—83]. 'Таким образом, мифы представляются в качестве целостных означающих единиц, для которых выполним принцип «экспансии» (эквивалентности единиц разного иерархического уровня). При парадигматическом сопоставлении таблиц, построенных для отдельных вариантов, выясняется, что сами различия между вариантами содержат соответствия, образующие структурный закон рассматриваемого мифа. «Систематически применяя этот метод структурного анализа, можно упорядочить все известные варианты одного 120
   

мифа в последовательность, образующую своего рода группу перестановок, причем варианты, представляющие собой крайние члены этой последовательности, образуют по отношению друг к другу симметричную, но обратную структуру» 116, с. 200].

Это означает, во-первых, что инвариант (текст-конструкт) является реляционной структурой, отличной от уровня реализованных вариантов. «Сама природа изучаемых фактов побуждает нас отличать то, что принадлежит структуре, от того, что принадлежит событию... Существует тесное отношение между понятием «трансформации» и понятием «структуры», занимающим столь важное место в .наших исследованиях»

[87, с. 28].

В данном случае различается поверхностная структура, устанавливающаяся между реализованными фактами, и глубинная структура, учитывающая дистрибутивные закономерности. В связи с этим 'исходной «достоверной версии» мифа, копией или искажением которой являются другие варианты, просто не существует. Все варианты входят в миф, реконструированный на уровне глубинной структуры [16, с. 195]. Иными словами, отношение «норма/отклонение» сводится к отношению «инварианта/варианта». Все варианты являются «екоторым «отклонением», и нет ничего более «нормального», чем отклонение, осуществляемое с помощью трансформационных правил.

Во-вторых, представление ансамбля вариантов как трансформируемой группы является сродством контроля принадлежности текста ж данному структурному типу. Если один текст можно преобразовать в другой, оии принадлежат к одной группе. Поскольку трансформационное отношение транзитивно и крайние состояния представлены текстами с зеркально-симметрич-'ными структурами, каждый текст занимает фиксированную позицию в циклической серии, что позволяет предсказывать отсутствующие варианты.

В этой связи к трансформируемой группе могут быть отнесены тексты, .имеющие различное функционирование (мифы, сказки, ритуалы, рассматриваемые как'Невербальные тексты). Мы имеем дело с двумя самостоятельными проблемами, взаимосвязанными в системе трансформационных представлений. Отношение «миф/сказка» совпадает с отношением «сакралъ-'ное/профанное», причем один и тот же текст может функционировать на обоих регистрах. Для посвящен-

121

ных он выступает в серии других текстов, передаваемых в фиксированной последовательности. Для «©посвященных тот же текст может функционировать независимо от ансамбля текстов. Поэтому если серия мифов содержит лакуны, они могут быть заполнены сказками. Единственным критерием отбора является возможность свободного преобразования текстов друг в друга.

С другой стороны, отношение мифа и ритуала может быть представлено как отношение двух инвертированных способов коммуникации: богов с людьми (миф) и людей с богами (ритуал) [87, с. 84]. Они разыгрывают одну «тему», поэтому систематическое описание их отношений позволяет уточнить распределение смысловых элементов. Архаичная культура артикулирована на маркированной оппозиции «ритуал/ млф + сказка», вводящей в передаваемый текст невер-бализуемую часть процесса коммуникации [26, с. 378-—3791.

Типология культурных фактов в данном случае может быть определена только с учетом реляционной сетки, устанавливаемой между сакральными и про-фанными текстами и действиями, причем можно пренебречь вопросом об их генетическом отношении, который в другом контексте сам по себе правомерен (см.:[20; 21]).

Ограничимся только одним примером, представленным корпусом библейских пищевых запретов и предписаний. Схематически они распределены в нескольких отношениях: то, что запрещено человеку, то, что запрещено богу и человеку, то что разрешено богу и человеку. Эта схема распределена в соответствии с противопоставлением растительной и животной пищи, причем животные подразделяются на «домашних/диких» и «чистых/нечистых». Наконец, богу посвящаются «начатки» и «первенцы» («нечистые» домашние животные и люди подлежат выкупу как «запрещенные богу»), а при сборе урожая для людей существует запрет на «остатки» (виноград, маслина и смоква в этом случае символизируют «народ»), соотносимые с институтом нищенства.

