Владимир Н. Еременко
| Вид материала | Книга |
- Еременко Людмила Ивановна, 14.47kb.
- Мы сами открыли ворота, мы сами, 807.55kb.
- Ерёменко Владимир Владимирович Транскультурные особенности самосознания личности, 464.38kb.
- Иосиф Ерёменко И. Б, 3144.57kb.
- Конкурс "Знай и люби родной Владимир" «владимир и владимирцы в великой отечественной, 41.68kb.
- Владимир Маканин. Голоса, 855.51kb.
- И. И. Дилунга программа симпозиума, 806.43kb.
- 2 ноябрь 2011 Выходит с ноября 2006г, 529.05kb.
- Договор о передаче авторского права, 100.48kb.
- Международный симпозиум, 753.82kb.
Как только машина отъехала от лагеря, Антон стал просить у отца разрешения сесть за руль.
- Да чего ты боишься? У меня через полмесяца будут юношеские права. Ты знаешь, как я гоняю на газике. Это тебе не жигуль, там управление, дай бог, надо держать. Ну?
- Да разрешите вы ему, Михаил Иванович, - взмолился с заднего сидения Тарас Ефимович. - Мое старое шоферское чутье подсказывает… Я за него ручаюсь.
- Сдаюсь! - Резко нажал на тормоза и поднял руки Михаил.
Отец и сын поменялись местами. Но машина, словно выражая недовольство этой сменой, рыча и дергаясь, запротестовала, не хотела двигаться.
Однако, не таким был Антон. Подбодренный молчаливым кивком отца, он заводил двигатель, выжимал педаль и вновь брался за рычаг. Постепенно машина стала свыкаться с новым хозяином и уже через четверть часа смиренно, как объезженный конь-неук катила по проселку.
Перед выездом на автостраду Антон, смахивая рукою пот со лба, остановил машину и хотел уступить место за рулем отцу, но тот придержал его рукою.
- А чего? Давай дальше. Пропусти машины, выезжай и катай.
- А можно? - Удивленно сверкнули глаза Антона.
- Как, Тарас Ефимович? - Повернулся Михаил к Сороке.
- Конечно, можно! - Стараясь быть как можно серьезнее, отозвался тот. - Машину он чувствует, дело пошло.
Уже проскочили несколько деревень и поселений. Здесь все трое зорко высматривали, а нет ли где затаившегося работника ГАИ. Подъезжая к небольшому городку, Антон свернул на обочину и остановился. Глянув на спидометр, он гордо выкрикнул.
- Сорок семь км, как одна копеечка, батяня. Видал!
- Вид-а-а-л. - В тон ему протянул отец. - Что же, молодец! – И отец, похлопав сына по спине, стал меняться с ним местами.
- Полшофера есть. – Одобряюще отозвался Тарас Ефимович. - А вторая половина вместе с правами. Только объясни мне, что значит юношеские? Разве такие есть?
- А как же. Есть. - Кивнул Антон.
- А как же с ними ездить? – Недоумевая, продолжал Сорока.
- Наверное, так, как и без прав, там, где нет милиции. - Засмеялся отец. - Вот так, как мы сейчас.
- Да права, как права. - Антон тоже захохотал. - Их только надо потом менять на взрослые, когда мне будет восемнадцать лет.
- Понятно, - поддержал веселый настрой Ивановых Сорока, - а до совершеннолетия ты эти права хранишь у бабушки в комоде? Но все равно, хорошо придумали в вашем лагере. То, что делаешь впрок, не пропадет.
Проскочили небольшой городок районного масштаба и опять выскочили на автостраду.
Ехали на северо-запад. Солнце светило вначале в заднее стекло, донимая Тараса Ефимовича, а сейчас почти совсем перебралось на левую, водительскую сторону и Михаил стал на ходу стаскивать с себя тенниску.
- А не пора ли нам, братья славяне, привал сделать? - Предложил Тарас Ефимович. - У тебя, Антон, когда завтрак?
