1. Предмет философии науки. Наука и современный мир

Вид материала

Содержание

72. Соотношение науки и мифологии в философии А. Ф. Лосева.
Первобытная наука тоже эмоциональна, наивно-непосредственна и в этом смысле вполне мифологична
Итак, опорные точки вопроса о соотношении науки и мифологии
73. Философия науки С. Тулмина.
Следствия такого подхода
Проблема рациональности
Итак, опорные точки вопроса
74. Эпистемологическая концепция научного знания У. Куайна.
Специфика подхода
Итак, опорные точки вопроса

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18

72. Соотношение науки и мифологии в философии А. Ф. Лосева.

В работе «Диалектика мифа» Лосев «протестует» против таких «лженаучных предрассудков» относительно соотношения науки и мифологии, как:

понимание мифологии как первобытной науки: «несмотря на всю абстрактную логичность науки, почти все наивно убеждены, что мифология и первобытная наука – одно и то же»;
мифология предшествует науке: наука появляется из мифа, «наука побеждает миф».

Никто не станет утверждать, г-рит Лосев, что мифология (та или иная) есть наука вообще, т.е. современная наука. Но если развитая мифология не есть развитая наука, то как же развитая или неразвитая мифология может быть неразвитой наукой? Если два организма совершенно несходны в своем развитом и законченном виде, то как же могут не быть принципиально различными их зародыши?

Т.о., мифология не является первобытной наукой.

Первобытная наука, как бы она ни была первобытна, есть все же как-то наука, иначе она совершенно не войдет в общий контекст истории науки и, следовательно, нельзя ее будет считать и первобытной наукой. В первобытной науке, несмотря на всю ее первобытность, есть некоторая сумма вполне определенных устремлений сознания, кот-е активно не хотят быть мифологией, кот-е существенно и принципиально дополняют мифологию и мало отвечают реальным потребностям последней.

Т.о., первобытная наука есть все же наука и не есть мифология.

Миф насыщен эмоциональными и жизненными переживаниями. Первобытная наука тоже эмоциональна, наивно-непосредственна и в этом смысле вполне мифологична. Но в первобытной науке мифологичность является не «субстанцией», но «акциденцией»; и эта мифологичность характеризует только ее состояние в данный момент, а не как науку саму по себе. Уже на первобытной ступени своего развития наука не имеет ничего общего с мифологией, хотя в силу исторической обстановки, и сущ-вует как мифологически окрашенная наука, так и научно осознанная или хотя бы примитивно-научно трактованная мифология.

Т.о., первобытная наука мифологична, но это ее состояние, а не сущность.

Если брать реальную науку, т.е. науку, реально творимую живыми людьми в определенную историческую эпоху, то такая наука решительно всегда не только сопровождается мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои первоначальные интуиции. Наука мифологична, не только «первобытная», но и всякая. Напр., гипотеза однородного и бесконечного пространства, на кот-ой построена механика Ньютона, приводит к выводу о бесформенности и холодности плоскостного, невыразительного мира. Но это, говорит Лосев, не вывод науки, а мифология, кот-ю наука взяла как вероучение и догмат. Еще пример: Декарт, сомневаясь во всем, даже в вещах и Боге (о кот-ом он сам говорит, что это яснейшая и очевиднейшая идея) находит опору для своей философии, свое «несомненное основание» в «я», в «субъекте», в «мышлении», только потому, что таково его собственное бессознательное вероучение, такова его собственная мифология. Декарт, г-рит Лосев, мифолог, несмотря на весь свой рационализм, механизм и позитивизм; больше того, эти последние его черты только и объяснимы его мифологией.

Т.о., всякая наука мифологична, даже и не первобытная.

Итак, наука не рождается из мифа, но наука не существует без мифа, наука всегда мифологична. Но это не значит, что наука и мифология – тождественны. Наука, кот-я воистину не мифологична, это совершенно отвлеченная наука как сис-ма логических и числовых закономерностей, это наука-в-себе, чистая наука. Как такая она никогда не существует. Существующая реально наука всегда так или иначе мифологична. Напр., не мифологична механика Ньютона, взятая в чистом виде, но реальное оперирование с механикой Ньютона привело к тому, что идея однородного пространства, лежащая в ее основе, оказалась единственно значимой идеей, а это есть вероучение и мифология. Наука сама по себе не мифологична, но это отвлеченная, никуда не применяемая наука. Как же только мы заговорили о реальной науке, кот-я характерна для той или другой исторической эпохи, то мы имеем дело уже с применением чистой, отвлеченной науки; и вот тут-то мы можем действовать и так и иначе. И управляет нами здесь исключительно мифология.