Можно показать, что на этой схеме артикулированы тексты, которые могут интерпретироваться и как мифы, и как описания ритуалов. Например, с запретом на «остатки» коррелируют не только ритуальные действия (Кн. Руфи), но и мифы 0 происхождении «на-182

рода» (первенца пожилых родителей), рассказы о героях, происходящих от младшего колена, и т. п.

Особенно интересны тексты, связанные с «умножением» продуктов питания («манна», умножение «муки» и «еля» Илией, евангельские умножения «хлебов» и «рыб»). А.-Ж- Греймас высказал убедительную гипотезу, согласно которой умножающиеся источники пищи в мифах и фольклоре воспроизводят в системе обмена ценностями коммуникативную ситуацию, связанную с генерированием новой информации 173, с. 33—341. Евангельские тексты допускают содержательную интерпретацию этой гипотезы.

Способность продуктов питания к «возрастанию» понимается как символ «учения» («слово»= 'хлеб'; «закваска» = 'учение'; ср.: «притчи о закваске фарисейской» в контексте «умножения хлебов»). Поэтому в ритуале запрещено возлияние на хлеб «квасного» (инвертировано в христианской литургии, где «вино» символизирует 'кровь'). Слово «исходит» от Бога и не может быть возвращено в ритуале. Ап. Павел недвусмысленно комментирует ситуацию: «Разве не знаете, что малая закваска квасит все тесто? Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас- Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с оп-реносками чистоты и истины» [1 Кор. инф. 5, 6—8]*. Текстовая метафора, организующая этот евангельский текст, связывает христианскую идеологию с архаичными пластами, сохранившимися лишь в отдельных элементах ритуального поведения. В данном случае «негативные ритуалы» (запрет на возлияние ви^ на, меда) являются инверсией мифологической коммуникации (мифов о «манне»). Корректно разделить миф и ритуал можно только в системе, учитывающей дх взаимодополнительность. С другой стороны, для различения «мифа» и «сказки» (сакрального/профан-ного текстов) необходимо учитывать их функциональное отношение к «ритуалу».

Метод синхронизации. Трансформационная методика развертывается К. Леви-Строссом «ак в пространственном, так и во временном измерении. С одной стороны, мы должны учитывать все варианты мифов, сказок и ритуалов, функционирующих в смежных этносах. С другой стороны, в трансформационную группу включаются варианты, имеющие хронологическое

123

распределение: «Наш метод избавляет нас от поисков предварительного или подлинного варианта, что служило до сих пор одной из основных трудностей при изучений мифологии. Мы, 'напротив, предлагаем определять миф как совокупность всех его вариантов» [16, с. 194].

В литературе, посвященной теории К. Леви-Строс-са, нередко осуществляется редукция трансформационной методики к структурализму соссюровского типа, основанному на оппозиции «синхронии/диахронии» Предполагается, что французский этнолог отказывается от учета «исторического» (измерения, а там, где обращается к историческим фактам,— делает вынужденную уступку, оттеняющую несостоятельность его методов.

Отношение К. Леви-Стросса к истории составляет самостоятельную проблему. Отметим только, что он различает два типа .исторических процессов: «цикличные», где историческая эволюция реализуется в трансформационной группе таким образом, что возможно восстановление исходного состояния (то есть инвариантная структура не нарушается), и «кумулятивные», связанные с нарушением трансформационных правил, когда некоторый институт, миф, ритуал или технологический процесс может 'быть включен в другую группу; с которой он генетически не связан, но структурно совместим (см.: [87, с. 377—4221).

Знаменитое подразделение обществ на «горячие» и «холодные» также не абсолютно. На разных уров-нях^ социальной структуры могут одновременно реализоваться и цикличные «трансформации» одних институтов, и сравнимые с «катастрофами» Р. Тома ;кумулятив1нйе «разрывы» других институтов.