- В восемь.
- Видишь, - продолжал он, - уже просрочили. - Ищи отец хорошее местечко и будем кормить нашего юного шофера. Он заслужил. За одно и мы чего-нибудь перекусим.
- Антоша, - попросил отец, - посмотри карту. Здесь где-то, километров через десять-пятнадцать должна быть речка. Там и выкупаться можно.
- Да нет, тут еще почти тридцать, - уткнувшись глазами в карту, отозвался Антон, он посмотрел на дорожный столб и добавил. - Да не меньше.
Они проезжали опять мимо посевов хлеба и Михаил, обратившись к Тарасу Ефимовичу, спросил.
- А у вас на Украине хлеба лучше?
- Они и должны быть лучше. – Отозвался тот. - Разве же там такие земли?
- А урожаи слабые. - Отозвался Михаил.
- Да, слабые. - Продолжал Сорока. - Сколько лет республика топчется вокруг этого миллиарда пудов, а все никак его не переступит. Каждый год какая-нибудь причина. То вымерзнет, то вымокнет, то сгорит...
- Отдать всю землю в руки хозяина и он найдет, что с нею делать.
- Нас бы, Михаил Иванович, министрами сделать, мы бы быстро порядок навели! - Захохотал Сорока.
- А какими министрами? - Повернулся от окна Антон.
- Ну, я думаю, - играя голосом, начал Тарас Ефимович, - отца министром земледелия, а меня надо поставить всей промышленностью заправлять.
- А почему? – Не видя подвоха, удивился Антон. - Лучше уж наоборот...
- Да нет, дорогой Антон Михайлович, у нас в России, а может, и не только у нас, все с большей охотой и рвением берутся за то дело, в котором меньше всего смыслят. Мы с твоим отцом за три часа обсудили столько проблем, что специалистам и не снилось.
Антон повеселел. Достал из ниши карту, посмотрел на нее и громко, подражая диктору на вокзалах, объявил.
- Подъезжаем к деревне Большие Починки, следующая остановка у речки... у речки, - он опять споткнулся и, повернувшись с картой к отцу наигранно плаксиво спросил: - Батя, а у этого мышиного хвостика никакого названия нет. Может и речки никакой?
- Нет, Антоша, речка там обязательно должна быть. - Поддерживая хорошее настроение сына, бодро отозвался отец. - За этими Починками, километров через пять мост, а под ним та речка, где мы будем купаться.
- Вы в воду, а я буду накрывать скатерть-самобранку. – Весело вмешался в разговор Сорока: - Не забыл, Михаил Иванович, прихватить скатерть-то, а?
- Не забыл, не забыл. - Отвечал тот.
До самого места ехали возбужденные шутками-прибаутками, а когда впереди показался мост, Антон, все тем же голосом диктора объявил.
- Прямо по курсу мост.
- А под ним обещанная речка. - Добавил отец и через несколько минут свернул на чуть приметную в густой траве грунтовую дорогу, которая уходила влево.
Из машины был виден только густой зеленый камыш. Антон утопил стекло до конца и высунулся по пояс из салона.
- Есть, батя! Вода есть!
- Все! - Приехали! - Закричал Антон и выскочил первый. За ним вышел отец и только потом медленно начал выбираться из салона Тарас Ефимович. Антон бежал к воде, на ходу сбрасывая с себя одежду, обувь, швырял вверх, и она падала на траву, а теперь, оказавшись у берега, не раздумывая, плюхнулся в воду.
- Кра-а-с-о-та - Хрипел он, погружая голову. - Кра-а-а-со-та-а...
- Осторожней! - Крикнул отец. - Смотри, какое там дно? Антон, как морж шумно нырял и плескался, продолжая восторженно выкрикивать:
- Кр-р-а-а-со-о-т-а-а.
Михаил, радостно следя за сыном глазами, открыл багажник, достал большую сумку с продуктами, где сверху лежал сверток Тамары Александровны. Потом начал выбрасывать на траву подстилки. Подошел Тарас Ефимович, тоже в добром веселом настроении, взял свой пузатый кожаный портфель и плащ из салона.
