Конкурс наложниц Франк Зирен Россия и Китай: добрые соседи?
| Вид материала | Конкурс |
- Примерная учебная программа школы Блок «Россия и Китай: исторический опыт сосуществования», 76.68kb.
- «добрые соседи», 106.07kb.
- Козлов Л. Е. Российский Дальний Восток в сфере действия внешней культурной политики, 127.88kb.
- Мадагаскар Столица , 49.1kb.
- Календарный план лекций и семинарских занятий, 33.87kb.
- Общественном Движении «Добрые Дети Мира», 509.65kb.
- Е. П. Бажанов // Россия, Китай и новый миропорядок ХХI века: проблемы и перспективы:, 2565.1kb.
- Энциклопедия загадочных мест Земли. Удивительные природные места, 2944.2kb.
- Королевской Академии Музыки. Эмилия Москвитина арфистка из России. Ученица Веры Дуловой., 38.6kb.
- Россия в истории мировой цивилизации, 5952.72kb.
Ядерное оружие в XXI столетии
Какую роль играет сегодня ядерный потенциал Запада?
После окончания «холодной войны» функция «ядерного устрашения» исчезла из поля зрения. Но ее необходимо определить заново: что именно означает ядерное устрашение в нынешних рамочных условиях? Какие резоны существуют для обладания ядерным оружием? Какие стратегии устрашают? Каких противников? Ниже следует анализ существующего положения дел.
Наблюдая за политической и общественной дискуссией о ядерном оружии, ведущейся в Германии, обнаруживаешь примечательное противоречие. Страна, которую когда-то потрясли мощные акции протеста против ядерного оружия, страна, где в общем-то второстепенный вопрос размещения немногочисленных американских ядерных боеголовок обернулся смещением Федерального канцлера с его поста, уже несколько лет пребывает в характерной «ядерной апатии». Лишь время от времени внимание общественности привлекают ненадолго газетные заголовки о якобы имеющихся у Соединенных Штатов планах превентивного применения ядерного оружия. О ядерном оружии говорят - если вообще говорят - лишь в связи с кризисами в далеких от нас регионах (Индия, Пакистан). Оно воспринимается как объект возможной международной контрабанды оружия (Россия) или как проблема распространения оружия массового уничтожения, то есть появления новых ядерных держав (Иран, Северная Корея).
Цель и назначение западного ядерного потенциала, то есть, прежде всего, американского ядерного оружия, которое играет роль также в рамках НАТО, не анализируются. В официальных заявлениях этому оружию отводится в большинстве случаев общая функция устрашения. Однако вопрос о том, как должно действовать подобное устрашение в XXI столетии после окончания конфронтации между Востоком и Западом и после катастрофы 11 сентября 2001 года, остается открытым.
Итак, что означает ядерное устрашение в нынешних рамочных условиях? Какие резоны существуют для обладания ядерным оружием? Какие стратегии и оружейные системы необходимы для устрашения? Каких противников они должны устрашать? От каких действий удерживать?
Политическая функция
Несмотря на то, что общественность не проявляет интерес к теме, ядерное оружие переживает сегодня ренессанс. Долгое время его рассматривали как реликт «холодной войны», но и спустя 15 лет после развала Советского Союза оно остается важным фактором мировой политики. Пять традиционных ядерных держав - Китай, Франция, Великобритания, Россия и Соединенные Штаты Америки - не готовы, несмотря на их регулярные заверения в приверженности идее разоружения, полностью отказаться от своих ядерных арсеналов. Три других государства - Израиль, Индия и Пакистан - также обрели тем временем статус ядерных государств. Северная Корея заявляет, что и она обладает ядерным оружием, а в отношении Ирана существует обоснованное подозрение в том, что он строит атомные реакторы, чтобы в конечном счете наладить производство ядерного оружия. Если Северная Корея и Иран подтвердят свой ядерный статус, скажем, путем испытания ядерного оружия, то это приведет, вероятно, к появлению новых ядерных держав и в других регионах: Япония, Тайвань и Саудовская Аравия в принципе способны разработать ядерное оружие.
Резоны для обладания ядерным оружием или стремление дорваться до него в каждом конкретном случае различны и подвергались на протяжении 60 лет ядерной эры значительным изменениям. Тем не менее, можно выделить семь основных функций, присущих ядерному оружию. Они обосновывают привязанность к нему ядерных держав и манят претендентов на этот статус.
● Во-первых, оно должно удержать потенциального агрессора от применения его собственного ядерного оружия. Даже обладающий огромными арсеналами ядерного оружия противник столкнется в случае его применения с угрозой того, что ему будет нанесен неприемлемо большой ущерб. Во время конфликта между Востоком и Западом эта логика обобщалась в выразительной фразе: «Кто нанесет удар первым, умрет вторым». Она остается актуальной и сегодня, например, в отношениях между Индией и Пакистаном.