Трансфбрмационный метод противостоит не историческому' методу, а его концептуализированному варианту, представленному компаративистикой XIX в. Известна, что после открытия санскрита в лингвистике делались попытки объяснения сходства индоевропейских языков по аналогии с биологическими моделями эволюции (вплоть до употребления соответствующих метафор типа «родство», «организм», «корень»; см. напр.: [98]). Примат «генетического» подхода в научном мышлении прошлого века наложил от-' печаток и на последующие типологические исследования: морфологические «типы» нередко понимались как ШШЦйбнные «стадий». 124

Структурализм с самого начала занял отрицательную позицию по отношению к таким построениям. В рамках кумулятивной модели, где фиксация разрывов представляет реальный исторический интерес, не проходят «стадиальные» представления. (Отметим, что, как показывают исследования Р. Тома, для локальных символических систем сами «разрывы» можно упорядочить в соответствии с законами, подчиненными трансформационным правилам). В трансформационной модели, где эволюционные изменения осуществляются относительно некоторого инварианта, могут совпадать предыдущие и последующие состояния. В этих условиях выбор одного из вариантов в качестве гипотетического «исходного типа» становится таким же проблематичным, как и выбор «референциально-го» текста или института.

Вместе с тем, структурная лингвистика XX в. отказалась от положения Ф. де Соссюра, согласно которому диахронные трансформации не образуют системы. Как отмечает Р. Якобсон, «структурные законы системы ограничивают инвентарь переходов от одного состояния к другому. Эти переходы образуют часть лингвистического «ода,, представляя динамические составляющие системы» [78, с. 77]. В сущности, это означает переакцентировку с лингвистики «языка» на лингвистику «речи», для которой конструируются инварианты, отличные от уровня наблюдаемых фактов. В таком случае факты должны быть «синхронизированы». Здесь воспроизводится ситуация, наблюдаемая в речевом общении: понимание речи, имеющей временную разверстку, связано с редукцией времени. На уровне текстов это означает, что ни один хронологический вариант некоторого текста не совпадает с инвариантом, то есть не имеет привилегированного

значения.

К. Леви-Стросс рассматривает это явление на нескольких регистрах. Мифы могут трансформироваться в пространстве (при переходе от одной этнической группы к другой) и во времени. Например, «смерть мифа», связанная с утратой трансформационного механизма, может быть пространственной [87, с. 301—-315], что не мешает использовать полученную модель для понимания исторических процессов. Мифы и институты обеспечивают такой способ социальной коммуникации, при котором репликами обмениваются чередующиеся поколения, и временной фактор включает-

125

ся в систему таким образом, что в ней происходит обмен информацией между прошлым и будущим, то есть система функционирует как взаимодействие сосуществующих трансформов.

Рассмотрим пример, имеющий статус абстрактной схемы, суммарно интерпретируемой на системах с кросскузенным браком. Предварительно поясним некоторые этнологические термины.

В архаичных культурах действуют «классификационные» системы родства, учитывающие не биологические связи, а позиции индивидов в системе брачных отношений. Для однозначного распределения индивидов по классам (секциям), по правилам дистрибуции, необходимы три классификатора, обеспечивающие отношения контрастной и дополнительной дистрибуции. Поскольку первая дистинкция задана наличием индивидов двух полов, нужны два классификатора, роль которых обычно выполняют «локальность» (место жительства) и «линейность» (наследование некоторых привилегий, чаще матримониальных). Наследуется по одному классификатору от каждого из родителей.

Наиболее устойчивая форма представлена браком между перекрестными кузинами (то есть кузинами, происходящими соответственно от брата и сестры). Параллельные кузины (происходящие от двух братьев или двух сестер) идентифицируются с родными братьями и сестрами. Брак может быть билатеральным (можно жениться как на дочери брата матери, так и на дочери сестры отца) и монолатеральным (одна из этих категорий исключается).

Билатеральный брак может реализоваться в группе из четырех секций (А, В, С, D), где передача

женщин происходит по схеме (А► В► D►С=> A.