Т.о., вся реальная наука мифологична, но наука сама по себе, чистая наука, не имеет никакого отношения к мифологии.

Отвечая на возражение, мол, как же наука может быть мифологичной, когда целью и мечтой всякой науки почти всегда было ниспровержение мифологии, Лосев г-рит, что когда «наука» разрушает «миф», то это значит только то, что одна мифология борется с другой мифологией. Если бы действительно наука в виде физики и механики Ньютона опровергла мифы, связанные, например, с «оборотничеством», то была бы невозможна вполне научная теория относительности. Ведь «наука» разрушила этот миф при помощи механистического мировоззрения и учения об однородном пространстве, но принцип относительности, говоря о неоднородных пространствах и строя формулы относительно перехода от одного пространства к другому, снова делает мыслимым оборотничество и вообще чудо. Это борьба двух мифологий, недаром физики пришли к выводу, что выбор между Эйнштейном и Ньютоном есть вопрос веры, а не научного знания самого по себе. Итак, наука как таковая ни с какой стороны не может разрушить мифа. Она лишь его осознает и снимает с него некий рассудочный, напр., логический или числовой, план.

Т.о., наука никак не может разрушить миф, т.к. чистая наука применима к любой мифологии, – конечно, как более или менее частный принцип.

Итак, опорные точки вопроса о соотношении науки и мифологии:

мифология не тождественна первобытной науке;
наука всегда мифологична, не только первобытная (кот-я также, как миф, эмоциональна и наивно-непосредственна), но и всякая (поскольку базируется на вере в какой-либо постулат, а значит на мифологии);
мифологичность науки является ее «акциденцией», а не «субстанцией» (т.е. является ее состоянием, а не сущностью), а значит, наука и мифология не тождественны;
вся реальная наука мифологична, но наука сама по себе, чистая, никуда не применяемая наука, не имеет никакого отношения к мифологии;

наука не может разрушить миф, т.к. тогда это будет борьба двух мифологий.

73. Философия науки С. Тулмина.

В центре и этики, и философии науки, по мнению Тулмина, лежит общая проблема – проблема оценки. В каждой из этих сфер – моральной и интеллектуальной – мы можем поставить вопрос о стандартах или критериях, определяющих оценочные суждения, и о влиянии этих «критериев» на реальную силу и следствия оценок.

В вопросе о критериях в науке Тулмин полемизировал с позицией логического эмпиризма (осн. представители – члены «Венского кружка»: Р.Карнап, Г.Рейхенбах, Г.Фейгль, К.Гемпель, Г.Бергман, Ф.Франк), согласно кот-ой критерии суждений, относящихся к научным гипотезам, принято объяснять на основе абстрактной и квазиматематической схемы «индуктивной логики». Основная идея состоит в том, чтобы сформулировать вневременные и внеисторические стандарты значимости для проверки аргументов, встречающихся в сочинениях ученых, или проверки соответствия между аксиоматизированными теориями и независимо от них полученными достоверными фактами. В противовес этому, Тулмин призывает, вслед за У.Уэвеллом, понимать философию науки не как расширение математической логики, а как развитие истории научных идей.

Тулмин полемизировал с Т.Куном и Р.Дж.Коллингвудом, выделяя следующие проблемы, не решенные в их идеях:

Любая попытка охарактеризовать научное развитие как чередование четко разделенных «нормальных» и «революционных» фаз содержит в себе нечто ложное, а именно мысль о том, что теоретическая схема либо полностью переходит от ее создателя у его ученикам (как в «нормальной» науке Куна), либо вообще не переходит от одних ученых к другим (как в его подлинным «революциях»).

Тулмин же считает, что передача в науке теоретических схем всегда явл-ся более или менее неполной – за исключением тех случаев, когда речь идет о передаче схоластических или совсем окаменевших понятий. Т.о., Тулмин г-рит о преемственности в развитии науки и формулирует задачу «вместо революционного объяснения интеллектуальных изменений, кот-е задается целью показать, как целые концептуальные сис-мы сменяют друг друга, создать эволюционное объяснение, кот-е объясняет, как постепенно трансформируются концептуальные популяции».

