Владимир Н. Еременко
| Вид материала | Книга |
СодержаниеГолицыны, Шереметьевы, Юсуповы Никто не виноват |
- Еременко Людмила Ивановна, 14.47kb.
- Мы сами открыли ворота, мы сами, 807.55kb.
- Ерёменко Владимир Владимирович Транскультурные особенности самосознания личности, 464.38kb.
- Иосиф Ерёменко И. Б, 3144.57kb.
- Конкурс "Знай и люби родной Владимир" «владимир и владимирцы в великой отечественной, 41.68kb.
- Владимир Маканин. Голоса, 855.51kb.
- И. И. Дилунга программа симпозиума, 806.43kb.
- 2 ноябрь 2011 Выходит с ноября 2006г, 529.05kb.
- Договор о передаче авторского права, 100.48kb.
- Международный симпозиум, 753.82kb.
В семье Ивановых существовало одно неукоснительное правило, которое не мог нарушить никто. Какая бы размолвка или даже ссора не произошла (а в семье бывает всякое!) ты обязан выйти к столу, если подошло обеденное время.
Так воспитывались дети. Это же условие ставилось перед каждым: невесткой, зятем или другими родственниками, которые навсегда или на время входили в семью.
Когда утвердился этот обычай, никто не ведал, но он был спасительным талисманом, хранившим семью. Погашенная за общим столом искра размолвки не давала разгореться пожару ссор, которые так часто разводят и рушат семьи.
Приняв во дворе летний душ, отец и сын с поникшими головами брели к открытой веранде, где их давно ждал обед.
Татьяна и Каля, не сговариваясь, щадя мужей, завели разговори о своих детях и дедовых внуках, зная, что именно он может вовлечь отца и сына в общее суждение.
- Звонила Люда, - радостно начала Каля, - и сообщила, что преддипломную практику может провести во Франции, если мы обеспечим проезд туда и обратно. А расходы на месте, вроде бы, возьмет на себя французская сторона, - и, переведя восторженный взгляд с Бориса Ивановича на брата Люды Сашу добавила: - вот такая радость. Люда спрашивает: потянет ли наша семья такие расходы?
- Как-то надо бы извернуться, - отозвался Борис Иванович, - ей нужна языковая среда…
- Деньги найдем! – прервал отца сын и умолк.
- Завтра общий семейный сбор на даче, - поддержала угасший разговор Татьяна. – Вот и обсудим. Мы с Калей уже всех обзвонили.
- И пристрожили! – Выпалила Каля. – Сказали, что отец и дед распорядились.
Разговор не клеился. Сашка почти залпом осушил запотевшую бутылку пива, пододвинул отцу вторую. Но тот отказался.
- Я лучше мою серебряную рюмочку.
Каля метнулась к бару и, выхватив начатую бутылку водки, поставила перед мужем.
Выпили молча, без обычных тостов. И начали каждый сам себе «мастерить» окрошку. На столе в тарелках и плошках стояли, заботливо приготовленные хозяйками, «исходные материалы». Мелко рубленные вареные яйца, в таком же виде колбаса и ветчина, зеленый лук, свежие и соленые огурцы и редис. Здесь же очищенная вобла (это на любителя!). Конечно, вареная картошка, а далее: чеснок, горчица, хрен, перец и другие приправы. Каждый по своему вкусу и разумению накладывает в тарелку эти яства и заливает хлебным квасом. Готовая окрошка щедро умащивается сметаной. Саша в свою тарелку добавляет еще огуречный рассол, и иногда и пиво.
Когда молчаливое священнодейство «мастерить» окрошку завершается, глава семейства провозглашает поименные тосты за тех, кто готовил «исходный материал».
Так было и в этот раз, только Борис Иванович подождал пока сын справился со своими «эксклюзивными» добавками в окрошку и начал здравицу в честь милых хозяек дома.
Однако, в это время на высоком крыльце дачи появился заспанный Мишутка. И дал реву.
- За-а-ачем не бу-у-удили! За-а-ачем?
Четырехлетний карапуз босой, в одних трусиках, стояла врехней ступени крыльца и тер кулачками заспанные глаза и вопил:
- Не бу-у-удиди!!! За-а-ачем?