•" Л) и даже в группе из двух секций, использующей два классификатора (напр.: «патрилокальность» и «матрилинейность»), если в брак вступают те и только те [индивиды, которые »е имеют ни одного общего классификатора. Сложнее обстоит дело с монолатеральным браком, где индивид располагает двумя альтернативами, которые не исключаются формальными классификаторами. Согласно математической модели А. Вейла (см.: [139]), эта форма брака может реализоваться в группе с четным числом секций при условии, что из двух альтернативных типов индивид реа-1изует тот, который не был реализован его родителями. Каждый тип брака реализуется через поколение, 126

Однако многие общества с монолатеральным браком имеют тернарную структуру, где одна из дуальных половин подразделяется на две секции {В, С,). Это подразделение может показаться непродуктивным, так как члены секций (В) и (С) вступают в браки с членами секции (А), хотя браки запрещены между (В) и (С) и внутри (Л). В действительности, (Л) содержит имплицитное подразделение между индивидами, берущими жен в (В) и (С), в зависимости от того, каков тип брака их родителей. Демаркационная линия в (Л) располагается во «временном» плане, который синхронизирован в силу того, что в каждом поколении эффективно представлены индивиды, практикующие обатипа браков.

Такая система связана с функциональной асимметрией классификаторов. Локальный классификатор эффективен в (В) и (С), линейный — только в (Л). Секция (Л) может наделяться особыми функциями, так как определение брачного партнера для членов (В) и (С) зависит от ретроспективной позиции членов секции (Л), но последние не могли бы определить своей позиции, если бы противоположная половина не подразделялась на (В) и (С).Такую систему можно представить как группу из четырех секций, где одно подразделение является временным, а другое пространственным. Синхронизация устанавливает функциональное отношение между чередующимися вариантами, которые при другой структурной организации могли Зы реально распределяться в истории.

Высокая продуктивность тернарных структур (которые в действительности строятся по бинарному принципу) обусловлена, в частности, тем, что информация, функционирующая в социальной группе, оказывается как бы разделенной между дуальными половинами таким образом, что любое социально значимое действие, осуществляемое членами одной секции, превращается в диалог, способный генерировать новую информацию. Этим объясняются такие факты, как то, что члены секций (В) и (С) могут описывать свое общество как дуальное, а члены (Л) как тернарное, что дуальные половины асимметрично определяют себя как «матриархальные» или «патриархальные», секции обмениваются ритуалами, причем исполняют ритуалы противоположной секции и т. п.

Упорядоченная группа может описываться с помощью конечного числа отношений. Следовательно,

127

инвариантная структура является динамичной: она сводится в таблицу вариантов, трансформируемых посредством последовательной пермутации терминов. Таким образом, трансформация становится средством антропологического эксперимента: с помощью этого метода можно контролировать полноту полученной модели и границы ее применения.

Построение трансформируемых групп выявляет дополнительный аспект текстовой риторики, связанный с тем, что трансформации имеют «метафорическую» структуру. Миф, рассматриваемый как совокупность вариантов, может быть представлен в виде канонического отношения, где инверсия членов и отношений осуществляется при двух условиях: а) если один из членов может быть заменен на противоположный и б) если можно произвести одновременную инверсию между значением функции и значением аргумента двух элементов. Эта формула, полагает К. Леви-Стросс, станет особенно очевидной, если напомнить, что, согласно 3. Фрейду, для возникновения индивидуального мифа необходимо наличие по крайней мере двух травматических ситуаций (см. :[16, с. 205; 181).

Иными словами, в группе преобразований мифы выступают интерпретантами, отношения между которыми могут быть :регламентированы. Миф реализуется в символической системе с помощью риторических операций, обеспечивающих, в частности, передачу информации о самом дискурсе. Это обстоятельство позволяет уточнить чисто информационные аспекты риторической функции, реализуемой в системе культуры. Передавая социально значимую информацию с помощью регулярно отклоняемых («метафорических») кодов, культурная традиция обеспечивает постоянное генерирование новой информации и в то же время гарантирует регенерацию исходных состояний.