● Вторая функция состоит в том, чтобы путем устрашения отвести серьезные угрозы от собственной территории. США и другие ядерные державы постоянно оставляли открытым вопрос о том, при каких обстоятельствах они могли бы применить ядерное оружие. Таким образом, в случае применения против этих стран химического, биологического или обычного оружия потенциальный агрессор был вынужден считаться с возможностью ядерного возмездия. И если бы какой-то военный стратег стал всерьез вынашивать планы нападения на эти страны, устрашение внесло бы серьезные коррективы в его расчеты издержек и результатов.
● В-третьих, ядерное оружие должно обеспечивать также безопасность неядерных стран-союзников, поскольку ответный ядерный удар не исключается также при нападении на их территорию. Вследствие утверждения идеи «расширенного устрашения» в рамках НАТО американский ядерный зонтик был раскинут над всей территорией альянса.
● С этим связана четвертая функция: гарантии безопасности неядерным государствам препятствуют распространению ядерного оружия. Так, расширение сферы действия американского ядерного зонтика способствовало тому, что такие страны, как Южная Корея, Тайвань или Турция не стали разрабатывать собственное ядерное оружие.
● Пятая функция ядерного оружия состоит в защите жизненно важных интересов также за пределами прочных союзнических структур. Когда Саддам Хусейн объявил в ходе войны в Кувейте о возможном применении химического оружия против Израиля, Соединенные Штаты недвусмысленно пригрозили Ираку использовать против него ядерное оружие. Безопасность Израиля, хотя он сам является ядерной державой, была настолько важна для Америки, что она готова была, по-видимому, применить ядерное оружие.
● Для амбициозных новых ядерных государств и стран-претендентов на этот статус (Северная Корея и Иран) в особенности важна шестая функция ядерного оружия. Обладание ядерным оружием расширяет спектр политических и военных вариантов действий страны, поскольку против ядерного государства практически невозможно ввести санкции извне. Когда государства имеют в своем распоряжении боеспособное ядерное оружие, они могут почти не опасаться интервенций, даже если нарушают общепринятые нормы поведения. Если бы Слободан Милошевич обладал ядерным оружием, НАТО не решилась бы, пожалуй, наносить удары по сербским вооруженным силам, какие бы страдания ни выпадали на долю албанского населения.
● Седьмой фактор, тесно связанный с упомянутыми выше шестью функциями, состоит в том, что ядерный статус коренным образом изменяет международный вес какой-либо страны и таким образом ее престиж. Так, Индия и Пакистан подчеркивают, что со времени проведения в 1998 году испытаний ядерного оружия, их воспринимают как серьезных игроков на международной арене.
Предпосылки и дилеммы
Для того, чтобы ядерное оружие и в самом деле могло выполнить возлагаемые на него функции, необходимы, по меньшей мере, три предпосылки. Прежде всего, недостаточно лишь обладать боеспособным ядерным оружием. Столь же важно, чтобы международная общественность знала о способности страны пустить его в ход. Индия и Пакистан доказали эту способность, когда провели испытания ядерного оружия, но можно представить доказательства и в другой форме. Израиль, например, не проводил ядерных испытаний, но технологические достижения этой страны, а также множество известной информации об активной поддержке Израиля Соединенными Штатами и другими ядерными державами не оставляют сомнений в израильском ядерном статусе (хотя официальных признаний Израиля о том, что он обладает ядерным оружием, нет как нет). Хотя Северная Корея неоднократно заявляла, что обладает ядерным оружием, доказательств она до сих пор так и не представила. Тотальная изоляция страны и противоречивые сигналы пхеньянского руководства также не позволяют сделать убедительное заключение о наличии у нее ядерного арсенала. Таким образом, эффект устрашения северокорейского ядерного оружия, если оно действительно существует, ограничен.
Наряду с реальным существованием ядерного оружия важно также и другое: достоверная и убедительная возможность его применения. Помимо технических моментов, как то наличие достаточного числа средств доставки (самолеты, ракеты), необходимы также политические условия, планы, показывающие, что применение ядерного оружия замышляется всерьез. Проводимая зачастую систематизация ядерного оружия, как «политического оружия», применение которого непозволительно ни при каких обстоятельствах, является недопустимым упрощением. Для того, чтобы ядерное оружие могло выполнить свою политическую цель устрашения, должна существовать возможность его использования как военного средства.
С вопросом убедительности тесно связана также третья предпосылка: угроза устрашения самого себя должна быть минимальной. Когда ядерная держава располагает лишь небольшим количеством ядерных боеприпасов чрезвычайно большой мощности или неконтролируемого лучевого воздействия, то она будет опасаться применения этого оружия даже больше, чем последствий направленной против нее агрессии. Потенциальный агрессор мог бы поэтому спекулировать на том, что он сможет избежать ядерного удара возмездия, если его агрессивные действия останутся ниже определенного порога. Таким образом, устрашающее воздействие ядерного оружия было бы ограничено.
