Владимир Н. Еременко
| Вид материала | Книга |
- Еременко Людмила Ивановна, 14.47kb.
- Мы сами открыли ворота, мы сами, 807.55kb.
- Ерёменко Владимир Владимирович Транскультурные особенности самосознания личности, 464.38kb.
- Иосиф Ерёменко И. Б, 3144.57kb.
- Конкурс "Знай и люби родной Владимир" «владимир и владимирцы в великой отечественной, 41.68kb.
- Владимир Маканин. Голоса, 855.51kb.
- И. И. Дилунга программа симпозиума, 806.43kb.
- 2 ноябрь 2011 Выходит с ноября 2006г, 529.05kb.
- Договор о передаче авторского права, 100.48kb.
- Международный симпозиум, 753.82kb.
После шумного воскресенья, которое из-за пробок в Москву длилось до полуночи, дача Ивановых сиротливо опустела, и Борису Ивановичу стало так одиноко и тревожно, что он долго не мог отойти ко сну. Лежал и все «пережевывал» события бесконечного воскресного дня.
Уже шел второй час ночи, а сон не приходил. Бессонница давно не вызывала той паники, какая охватывала его, когда он служил. «Ну, как же? В семь подъем, к девяти на службу, а ему хоть глаза выколи – не спится!» И он глотал таблетки, пил снадобья…
Все это давно ушло со службой. Осталось только тревожное одиночество. И он стал возвращать тот отрывок разговора сына и племянника, который он слышал за столом, да не придал ему тогда значения.
Чему хорошему научила его служба, так это умению вернуть в памяти ранее услышанное, вернуть почти дословно, будто ты отматываешь магнитную ленту магнитофона.
Сын спрашивал у Михаила о его заводских делах. А тот:
- Какие дела, Александр? Завода нет. Растащили, разворовали, как и все государство наше. Живем арендой и теми крохами, какие остались… Из механического цеха станки в металлолом и за рубеж по дешевке. А на освободившихся площадях итальянцы монтируют линию по производству одноразовых шприцов. Обещают те самые четыреста процентов прибыли, ради которых, как говорил Маркс, капитал идет на любые преступления.
- А вы, приватизаторы завода, что имеете? – Спросил сын.
- Крохи с барского стола! – Хохотнул племянник. – Однако детишкам, на молочишко, пока хватает. – И он повел взглядом по батарее бутылок на столе.
Бориса Ивановича передернуло от взгляда и циничного хохотка Михаила, и он отвернулся. Магнитная пленка оборвалась…
Переключил свой «компьютер» на разговор с дочерью. Собственно разговора не было, а шла игра в одни ворота, и , к сожалению, в его.
- Ты чего, отец, хочешь? – Настороженно встретила Люда вопрос отца. – Если о моей учебе, то, пожалуйста. Тут у меня вроде бы все О`кей!
- А если? – И отец повел головою в сторону Игоря, который одиноко сидел на бревне перед затухающим кострищем.
- А это, папуля, мое личное… – Тут же парировала дочь. – Мне уже двадцать два. И я сама разберусь!
- Да я хотел, – смущенно заспешил отец, – поговорить о твоей преддипломной практике…
- А чего? Мне Саша уже звонил. Деньги он найдет.
И вроде бы говорить больше не о чем. Борис Иванович только и сумел сказать собравшейся уходить дочери:
- Ну что ты так? Отец ведь тебе желает только добра.
- Знаю, знаю, папуля! – Обняла дочь отца и тут же заспешила к своему бойфренду и повела его в общую кампанию за молодежный стол.
Из всех намеченных разговоров с внуками, как это ни странно, у него нормальной вышла беседа с Никитой. Сейчас он отмотал пленку разговора, стремясь понять, что же ему понравилось в той беседе?
Но запись оказалась сильно подпорченной. Осталось только общее впечатление. Никита неглупый, разумно рассуждающий парень. Аналитик и теоретик, может верно разобрать и оценить запутанную ситуацию, но только не свою. Как только речь заходит о его проблемах, он, как улитка, уползает в защитный панцирь.
С его общими, верными рассуждениями ему надо идти в учителя. А может сразу в ученые. Тут ему цены не будет…
Эти благостные мысли и убаюкали Бориса Ивановича уже в третьем часу ночи…
Спал до одиннадцати сном праведника и проснулся оттого, что через легкую светлую штору в его окно нещадно светило солнце. Вспомнил, что он один на даче. Вчера вместе со всеми гостями уехали Каля и Танюша и взяли с собой Мишутку.
