Рецензент д-р филос наук, проф. М. В. Попович Редактор Р
| Вид материала | Документы |
- Темы докладов и рефератов. Тип рациональности философского познания, 370.13kb.
- Факультет философии и политологии, 13663.08kb.
- Программа учебного курса Составители: д филос наук, проф. Клементьев Д. С., д филос, 395.96kb.
- Санкт-Петербургский государственный университет, 16675.79kb.
- Санкт-Петербургский государственный университет, 9557.65kb.
- Учебник, 5069.09kb.
- Парадигма философско-культурологический альманах, 2720.97kb.
- Санкт-Петербургский государственный университет, 8090.18kb.
- Редакции философской литературы, 2159.56kb.
- Русский Гуманитарный Интернет Университет Библиотека Учебной и научной литературы, 5650.07kb.
БВК 87.2+81.411.2-3 М45
ВВЕДЕНИЕ
С С/
Рецензент д-р филос. наук, проф. М. В. Попович
Редактор Р. \ Довгополова
Мейзерский В.М.
М 45 Философия и неориторика. — К. Лыбидь, 1991.—192 с.
ISBN5-11-002456-1.
Рассматриваются новейшие теории символа, принципы классификации форм непрямой речи, интерпретации текста и механизмы включения текста в культуру. Дан фнлософско-методологический анализ проблем семантического' и структурно-семантического изучения смыслообразующих и интерпретационных механизмов, обеспечивающих генерирование и понимание текстов.
Для преподавателей, аспирантов, студентов гуманитарных факультетов.
Б
0302030000-189 M224(4)-91
БК 87.2 + 81.411.2-3
Издание осуществлено за счет средств Одесского государственного университета
I
В. М. Мейзерский, 1991
S BN5-11-002456-1
В 1964 г. на I Конференции ЮНЕСКО по социальным и гуманитарным наукам К- Леви-Стросс отмечал, что в последние годы не только лингвистика, экономика и социальная антропология, но и такие традиционные отрасли классического гуманизма, как риторика, стилистика и поэтика создали модели, приближающиеся по своему статусу к моделям точных наук [87, с. 352].
В то время замечание французского антрополога носило скорее прогностический характер. Но уже в 1975 г. Цветан Тодоров мог констатировать, что сейчас «нет необходимости употреблять гипотетический модус, говоря о возрождении риторики (...) Риторика приобрела несколько форм, не связанных непосредственно с тысячелетней традицией этой науки:наряду с риторикой фигур, соотносимой с древней теорией красноречия, которая имела своей вершиной применение лингвистических методов к анализу семантики на фразовом уровне, мы имеем сегодня дело с расширением риторической проблематики до «анализа дискурсов» и «текстуальной грамматики»; процессы высказывания, которые ранее интегрировались в лингвистической области, представлены теперь как часть риторики» [129, с. 193].
Всего за десятилетие риторика, преподавание которой в европейских университетах было окончательно свернуто к концу XIX в., превратилась в международное (Франция, Бельгия, США, ФРГ, Голландия, Румыния) и междисциплинарное научное направление, ориентированное на интеграцию лингвистики, семиотики, герменевтики и текстологии. Занимаясь анализом дискурсивных (речевых) практик, которые образуют экспериментальное поле семантических исследований, имеющих дело с процессами порождения и функционирования смысла, риторика высветила то обстоятельство, что центральной проблемой гуманитарного знания стала проблема си-гнификации как социального и культурного феномена.
Представляется, что упадок риторики, равно как и ее возрождение в конце XX в. обусловлены методологическими причинами, а также весьма общими установками эпистемологического характера. Риторические исследования не могли органично развиваться в рамках лингвистической теории, ориентированной на язык. Хотя несколько позже дескриптивная лингвистика и устранила жесткое разграничение «языка» (нормы) и «речи» (реализации), она, тем не менее, ограничивалась анализом «означающих» (см.: [62]) и не оставляла места риторике, имеющей дело со стилевыми вариантами смысла. Предпринимаемые отдельными лингвистами попытки построить теорию метафоры, основанную на синтаксических критериях (см.: [35]), в целом не увенчались успехом.
Этим объясняется, в частности, то обстоятельство, что до середины 60-х гг. проблемами непрямой речи интересовались не лингвисты, а специалисты в области герменевтики и философы, занимавшиеся анализом дискурсов. Помиуэ известной «радикальной метафоры» в философии символических форм Э. Кас-сирера, следует упомянуть теорию метафоры А. А. Ричардса (1936 г.).