Все три предпосылки обозначают основную дилемму ядерного устрашения: угроза применения ядерного оружия должна быть настолько убедительной, чтобы это вносило коррективы в расчеты рисков потенциального агрессора, вынуждая его отказаться от нападения. В этом случае применение ядерного оружия окажется излишним. Или, говоря другими словами: надо иметь волю к применению ядерного оружия, чтобы не быть вынужденным применять его. Эта дилемма столь же стара, как сама идея ядерного устрашения. В прошлом она постоянно была предметом яростной полемики. В период «холодной войны» попытки обеих ядерных сверхдержав сохранить убедительность их ядерного устрашения и воспрепятствовать устрашению самих себя вели к наращиванию колоссальных и все более специализированных арсеналов ядерного оружия вплоть до малых и мельчайших ядерных боеголовок. Параллельно с этим усиливались опасения общественности по поводу того, что находящийся в максимальной боеготовности ядерный арсенал будет, в конечном счете, пущен в ход. Бурные дискуссии о допустимых ядерных войнах и «ядерных порогах», которые можно повышать и понижать за счет размещения определенных видов оружия (например, нейтронной бомбы) имели отчасти «теологический» характер: в их основе лежала вера или неверие в идею устрашения, потому что устрашение принципиально не поддается оценке и точному планированию. Вместо этого стратегии устрашения, призванной заставить агрессора отказаться от его планов, свойственна определенная неуверенность в отношении намерений противника. «Keep your opponent guessing» - таким было основное ядерно-стратегическое убеждение в период конфликта между Востоком и Западом.
Правда, стремление к внушительным и «готовым к применению» ядерным арсеналам не привело к применению ядерного оружия. Вместо этого уже шесть десятилетий существует «ядерное табу». После взрыва атомной бомбы над Нагасаки в 1945 году ядерное оружие не использовалось в войнах, хотя кризисов и конфликтов было более чем достаточно. Страх перед непрогнозируемыми последствиями ядерного взрыва вынуждал ядерные державы к сдержанности, даже если затрагивались их интересы. Это правило действовало также за пределами конфронтации американской и советской систем. В 1999 году Индия и Пакистан вели войну на Каргилских высотах, не используя при этом ядерное оружие. Чем дольше будет существовать ядерное табу, тем сильнее будет его связующее воздействие.
Неразрешимые дилеммы устрашения, уроки дебатов о ядерном оружии в 70-х и 80-х годах, а также связующая сила ядерного табу сегодня явно вновь преданы забвению. Примером тому является разгорающаяся дискуссия об американском намерении создать ядерные боеприпасы малой мощности (так называемые бомбы для разрушения бункеров), чтобы наносить удары по подземным оружейным лабораториям или спрятанным в бункерах целям. США полагают, что смогут усилить устрашающий эффект своего ядерного оружия, поскольку государства, пытающиеся нелегально заполучить ОМУ, вынуждены считаться с разрушением своих производственных подразделений. Противники подобных планов предполагают, что правительство Буша (в очередной раз) планирует ограниченную ядерную войну и хочет понизить порог между обычной и ядерной войной. Утверждается, что в долгосрочной перспективе запланированы даже превентивные ядерные удары - перед ядерным безумием открыты, похоже, все двери.
Можно предметно спорить о том, можно ли разрушить спрятанные в бункерах цели с помощью ядерного оружия, и есть ли стратегический смысл в подобных планах. Но выводить из этого стремление к легкомысленному использованию подобных атомных бомб-малюток означает не понимать политическое измерение ядерного оружия. Применение Соединенными Штатами ядерного оружия - мера, последствия которой непредсказуемы, - можно представить себе лишь в действительно экстремальных ситуациях. Нелепо верить в то, что американский президент согласится впервые за последние 60 лет применить ядерное оружие только для того, чтобы разрушить один-единственный бункер в пустыне. Суть концепций разработки бетонобойных бомб состоит в том, чтобы внести коррективы в расчеты издержек и результатов потенциальных стран-агрессоров, убедительно доказав, что не может быть неуязвимых помещений для нелегальной разработки или производства ОМУ. Оценка руководством какого-либо государства (или террористической организации) возможных рисков сильно меняется, когда они не могут исключить применение ядерного оружия также и против особенно хорошо защищенных целей. Кроме того, регулярно возникающие проекты разработки ядерного оружия должны способствовать сохранению в США ядерной инфраструктуры и ядерных ноу-хау.
Что изменилось?
Даже если основные принципы ядерного устрашения пережили конец «холодной войны» и смену вех 11 сентября 2001 года, все же они существенно изменились. Это касается как мотивов обладания ядерным оружием, так и действенности ядерного устрашения в отношении существующих ныне угроз в области политики безопасности.
Стремление обладать ядерным оружием мотивируется дополнительно угрозой международного терроризма, ясно обозначившейся после 11 сентября 2001 года. Цель террористов - массовая гибель людей. В прошлом акции политических террористов («Отряд Красной Армии» (RAF), «Ирландская республиканская армия», «Красные бригады» и т. д.) были направлены, скорее, на привлечение внимания к ним самим и в меньшей степени сориентированы на большое количество жертв. В отличие от этого интерес исламистских групп заключается, похоже, в достижении сочетания этих двух эффектов: показательные теракты и максимально большое количество убитых «неверных». Для этой цели лучше всего подошло бы ядерное оружие. Поэтому реальным вариантом развития событий является попадание ядерных зарядов, будь то атомная бомба или простая в изготовлении «грязная бомба» (обычная взрывчатка, смешанная с радиоактивными компонентами), в руки террористов.