Зачем было тащить малыша в такую жару в город, он так и не мог понять из объяснений женщин. Но это их дела!
Настроение у Бориса Ивановича было такое же радостное и игривое, как у того грузина из анекдота. Когда его покинула жена, он сначала загрустил и печально прошептал: «Один, совсем один!» И вдруг бросился в пляс лезгинки: «Один! Совсем один! Асса! Совсем один! Асса!»
И Борис Иванович, пританцовывая, пошел на кухню варить свою утреннюю овсяную кашу и пить какао.
- Ну, раз один и совсем один, – завершая завтрак, подумал Иванов, – нужно использовать этот день по-максимуму.
Женщины с Мишуткой явятся только к вечеру, и он весь день наедине сам с собою. Значит дневник, где он может укрыться от глаз людских. Там его сокровенное убежище и отдохновение. Там только ты и твои мысли. И не важно ложатся ли они на бумагу. Если нет, то можно читать, погружаясь в прожитое на пять и десять лет.
А в его дневниках все пятьдесят! Он в семи толстенных тетрадях. Выбирай любой год, месяц и даже число и смотри, каким ты был тогда, что тебя волновало, какие мысли одолевали…
Удивительно, как он, офицер КГБ, мог позволить себе эту, несанкционированную службой, роскошь? А так! Еще не было никакого КГБ, а были студенческие, а после годы работы юристом, и он уже вел дневник.
Когда же загребла его эта служба, он не струсил и не бросил… Хотя часто на месяцы, а то и больше умышленно забывал о нем.
Но делал заметки на отдельных листках. Их легче было спрятать. Правда, они терялись, но все же кое-что осталось из того неподцензурного письма, чего он не мог доверить открытому дневнику.
Толстой свой «тайный» дневник прятал от Софьи Андреевны и домашних в кресле, на котором сидел. А Иванов в книгах. Заталкивал листки под отклеенные форзацы. Книги те, при переездах тоже терялись или кто-то уносил их из дома…
Черт его знает, что это было за время, и какой была его служба?! Вечный страх и постоянный самоконтроль над словами, поступками и даже мыслями… Сколько загублено смелых и добрых порывов, сколько недодуманных до конца мыслей, сколько оборвано желаний?
Все убил и похоронил страх… Страх за семью, за Ивана…
- Начинай с себя! – Остановил его голос.
– И себя тоже. Страх за благополучие детей, родственников, всех, кто тебе близок и дорог…
С этими мыслями Борис Иванович шел в свой кабинет на первом этаже – небольшую комнату в старой части дачи. Две глухие стены от пола до потолка заставлены полками. Книги во всех других комнатах обоих этажей. Их было не одна тысяча, все, что собирали он и сын всю жизнь.
Сейчас две библиотеки объединились на даче или в загородном доме, как хотелось назвать ее Иванову – старшему, книгам давно потерян точный счет. Но все знают, что это главное богатство семьи.
- Все ли? – Спросил себя Борис Иванович, окидывая взглядом свой старый секретер карельской березы.
Вон, Никита говорит:
- Дед! Твои книги скоро будут никому не нужны. Их заменит Интернет. Включил экран, и любая книга перед тобой.
- Видимо, так и будет. Но я доживу свой век с книгой. – И Борис Иванович оглядел шеренгу полок, перевел взгляд на секретер, который сопровождает его во всех переездах более трех десятков лет. Он как старый и верный конь воина, хранит глубокие шрамы и порезы, нанесенные его внуками и их друзьями…
Достал последнюю седьмую тетрадь из дневников, присел в кресло и сразу натолкнулся на:
Россыпи мудрости.
Когда человек становится богатым или знаменитым – с ним приходится знакомиться заново!
Это он слышал от сына.
Мужчина должен быть краше обезьяны и этого хватит! А это откуда? Видно от своих милых женщин?
Человек – это целый мир, который с нами рождается и с нами умирает. Гете.
***
Имущему – дается, а у неимущего отнимается.
Такова жизнь!
***
Не осуждай ближнего своего, пока не станешь на его место!
Талмуд.
***
Человек меняется медленно. Обстоятельства вокруг него быстро!
Чья-то заумная мудрость.
***
Когда в голове появляется идея – глаза начинают видеть факты.