Согласно А. А. Ричардсу, метафора является результатом взаимодействия двух смыслов. Первый (vehiele) представляет собой средство передачи второго (tenor) таким образом, что Т становится означаемым V (см.: [105]). Поскольку V является рефе-ренциальным смыслом, а Т образует то, что можно было бы назвать коннотированным (соозначающим) смыслом, теория Ричардса воспроизводит традиционную иерархию прямого и фигуративного смыслов, где первый является только инструментом второго.
Концепция А. А. Ричардса была уточнена американским философом М. Блэком. Метафора контролируется лингвистическими средствами в двух отношениях: а) необходимостью сохранения референциаль-ного отношения при определении V и Т и б) выполнимостью правила «взаимной селекции», согласно которому при наложении одной системы на другую различия между ними сводятся к минимуму. При развертызании системы V используются те и только те из ее составляющих, которые имеют равнозначные составляющие в другой системе [34, с. 25—-47].
Сходные представления о контекстуальном характере непрямого смысла можно реконструировать и наматериале (некоторых логических дискуссий, например, полемики между А. Черчем и Л. Витгенштейном относительно статуса искусственных и естественных языков (см.: [37, с. 45—46]). Фактически, здесь делается теоретический вывод, перед которым остановилась классическая риторика: семантика языка не должна смешиваться с дискурсивной семантикой, то есть смыслом, реализуемым в контексте [134, с. 91].
На этом основании, как полагает П. Рикер, правомерно противопоставить две модели анализа фигуративных процессов: «субститутивную» (от Аристотеля до конца XIX в.) и «интеракциональную» [106, с. 65—66]. Различия между этими моделями можно свести к следующим постулатам.
1. Субститутивная модель предполагает, что: а)
метафора реализуется в слове, изолированном от кон
текста; б) слова имеют два смысла: прямой (рефе-
ренциальный) и фигуративный; в) метафора состоит в
субституировании (подстановке) прямого термина;
г) субституция основана на отношении сходства;
д) между прямым и фигуративным терминами суще
ствует когнитивная эквивалентность, но отсутствует
фигуративная эквивалентность.
2. С точки зрения интеракциональной модели
предполагается, что: а) метафора занимает место в
сегменте речи; б) слова не имеют прямого' смысла,
отличного от фигуративного смысла; в) метафоричес
кое отношение состоит в напряжении между терми
нами; г) метафора сама создает это отношение;
д) метафора имеет эмоциональное, дескриптивное и
когнитивное значение.
Несмотря на интуитивный характер этой типологии, можно отметить, что согласно интеракциональной трактовке смысл не является нч достоянием языкового кода, ни самостоятельной ментальной сущностью, облекаемой в речевую Аорму. Он рождается в дискурсе, не сводимом к сумме своих составляющих, что сразу же ставит вопрос о референциальной соотнесенности дискурса.
Среди лингвистических и логических течений, непосредственно подготовивших возникновение «неориторики», можно выделить генеративно-трансформационную лингвистку (имеются в виду идеи 3. Хэрриса о трансфразовой природе дискурса), теорию коннотации Л. Ельмслева, работы Р. Якобсона, установившего наличие «поэтической» (риторической) функции речи и
Брюссельскую риторическую школу X. Перельмана, который, собственно, и ввел термин «новая риторика».
По мнению X. Перельмана, представление о том, что связность речи обеспечивается правилами логического вывода, обедняет реальные процессы мышления. В гуманитарных науках противовесом формальной логики должна стать «новая риторика», определяемая как «теория аргументации».Ее задача состоит в изучении дискурсивных техник, увеличивающих связность тезисов [99; 100].
Аргументативная стратегия метафоры состоит в этом случае в переходе от прямой области («темы») к непрямой области. Переход осуществляется таким образом, что и вывод переносится из одной области в другую. При этом, наряду со структурными аналогиями, существенную роль играют переносы оценок, где позитивные и негативные значения выбранного метафорического поля более или менее сознательно связываются с областью рассуждения, как это имеет место в пословицах. Например: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупец повторяет глупость свою» [Притч. 25, 11]*. Здесь пословица является аргументом и косвенным моральным суждением. Следовательно, стратегия выбора пословиц является фактом культурной традиции, включающей аксиологии, мифы, литературные клише.