Мать с грохотом отодвинула стул и наддала из беседки навстречу ревущему сыну. Через минуту внук угнездился на руках у деда. Своим ревом, а теперь звонким лепетом, он сразу смял и развеселил скучное застолье. Дальше разговор вращался вокруг его персоны. И Борис Иванович еще раз за сегодняшний день благодарно подумал о своей невестке и сыне: «Как же они мудро и верно поступили, когда «не воспротивились божьему промыслу» (слова невестки Тани) и произвели на свет это чудо. Оно не только омолодило семью сына, смягчило и сгладило острые углы взаимоотношений родителей с двумя выросшими сыновьями, Мишутка сбросил и с него, Бориса Ивановича, добрый десяток лет.
Когда в народе говорят: «Что старый, что малый… они, де, и рассуждают одинаково», то в этом нет ничего обидного, а есть свой потаенный смысл. Он не только в том, что начало и конец сходятся, а в том, что в них заложена одна доминанта – свобода, идущая от рождения к смерти.
Начало и конец делают человека свободным: нагим пришел и нагим ушел…
Борис Иванович испуганно оборвал мысли: «Что это ты, старый, аллилуйщину завел? Да еще от Мишутки, божьего чуда начал? Стыдись!»
И он еще сильнее прижал горячее тельце последнего в семье сына и внука. Последнего. Других не будет. Если и появятся – будут правнуки. Внуков можно ждать только от дочери Люды.
Но до этого надо дожить. А пока самый сладкий внук – Мишута. Именно он своим ревом, а потом заразительным смехом, похожим на звон серебряного колокольчика погасил напряжение и разлад, с которыми не смогли справиться Каля и Танюша.
Сейчас же они будто переступили неловкий порог, мешавший им говорить открыто и свободно, без оглядки на повздоривших отца и сына.
Танюша, мать многодетной семьи (дожила Россия: три ребенка – уже многодетная семья!) уверенно брала верх в застольном разговоре и поучала мужчин:
- Вы построже завтра с этими отбившимися от рук басурманами! Поговорите по-мужски! Что же они от семьи носы воротят? На вас, Борис Иванович, надежда. Пристрожите! Они деда больше уважают. И больше бояться, чем отца.
- Ну, ты, мать, даешь! – расправившись с окрошкой и принимаясь за отбивные, подобревшим голосом отозвался Саша, - до плинтуса уронила мой отцовский авторитет.
- А что, не правда? – шутливо взвилась Татьяна и обращаясь к Борису Ивановичу: - Скажи, отец, не правда?
- Я, Танюша, обязательно поговорю. И серьезно. – И переведя взгляд на сына, добавил: - Но отцовское слово тут главное.
- Да, бросьте! – Взъярился Саша. – Вы забываете, что они – уже личности! В институтах учатся! Нельзя их через колено! А у нашей матери – метод один: кричать и тапочком размахивать. Ты же только недавно перестала бить Ивана и Алешу, и то, видно, испугалась, что сдачи дадут.
Видя закипающую ссору, Каля сразу обратилась к Саше и мужу:
- Ну, вы обсуждали как мы будет отмечать юбилей отца?
- Пытались, - после долгой паузы отозвался сын. – Да, вот, батя что-то артачится.
- А мы и слушать его не будем, - нарочито строго повысила голос Каля, - хватит нам того, что свое семидесятилетие замотал. Завтра все соберемся и обсудим: где отмечать, кого приглашать.
- Если отмечать, - отозвался Борис Иванович, - только здесь и поскромнее. А приглашать только родственников. Друзей у меня увы, одни далече, других уж нет совсем.
- Наскребем, - улыбнулся сын. – И потом сегодня все, уважающие себя, отмечают юбилеи в ресторанах.
- Но это скоробогатцы. Те, у кого денег немеряно.
- Не прибедняйся, батя! Все москвичи, у кого есть постоянные дачи, сдают свои квартиры. На это и живут. И еще выкраивают на юбилеи в ресторанах.
- Ну, а мы лучше выкроим на билеты до Москвы родственникам.