-А место вы, Михаил Иванович, выбрали хорошее, - оглядываясь вокруг, проговорил Сорока и, вздохнув, добавил: - Сколько на земле прекрасного!
- Расположимся вон под тем тальником, поближе к воде. - Указал Михаил. - Там тенечек, - и, подхватив в одну руку сумку, а в другую одежду, заспешил к воде.
- Оставьте все и в воду! - Шумнул ему вслед Сорока. - Я сам. А то Антон захлебнется там от удовольствия один.
Вода еще хранила утреннюю прохладу, но уже верхний ее слой выгорело солнце и Михаил, чтобы остудить тело беспрерывно нырял к самому дну. Антон шумно ловил отца, а тот уходил от него, выныривая то в одном, то в другом месте. Игра эта называлась салочки. Михаил вспомнил, как лет тридцать назад, когда он был вдвое меньше Антона, они с отцом играли в эту же игру в загородном водохранилище. Все повторяется, все повторяется, - думал он, - отец и сын, отец и сын - прекрасная бесконечная линия жизни. Как же несчастны те, кто выпадают из нее. Понять тех, кого природа обходит детьми, не так трудно. Он глянул на Тараса Ефимовича, хлопотавшего на берегу и в нем больно отозвался тот затаенный вздох старика, когда он сказал, что дочка не оставила ему внуков. Понимает он и несчастье одиночества Якова Петровича Семернина. Виновата война. Но он никогда не мог постичь тех, кто по своей воле отказывается от детей, называя их обузой...
Когда Михаил и Антон вышли из воды, та скатерть-самобранка, которую обещал Тарас Ефимович, уже была накрыта. Под развесистыми ветвями тальника на одеяле, покрытом белой тряпицей красовалась снедь. В глаза била зелень: горки лука, укропа, петрушки, здесь же малосольные огурчики, помидоры.
Ивановы благодарно переглянулись. Еще раз большое спасибо доброй душе тете Тамаре.
А рядом с даром Тамары Александровны аппетитно расположились вареная картошка, колбаса, сыр и крупно нарезанные ломти чуть розоватого копченого сала. Это уже гостинец Тараса Ефимовича, с Украины, его родной полтавщины.
- Под такую закуску... - Начал было Сорока, но, увидев, как сразу напряглось и помрачнело лицо Антона, и заерзал на своем месте его отец, он оборвал себя и стал подкладывать Ивановым ломти сала. - Отведайте, вы такое вряд ли ели. Свинья смолится ржаной соломой... а не вонючей форсункой. Тут целая наука. Только потом сало коптится. Отведайте, отведайте! – Ловко поддев ножом в розовых разводах кусок сала, положил на ломоть хлеба и, прикрыв это тонким пластиком малосольного огурца, протянул Антону. - И с зеленью это объедение, с зеленью! - Протянул такое же сооружение Иванову-старшему.
Антон, нахваливая угощение Сороки, спросил.
- Скажите, а вы воевали с дедушкой?
- Да, воевал... - Перестав жевать, ответил тот. - Но вместе мы воевали уже после войны...
- Как воевали, - удивился Антон, - против кого?
- Против несправедливости, когда попали с твоим дедом в один лагерь. - Сорока глянул на Михаила, молча, спрашивая его, а можно ли говорить дальше? Иванов-старший утвердительно кивнул и он продолжал.
- В войну в разных частях, он летчик, я артиллерист. А плен свел наши судьбы. Иван попал в него в сорок втором, а я уже в сорок четвертом, когда он вырвался из него и партизанил... Дороги наши не пересекались в войну, а после нас в один узел связали. Были в лагере на севере.
- В каком лагере? - Насторожился Антон.