Это утверждение физиолога И. Павлова меня сопровождает всю жизнь. А узнал я о нем только сейчас. Значит оно – истина!
Я бы это явление назвал: «На ловца и зверь бежит!»
Читая эти записи, он похвалил себя за удачно придуманное название. Это действительно россыпи мудрых изречений и их ценность еще и в том, что каждое из них согрето живым дыханием не только тех, кто изрек его, но и того, кто заносил их в эту тетрадь. И не важно кому принадлежит мудрость. Даже если ее изрек великий, она вместе с твоим откликом попадает в точку, в твою душу, а не лежит мертвым нагромождением цитат в толстенных сборниках изречений гениев. Там холодный материк мудростей, а здесь живая звенящая россыпь…
Борис Иванович начал листать страницы к началу дневника и наткнулся на записки о Толстом.
Читая пьесы Л.Н. Толстого, мне пришла любопытная мысль. Она, по крайней мере, для меня объясняет, почему Лев Николаевич не любил пьесы Шекспира и советовал Чехову: «Не пишите пьесы. Они у вас плохие».
Все дело в том, что их пьесы «построены» по схеме на все времена. Создан художественный остов-скелет, который в любой период жизни людей можно наполнять современностью (мясом сегодняшнего дня). Поэтому эти пьесы живут, и будут жить столетиями.
Они очень удобны для всех современных режиссеров. Делай свой «сегодняшний акцент», наполняй емкую и податливую схему современной жизнью, и это будет смотреться.
С толстовскими пьесами эти штучки проделать нельзя. Их невозможно модернизировать. Там не схема, а монолит жизни. И его не разобьешь. Там «мясо» того времени и если его выбросить – пьесы не будет.
Поэтому пьесы Толстого неподъемны для современных режиссеров. Их надо ставить цельными. А этого боятся режиссеры: «Скучно! Не пойдет зритель! В наш динамичный век…» и прочие страхи.
А жаль! Ведь многие бы хотели погрузиться в то прошлое, которое знают только из учебников, не всегда правдивых. Для меня потребность смотреть толстовские пьесы в том, что я больше доверяю писателю, чем историкам.
И, думаю, я не один такой. Когда пройдет суета, и схлынет пена сегодняшней жизни, к Толстому потянутся успокоенные зрители. Обязательно! Ведь живое прошлое не менее интересно, чем настоящее. И уж точно интереснее, чем «предсказуемое» будущее, в котором мы часто ошибаемся.
Недавно прочел книгу «Каким будет мир через двадцать лет», изданную в 70-е годы прошлого века. Пророчили выдающиеся ученые и политики. И на удивление, ничего не сбылось!
И еще о Толстом.
Перечитываю «Исповедь». Сейчас не могу вспомнить мои прежние впечатления от этой вещи. В молодости я больше налегал на художественные произведения Льва Николаевича. Публицистику пропускал. Возможно, меня сбивали с панталыку дурацкие статьи Ленина о Толстом. «Толстой как зеркало…» и прочая лабуда, которая была в школьной и институтской программах.
Сейчас же читаю и поражаюсь тому, что Л.Н. философ нисколько не слабее художника! Его мысли на столетия. Они совпадают с моими. Особенно о церкви. Один к одному, прямо какое-то чудо!
В чем тут дело? Возможно, в моем извечном недоверии к утверждениям других и поисках своих решений. Это болезнь многих молодых, но потом они выздоравливают. Я же хвораю постоянно. Не излечился и к старости. В молодости читал Кьеркегора и запомнил на всю жизнь его утверждение: «Те, кто заставляют меня верить (без анализа и проверки) бессовестные лжецы!..»
Не выветрилось это и сейчас. Отсюда мое недоверие к любой вере, к церкви, к Богу. Тысячное повторение одного и того же лика на иконах, роскошь одеяния церковного начальства, гнусавое повторение (долбежка!) малопонятных постулатов и прочая архаическая мишура церкви, которую многие молящиеся не понимают, – все это вызывает у меня отторжение, недоверие. И тут я всегда чувствую преднамеренный обман. Меня понукают: «Верь! И все!». А во мне все цепенеет. И я упираюсь…
У Толстого в «Исповеди» те же мысли:
«Я хочу понять так, чтобы всякое необходимое положение представлялось мне, как необходимость разума, а не как обязательство поверить».