- Я тоже за дачу. – Поддержала свекра Татьяна. – Здесь привольнее и раздольнее. Выпустим огромную фотогазету. Помнишь, Саша, какие у вас в Академии висели многометровые стенгазеты? И мы такую же… Фотографий у отца мешок. Главный редактор свой – Люда. Мы ей зачтем в преддипломную практику.
- И концерт обязательно забацаем. – Весело поддержал жену Саша. – Здесь главный режиссер и постановщик – Иван. Они вместе с Людой и песню напишут про ветерана. Можно подключить и Никиту.
- А я сыглаю на своем балабане! – Вдруг взвизгнул Мишутка.
Стол грохнул смехом.
- А тего? – растерянно поднял глаза на деда малыш. – У меня есть и палотьки.
- Конечно, - утирая слезы радости, заспешил Борис Иванович, - нам бы еще трубу и вдвоем сыграли бы.
- Тлубы нет. – Горестно вздохнул Мишутка.
- Надо папу попросить. Пусть купит. А если нет, то мы на самоварной трубе…
- А мозно на ней?
- Нам все с тобой, Мишутка, можно. Малому и старому подвластно все!
Застолье распалось. Женщины, снисходительно улыбаясь, отводили взгляды от внука и деда и стали о чем-то шептаться. Саша, осоловев, от сытного обеда, налил себе еще рюмку водки, взглядом пригласил отца, но тот отрицательно покачал головой, продолжал свой диалог с внуком.
- Пойду, батя, - дотронулся до плеча Бориса Ивановича сын, - что-то меня сморили твои грибы. Задам Храповицкого.
Борис Иванович опустил на пол внука и одновременно любящим и тревожным взглядом проводил сына. «А не спивается ли его единственный сын? – Подумал Борис Иванович». И тут же вспомнил, как пятнадцать лет назад, когда Саша с семьей приехал на шестидесятилетие, его обожгла та же мысль: «Да нет…, успокоил себя. - тогда он объяснил его пристрастие Афганистаном. Там все глушили смертную тоску спиртным, а теперь? Жизненные неурядицы. Разве же можно высшему офицеру, окончившему академию работать охранником. И кого охранять? Жуликов, разворовавших страну. Охранять жирующих новых-русских...»
«С такой жизни запьешь» - Вспомнилась ему фраза Шолохова, сказанная Сталину на упрек того: «Говорят, ви, товарищ Шолохов, сильно випиваете?»
Страшно и тревожно жить стало в России. До обморока тревожно и страшно. Единственное укрытие и спасение – семья… Только в ней можно спрятаться и пережить эти лихие годы. Только здесь…
Но как удержать и этот последний бастион человеческого приюта? Как? Все так зыбко, все не прочно… Люди, как порох, вспыхивают, даже не от спички, а от легкого трения. Саша заводится с полуоборота… Понять не может, что придет время и он станет таким же старым, с теми же причудами, как и я. И у него ослабнет слух, память… Уже будет не той реакция…
Все это, конечно, раздражает. Но с этим надо бы мириться молодым. Но где там! Каждую лыку в строку. И вспыхивают скандалы.
Будут, будут – все старыми. И что тогда? Как сын станет ладить со своими детьми? Он ведь и сейчас не всегда находит контакт с Иваном Алешей. Надежда еще на одного такого Мишутку, который может появиться у Ивана или Алеши. Но то уже будут внуки – Саши и Натальи… Только они и скрепят семью. И как поется в песне: «Все опять повториться с начала».
Последняя мысль развеселила Бориса Ивановича и он запел в опустевшей беседке:
Будут внуки потом,
Все опять повториться с начала…
От качалки под яблоней, где укрылись Каля и Наташа, донесся взрыв смеха.
«Молодые! Смеются над стариком, думают сбрендил – Беззлобно подумал Борис Иванович и стал подниматься из-за стола. – Надо и мне на боковую. День не легкий …»
Сладкая мысль о внуках и правнуках долго не давала провалиться в послеобеденный сон. «Дотянула бы его Люда со своим «френдом» до защиты дипломов… А там пусть выходит замуж и рожает».
Как изменилась жизнь со времени дикой перестройки! Стало нормой до женитьбы многолетнее, а часто и краткое сожительство. Выбор невесты или жениха – научным методом проб и ошибок.