Что касается эффективности ядерного устрашения, то степень ее изменения зависит от соответствующих угроз. Против террористических угроз ядерное оружие неэффективно в тройном смысле.
Во-первых, в отличие от сферы межгосударственных отношений в большинстве случаев не существует ясно обозначенного адресата для угрозы ядерного возмездия. Следовательно, штаб-квартиры террористических организаций могут лишь изредка фигурировать как цели при планировании ядерных ударов. Во-вторых, когда имеешь дело с фанатичными и готовыми умереть террористами, оказывается несостоятельной классическая логика ядерного устрашения, основанная на взаимной заинтересованности в выживании. В-третьих, ввиду своего колоссального разрушительного воздействия, ядерное оружие нацеливается в большинстве случаев на расположенные на больших площадях или особо защищенные объекты. Нанесение ядерных ударов по отдельным группам террористов или лагерям для их подготовки было бы абсолютно несоразмерно угрозе и связано со значительным самоустрашением, поскольку любое применение ядерного оружия нарушило бы ядерное табу.
Ядерное устрашение остается, пожалуй, эффективным в отношении потенциально опасных режимов (Северная Корея, Иран), которые могут создать угрозу применения ядерного оружия или других средств массового уничтожения. Однако и здесь условия изменились. Ядерные арсеналы этих так называемых «стран-изгоев», если они вообще ими располагают, будут в обозримой перспективе небольшими. То же самое относится к оружейным лабораториям, складам и прочим целям «High value», которым можно угрожать применением ядерного оружия. Следовательно, нет необходимости ни в колоссальных количествах ядерного оружия времен «холодной войны», ни в систематизации оружия по различным типам и категориям с целью сохранения эффекта ядерного устрашения.
Связь государств-изгоев с террористами, то есть опасность того, что безответственные правящие режимы передадут ядерное оружие террористическим группам, лишь в ограниченной мере поддается ядерному устрашению. Для этого в любом случае необходимы достаточные знания о трансферте оружия и стране его происхождения. Лишь при их наличии можно прибегать к недвусмысленной и целенаправленной угрозе возмездия. Таким образом, в начавшемся втором столетии ядерного оружия (Михаэль Рюле) выдающееся значение придается фактору информации и роли разведывательных служб. Тем драматичнее провал спецслужб и неверная интерпретация данных разведки политиками в канун войны в Ираке.
Выводы
Ни одна из нынешних ядерных держав не откажется в обозримом будущем от своих ядерных арсеналов. Другие страны или вплотную подошли к разработке ядерного оружия или стремятся к этому. Таким образом, количество стран, обладающих ядерным оружием, будет увеличиваться, а не сокращаться.
«Западное» ядерное оружие, в особенности ядерное оружие США, по-прежнему имеет функцию устрашения против ряда возможных угроз. Однако значение этой функции в сравнении с периодом конфликта между Востоком и Западом существенно уменьшилось. Несравнимо более важная роль отводится в разрешении кризисов обычным вооруженным силам. Из этого следует, что количество американского ядерного оружия может и дальше существенно сокращаться, и будут продолжены уже начатые шаги по разоружению. Больше нет нужды также в широком спектре самых разных типов оружия, позволяющих без всяких проблем удовлетворить потребности в нем на всех ступенях шкалы эскалации конфликта. Соединенные Штаты, равно как и другие ядерные державы, по-прежнему имеют в своем распоряжении ядерное оружие тех категорий, наличие которых практически невозможно стратегически обосновать.
В рамках НАТО также необходимо прояснить роль ядерного оружия США, поскольку американские атомные бомбы все еще размещаются на территории государств НАТО. Куцые обоснования в стиле коммюнике, согласно которым ядерное оружие имеет «существенное значение для альянса», уже недостаточны. Обсудив ситуацию со всеми государствами-членами НАТО, необходимо подготовить стратегическое обоснование, которое можно убедительно представить также общественности. Поэтому ядерный вопрос, хотя им пренебрегают в отношениях с общественностью, мог бы стать одной из многочисленных тем трансатлантического диалога о безопасности.
Раздумья о будущей роли ядерного оружия могут также подвести к выводу о том, что в отдельных случаях наряду с ядерным разоружением необходимо разрабатывать также новое ядерное оружие. Такая работа по созданию ядерного оружия может послужить поддержанию безопасности и надежности существующих запасов или позволит реагировать на новые угрозы. Можно спорить о том, является ли оспариваемая концепция атомных бомб-малюток верным средством к усилению ядерного устрашения. Пока такое оружие не производится, ведутся лишь предварительные исследования с целью его разработки. Однако делать из этого вывод о возможности ведения ядерной войны означает неправильно оценивать весь опыт минувших десятилетий ядерного устрашения. Подобные выводы показывают, сколь срочно необходима просвещающая дискуссия о ядерном оружии.