Многобразие форм как условие интерпретации текста. Функциональная асимметрия текстов, обеспечивающая возможность метафорического смещения, предполагает типологическое многообразие вариантов, образующих в культуре трансформируемую группу. В этой связи можно в новом аспекте рассмотреть полемику между К. Леви-Строссом и В. Я- Проппом по поводу отношений между мифом и сказкой (см.: [15; .201).

Как известно, В. Я. Пропп устанавливал между мифом и сказкой генетическое отношение. К. Леви-

Стросс, вводящий сказки в одни трансформацисшны» группы с мифами, настаивает на том, что в архаичных обществах эти формы сосуществуют. Более того, один и тот же текст может функционировать и как миф, и как сказка, и такую ситуацию не следует рассматривать как промежуточное состояние, ведущее от мифологии к фольклору. Например, социальные функции африканских гриотов хорошо иллюстрируют взаимодополнительность передаваемых ими текстов (см.: 1401). В. Я- Пропп настаивал на том, что сказка функционирует «после» разложения мифологии, тогда как К. Леви-Стросс обращает внимание на то обстоятельство, что миф просто не был бы мифом,'если бы «е имел в качестве коммуникативных альтернатив сказки и ритуала. (Касательно соответствующих отношений мифа и ритуала см.: [25]). Наличие структурных параметров, обеспечивающих вхождение разных «жанровых» форм в одну группу, .является аргументом в пользу того, что миф может быть интерпретирован только в том случае, если он противопоставлен альтернативному типу сакральной .коммуникации (ритуалу) и группе текстов, функционирующих в качестве профан-ных (или же сам может быть прочитан в «лрофанном регистре»). В этом смысле «миф», «ритуал» я «сказ* ка» представляют собой жанровые варианты, связанные не генетическим, а структурным отношением.

Отношение мифа и сказки можно уточнить с точки зрения гипотезы А.-Ж- Греймаса, согласно которой фольклор представляет собой результат «десеманти-зации» мифологии, утрачивающей интерпретанты, обеспечивающие функционирование больших групп текстов [72, с. 180—182]. Интерпретация осуществляется на основе этносемиотических или социосемиоти-ческих моделей, вырабатываемых этническими или специализированными социальными группами. В этих группах продуцируются интерпретанты —«нормативные тексты» или структурные модели,— относительно которых упорядочиваются текстовые варианты.

Переход от мифологии к литературе осуществля
ется через фольклор, который получает различную
оценку в исторической и трансформационной перспек
тиве. С точки зрения истории, существование переход
ных периодов не является исключением. Каждая
культура содержит в себе смешанные элементы. Од
нако смена интерпретанты может описываться либо
как «разрыв» традиции, либо как ее трансформация,
5—4481 129


имеющая промежуточные состояния. Например, мифическому рассказу в фольклоре соответствует волшебная сказка, которая характеризуется частичной утратой смысла, что вызвано отсутствием имплицитного семантического кода. Литературный рассказ отмечен возобновлением смысла путем интеграции се-мантизма в формальной структуре.

Характерно, что в процессе десемантизации фольклорного текста расщепляется и исходная взаимодополнительность мифа и ритуала. Современные европейские языки уже не располагают лексемами для выражения таких мифических объектов, как chants clauses ('танцуемые песни'). Между тем, в некоторых формах фольклорной жестикуляции можно реконструировать деградированные и десемантизированные формы ритуальной жестикуляции [72, с. 181].

Полноценное семантическое функционирование текста возможно только при условии существования двух типов дискурсивных объектов, из которых один принадлежит «сакральному» языку. В этом отношении «литературные» и «мифические» объекты различаются только по своей природе, «индивидуальной» или «коллективной». Точнее, речь идет о противопоставлении этнической и групповой (корпоративной) аксиологии, поскольку «индивидуальная» аксиология, характерная для европейской поэзии, в действительности является групповой. Всегда существует традиция, оперирующая строго определенным корпусом текстов. Специфическая «сакрализация» поэтического текста состоит, в частности, в выработке мифа об индивидуальности «поэтического творчества». В действительности, анализ поэтических отклонений показывает, что они заданы традицией и, следовательно, принадлежат «норме», обеспечивающей таким образом дифференциацию корпуса.