Но и после официальной женитьбы молодые не спешат обзавестись детьми. С большим рвением они заводят собак и другую живность.
Но в нашей Ивановской семье будут по-прежнему рождаться дети. Конечно, до семь Я вряд ли Люда и внуки дотянут. Но простое воспроизводство – два ребенка Ивановы обеспечат. Но если поднатужиться как Саша с Таней, то и многодетную выдадут нагора…
С этими благими мыслями Борис Иванович отходил ко сну. Его спорщик на этот раз был на удивление сговорчивым.
В скорости после возвращения семьи Бориса Ивановича в Москву, в одной из новых газет, которые плодились тогда в столице чуть ли не каждую неделю, ему попалась статья с шокирующим названием «Голубая кровь России».
В ней шла речь о восстановлении в обновленной России дворянских собраний, учреждения членства, гербов и других атрибутов людей голубой крови.
В Москве уже появился председатель дворянского собрания из старинного княжеского рода. Шли съезды и собрания…
Говорилось и о том, что возрождаемое объединение людей голубой крови испытывает тяжелую и изнурительную осаду новых-русских, хлынувших в дворянство, с поддельными родовыми документами.
Разухабистая публикация оставила тяжелый осадок. Конечно, уничтожение высшего сословия, преследование духовенства, зажиточного крестьянства и других сословий – одно из самых тяжелых и мерзких преступлений советов.
Борис Иванович соглашался и с тем, что теперь, когда рухнула эта власть надо восстанавливать и растить элиту общества. Она тоже должна быть новой. Потому что та старая русская привела страну сразу к двум разрушительным революциям: февральской и октябрьской. С них и начались все беды…
Нарождающейся элите нужна не только голубая, но и свежая красная кровь из народных низов. И может быть единственная польза от тех двух революций в начале ХХ века, в том, что они перевернули вверх дном, смешали слои русского народа и открыли дорогу на равных голубой и красной крови в сегодняшнюю элиту россиян.
И если шестьсот лет династия князей Голицыных верой и правдой служила России, то Борис Иванович был уверен, что и династия Ивановых той же правдой и верой служила и служит своей отчизне.
Разница в одном: князья Голицыны, Шереметьевы, Юсуповы смогли сохранить историю своих родословных, а роды Ивановых, Петровых, Сидоровых…, и нет им числа, не дотягивают свою родовую линию и до шестого поколения! А таких даже в народе, считали людом без роду и племени.
Нет, мы Ивановы на равных с Голицыными служили благу России, вкладывали свой талант, силу и душу в свершения отчизны. А уж если жаловали к нам непрошенные гости, злые вороги, мы Ивановы и с нами великие тысячи таких же, поднимались во весь рост и бились насмерть на Куликовом, Бородинском и Сталинградском полях.
Бориса Ивановича царапала обида, что его родовое дерево нельзя, как княжеское, продлить до исходных корней. И он дал себе зарок, пока жив, искать эти корни. Надежда на внука Ивана – Антона, который один из всего их рода жил на Курщине.
Но и он «накопал» не многое. Церковные книги с записями рождения и смерти, вместе с соборами, где они хранились, уничтожили большевики, а земские и губернские архивы сначала разметала гражданская, а потом отечественная войны…
И все же нашлась в уцелевших архивах запись о Порфирии Иванове из Малой Ивановки. Это именно тот Порфирий, из нашего рода, который был «обласкан царской милостью за героизм в войне с Наполеоном». Почти два века из поколения в поколение передавалась эта легенда о герое предке, а теперь она нашла документальное подтверждение. «Егерь засадного полка Порфирий Иванов за бои при Бородине удостоен царской милости, с пожалованием ему ста рублей серебром и земельного надела».
На этом обрывалась нить рода Ивановых из Малой Ивановки. Дальше она вела согласно той же семейной легенде к пращуру Ивановых, который при Иване третьем с братьями пришел из низовьев Днепра и основал на берегу Безымянки Малую Ивановку
Последняя война стерла это село с географической карты. Его название осталось только в паспорте Бориса Ивановича. Умрет последний Иванов, родившийся на берегу Безмымянки, и канет в лету память о Малой Ивановке.