Трудности при попытке рационально истолковать изменения в «абсолютных предпосылках» или в парадигмах. Коллингвуд в этом вопросе не пошел дальше того, что изменения в «абсолютных предпосылках» явл-ся следствием более глубоких социальных причин.

Но Тулмин подчеркивает, что проблема при этом сохранилась: каково точное место рационального выбора в процессе фундаментального концептуального развития.

Для решения этих проблем Тулмин формулирует свои гипотезы:

Когда мы рассматриваем концептуальные изменения, происходящие в рамках какой-либо интеллектуальной традиции, мы должны проводить различие между единицами отклонения (т.е. концептуальными вариантами, циркулирующими в данной дисциплине в некоторый период времени) и единицами эффективной модификации (т.е. теми немногими вариантами, кот-е включаются в концептуальную традицию данной дисциплины).

Для обсуждения развития научной традиции в указанных двух различных аспектах Тулмин вводит спец. термины:

нововведения – возможные способы развития сущ-вующей традиции, предлагаемые ее сторонниками;
отбор – решение ученых выбрать некот-е из предлагаемых нововведений и посредством оных модифицировать традицию.

При изучении концептуального развития некоторой научной традиции мы сталкиваемся с процессом избирательного закрепления предпочитаемых научным сообществом интеллектуальных вариантов, т.е. с процессом, имеющим определенное сходство с дарвиновским отбором.
Рассматривая достоинства конкурирующих научных теорий – как и любых других творческих нововведений, – мы должны обращать внимание на критерии отбора, кот-е действительно руководят выбором между имеющимися концептуальными нововведениям в каждый отдельный момент времени.

Т.о., Тулмин г-рит, что критерии, используемые с полным правом в данной специфической научной ситуации, зависят от контекста.

Преимуществом такого подхода, по мнению Тулмина, явл-ся его реалистичность: если критерии отбора явл-ся рез-том исследования реального процесса концептуального изменения, то их важность для науки очевидна, что позволяет избежать трудностей, встающих перед формализованными системами индуктивной логики, когда нет ясных указаний на то, как использовать логические стандарты для оценки реальной научной практики. Вместе с тем, Тулмин отмечает, что философские претензии такого подхода оказываются скромнее, ведь, если мы хотим сформулировать критерии интеллектуального выбора, фактически действующие в науке, то построение, к кот-му мы придем, будет по сути дескриптивным.

Следствия такого подхода:

философы больше не будут выставлять критерии, с которыми ученые якобы обязаны согласовывать свою теоретическую работу, и будут содействовать прогрессу науки только своим участием в дискуссиях на равных правах со всеми ее участниками (роль философии);
приспособление к общепринятым взглядам дает гарантии научного прогресса. Выбор между концептуальными вариантами, сущ-вующими в определенное время, ориентирован на установленные критерии отбора и не обязательно приводит к модификации теории.

Кроме того, Тулмин по-новому рассматривает проблему интеллектуальной свободы, проводя аналогию со свободой политической.

Чтобы понять роль понятий, Тулмин призывает заняться связями между нашими мыслями и убеждениями, кот-е явл-ся личными, индивидуальными, и нашим лингвистическим и концептуальным наследством, кот-е явл-ся коллективным. Проводя параллель с проблемой политической свободы, Тулмин подчеркивает, что пользование личными свободами предполагает сущ-вание общества и возможно только в рамках соц-х институтов, также как и выражение индивидуальных мыслей возможно только при сущ-вании языка и только в рамках сущ-вующих понятий. Т.о., парадокс политической свободы, провозглашенный Ж.-Ж. Руссо – «человек рождается свободным, но повсюду он в оковах» – при более близком рассмотрении показывает, что эти «оковы» есть необходимый инструмент эффективной политической свободы. Также и «оковы» концептуального наследства в виде понятий, ограничивающие данную челу от рождения оригинальность мышления, при более близком рассмотрении представляют собой необходимые инструменты эффективного мышления.