Штеффен Ангенендт,
гл. редактор ежегодника «Международная политика»,
руководитель программы «Международная миграция»,
Германское общество внешней политики
Французское послание «цвета огня»
Какие уроки должна извлечь Германия из событий
в соседней страны
Беспорядки во французских предместьях не дают повода жителям правого берега Рейна показывать на Францию пальцем. С одной стороны, потому что Франция сама предпринимает всеобъемлющие меры социальной помощи, с другой - потому что Германия при всех различиях сталкивается с аналогичными проблемами, вызванными иммиграцией и необходимостью интеграции.
Кадры из Франции нас ужаснули: хулиганствующие молодые люди, разрушающие государственные учреждения и поджигающие имущество своих соседей, испуганные жители, опасающиеся за свою жизнь, родители и учителя, которые уже давно не могут «достучаться» до своих детей. И в центре всего этого - министр внутренних дел Николя Саркози в своей бескомпромиссной борьбе за безопасность и порядок. В течение нескольких дней германские средства массовой информации робко задавали вопрос, возможно ли такое у нас. Ответы распределяются между полюсами: от драматизации до объявления этих событий безобидными. С тех пор как стало понятно, что французское государство вновь обретает контроль над предместьями, наш интерес к событиям заметно пошел на убыль. Можем ли мы, наконец, расслабиться и объяснить события французской манерой выражать свой протест - несколько иной, чем это принято у нас, - и тем самым снять вопрос с повестки дня?
Конечно, нет. С одной стороны, потому что и несколько недель после разгула насилия все еще непонятно, действительно ли удалось посредством массированного привлечения полиции, введения комендантского часа, быстрых судов с вынесением жесточайших приговоров и угроз выслать из страны тех участников беспорядков, у которых нет французского паспорта, погасить беспорядки надолго. С другой стороны, потому что возникает нехорошее ощущение де жа вю: с конца 70-х годов, после молодежных беспорядков в Ле Мэнгет (недалеко от Лиона), во французских пригородах постоянно возникали вспышки насилия, и всякий раз государство реагировало, применяя комбинацию из жесткости и социально-политических мер. Однако эти интервенции не стали препятствием для взрыва беспорядков, напротив, волнения с тех пор раз от разу эскалировали. Последние двухнедельные беспорядки после первого взрыва насилия в Клиши-Соу-Буа распространились, подобно пожару, на пригороды по всей Франции, и готовность к насилию достигла до сих пор невиданных масштабов. Что произойдет в следующий раз: применит ли правительство тогда последнее еще оставшееся средство - армию?
Озабоченность внутриполитическим развитием нашего важнейшего европейского партнера - одно это было бы уже достаточным поводом, чтобы и дальше продолжать заниматься причинами насилия. Дополнительный фактор - события во Франции связаны с темой иммиграции. И в этом плане Германия и Франция имеют в принципе похожую структуру: так, примерно равны доля иммигрантов и приток их детей, сходны формы иммиграции со значительной долей привлеченных рабочих мигрантов, мощным притоком членов их семьей, большим количеством людей, ходатайствующих о предоставлении политического убежища и существенной долей нелегальной иммиграции. Сходным является и расселение иммигрантов - их оседание в индустриальных густонаселенных районах, - их характеристики в плане социальной структуры и их позиция в обществе. Не следует забывать, что в обеих странах велика доля иммигрантов-мусульман.
Причины
Причины беспорядков многообразны: они кроются в специфически французской модели развития городов, в экономических структурных преобразованиях, которые все больше делают избыточной малоквалифицированную рабочую силу, в иерархической и элитарной образовательной политике, в том, как политики решают проблему пригородов, в концепции интеграции, которая не соответствует реалиям жизни молодых людей, и отчасти во все еще непреодоленном наследии колониальной эпохи.
Крупные районы новостроек - это этнически гетерогенные, преимущественно заселенные бедными и малоквалифицированными людьми жилые кварталы, с высокой степенью изношенности жилого фонда и инфраструктуры. Доход населения в этих частях города достигает только 66% от средненационального. У обитателей проблемных районов нет шансов на постоянном рынке труда, и прежде всего молодежь не видит никакой перспективы. Фрустрированию молодежи способствует то, что и формальное свидетельство об окончании образовательных учреждений не дает выхода. Хотя политики и обещают, что 80% выпускников школы могут сдать экзамены, дающие возможность получения высшего образования, и тем самым - возможность социального восхождения, но в строго иерархичной французской системе образования в конечном счете решающим фактором при приеме на работу является место, где было получено образование, а не сам аттестат. Недавнее исследование, проведенное сорбоннскими специалистами, установило, что шансы соискателей из пригородов Клиши, Ольне (пригороды Парижа) или Вениссо (пригород Лиона) получить приглашение на собеседование в пять раз ниже, чем у соискателей с формально сходной квалификацией из буржуазных жилых кварталов. Альтернативы школьному образованию не существует: во Франции нет системы дуального образования, соединяющего общеобразовательный школьный курс с профессионально-техническим образованием.
Семьи тоже, как правило, не могут поддержать молодых людей. Родители, часто фактически безграмотные люди, более не являются примером. Отцы в основном не имеют работы, матери социально изолированы, практически не имеют контактов с внешним миром и не понимают ни своих детей, ни мира за пределами своего жилища. В такой ситуации конфликты в семьях с неизбежностью нарастают, а способность к интеграции снижается.