Понятие «литературного текста», продуцируемого с помощью специализированного семантического кода, не следует ограничивать «поэтическими текстами». Существуют корпуса религиозной, юридической, исторической литературы, которые также порождают интерпретационные альтернативы. Индивидуальное творчество может в этих случаях сознательно элиминироваться авторами текстов (даже если их авторство реально установлено), и дифференцирующие отклонения оказываются предписанными традицией.

Весьма показательны в этом отношении религиоз-130

йЫе дискурсы, ставшие в последнее время объектом специального семиотического анализа (см. напр.-.149]). Мы уже видели, что устойчивость передаваемой традиции обеспечивается в христианстве прежде всего структурированием сакрального корпуса, устанавливающего иерархическое отношение между текстами. Отметим, что тем самым, помимо образования искусственного интерпретационного контекста внутри корпуса, образуется своеобразная модель функционирования культуры, обеспечивающая посредством цензуры выработку специфической внутритекстовой идеологии

.(см.: 1751).

Оговоримся, что речь идет в данном случае о «семиотической цензуре», которая главным образом регулирует отношения между текстами, а не запрещает те или иные «тексты» или «темы». В реальном культурном контексте канонический корпус окружен массивом вторичных религиозных текстов (проповедей, агиографий, паломничеств) и светских текстов, которые определенным образом регулируются базовым корпусом. Регулирование достигается тематической дистрибуцией (сакральная тема может быть запрещена в светском тексте, но не запрещена в культуре) и/или порядком интерпретации текста (символической или метафорической), с помощью чего генерируются специфически «сакральные» или «профанные» смыслы. Отсутствие в культуре некоторых теоретически предсказуемых текстов вовсе не означает, что присущие им смыслы не продуцировались носителями культуры в тех или иных прагматических ситуациях восприятия

других текстов.

С другой стороны, семиотическая цензура не всегда исключает из обращения тексты, несовместимые с общепринятой идеологией. Древнерусская литература, испытавшая сильное воздействие апокрифических речений и притч иудейского и мусульманского происхождения (сначала через Хазарский каганат, а затем через Орду), предоставляет в этом отношении весьма примечательные примеры.

Так, широко известная «Притча о слепце и хромце» воспроизводится в церковнославянской литературе в древнееврейской версии, что эксплицитно подчеркивается заглавием, воспроизводимым у Кирилла Туровского (XII в.): «Притча о человеческой душе и теле, и о преступлении божиих заповедей, и о воскресе- нии телес человечьих, и о будущем суде и муке». (В

131

притче «слепец» и «хромец» символизируют 'тело* и 'душу', смысл состоит в том, что наказаны за совместное преступление они могут быть только при их соединении, то есть вводится иудейская концепция «воскресения», несовместимая с христианством.)

Объяснить такого рода факты недосмотром корпоративной цензуры нельзя. Напомним, что начиная по крайней мере с «Толковой палеи» (XIII в.) церковь вела систематическую борьбу с иудейскими и мусульманскими «интерпретантами», проникавшими в символику славянской литературы. Вероятно, дело в том, что борьба велась с интерпретантами, но не с самими текстами. Чужая сакральная интрепретация в поле действия новых доктринальных установок сама по себе профанируется.

Выявляется любопытная закономерность. Когда текст переходит в традицию, где отсутствуют соответствующие ему интерпретанты, он приобретает сюжетное развитие и консервирует нарративную структуру, утратившую функциональную продуктивность. С другой стороны, при наличии доктринальных интерпре-тант потребность в сохранении смысла сакрального текста приводит не к его консервации, а к продуцированию нарастающего массива профанных текстов (и даже квазиритуальных действий, как, например, в «вертепной драме»). Сакральный текст выступает генератором вторичных текстов, в которых он часто инвертирован.