В 1960 г. в Париже было организовано Общество по изучению французского языка (Societe d'etude de la langue francaise), на базе которого в середине 60-х гг. сложилась Парижская семиотическая школа. С самого начала в нем наметились два направления: группа под руководством Ж- Дюбуа, используя дистрибутивные методики, стремилась «описывать элементы языка в зависимости от того, как они ассоциируются друг с другом» [46, с. 8]. Альтернативная группа лингвистов, представленная, в частности, А. -Ж. Греймасом, стремилась к выработке чисто дедуктивных моделей, пригодных для анализа сигнифи-фикации.
Уточним сразу же исходные позиции. Уже древние стоики различали внешнее отношение «знака» к «вещи» (референту), которое называется «референцией», и внутреннее отношение «означающей» и «означаемой» сторон знака, которое называется «сигнификацией»
*
Сокращения даны по синодальному изданию Библии.(см.: [32; 36]). В контексте (высказывании) образуется контекстуальный смысл, трансформирующий исходное сигнификативное отношение, поэтому смысл дискурса «е совпадает с референтами входящих в него лексических единиц.
А.-Ж- Греймас, непосредственно отталкиваясь от теории коннотации Л. Ельмслева и идей 3. Хэрриса, попытался построить модель семантики, имеющей дискурсивное (трансфразовое) распределение. Это было сопряжено с критикой теории референции и выявлением элементарных семантических составляющих, итерированных (повторяющихся) на протяжении дискурса
Поскольку выяснилось, что итерированные компоненты имеют фигуративную природу (отклоняются от первичной сигнификации), в конце 60-х гг. была предпринята попытка (классификации традиционных риторических тропов в соответствии с принципами компонентного анализа. В результате, в 1970 г. при Льежском университете (Бельгия) сложилась так называемая Льежская школа неориторики (Ж. Дюбуа, Ф. Эделин, Ж.-М. Клинкеберг и др.), генетически и концептуально связанная с Парижской семиотической школой.
Паралельно, после перевода на французский язык «Очерков общей лингвистики» Р. Якобсона, во Франции получила распространение альтернативная классификация тропов, фактически основанная на противопоставлении референциальной и сигнификативной семантики. Начало 70-х гг. было отмечено дискуссией по поводу семантических парадоксов, наблюдавшихся в этих типологиях (см.: [45; 68; 74; 76; 115; 116; 123; 133]).
Последующая эволюция как Парижской семиотической школы, так и Льежской неориторики характеризовалась движением от вопросов построения общей (структурной) семантики и универсальной типологии трапов П2;71] к семантическим и семиотическим проблемам текстологии [60; 69], типологии дискурсивных практики семиотики культуры [27; 39; 42; 72]. В дальнейшем изложении мы попытаемся воспроизвести эту логику, выделяя три основных раздела, посвященных проблеме сигнификации в общей теории символа, вопросам типологии тропов и семиотике текста.
В целях расширения концептуального контекста
нами предприняты отдельные исторические реконструкции, в частности, средневековой теории «универсального символизма:», которая, будучи ориентированной на интерпретацию текста, во многих пунктах соприкасается с проблематикой современной неориторики. Привлекаются также работы авторов, не относящиеся к франко-бельгийскому региону (Т. А. ван Дейк, М. Риффатер и др.), но тематически близких интересующим нас вопросам.
Следует отметить, что систематический обзор неориторических теорий до сих пор не осуществлялся в отечественной литературе. Немногие серьезные исследования, посвященные функционированию метафоры (см. напр.: [13]), обычно ограничиваются историко-философским срезом проблемы. Специально по вопросам неориторики можно назвать только отдельные статьи Ю. М. Лотмана, Н. А. Безменовой, Н. Ф. Ржевской (см.: [4; 17; 22]). Есть также несколько квалифицированных обзоров, выполненных сотрудниками ИНИОН АН СССР, которые, однако, мало доступны широкому кругу читателей. Мы надеемся, что предлагаемая монография в какой-то мере заполнит этот пробел и будет способствовать более точному определению перспективных направлений развития научного поиска.
^ 1. ТЕОРИЯ СИМВОЛА: ПРОБЛЕМА РЕФЕРЕНЦИИ И СИГНИФИКАЦИИ
В XX в. проблема символа стала предметом оживленных дискуссий, которые велись философскими школами как герменевтического (Э. Кассирер, В.Ди-льтей, М. Хайдеггер, Г.-Г. Гадамер), так и структуралистского (Г. Башляр, Ж. Деррида, П. Рикер) направлений. Значительное место заняло изучение символических форм в философски ориентированных вариантах психоанализа (Ж. Лакан) и в культурной антропологии (К- Леви-Стросс).