- К сожалению, не в пионерском. Я рассказывал твоему отцу... - Он умолк, потянулся к термосу и стал медленно отвинчивать крышку, будто выигрывая время. Неспеша налил и отхлебнул. - Видишь ли, Антон, с дедом твоим произошла несправедливость. Огромная... Не только, конечно, с ним... Время тогда такое было. Но то, что он, после стольких страданий у немцев, после партизан и службы опять в советской армии, попал в наш лагерь на севере, было страшной несправедливостью.
- Мне бабушка говорила, что на севере ему было плохо. А про лагерь нет. - А что вы там делали?
- Как тогда говорили, покоряли природу сурового края. Строили железную дорогу, ту самую, про которую поется в песне "... и мчится поезд Воркута-Ленинград". Там под каждой шпалой лежит человек. Дед твой не дожил до времени, когда много открывается из того тайного.
- Отец до войны окончил по ускоренной программе учительский институт. Он был учителем истории. - Прервал Сороку Михаил.
- Так вот откуда у него все! - Отозвался Тарас Ефимович. - А я читал и поражался откуда? Он писал в своих крафтовых тетрадках и фантастику, и про войну, но только не про ту, на которой мы с ним были...
- Тарас Ефимович, - спросил Антон, - про какие тетради вы сказали?
- Крафтовые. Иван сшивал их из мешков от цемента и всякой оберточной бумаги. Тогда другой не было.
Правда, одна у него тетрадь была... Не крафтовая. Он ее еще из Германии привез. Так ту он берег и прятал. Я ее не читал, но знаю, - она могла ему навредить. И навредить сильно, если, в действительности, не навредила.
- А что с ней случилось? - Начал собирать остатки снеди в сумку Михаил и ему стали помогать Антон и Тарас Ефимович.
- Тяжелая и длинная история. - Вздохнул Сорока. - Из-за нее у нас вышел разлад с Иваном. - Он надолго умолк, переключив все свое внимание на уборку еды со скатерти-самобранки, будто сейчас это занятие было самым главным в его жизни. А отец и сын прекратив сборы, ждали продолжения рассказа. - Пропала та тетрадь прямо перед нашим освобождением из лагеря. А где она была спрятана, знали только мы с Иваном. Вот тут и гадай. Иван исключается... Он в стороне, а я в бороне... - Тарас Ефимович поднялся. Снял с одеяла белую тряпку и, стряхнув ее, стал сворачивать.
- Давайте ехать. - Предложил он. - А историю эту я вам доскажу в дороге. Только хочу, Михаил Иванович, спросить. А не остались ли у вас какие записи отца с Севера. Он ведь еще после меня жил там и не писать не мог. Я это хорошо знаю. Не мог, даже если бы ему руки связали. Если эти записи сохранились, то, может быть, там есть и что-то про ту тетрадь...
- Да нет. Записей северных, кажется, нет. - Говорил Михаил, когда уже шли к машине. - Если они сохранились, то могут быть у дяди Бори Иванова. Мама рассказывала о какой-то отцовской повести про войну. Он привез ее с Севера. Мама читала. Говорит страшная.
Когда выехали на трассу уже шел двенадцатый час, а оставалось еще почти половина дороги до Большой Ивановки. Часа через два начнется самое пекло, - подумал Михаил, - Надо спешить и поэтому не разрешил Антону сесть за руль. Ехали долго молча. Тарас Ефимович дремал на заднем сидении, Антон рассматривал дорожный атлас, а Михаил, отдавшись захватившей его гонке, одну за другой обходил на дороге машины. Сбивали темп езды населенные пункты, но, проскочив их, Михаил вновь бросал машину вперед, не сдерживая ее прыти.
Что-то не договаривает старик. - Думал о Сороке Михаил. - Мучает его совесть. А почему? Неужели не могли они встретиться с отцом после Севера? Ведь вместе прожили такие годы. Отец не хотел. А почему? Утверждение Тараса Ефимовича, что отец собирался стать писателем спорно. Писателями не собираются, а становятся. А Толстой? Судя по дневникам, собирался. Так он и стал им! А с отцом что-то здесь не то... Вот он уже и отца мерит по Толстому. Зачем? А все от того, что в их доме культ Толстого. И ввел его отец.