Проблема рациональности. Свое понимание рациональности Тулмин противопоставляет т.зр. абсолютистов в лице Г.Фреге (признают сис-му авторитетной при ее соответствии некоторым вневременным, универсальным стандартам, «вечным принципам»), и релятивистов в лице Р.Дж.Коллингвуда (считают вопрос об авторитетности какой-либо сис-мы уместным только в пределах определенной исторической эпохи, приходя к выводу о невозможности универсальной оценки). Для Тулмина рациональность – это соответствие исторически обусловленным нормативам научного исследования, в частности, нормативам оценки и выбора теорий. А значит, нет и не может быть единых стандартов рациональности – они меняются вместе с изменением «идеалов естественного порядка».

Т.о., интеллектуальное содержание любой рациональной деят-ти не образует ни единственной логической сис-мы, ни временнóй последовательности таких сис-м – оно представляет собой интеллектуальную инициативу, рациональность кот-ой заключается в процедурах, управляющих его историческим развитием и эволюцией.

Итак, опорные точки вопроса:

полемизирует с Т.Куном и Р.Дж.Коллингвудом, критикуя идею о «нормальных» и «революционных» фазах в развитии науки, и г-рит о преемственности в развитии науки, строя эволюционную модель развития науки;
специальные термины для обсуждения развития научной традиции: нововведения и отбор;
процесс развития науки есть процесс избирательного закрепления предпочитаемых научным сообществом интеллектуальных вариантов, сходный с дарвиновским отбором;
критерии отбора научных суждений зависят от контекста;
роль философов в научном прогрессе только как равноправных участников в дискуссиях с другими учеными (не могут выставлять критерии для ученых);
новая трактовка проблемы интеллектуальной свободы по аналогии со свободой политической: «оковы» концептуального наследства в виде понятий, ограничивающие данную челу от рождения оригинальность мышления, при более близком рассмотрении представляют собой необходимые инструменты эффективного мышления.

74. Эпистемологическая концепция научного знания У. Куайна.

Подверг критике два положения логического позитивизма (в работе «Две догмы эмпиризма»):

возможность сформулировать логически точный критерий разделения предложений языка науки на аналитические и синтетические (догма аналитичности);
возможность полной редукции предложений теории к предложениям наблюдения (догма редукционизма).

Специфика подхода Куайна к языку определяется следующими позициями:

холистской: основой логического анализа языка считает не отдельное слово (как у логических позитивистов), а целое предложение;
бихевиористской: разработал поведенческую теорию языка, где обосновал тезис «неопределенности перевода», согласно кот-му можно сформулировать несколько несовместимых между собой переводов, каждый из кот-ых в то же время будет соответствовать коммуникативным возможностям родных языков собеседников.

Полемизировал с Р.Карнапом (один из лидеров логического позитивизма), кот-ый считал, что можно разграничить науку и философию, ведь, по его мнению, ученый исследует мир, а философ – язык. Но Куайн рассматривает онтологический аспект теории, возможность введения сущностей, к кот-ым относится теория.

Куайн явл-ся последовательным защитником эмпиризма, достижения кот-го объясняет следующими причинами:

холистическая установка: невозможно проверить отдельно взятое предложение, поскольку в теории оно связано с другими предложениями и вывод наблюдаемого следствия возможен только из теории в целом («тезис Дюгема – Куайна», введенный в нач. века П.Дюгемом и обоснованный Куайном);
отказ от дихотомии «синтетическое – аналитическое» означает, что эмпирическое содержание теперь мыслится как принадлежащее всей теоретической системе в целом;
натурализм как новый этап усовершенствования эмпиризма.

Куайн обращает внимание на два неприступных доселе принципа эмпиризма:

принцип, что всякий опыт, кот-ый имеет значение для науки, – это чувственный опыт;
все вводимые значения слов должны опираться на чувственный опыт.

Раз стимуляции чувственных рецепторов есть единственные эмпирические данные, с кот-ми приходится иметь дело тому, что пытается построить картину мира, то Куайн призывает обратиться к рассмотрению того, как это построение происходит в действительности – к психологии.

Решающее соображение в пользу аргумента о неопределенности перевода, по словам Куайна, состояло в том, что высказывание о мире всегда или обычно не обладает отдельным запасом эмпирических следствий, кот-ый можно было бы считать принадлежащим исключительно ему. Это объяснятет невозможность эпистемологической редукции такого вида, согласно кот-ой всякое предложене сводимо или эквивалентно предложению, состоящему из терминов наблюдения и логико-математических терминов. А значит, эпистемология не имеет превосходства над психологией.