Интерес к символической организации мышления и культуры не случаен. Речь идет о центральной проблеме семантики—проблеме сигнификации,— которая ставится в широком семиотическом контексте, охватывающем как собственнно лингвистические, так и инфра- и экстралингвистические параметры коммуникации, связанные с отношением языка, мышления и культуры.
Дело в том, что слово («субстанция выражения», согласно терминологии глоссематиков) представляет собой «разменную монету» коммуникации, тогда как знак (формальная единица, образованная отношением «формы выражения» и «формы содержания») устанавливает отношение между акустическим об-'разом слова и визуальным (или концептуальным) образом вещи. Восприятие объекта сопряжено с включением образа (в качестве означаемого) в систему знаковых интерпретаций, что особенно наглядно в случае взаимодействия лингвистических и экстрали-нгвистических символических форм (напр., когда «слово» соотносится с «вещью», выполняющей в социальной конвенции знаковые функции).
Разумеется, в чистом виде такая ситуация выполнима только на теоретической модели. В реальной жизнедеятельности (включая коммуникативную) человек осуществляет автоматическую объективацию своего знакового поведения. Однако именно автоматизм экстериоризации знаков (и соответствующей интериоризацив вещей) обеспечивает возможность
смешения реального и ирреального (вплоть до выработки невротических состояний), которое, помимо прочего, ,может закрепляться социальными схемами оперирования со знаками, принятыми в данной культуре.
В этом контексте символизм занимает обособленное положение. Образование символа связано с локализацией вертикальных (нелинейных) отношений между означающим и означаемым, которые нередко могут быть транзитивными. Символические отношения не являются сами по себе собственно лингвистическими. Они предполагают иерархию сигнификативных связей, возможную только в больших дискурсивных единицах.
Отметим, что отношение означающего и означаемого не основывается на ассоциативной связи. Ассоциация предполагает автономное восприятие соотносимых единиц; поскольку же означающее существует только потому, что имеет означаемое, «мы не можем рассматривать сигнификативное отношение как ассоциацию» [132, с. 15].
Риторический анализ непрямого смысла выявляет принципиально новые аспекты функционирования символизма. Установление транзитивного сигнификативного отношения предполагает, что означаемое становится, в свою очередь, означающим другого означаемого, то есть «образ», сохраняющий до некоторой степени свое когнитивное содержание, начинает функционировать как «знак». В изобразительном искусстве такая ситуация иногда моделируется в приеме коллажа, где объекты, не имеющие знаковой природы, приобретают знаковое функционирование.
Речь идет об очень общей процедуре обработки информации при интерпретации иерархически организованных знаков (текстов). Например, в случаях патологии! (а также во сне, ;в ритуальном поведения) наблюдается смещенная интерпретация символа либо как «знака», либо как «реальности». Знаковое поведение постоянно оперирует с «образами», попеременно выступающими в функции означающих и/или означаемых. Моделью этого состояния может служить структура сна, которая только у ребенка идеографич-на, а у взрослого образует коллаж образов с элементами знаков. При этом сами образы утрачивают мотивацию, приобретая символические характеристики.
Изложение теории символа уместно начать с разбора принципов средневековой экзегезы, опыт кото-
рой оказал существенное вляние на формирование современной проблематики. Это обусловлено несколькими соображениями. Во-первых, герменевтика выработала свою теорию символизма применительно к интерпретации текста Писания, то есть она изначально текстологична. Во-вторых, экзегеза доктринально закрепила только некоторые из многих возможных способы интерпретации текста, образуя своего рода «редуцированную модель» нормального функционирования символизма. В-третьих, в качестве идеологической практики экзегеза структурировала корпус интерпретируемых текстов, создав тем самым интертекстуальную модель символических отношений между текстами.
^ 1.1. Средневековая теория универсального символизма
Средневековая экзегеза попыталась представить все формы выражения непрямого смысла в рамках теории символа. Начиная со св. Августина*, герменевтические доктрины основывались на оппозиции «фактического» и «вербального аллегоризма» («allegoria in factis» и «allegoria in verbis»), с помощью которой средневековые теологи различали два уровня символизации: уровень слов (лексический символизм) и уровень референтов (события и персонажи «священной истории»).
Обычно в экзегезе выделяют три основные направления: семиотическое (св. Августин), риторическое (Беда Достопочтенный) и герменевтическое (Фома Аквинский). Поскольку «риторика» Беды образует только факультативное ответвление теории символа, мы воспользуемся ограниченной выборкой исследований, посвященных главным образом семиотической концепции св. Августина (см.: [43; 118; 121; 132; 134; 1361).