Михаил повернул голову. Старик продолжал дремать, придавив грузным телом, угол сидения, но и до него уже добиралось, карабкающееся в зенит солнце. Оно опять светило через заднее стекло. Значит, дорога отвернула на Запад.
Хорошо, что он взял в эту поездку сына. У него еще будет возможность оставить старика Сороку наедине с Антоном.
Михаил глянул на сына. У того из рук выпадала карта, голова запрокинута на подголовник, Антон спал. Старый и малый, - тепло улыбнулся Михаил. - Они всегда ближе. Об этом, видно, не раз думал отец, когда писал свои письма Антону.
Где-то Михаил читал, а может быть и слышал от отца, что жизнь человека слепок божьего дня. Восход - рождение, утро - детство, сам день – это вся сознательная жизнь, с ее молодостью, расцветом духовных и физических сил в полдень и постепенным угасанием к вечеру. А дальше закат - смерть человека уход в небытие, чтобы дать дорогу новому дню и новой жизни.
Каждый отрезок дня соответствует не только определенному периоду жизни человека, но и находится в одной временной пропорции. Восход и рождение, закат и смерть по сравнению с днем и жизнью мгновение... И только в одном разница. О жизни человеческой не скажешь ясная, как божий день. Люди запетляли ее. Надо возвращать ее к дневной ясности и простоте. Ведь человек, как и день дитя природы.
Где-то обо всем этом читал. Но там было объяснено доходчивее и проще. Возможно все эти рассуждения тоже из амбарной книги отца.
Михаил сбавил скорость, свернул к заправочной станции и только тогда стали просыпаться его пассажиры.
- Как же ты, Михаил Иванович, славно катил нас. - Благодарно вздохнул Тарас Ефимович. - Прямо, как сметану вез, не колыхнул, ни грюкнул. – И, повернувшись к Иванову-младшему, весело спросил: - А ты, Антон, я вижу, тоже крепко хоря придавил?
- Кого? придавил? - Сладко зевнул тот.
- Есть такой злющий зверушка. Хорек. Он если заберется в курятник, то всех кур передавит. Так, вот, когда человек хорошо поспит, то почему-то говорят - хоря придавил. А почему, я и сам не знаю...
- Наверное, потому, что хорь кур сильно давит. - Засмеялся Антон. Он уже совсем проснулся. Тарас Ефимович предложил Иванову-старшему повести машину.
- Я выспался, а теперь вы на моем месте отдохните.
- Придави, отец, хоря. - Поддержал Сороку Антон, а мы с Тарасом Ефимовичем рванем. Дорогу я знаю.
- Да нет уж. Во-первых, я за рулем не устаю. А во-вторых, до Большой Ивановки осталось меньше ста километров и через час мы уже будем на месте. Там пообедаем и вперед, в родную Ивановку.
- А мы к дяди Пете Харламову заедем? - Спросил Антон.
- Обязательно. Не заехать нельзя. - И, повернувшись к Сороке, пояснил. - В Большой Ивановке живет отцов друг детства.
Машина вновь выскочила на трассу. Поток транспорта на дороге усилился, что говорило о приближении большого населенного пункта.
- А ну, посмотри штурман, - обратился к Антону отец, - что там впереди?
- Какое-то Лесное. - Глянув на карту, сказал тот. - От него до Большой Ивановки ровно шестьдесят.
- То самое Лесное. - Продолжал Иванов-старший, вокруг которого ни одного дерева. Отец говорил, что еще после войны здесь шумели леса. А теперь все подчистую, только название и осталось.
- Чингизханы с мотопилой. - Отозвался Сорока. - У нас на Украине еще раньше с лесами расправились. Теперь сажают заново. А чтобы вырос лес нужна человеческая жизнь.
- Не горюйте. - Отозвался Антон. – Вон вся Европа живет на выращенном лесе.