Это и мое жизненное убеждение. Оно давно во мне. И укрепилось во время прозрения после смерти Отца народов. Именно тогда я дал себе слово: «Больше я никому не дам себя обманывать. Даже Богу!»
Хотя Бог здесь и не причем! Это все оттого, что люди неразумные понавешали на него вериги абсолютной веры!
Не зря же Чехов как-то, слушая церковный звон, сказал: «Вот что осталось во мне от религии».
Вслед за Чеховым я тоже думаю, что все учение Христа можно свести к простым словам, которые повторяет народ: «Спаси свою душу!» И все!
Тургенев и Толстой.
Очень сложными были взаимоотношения между этими писателями. Тургенев на десять лет старше. Он признанный в Европе мастер слова. Толстой после «Севастопольских рассказов» и «Детства…» только входил в литературу. Оба помещики, заядлые охотники. Часто гостили друг у друга в имениях
Одно время Тургенев зачастил в Ясную Поляну, к сестре Льва Николаевича Марии, и все решили, что дело идет к сватовству. Однако нерешительный Тургенев вдруг оборвал визиты…
Л.Н. счел, что его семье нанесено оскорбление и вызвал «увильнувшего жениха» на дуэль. С большим трудом скандал удалось уладить их соседу по имению Афанасию Фету.
Однако дружба между первыми писателями России оборвалась на многие годы…
Когда вышел первый том «Войны и мира» Тургенев в письме к своему издателю зло разругал книгу, указывая на тщетные потуги автора создать эпохальное произведение. Только в конце жизни Тургенев по-настоящему оценил гений Толстого, написав в последнем письме из Франции в Россию, что он счастлив тем, что был современником Толстого.
Разговор Софьи Андреевны с Тургеневым.
С.А.: Почему Вы перестали писать?
Тургенев: Нас тут никто не слышит?
С.А.: Нет!
Тургенев: Чтобы писать, нужна встряска. Любовная лихорадка. Необходимо влюбиться. А я теперь стар для этого.
-Влюбись хотя бы в меня, – пошутила С.А.,– начнете писать!
- Не могу. Все кончено. – С грустью ответил Тургенев.
Пушкин и Толстой.
Ученые подсчитали: Пушкинское окружение состояло из 2500 человек. У Толстого было в десятки раз больше. Но Л.Н. и прожил на много дольше…
Борис Иванович дочитал запись о Толстом и задумался. Последняя была сделана чуть больше года. Такие рассеяны по всем семи тетрадям. Толстой любимый его писатель. Выше художественного и человеческого гения Льва Николаевича он не мог никого поставить. Эта любовь, как и многое, перешла к нему от Ивана.
Ему вспомнились слова брата из их беседы во время второй поездки в Воркуту.
Тогда они много говорили о прочитанных книгах, о писателях и выяснили, что нужно для раскрытия писательского таланта, если в человеке заложена эта божья искра. Говорили, видно, об этом потому, что каждый чувствовал ее в себе, хотя и стеснялся признаться.
Иван сказал, что для этого нужно две вещи: первое – талант, и второе – биография. Это о чем писать!
- Так пиши! – Тут же навалился на старшего брата Борис. – У тебя все есть. И первое, а второго через край…
Иван долго молчал, и казалось, он не хочет продолжать разговор.
- Ну, чего, чего ты? – Тормошил его Борис.
- Чего, чего? – Так же нетерпеливо, и даже со злом отозвался Иван. – Стыдно писать хуже Толстого, а так как он – кишка тонка!
- Ну, махнул ты! Если бы так все писатели думали при Толстом и после него, то литература остановилась бы. А ведь и Чеховы, и Горькие – все после него…
- Но это уже другая материя.– Свернул разговор Иван.
И все-таки в этих рассуждениях был свой потаенный смысл. Он повлиял на судьбы обоих братьев. Нет, не в выборе профессий. Профессии выбрали нас сами. Тут сработала запрограммированная кем-то судьба.
Высокая планка писательства Толстого удержала братьев стать посредственными писателями, каких тысячи. «А их должно быть десятки», – уверены были братья.
Что касается Ивана то, возможно, и зря! Эта уверенность погасила его писательскую энергию. А с моей энергией заблуждения, толстовская планка сработала правильно.
- А не жалеешь? – Прорвался внутренний голос. – Недавно перечитал твои записи о поездках в Воркуту и там явные проблески писательства.