Следовательно, литературная традиция имеет тенденцию к дифференциации корпуса своих текстов, обеспечивая интерпретацию за счет установления интертекстуальных отношений трансформационного типа, что неизбежно приводит к метафоризации исходных текстов. Не случайно формальные методы анализа доминируют в изучении фольклора с его клишированными нарративными структурами, тогда как семантический анализ оказался продуктивным при исследовании мифов и литературных произведений.

Нарративные трансформации. До сих лор речь шла о межтекстовых трансформациях, используемых К. Леви-Строссом при описании мифов и архаичных социальных институтов. Между тем, как отмечает А.-Ж. Греймас, «существуют такие трансформации наррати-влых элементов, которые располагаются не между мифами, а внутри данного мифа» [9, с. 116]. В данном случае речь идет о попытке построения динамичной

модели нарративной структуры, противостоящей синтаксической модели В. Я. Проппа, которая устанавливала бы циклические серии между нарративными компонентами текста: «Что касается нас, то трансформации, которые мы признаем в рамках нарративной семиотики являются внутритекстовыми и синтагматическими: они дополняют, «е вступая с ними в противо-речие, трансформации, предложенные Леви-Стрбссом, которые являются межтекстовыми, но парадигматическими. Расположенные на уровне глубинных семиотических структур, они рассматриваются как логические операции» [10, с. 5451.

Здесь мы имеем дело с дополнительным расширением семантического анализа текста. Предполагается, что на уровне константных смысловых единиц текст в некотором отношении имитирует трансформационную группу, обеспечивая интерпретацию собственных фрагментов. В этом случае автономность текста обеспечивается его внутренней дифференциацией, а смысловые границы текста характеризуются завершенностью производимой на нем трансформации.

В статье, посвященной определению семиотического статуса объектов ценности (см.: [73]), А.-Ж. Греймас исходит из положения Ж. Дюмезиля, согласно которому магические объекты в сказках являются деградированными атрибутами божественной власти, имеющими коммуникативную природу. Поскольку объекты сами по себе не имеют смысла, их статус должен быть определен на артикуляционной оси, анологично тому, как определяются элементарные единицы значения в структурной семантике. Семантический объект проявляется в дискурсе, где он определен с помощью синтаксического отношения, бйнтаксис примыкает к семантике в синтагматическом развертывании, так что «ценность» мбжет быть определена негативно, как пблё исключения отношений, фиксируемых с помощью синтаксических связей.

Такое определение ценности не отличается от ее аксиологической итёрпрётации, где она находится в отношении к субъекту. Следовательно, в рассказе семиотический статус приписываетя лексемам, которые могут быть расписаны на оси: S —"О.

Ценности могут быть субъективными (вводятся глаголом «быть») и объективными (вводятся глаголом «иметь»). Как мы уже отмечали, в этом случае133

они различаются способом фигуративного проявления, но идентифицируются в формальной записи: (S П О). Если ввести понятие «негативной ценности», такую фразу.'как: «Жан болен» можно будет выразить либо как дизъюнкцию со 'здоровьем', либо как конъюнкцию с 'болезнью'. Персонажи и объекты в этом случае дифференцируются синтаксически, что вполне соответствует позиции В. Я- Проппа.

Уточненный таким образом семиотический статус ценности позволяет рассматривать наррацию как дискурс, манипулирующий с элементами некоторого канонического высказывания,' либо субституируя субъекты, либо субституируя объекты, либо осуществляя трансформиции функций. Тогда трансформация (F trans ) осуществляется между двумя соединительными (S П О) и разъединительными (S U О) высказываниями и имеет форму

^ Р trans (Si *■ О{),

где (Si) субъект, производящий трансформацию и (Oi) состояние, к которому приводит трансформация. В синтагматическом плане мы получим «реализацию», устанавливающую конъюнкцию между (S) и (О)

Real = Ftrans [Si— .0, (Sf]O)].

Инвестированная в этой позиции ценность будет «реализованной ценностью».

Поскольку трансформация конъюнкции приводит
к дизъюнкции, можно сказать, что дизъюнкция пере
водит отношение между (S) и (О) в виртуальный
план. Тогда операция «виртуализации» приобретает