- Положим, Европа покупает пока наш и финский лес. - Поправил сына отец.
- Нет, мы учили. - Возразил ему сын. - В основном Европейские государства обходятся собственным лесом. А потом они понапридумывали столько заменителей леса, что им хватает.
Бог с ней, с Европой. - Вмешался в разговор Тарас Ефимович. - Нам у себя бы разобраться. И надо перестать хвалиться, что мы, по природным ресурсам самая богатая в мире страна. У этих богатств тоже край есть и он уже виден.
Михаил, прислушиваясь к разговору, думал о себе. Конечно, жизнь такая суматошная. Но надо искать не оправдания, а делать дело. Так поступал отец, так нужно и жить. Его мысли накладывались на разговор Тараса Ефимовича с Антоном. Михаилу было легко думать об отце и слушать неспешную беседу старого и малого о нем же, отце. Сорока спрашивал о друзьях отца.
- Не знаю. - Отвечал Антон. - Думаю, у дедушки не было слишком близких. В амбарной книге есть запись, что ему никогда не бывает скучно с самим собою. Он пишет - самые интересные и важные беседы он проводил с самим собою, хотя и встречал много умных людей.
- Антон помолчал, а потом добавил: - Я не понимаю, как это... ведь одному без людей скучно...
- Да, это так. - Отозвался Сорока. - Я тоже не могу один. Уже через несколько часов, если нет рядом людей, я начинаю ненавидеть себя. Мне нужно общение. А есть другие люди, как твой дед. Их отправь на необитаемый остров, они и там не заскучают...
- Да нет, - решился вмешаться Михаил, - отец не был ни затворников, ни одиноким...
- Те, у кого голова варит, одинокими никогда не бывают. - Продолжал Сорока. - Меня волнует другое. Ведь в молодости мы были совсем не те. Я помню, как мне трудно было после войны входить в нормальную жизнь! Думаю, и Ивану не легче. Там говорили за нас оружие и сила, а здесь нужно было другое... Другое, а его у нас не было. Может, поэтому так долго и шла наша жизнь наперекосяк. В книжках про это не написано, а в жизни было.
Весь армейский комсостав, перешел в комсостав гражданский. От майора до полковника становились директорами заводов, фабрик, совхозов, а генералы - секретарями крупных горкомов, обкомов, начальниками главков, министрами. В нашем обкоме первым секретарем был генерал-майор, бывший командир дивизии. И так во многих местах.
А как они руководили, думаю объяснять не надо. У меня капитанское звание. И хотя его после освобождения мне возвращали только на пару месяцев, пока я в команде Ивана агитировал соотечественников за возвращение домой, так вот я тоже был гражданским комсоставом. Сначала механиком МТС, а потом и главным инженером перед самым их разгоном. Вот такая была у нас послевоенная жизнь.
- А чего же в этом плохого? - Спросил Антон. - Вы на войне завоевали эти должности.
- Вот так думали и мы тогда. - Продолжал Сорока. - А на поверку выходило другое. Жизнь должна была в гражданские нормы входить, а она все по тем же военным рельсам, только в штатской форме. А теперь мы спрашиваем, откуда командные методы, волюнтаризм? Никита кто был в войну? Член военного совета фронта, генерал-лейтенант. Брежнев – полковник. Это на самом верху. А на местах? Вот и рассуждай...
- Отец в комсостав не рвался. - Настороженно отозвался Михаил.
- Мне рассказывал Семернин, как его назначили завлабораторией. – Продолжал Сорока.
- Так это когда было? - Опять вмешался Михаил. - Я сколько помню отца, он все хотел, чтобы его оставили в покое. Он хотел одного - заниматься своим делом. И диссертацию защитил только для этого. Да и мать говорила, не рвался...
- Не рвался, а не вышло в рядовых остаться. - Сказал Сорока. – Не вышло у нашего поколения многое. Дела не знали, а их выдвигали на руководящие посты. Парадокс! Работать не умеет, пусть руководит. Вот так и довели хозяйство до ручки...