Но не будет переводу нашему Ивановскому роду. Вбирая силу и мудрость других родов, начиная от здравствующего рода Рогачевых, Ивановы будут и дальше продолжать могучую линию своей родословной.
Из той статьи о голубой крови России Борис Иванович узнал, что в Москве ежегодно проводятся форумы под девизом: «Род. Семья. Отечество». Сюда со всех концов мира съезжаются представители знатных русских родов. Здесь устраиваются выставки, ведутся дискуссии…
На одном из заседаний форума особо отмечались представители семьи князей Голицыных, их число сейчас достигает ста человек. Существует мемориальная библиотека князя Г.В. Голицына и прочее.
Борис Иванович подумал, что, если хорошенько посчитать всех Ивановых из его рода, развеянных по России, да к ним причислить еще и Рогачевых, то они могут и превысить число здравствующих Голицыных. Конечно, у Ивановых нет ни мемориальной библиотеки, разоренных большевиками дворцов и усадьб, но и в нас живет тот русский дух и желание служить России.
От рода Ивановых осталось доживающее свой век старое кладбище на берегу Безымянки. Здесь упокоились все пращуры, здесь же, еще в приметной могиле, лежат отец, мать и два брата: Алеша и Иван…
Неумолимое время повалило деревянные кресты, сровняло земляные надгробья и только могилка, на которой имена последних Ивановых из Малой Ивановки, держится изо всех сил за родную землю.
Борис Иванович печально подумал об умирающем родовом кладбище. Он один, как перст, остался из всей семьи на этом свете… Нет, его дорога не туда…Ему открывать новое вечное поселение в Москве. Здесь родились его дети и внуки. Да он и сам прожил всю сознательную жизнь в столице.
«Надо выруливать из этой заупокойной темы», - оборвал себя Борис Иванович: «Живому – живое!». И он круто свернул к давно волнующей его теме современной элиты. Эти мысли зародил в нем Иван. Он говорил: «Октябрьский переворот сравнял интеллектуальные вершины общества». Они были не нужны пришедшим к власти большевикам!
Сразу начали погромы русской интеллигенции, которую Ленин называл «говном». Иван горевал об утрате элиты общества и с горечью и болью сокрушался, что на ее возрождение России понадобятся жизни не одного поколения. И он был прав. Поколения отцов, детей, да и внуков оказались пропащими. Первые зеленые ростки новой элиты начали проклевываться только в наших с Иваном внуках. Они уже ближе к интеллигенции. Мы же легли перегноем, на котором нарождаться и расти русской элите.
Верю, она будет прочнее и лучше старой интеллигенции, хотя и заквашена на тех же крепких русских дрожжах
И Борису Ивановичу вспомнилась встреча с внуком князей Мещерских, в их разоренном до тла родовом имении в Алабино, в сорока километрах от Москвы.
Тогда они с сыном объезжали Подмосковье, в поисках загородного дома-дачи. Приехали в Алабино, и их потрясла красота разоренного дворца князей Мещерских. Стояли лишь стены изумительного сооружения. Но и по ним, и по сохранившемся балюстрадам, и очертаниям залов, было видно каким был этот дворец.
На подворье убого ютились два двухэтажных дома из того же красного кирпича, что и дворец. Это были дома для приезжих гостей. Их коробки сохранились, возможно потому, что в них жили те, кто после революции объявили «мир – хижинам, войну – дворцам»…
В домах не было ни окон, ни дверей, ни полов.… Впрочем, в одном начались восстановительные работы. У проема сорванных дверей маячила фигура невысокого, крепкого человека. Рядом на кучах свежепривезенного песка и щебня играли двое ребятишек. Туда-то и направились Ивановы после осмотра разоренного дворца. К их удивлению крепышом оказался прямой наследник всего этого богатства. Он внук князей Мещерских. Приехал из-за границы, чтобы вернуть родовое поместье.
Было ему не более сорока, инженер по образованию. Потомок Мещерских рискованно взялся за восстановление нескольких комнат в гостевом доме, не ожидая пока московские власти, по представленным им документам, возвратят наследие.
Мещерский привез семью. Смелость и напористость наследника не только удивила, но и восхитила Ивановых, они сразу прониклись к нему уважением и поверили в успех его затеи. А почему бы и нет? Почему бы не отдать брошенные и запущенные развалины человеку, который взялся возродить здесь жизнь?