В городских районах, официально определяемых как «неблагополучные» (zones urbaines sensibles/ ZUS), количество которых в течение прошедших 20 лет стремительно увеличилось с 148 до 752, насилие, формирование банд, преступность и торговля наркотиками - это обычные, повседневные явления. Государство реагирует на расширение беззакония конфронтацией, применяя вооруженные полицейские соединения, которые проводят строгую и часто этнически избирательную проверку документов. У молодых людей возникает чувство, что государство их притесняет, а общество большинства дискриминирует.
Чувство непринятости и отверженности только усиливается посредством другого невыполненного обещания французского общества: идея республиканского государства покоится на прямой связи отдельного индивидуума с французским государством. Кто ассимилируется, то есть выучивает французский язык и перенимает соответствующую культуру и нормы, должен быть французом и иметь равный со всеми доступ к образованию. С формальной точки зрения большинство мигрантов отвечают этому критерию, поскольку у них есть французское гражданство - часто уже во втором или третьем поколении. Но повседневная практика показывает, что это обещание индивидуального равенства остается теорией, а признание все же в значительной степени зависит от цвета кожи и происхождения. Идея французского государства может и не проводить различий по цвету кожи, но в реальности это не так. Недавно в одном своем спорном эссе историк Эммануэль Тодд выдвинул тезис о том, что беспорядки и бунты - это выражение требования равенства, то есть что молодые люди усвоили республиканские ценности и протестуют против того, что они лишены этих прав.
Молодые люди упрекают французский политический класс в отсутствии интереса к их проблемам. И они не одиноки в такой оценке; явка избирателей в «неблагополучных городских районах» регулярно составляет менее 35%. В этом смысле Саркози подливал масла в огонь с его многократно повторенными высказываниями о «сброде», который нужно «разгонять водометом». Однако и единственно внятным политическим требованием в дни погромов было требование отставки Саркози.
Дополнительную роль играет и тот фактор, что многие молодые люди впадают в состояние ярости в связи с колониальным прошлым Франции. Хотя они часто не знают подробностей колониальной истории, но испытывают диффузное страдание от того, что живут в отношениях подчиненности и зависимости от потомков бывших колонизаторов. Соответственно, разграничение между доминирующей культурой и «blancs» весьма четкое: молодые люди чувствуют себя зажатыми между двумя культурами, во Франции они «beurs» (так называют детей иммигрантов из стран Магриба), на другом берегу Средиземного моря они французы. Как результат такого положения - сегодня во французской молодежной культуре существуют два мира. Понимать тех, кто говорит на одном из видов молодежного сленга (смесь французского, арабского и верлана, т.е. «говорения наоборот») практически невозможно, и в первую очередь это касается пожилых французов.
Нельзя однозначно оценить значение ислама для молодежи. Эмпирические исследования развития религиозности мусульманской молодежи до сих пор во Франции отсутствуют - равно как в Германии. Во время последних событий не было намека на исламистские тенденции, однако были многочисленные высказывания представителей мусульманских общин и мечетей, которые показывают, что и имамы не могут «достучаться» до молодежи.
Меры противодействия
8 ноября 2005 года, через двенадцать дней после начала беспорядков, премьер-министр Франции Доминик де Вильпен ввел режим чрезвычайного положения. Одновременно он предложил экстренную программу для неблагополучных кварталов. Этот пакет помощи с его бюджетом в несколько миллионов евро во много раз превосходит все прежние программы. В центре проекта - работа и занятость: так, все молодые люди из проблемных районов в возрасте до 25 лет будут обязаны в последующие три месяца явиться на консультативную беседу в государственное агентство по трудоустройству. В течение этого срока каждому из 57 000 безработных будет предложено пройти практику или заключить трудовой договор. Чтобы придать дополнительный стимул тем, кто получает социальное пособие, при приеме на работу будет предложена единовременная выплата в размере 1000 евро и в течение первого года - ежемесячная премия в размере 150 евро. При помощи государственных пособий по заработной плате должны быть созданы 20000 новых рабочих мест, и будут образованы 15 новых особых экономических зон (zones franches urbaines) - в дополнение к уже существующим 85 - предприятия которых на определенное время освобождаются от уплаты налогов и социальных отчислений.
Второй блок мероприятий касается шансов на получение образования. В школы неблагополучных районов будут привлечены 5000 дополнительных педагогов-консультантов, и минимальный возраст для начала профтехобучения будет снижен с нынешних 16 до 14 лет. К тому же в следующем учебном году планируется увеличить количество стипендий по успеваемости с 30000 до 100000 и создать десять новых интернатов для особенно мотивированных школьников из проблемных районов.