- К отцу это не относится! – Сердито отозвался Михаил. - Когда работал в институте и руководил лабораторией, я слышал, как он однажды с тоскою повторил слова какого-то поэта. Не то Байрона, не то Гете. Тот вроде своему другу сказал: "Как я завидую тебе, ты ни кем не командовал и тобою никто не командовал"
- Наверно это сказал Иоганн Вольфган Гете. - Оживился Антон. - Он был министром Веймарской республики, а Байрон просто поэтом. И ему никем не нужно было командовать.
- Наверное, Иоганн Вольфган. - Улыбнувшись сыну продолжал отец. - Хотя я не раз замечал, как часто свои мысли и афоризмы приписывал другим. Я даже проверял его и как-то спросил: зачем, батя, приписываешь свое великим? Он засмеялся и ответил. А чтоб больше доверия было. Когда говоришь сам, то внимания не обращают, а если сошлешься на великого, то все слушают.
- Иван многое знал. На большое был заряжен мужик. – Будто продолжая думать о чем-то своем, сказал Сорока. – А оставил после себя мало. Даже не верится, что так могло выйти...
- А почему вы говорите, что у дедушки жизнь плохая и от нее ничего не осталось? Почему? – Антон обращался сразу и к отцу и Тарасу Ефимовичу, продолжая глядеть то на одного, то на другого и те растерянно притихли.
- Да не плохая. – Первым начал Сорока. - А просто твоему деду, как и многим, война помешала прожить так, как ему было уготовлено. Его природа заквасила на две, а может и больше жизней. И не по годам, а по делам.
- А чего? Дедушка сделал знаете сколько? Знаете? - Он задохнулся и долго не мог продолжать. - Да одна амбарная книга стоит столько, что у вас и денег не хватит. И ни у кого не хватит. Там такие умные и нужные всем мысли, что ее может быть нужно изучать в школе, а может, и в институтах.
- Постой, Антон, - мягко коснулся его плеча Сорока. - Я уже слышал про книгу, а что это не знаю. Может она и есть то самое, что Иван собирался писать там, на Севере?
- Да, нет. - Почему-то вновь раздражаясь, отозвался Михаил. - Это совсем другое. Там просто записи его мыслей и, видно, чужих мыслей, спор с ними, раздумья над жизнью, событиями... Короче, это то, что люди записывают для себя...
- Нет! - Запротестовал Антон. - Это не для себя, а и для других! Для себя бывает тогда, если не интересно для других, а у дедушки интересно... Да еще как!
- Да, интересно, - согласился с сыном Михаил. - Даже страшно интересно... Но амбарная книга не то.
- А у него еще есть дневники. Мне бабушка показывала. Две тетради толстенные. Там я читал про Хемингуэя и Толстого. Очень интересно...
Машина ворвалась в окраину большого населенного пункта, над которым висела шапка дыма и все умолкли. Смог, прикрывающий городок, хорошо был виден издали, но сейчас, когда они въехали в него, вокруг стало просто чуть темнее, будто на все вокруг: заводы, дома, снующие машины, людей на улицах - надели эту шапку - колпак.
- Вот и Великая Ивановка, как иногда подсмеивался над нею отец. - Весело произнес Михаил. - Прошу любить и жаловать.- Выдержав паузу, он спросил: - Какие предложения, мужики? Можно подкатить к Ивановскому привозу, то бишь, местному базару. Можно осмотреть другие достопримечательности.... Есть и другой вариант. Вначале разыскать друга отца, договориться с ним, а потом уже осматривать Великую Ивановку.
- Лучше сразу к дяде Пети Харламову, - отозвался Антон.
- Тогда к нему, на работу. Это по пути.
- Так сегодня же суббота. - Возразил Тарас Ефимович.
- Заедем. - Настоял Михаил. - Думаю, он в субботу на службе, если, конечно, в какое-нибудь хозяйство не укатил.