- Не жалею. То было давно. И только проблески…
Борис Иванович продолжал отлистывать дневник, неспешно рассуждая сам с собою.
А не в том ли загадка, почему многие всю жизнь тайно или явно пишут стихи и прочие «художества»? Его всегда удивляло, что на любом публичном юбилее или дне рождении обязательно находились люди, которые свои тосты и приветствия произносили стихами. Чистейшая графомания, детский лепет в рифму. Но обязательно такие самодеятельные поэты появлялись. И среди них часто уважаемые люди, известные ученые, актеры, политики.
В чем тут дело? – Всегда спрашивал себя Борис Иванович, и не находил ответа. Откуда этот вечный зуд в человеке выражать свои чувства не обычно, а высоким «штилем»? Откуда эта неистребимая графоманская закваска, которую он чувствует и в себе?
И вдруг неожиданно всплыла Павловская истина об идее в голове и фактах, бьющих в глаза. Перед ним была такая запись.
Трагизм стариков.
Он в том, что у них невосполнимый разрыв между желаниями и возможностями, т.е. немощным телом и молодым духом. Разрыв подобен пропасти. Ее в два прыжка не одолеешь, а в один не хватает сил.
Гений злодеяний.
Прочел книгу «Встречи с товарищем Сталиным», изданную в 1939 году ОГИЗом под редакцией А. Фадеева.
Раньше она мне не попадалась. И стал думать, что же это был за человек-чудовище Сталин?
Неустанно говорил и заботился (тому приводится много примеров) о людях, проявлял к ним отеческое внимание и тут же губил их и миллионы иже с ними, безжалостно...
Как это могло уместиться в одном человеке и не разорвать его в клочья?! Какая шекспировская тема, и какой его же шекспировский образ!
Кто из современных художников мог бы это написать?! Пока не видно...
Исторические и беллетристические книги о Сталине плодятся десятками. А художественные? С пушкинским и толстовским размахами? Где они?
Зуд писательства.
Чувствую как и во мне от этих рассуждении опять просыпается зуд написать «нечто» о своей жизни. Даже не свою «войну» или «мир», а лишь эпизоды.
Вот только два из них:
«Кино в разоренном городе».
Поездка деревенских мальчишек и девчонок в кино поздней осенью сорок третьего.
Ехали пол дня на попутках. Одежонка квелая. У нас курточки на рыбьем меху, а у девчонок вязаные кофточки. А холодина собачья!
Приехали, но смогли достать билеты только на последний десятичасовой сеанс…
Кино в огромном дощатом сарае, где, видно, до войны хранилась сельхозтехника. Мерзнем, ждем сеанса, танцуем, обнимаемся с девчонками, чтобы не околеть и не упасть с голодухи.
Не помню, какой был фильм. Кажется, «Два бойца». Но мы его дождались и были все потрясены увиденным… Не наша, другая героическая жизнь!
А потом остаток ночи добирались до дома. Где бегом, чтоб не замерзнуть, а где на попутках. В войну, если шла какая подвода или машина, а они были только военные, то, с любым грузом, обязательно останавливались и подвозили пеших… Сочувствие и милосердие шло от общего горя – войны.
Для меня до сих пор остается неразрешимым вопрос. Что это было? Кто погнал нас голодных и холодных подростков в кино? Тоска по другой, придуманной жизни? Лишения войны? Или вечный зов в людях прекрасного?
- «Уходящая натура».
Свербит написать о том, что только на моей жизни исчезли из обихода десятки и даже сотни явлений, понятий, предметов и т.д.
Начиная от кубышек, на которых мы учились плавать на Безымянке… Исчезла и сама та речушка, какую мы знали в детстве. Да, что Безымянка? Совершенно другими стали Волга, Днепр, Енисей и многое, многое. Ушло из жизни людей то, что для нас казалось незыблемым и вечным. А сколько кануло вкусных, емких слов из русского языка! Сколько исчезло понятий, ушло предметов быта, труда и прочего из жизни нашей и наших внуков.
Ушла натура… безвозвратно…
Вот над этим мне и хотелось поразмышлять. Что это такое? Если прогресс? То благо ли? И т.д.