Но он ведь еще и наследник!
Возможно, так рассуждал и Мещерский, когда из Европы отправлялся в Россию. Но он не знал наших законов и нашей чиновничьей бюрократии.
Приветливый, на хорошем русском языке, с которым его предки уехали за рубеж, Мещерский весело рассказывал Ивановым о своих перипетиях: «Все приходится делать самому. Да я и привык все делать сам, и всего сам добиваться ».
Повел гостей в дом, где одна из отстраиваемых комнат, превращена в своеобразный музей рода князей Мещерских. К неоштукатуренным стенам булавками пришпилены старые фото, вырезки из журналов и газет. Тут же, на подоконниках и лавках, - незатейливые предметы быта, кухонная и другая посуда. Все выглядело убого и жалко, но наследник Мещерских рассказывал о своем роде с таким запалом и вдохновением, что его нельзя было не слушать.
Было видно, что Ивановы не первые посетители этого «экспресс – музея». И они поняли, экскурсоводу и хозяину надо платить. Это его бизнес… Зараженные оптимизмом и веселостью княжеского наследника, Ивановы тут же выгребли все свои карманные деньги на благое дело.
И не пожалели. Дальше Мещерский с еще большим рвением показывал разоренное имение своих предков.
Каким же необыкновенным чудом оно было до Советов. Расположенный на взгорье большой яблоневый и вишневый сад. За ним, каскад прудов, спускающийся к берегу красавицы Десны. Здесь же источник целебной воды. Его отыскал и восстановил наследник, и теперь местные жители приходят к нему за водой.
Уезжали Ивановы из Алабина с радостным чувством, будто прикоснулись душой к чему-то исконно русскому, попранному лихими людьми и теперь возрождаемому смелым и добрым человеком. Борис Иванович думал о том, что этот княжеский отпрыск такой же, как и он, как и его сын, работяга, но выброшенный злым роком из России. Теперь он вернулся на родную землю отцов и ему надо бы помочь.… А если не помочь, то хотя бы не мешать его благому делу.
Сколько же препонов и какие трудности нагородит перед ним наша чиновничья бюрократия! Что-то Ивановы не слышали, чтобы в новой России возвращали бывшим владельцам их собственность, хоть и разоренную.
Кто виноват, что отец и дед этого смельчака не дождались своего возвращения на родину. Кто в ответе за трагедию миллионов россиян оставшихся здесь и бежавших за рубеж, за их муки, неоправданную смерть?
Друзья Ивана Сорока, Харламов требуют суда и наказания виновных. Они называют имена преступников. И не важно, что их уже нет в живых. Суд истории должен состояться.
Иван же, который, может быть, больше всех пострадал от большевицкой несправедливости, просит христианского прощения. Борис Иванович будто слышит его охрипший от волнения голос: «Никто, кроме нас самих… Мы сами повернули колесо истории. И единственным утешеньем может быть только раскаяние в содеянном…».
Раскаяние палачей и жертв, жертв и палачей, с поразительной быстротой менявшихся во вздыбленной революциями России.
Никто не виноват, и ничего не надо делать – вот ответ на проклятые и вечные вопросы. «Положиться на волю Божью и жить дальше», - говорят иерархи церкви…
- А тем, кто утратил веру?
- Поступать так же! Другого не дано…
Мысли разламывают голову. Борис Иванович давно сидит в опустевшей после ужина беседке. Со стола убрано, все разошлись. После долгого летнего дня и ему бы на покой, а он все никак не может сдвинуться и понять, куда его занесла жизнь?
Со своей тяжелою службой он разобрался.… А что теперь? Почему так трудно живется? Нет, не материально, хотя государство, которому он отдал более сорока лет труда, могло бы платить не пятую часть его зарплаты, а хотя бы ее половину.
Но теперь все пенсионеры так живут. Нет того государства, нет и той страны, на которую они работали. И спросить не с кого. Беда общая…
Ладно, с «матжизнью» ясно. Всем худо. Но откуда эта душевная безысходность? Почему?