Еще один из основных моментов программы экстренных мер - это роль объединений и союзов, ведущих социальную работу в неблагополучных районах. 14000 таких организаций, уже получающих государственные средства, объем которых, однако, в прошедшие годы был существенно сокращен, в 2006 году получат дополнительную поддержку в 100 миллионов евро. В дополнение к этому в проблемных районах будет улучшено медицинское обеспечение. Так, в будущем планируется более активно использовать мобильные группы социально-психологической помощи. При префектах будут образованы так называемые «delegues a l'egalite des chances», а на локальном уровне - «агентства социальной сплоченности и равных возможностей», которые должны служить в качестве контактных организаций. Дополнением к этим проектам меры в области политики безопасности, среди которых, в частности, принятие на работу в проблемных районах дополнительно 2000 представителей сил безопасности.
Как же следует оценить эти мероприятия? Глядя на масштабы «пакета помощи», хочется прежде всего задать вопрос о финансировании. Во Франции ситуация с госбюджетом напряженная, и до сих пор не было внятных предложений о том, как обеспечить выделение необходимой суммы за счет повышения налогов, отчислений или добровольных «взносов солидарности» граждан. Это позволяет предположить, что средства возьмут по большей части за счет перераспределения расходов по другим статьям бюджета. Однако представляется проблематичным, что там можно найти средства в необходимом количестве. Также можно предположить, что обещанная 13 ноября Председателем Европейской комиссии Жозе Мануэлем Баррозу экстренная помощь для проблемных районов в размере 50 миллионов евро означает не дополнительные денежные вливания во Францию, Франции просто будет позволено использовать для проблемных районов средства из структурного фонда ЕС, на которые она и так претендует.
Могут ли программы улучшить шансы на рынке труда в неблагополучных районах? Здесь прежде всего имеет место обещание предложить молодым людям интенсивные консультации, а всем, кто длительное время считается безработным, создать в сжатые сроки места для практики, получения образования или рабочие места. Ввиду положения на рынке труда в проблемных районах речь пойдет при этом почти исключительно о таких мерах по обеспечению занятости, которые финансируются государством. Хотя в принципе есть положительный опыт в плане программ стимулирования занятости посредством надбавки к зарплате, но уже сейчас видно, что предусмотренное в экстренной программе количество мест будет недостаточным и что многих молодых людей эти программы вообще не интересуют.
Проблематичным представляется также намерение создать рабочие места за счет расширения особых экономических зон. До сих пор результаты использования этого инструмента не сильно впечатляют. Хотя в этих зонах начиная с 1996 года и было создано 16000 предприятий и 70000 рабочих мест, но при численности населения в 1,4 миллиона человек - это лишь капля в море. Очевидно, для предприятий стимулы оказываются недостаточно сильны, чтобы принять решение о смене своего основного места размещения. К тому же многие рабочие места, возникшие таким образом, субсидируются государством, поэтому практически не может быть речи об улучшении шансов на регулярном рынке труда.
В целом новый пакет мер представляет собой многослойную картину. В некоторых областях существует последовательность и преемственность: так, например, создание дополнительных особых экономических зон или выделение дополнительных средств для перестройки и сокращения «grand ensembles» относятся к давней традиции технократического городского планирования, в рамках которой экономические стимулы сыпятся как из рога изобилия. В других областях отыграли назад изменения в интеграционной политике: к этому относятся сокращенные в прошедшие годы и теперь снова увеличенные средства для социальной работы, а также замена распущенной несколько лет назад соседской полиции («police de proximite»). Наконец, увеличение инвестиций в образование позволяют говорить об осторожных попытках придать новую направленность французской интеграционной политике.
Некоторые наблюдатели критикуют совокупный пакет мер как конгломерат концептуально не связанных отдельных пунктов. Описанные выше последовательность и «разломы» указывают на то, что в этой программе экстренных мер отражается фундаментальное политическое противоречие. Речь идет не меньше чем о принципиальном вопросе: потерпела ли крах традиционная республиканская модель интеграции, и должна ли в будущем больший вес обрести другая модель, а именно англосаксонская модель мультикультурализма.
Саркози еще задолго до начала эскалации насилия указывал на нерешенные проблемы, связанные с интеграцией и на недостатком политических реакций. В последний раз он говорил об этом в своей речи в июне 2005 года. При этом Саркози указал на расхождение между республиканским обещанием равенства и реальном неравенством и призывал к позитивной дискриминации «ущемленных» групп населения по американскому образцу - требование, которое диаметрально противоположно тому пониманию интеграции, которое представляют его соперник де Вильпен и президент Франции Жак Ширак. Если в основу французской политики будут положены этнические или групповые критерии, то это грозит, по их мнению, тем, что Пятой республике придет конец.
Этот спор - к которому логично было бы отнести и недавно возобновленную дискуссию об отделении церкви от государства (поскольку, как считает Саркози, ислам сегодня относится к важнейшим религиям Франции, и государство должно поэтому предоставить общественные средства для строительства мечетей) - из-за недавних беспорядков стал политически вирулентным. Этот спор о понимании природы французского государства и национальной идентичности будет в ближайшие годы определять политическую дискуссию во Франции.
Какие уроки может извлечь Германия?