Тогда эпистемология, или нечто подобное ей, должна занять место раздела психологии и, следовательно, естественной науки. Ведь психология, по словам Куайна, изучает физический человеческий субъект, а именно отношение между бедным входом (напр., определенной модели излучения определенной частоты), и богатым выходом (напр., описанием внешнего трехмерного мира в его развитии). Также и эпистемология изучает отношение между бедным входом и богатым выходом для того, чтобы увидеть, как данные относятся к теории и как некоторые теории природы превосходят имеющиеся данные.

В то же время Куайн подчеркивает двойное включение эпистемологии: во-первых, эпистемологии в естественную науку (психологию), и, во-вторых, естественной науки в эпистемологию. Само эпистемологическое исследование, являющееся составной частью психологии, и естественная наука, в целом, составной частью кот-ой явл-ся психология, - все это наши [эпистемологов] собственные конструкции или проекции из стимулов, вроде тех, что мы устанавливаем для нашего эпистемологичекого субъекта.

Результат эпистемологии в ее психологическом облике заключается в том, что разрушается загадка эпистемологического приоритета: что считать наблюдением – бессознательное двухмерное восприятие нашей сетчатки или осознанное трехмерное постижение – и что из них первично. Теперь наблюдением можно считать все, что может быть установлено в терминах стимуляции органов чувств, как бы при этом ни понималось сознание. Вне зависимости от того, составляют ли чувственные атомы или же гештальты передний край нашего сознания, именно стимуляции наших чувственных рецепторов следует считать входом нашего познавательного механизма. Тогда: А эпистемологически первично или предшествует В, если А причинно ближе, чем В, к чувственным рецепторам.

Предложение наблюдения Куайн определил как такое предложение, которому все говорящие на данном языке выносят одну и ту же оценку при одинаковых стимулах. Т.е. предложение наблюдения есть предложение, которое нечувствительно к различиям в прошлом опыте в рамках языкового сообщества. Критерий членов сообщества – общая плавность диалога. То, что считается предложением наблюдения для сообщества ученых, не всегда будет таковым для более широкого сообщества. Такое определение, по мнению Куайна, возвращает в науку понятие наблюдения как объективного источника эмпирических данных, которое было дискредитировано Н.Р. Хэнсоном. Хэнсон считал, что наблюдения изменяются от наблюдателя к наблюдателю в зависимости от имеющихся у них знаний и то, что для одного чела явл-ся наблюдением, для другого явл-ся закрытой книгой, и опирался на пример с х-лучами, когда опытный физик видит в аппарате х-лучи, а начинающий – нет). Куайн г-рит, что то, что считается предложением наблюдения, изменяется в зависимости от ширины соответствующего сообщества.

Куайн считает, что эпистемология сочетается с психологией, также как и с лингвистикой. Отличит. чертой совр. эпистемологии явл-ся ее ориентация на конкретно-научное исследование проблем познания.

Итак, опорные точки вопроса:

критикует логический позитивизм за его аналитичность и редукционизм, придерживаясь холистической и бихевиористической позиции: основой логического анализа языка считает не отдельное слово, а целое предложение, причем невозможно проверить отдельно взятое предложение, поскольку в теории оно связано с другими предложениями и вывод наблюдаемого следствия возможен только из теории в целом;
формулирует новый подход к эпистемологии как сочетающейся с психологией и лингвистикой;
новый психологический облик эпистемологии подразумевает двойное включение: во-первых, эпистемологии в естественную науку (психологию), и, во-вторых, естественной науки в эпистемологию;
решает загадку эпистемологического приоритета (что считать наблюдением – бессознательное двухмерное восприятие нашей сетчатки или осознанное трехмерное постижение – и что из них первично), считая наблюдением стимуляцию наших чувственных рецепторов и определяя первичность через причинную близость к чувственным рецепторам;
определяет предложение наблюдения как такое предложение, которому все говорящие на данном языке выносят одну и ту же оценку при одинаковых стимулах, а значит, то, что считается предложением наблюдения для сообщества ученых, не всегда будет таковым для более широкого сообщества;

такое понимание предложения наблюдения возвращает в науку понятие наблюдения как объективного источника эмпирических данных, дискредитированное Н.Р. Хэнсоном (пример с х-лучами).

Blog

1. Предмет философии науки. Наука и современный мир

Содержание