Иванов оторвал уставшие глаза от записей…
Так было благостно сидеть в этой звенящей тиши. Нигде ни стука, ни скрипа, только обостренная дачная тишина, под которую так легко читается прожитая жизнь и еще легче текут твои накатанные мысли…
Не зря же так дорожил минутами уединения Иван. Есть и во мне эта ивановская червоточина. Остаться одному и поглубже заглянуть в себя! Да, благостное занятие и сильное лекарство души. Однако им нельзя злоупотреблять, как предупреждал Иван. Иначе от этой благости можешь слететь с катушек.
Иван мог выдержать одиночества неделю. Я же вряд ли и день. Уже к вечеру запою Лазаря, потянет на люди, к Мишуте, милым женщинам…
А пока мне так хорошо и комфортно одному с записями в дневнике.
И Борис Иванович вновь набрел на россыпи мудрости и стал их читать, обсасывая каждую, как конфетку.
Россыпи мудрости.
У человека взгляды, у партии идеология.
О наших горе – партиях, какие плодятся как грибы
***
Демократия, по Розанову, – это, когда хорошо организованное меньшинство управляет неорганизованным большинством.
Так было всегда и, видно, останется вовеки!
***
Девиз честного, совестливого человека:
Быть строгим к себе и снисходительным к другим.
Если бы этому следовали люди, мир был бы другим.
Но, увы!
***
Когда лентяй начинает работать – это похоже на подвиг.
Подходит нашему Никите.
***
Чем темнее небеса, тем ярче засветит завтрашний день.
Не всегда так, но хотелось бы.
***
В «Тартюфе» Мольера такие слова:
«Я с детских лет себе внушал, так устроен этот свет, где злые праведным завидуют жестоко, где добродетели житья нет от порока, завистники умрут, а зависть никогда!»
Мудрость на все времена!
***
«Если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой».
Беранже, в русском переводе.
Два великих француза в унисон!
***
Крепость тела – рождает бодрость духа!
Любил говорить Л.Н. Толстой.
Не говори правды, не теряй дружбы.
Тоже любимое Л.Н.Т.
***
«Человек с перепутанной душой!»
О ком это? Видимо, о Михаиле.
***
Равнодушие никогда не снимало вины!
А это? О наших правителях!
***
Хочешь быть богатым, работай на бедных!
Только не о наших олигархах!
***
А вот о наших чиновниках С.Т. Аксаков:
«Служить – уж значить красть, а кто не может, по мнению общему, конечно, тот дурак».
***
Корявая, но точная мысль Достоевского:
«Есть такие вещи, которые и себе человек открыть боится. И таких вещей у всякого порядочного человека довольно таки накапливается. То есть даже так: чем больше он порядочный человек, тем больше у него их есть».
***
«Ничейная земля по международным нормам, если на 1 кв. км. проживает 5-6 человек».
Это про Сибирь и Дальний Восток!
***
Если мы будем сражаться с прошлым, то останемся без будущего. Черчилль.
Истина, повторяемая многими.
Боже! Сколько же в мире рассыпано мудрого и достойного! Почему же люди с таким упрямством обходят это? Может быть потому, что редко заглядывают в себя? А может мы попали в не тот мир, и есть другой? Кто знает? И кто рассудит?
***
Аббревиатуру ВКП (б) жертвы советского режима расшифровали, как: «Второе крепостное право большевиков».
За это получили люди большие сроки.
***
Законы святы, да исполнители супостаты!
Тоже на все времена. А жаль!
Мысли неподъемные и бесполезные. Легче отлистывать дневник, страничку за страничкой.
Из дневников.
Мы приходим в мир с тем, что нам дала природа, Бог. А уходим с тем, что совершили сами или нам приписала молва.
Кто бы не изрек эту мудрость, а это так!
О снах.
«Пока мы спим, бодрствуем в ином мире и поэтому каждый человек – это два человека». Борхес.
Сны, действительно, вторая ипостась человека. Я это понял давно. И много думаю об этом. Часто писал о своих ощущениях от снов в дневниках. Но где они сейчас? А вот что сказал Паскаль:
«Если бы каждую ночь видеть продолжение сна, то можно было бы спутать, где действительность, а где сон».
Со мной происходит подобное. Я вижу сны с продолжением, но у меня не смешивается сон с действительностью. Они существуют как две параллели моего бытия. Ночью я часто погружаюсь в эту другую причудливую линию жизни и там чувствую себя так же комфортно, как и в действительности. Но с одной разницей. Во второй моей действительности нет никакой логики ни в моих поступках, ни в поведении, ни в мыслях. (А там я еще и мыслю!).