Теорию знака св. Августина можно изложить следующим образом. Мир подразделяется на «вещи» (res) и «знаки» (signum). Знак определяется как вещь, которая помимо того, что она сама по себе имеет смысл, проявляет для нас что-то еще, чем она не является. Знаки делятся на природные (дым от кост-
*
Аврелий Августин /354—430 гг./ епископ Гиппонийский, основоположник «христианской доктрины».11
pa) и интенциональные, которые могут производиться животными, людьми или Богом (божественные «знаки» в Писании мы распознаем только через посредство человеческих знаков). По типу отношения к референту они подразделяются на «индексы» (смежность), «иконы» (сходство) и «символы», имеющие своим референтом другие знаки. Понятие символа перекрывает область интенциональных знаков, производимых человеком и Богом, хотя по типу отношения они различаются.
Наряду со знаками, выражающими что-то отличное от них, существуют «вещи», которые не выражают ничего, кроме самих себя. Следовательно, понятие «чистой вещи» уже предполагает наличие смысла и вводится как элементарная знаковая единица, где сигнификация совпадает с бытием вещи. На другом полюсе помещаются «чистые знаки», то есть такие вещи, единственный смысл которых состоит в том, чтобы обозначать что-то другое (слова). Стирание вещной природы слова состоит не в том, что оно не имеет материальной оболочки, а в том, что оно не имеет самостоятельного значения (= бытия), не обозначает само себя. На современном языке можно сказать, что «чистые знаки» являются «формой выражения» в структуре знака.
Между «вещью» и «знаком» помещаются такие вещи, которые, помимо собственного значения, могут обозначать что-то другое. Это «транспонированные знаки» (signa translata), противопоставляемые «чистым знакам» (signa propria). Таким образом, как отмечает Ц. Тодоров, в августиновской теории знака поражает отсутствие «вещи» (референта). Августин говорит о «вещах и «знаках», но не рассматривает первые в качестве референтов вторых. Первичная сиг-инфикация включена в бытие вещи, и мир подразделяется на вещи и знаки в зависимости от того, имеет ли объект восприятия «транзитивное» или «нетранзитивное» значение. Вещь сотрудничает со знаком в качестве означающего, а не в качестве референта [134, с. 38].
Космологическая универсальность средневекового символизма связана с понятием «последнего означаемого». Реально у Августина всякая вещь может обозначать другую вещь, то есть выступать в качестве означающего (Альберт Великий специально оговаривает, что демаркационная линия между вещью и
знаком не всегда проходит между вещами, но часто располагается внутри одной и той же вещи) [43, с. 236]. Более того, Августин даже делает весьма «современное» замечание, из которого следует, что двойная сигнификация является свойством либо означающего, либо означаемого, хотя эта тема и не получила у него систематического развития [134, с. 37].
В этой перспективе единственной «вещью», которая не может выступать в качестве означающего, является Бог. В некотором смысле можно поставить знак равенства между семиотическим понятием «референта» и метафизическим понятием «первопричины». Предельными полюсами сигнификативного отношения являются Бог и Слово, «чистое означаемое» и «чистое означающее», где материальность фиксирована на полюсе слова, а спиритуальность — на полюсе референта.
Августиновокая концепция знака легла в основу средневековой риторики, различающей в символическом универсуме «вербальные» и «фактуальные» формы аллегоризма (см.: [121]). У Августина эти категории приблизительно совпадают с дистинкцией «чистых» и «транспонированных знаков»; эксплицитно они вводятся только в трактате Беды Достопочтенного, посвященном теории поэтической речи.
Имеются в виду два способа выражения (и интерпретации) непрямого смысла, существенно отличающиеся от античного понимания аллегории. Дело в том, что «транспонированные знаки» всегда выражают вторичное значение, тогда как «чистые знаки» имеют прямой смысл, (который только при определенных условиях может быть трансформирован в фигуративном употреблении, образующем формы вербального аллегоризма. С этой точки зрения, античная (субститутив-ная) теория метафоры применена только к «чистым знакам».
В обоих случаях употребляется термин «аллегория», но уже у Августина его применение неоднозначно: он используется как для обозначения лингвистических тропов, так и для обозначения символов. Следовательно, символизм Писания рассматривается с помощью двух параллельных подходов. Герменевтика предполагает существование двух уровней семио-зиса: первого, на котором Бог образует знаки при помощи вещей, и второго, на котором языковые знаки обозначают божественные «вещи-знаки».