- А потому, - вдруг вмешался долго молчавший спорщик. - Людей лишили веры, выбили опору.
- Лишили светлого будущего, которое обещали коммунисты?
- Утопия, мираж не могут быть опорой!
- Еще как могут! А царство небесное, в которое верят миллионы. Это что?
- Не ведомо. Оттуда еще никто не возвращался…
Странный был спорщик сегодня у Бориса Ивановича. Он перескакивал с одной стороны спора на другую с легкостью необыкновенной, тут же опровергая свои доводы. Говорят, что это «раздвоение» признак сумасшествия.
Английский писатель Оскар Уайльд дурил соотечественников тем, что сегодня доказывал в печати одно, а на завтра, когда все поверили ему, блестяще опровергал свои доводы.
- Советую и тебе, Борис Иванович, бросить эти опасные игры! – вмешался чей-то третий голос.
- Этого еще не хватало! – внутренне улыбнулся Иванов и побрел из беседки к даче. Завтра большой съезд всей семьи и ему нужно быть в форме…
Соберутся личности, каждый со своей жизненной программой и своими причудами. И ему надо держать ухо востро.
Самый трудный среди всех – Никита. Первым его словом было – «трудно». В три-четыре года, когда его спрашивали взрослые: «Как живешь, Никита?». Он отвечал: «…ту-у-д-д-но».
Вот так с тех пор и придавило его это наваждение
- А все оттого, что поздний ребенок. И рос один во второй семье Михаила, когда первый его сын, и внук Ивана, Антон уже вырос и жил отдельно.
- Но Люда тоже поздний ребенок! И тоже в другой семье, где мать почти вдвое моложе отца. В таких семьях молодые жены обычно балуют своих первенцев. И они, как правило, остаются единственным чадом, тем завораживающим светом в окне, от которого, еще не смышленая мать, не может оторвать глаз…
- Ну, развел ты, старый, бодягу. Просто у Никиты переходный возраст затянулся. И потом, отец его – технарь, тащит Никиту в физики. А он лирик по натуре.… Писал стихи, сочинял песни. Ему бы после восьмого в гуманитарные классы, а его заперли в математические. Все дело в отце Никиты, Михаиле! Он обжегся на первой жене – гуманитарии. И теперь обходит этих людей за версту.
А мать у Никиты – Алена, нормальная… Но она тоже под прессом мужа, человека с перепуганной душой.
Михаил только на три года старше его Сашки. А все пытается командовать братом, хотя и двоюродным. К пятидесяти годам такое старшинство должно сглаживаться. Ан, нет! Верховодит. Учит моего сына бизнесу. Хотя сам уже дважды прогорал. Но сейчас опять вроде бы на плаву. Связи у него с бывшими комсомольскими боссами, которые сейчас верховодят. А они не бросают своих. Завтра будет здесь и Михаил.
Надо бы сюда и его старшего сына Антона. Но он далеко, на Курщине. Один из всех Ивановых не изменил родной земле. Поднимает сельское хозяйство. Главный зоотехник крупнейшего в области животноводческого комплекса в Большой Ивановке. Антон и создал это производство. Ездил в Голландию закупать элитный молочный и другой скот. Выбирал оборудование для ферм и устанавливал его. Здесь ему помогли те знания компьютерной техники, какие он получил еще в школе, до поступления в сельскохозяйственный институт.
Достойный мужик и толковый специалист! Иван бы порадовался за своего любимого внука. Те добрые семена, которые дед сеял в душе мальчика, та любовь и постоянная забота, какими он до конца своих дней окружал, Антона оправдались с торицей. И его младшему брату Никите есть с кого брать пример.
- Каким бы было благом, - подумал Борис Иванович, - послать Никиту к старшему на выучку. Надо поговорить завтра с Михаилом. Пока не закончились летние каникулы, на месячишко отправить бы его туда, на родину предков.… Под крыло мудрого Антона. Он бы выбил из него блажь. А тот денег бы там заработал. И не тянул бы их с отца и матери…
- Господи! – взмолился старик. – И до всего тебе, старче, дело? Ты разобрался бы в своей жизни до конца?
- А моя жизнь теперь в моих и Ивановых внуках…
В них мое раскаяние и все мои жизненные силы…