Идет непроизвольное перескакивание из одного состояния в другое. Проконтролировать его почти невозможно, хотя я иногда и пытаюсь. Хватаюсь за те осколки из бытия вчерашнего дня, которые, видимо, и составляют основу сна, а может быть только причудливо вплетены в него.
Тут ничего не понятно для меня. Иногда, хочется думать, что сон – это и есть свободное, никем не направляемое творчество человека. И я верю, что одаренным людям могут сниться новеллы, сказки и другие творения. Верю и в то, что Д.И. Менделееву приснилась «его таблица». А Ломоносов во сне (а, возможно, и в дреме) узнал о смерти отца. Примеров тому много.
Так что же такое сон? До конца ли разгадали ученые эту загадку?
Борис Иванович почти добрался до начала седьмой тетради и остановил свое внимание на такой записи.
Вторая натура.
Что же для меня давно стало второй натурой? Особенно зимой, когда нет огородно-дворовых работ. И натурой самой желательной…
Сколько же еще непознанного? Да и память с годами слабеет. Многое забывается, даже из недавно прочитанного и пережитого.
В неприкосновенности и чистоте лишь детство, юность, молодость. То, что было давно и крепко уложилось в памяти в какие-то прозрачные, хрустальные, незамутненные «соты-полочки».
Чтение для меня умственная зарядка, она подобна той физической, какую рекомендуют людям врачи. Не будешь заниматься – скоро помрешь! В чтении я сам себе врач!
Читаю много.
Не перестаю удивляться, сколько в мире написано хороших, стоящих книг! Они такая отрада и истинное счастье в сегодняшнее безвременье, когда сонмище бездарей и графоманов типа: Донцовой, Марининой, Акунина и прочих подельников, уронили литературу ниже плинтуса.
Читаю много и книги всё достойные. Только в последнее время. Два тома Плутарха. Его удивительные исторические хроники! Вот откуда наши историки черпали сведения для своих книг! И ведь написано рукой мастера, несмотря на давние времена.
С неменьшим наслаждением прочел два тома «Писателей Чеховской поры». Много любопытных и талантливых личностей. Даже забытые напрочь: Лейкины, Прокопенко и иже с ними Ясенские читаются с интересом и пользой для ума…
А книга русского философа Питирима Сорокина «Дальняя дорога», его автобиография, была для меня таким же, если не большим, откровением…
И тут же Юрий Кларов «Арестант пятой камеры». Допрос Колчака. Протоколы заседаний чрезвычайной следственной комиссии 21 января – 6 февраля 1920 г.
Колчак в этих документах предстает как удивительно цельная и духовно богатая личность. Равной таким, как Сперанский, Ломоносов, Столыпин и другим сынам России.
Тут же прочел книгу другого русского патриота и мужа А. Воейкова «При царе Николае II и без царя». Удивительная книга! После ее прочтения хочется крикнуть лермонтовские слова: «Ведь были ж люди в свое время, не то, что нынешнее племя!»
Однако не все в моих дневниках читается взахлеб. Много и бытийного балласта. Что ел, что пил, куда ходил, с кем общался. Все это пустая порода. Ценны лишь те мысли и рассуждения, которые высекались пережитыми событиями, а сами события не больше, чем хроники жизни.
С мыслями же явный дефицит. И не только потому, что их в природе человека мало. Скажем, когда Эйнштейна досужий журналист попросил «указать» на его главные мысли, тот удивленно переспросил: «Главные? Да мне за всю жизнь пришло две или три стоящие мысли…
Конечно, гений скромничал. Но…
С моими дневниками еще и другая беда. Особенно в период службы. Там зверствовали страх, самоконтроль и внутренний цензор…
Они просеивали через мелкое сито все сокровенное, вольное и смелое.
Но, ведь уже пятнадцать лет как оборвалась служба! Что же потом? А потом долго выздоравливал. Ох, как долго… Да и выздоровел ли до конца?
Спасли семья, заботы о ней, загородный дом-дача и внуки…
И все ж таки благодарен судьбе за сегодняшний день, что провел его наедине с собой и тем пережитым, что пробилось из моей долгой жизни в этот дневник.
Счастливо прожил этот день! Теперь готов ждать всех домашних к ужину.
А завтра опять окунуться в свою привычную жизнь с мелкими заботами о хозяйстве и вечными тревогами за дочь и внуков, и всем тем, что составляет мою сегодняшнюю суть…