При всей структурной схожести миграционных процессов между Германией и Францией все еще существуют большие различия. У нас нет нищенских кварталов, подобных французским пригородам, у нас не столь высокая концентрация иммигрантов, и мигранты с этнической точки зрения не представляют собой такой гомогенной массы, как французские пригороды. И социально-государственное обеспечение в Германии даже при проведении программы реформ «Харц-IV» все еще лучше, чем в соседней Франции. Кроме того, у нас нет подобной колониальной истории, которая во Франции и сегодня накладывает отпечаток на обоюдное восприятие многих людей с или без миграционного прошлого. В общем и целом, у многих обитателей германских проблемных кварталов ощущение брошенности государством и маргинальности не так сильно, как во французских пригородах.
Это не означает, что у нас нет проблем с интеграцией. Недавно опубликованный доклад о современной ситуации Федеральной уполномоченной по проблемам миграции, беженцев и интеграции г-жи Марилуизе Бек беспощадно рисует картину недостаточной интеграции многих мигрантов, прежде всего в том, что касается образования, квалификации и занятости молодежи. Доклад также показывает, что ситуация многих мигрантов ухудшается, что появляется все больше тенденций в направлении сегрегации, изоляции и отсутствия жизненных перспектив для многих молодых людей с миграционной прошлым.
Чтобы извлечь уроки из беспорядков во Франции, мы должны прежде всего освободиться от двух широко распространенных заблуждений: первое из них гласит, что в прошедшие десятилетия мы не проводили никакой интеграционной политики; второе - что в общем и целом нельзя назвать успешной интеграцию мигрантов в Германии. Оба утверждения неверны, как показал, среди прочего, в своем отчете за 2004 год Экспертный совет по делам иммиграции и интеграции. На самом деле Федеративная Республика проводила всестороннюю и многообразную, хотя иногда нескоординированную или противоречивую политику в области интеграции. Мы - как, впрочем, и Франция - инвестировали много средств в меры по интеграции, благодаря чему многих иммигрантов успешно интегрировались. Так, например, сегодня в Германии существует средний слой турков, который становится все более многочисленным. Важным фактором, обеспечившим успех германской политики, было то, что объединения и союзы с момента курирования прежних гастарбайтеров были вовлечены в реализацию государственных мер по интеграции. Однако сегодня распределение ответственности в области политики интеграции между федеральным, земельным, коммунальным уровнями и уровнями отдельных союзов и организаций менее прозрачно; здесь необходимо срочно улучшить координацию.
Итак, какие уроки может извлечь германская политика?
- Государство должно играть решающую роль в политике иммиграции и интеграции. Это развитие не должно быть отдано на откуп рыночных сил. Но государство не может в одиночку выполнить эти задачи, необходимо привлечь также гражданское общество. Насколько это трудоемкий процесс - снова вовлечь в политику объединения и союзы, значение которых долгое время умалялось, - показывает сегодня пример Франции.
- Целью всех интеграционных мер должна быть интеграция в рынок труда. Насколько сложно разместить предприятия в районах, проблемных в социальной плане, показывают французские усилия с особыми экономическими зонами. Действенность такого экономического стимулирования нельзя переоценивать. Причиной безработицы является глобализация, большая часть рабочих мест в этих районах и будущем необходимо будет финансировать из госбюджета. Возможности для развития связаны скорее всего с содействием кустарному производству. Основным препятствием для предприятий является низкий уровень образования и квалификации соискателей рабочих мест. Ни одно предприятие не возьмет на работу функциональных безграмотных. Германия также должна делать масштабные инвестиции в образование иммигрантов и их потомков. Проблемным районам необходимы хорошо оборудованные школы, и к школе ребенок должен быть подготовлен, пройдя через систему детских садов, посещение которых необходимо сделать обязательным. Соответствующие программы не принимаются, отказ от них аргументируется их высокой стоимостью, хотя отказ от таких программ в долгосрочной перспективе в любом случае обойдется дороже.
- Тот факт, что подавляющее большинство иммигрантов о Франции говорит по-французски как на своем родном языке, показывает, что одно только знание языка не гарантирует интеграции. Новый Закон об иммиграции выдвинул на передний план в интеграционной политике содействие изучению языка. Анализ и оценка эффективности языковых курсов и курсов по адаптации будет проведена в 2007 году, только тогда можно будет судить о том, достигнуты ли поставленные цели. Но было бы целесообразно не возлагать слишком больших надежд на эти курсы, а разработать концепции в отношении того, как соединить меры по языковой интеграции с содействием интеграции в других сферах, прежде всего с мерами по профессиональной квалификации.
- На опыте Франции мы можем научиться также тому, что фрустрация, связанная с дефицитом интеграции, только нарастает, если существует разрыв между общественно провозглашаемыми идеалами интеграции и повседневным ощущением отсутствия шансов. Этот разрыв воспринимается как недостаточное уважение. Таким образом, в принципе должна проводиться прагматичная интеграционная политика, которая не прячется за абстрактными идеалами, а пытается преодолеть реальные проблемы. Если позитивная дискриминация95 и программы «Affirmative-action» оказываются здесь более эффективными, чем провозглашение принципа правового равенства, то они не должны быть табу. В принципе мы, в Германии, идем правильным путем: для германской политики интеграции на протяжении десятилетий было характерно прагматичное импровизирование. Возможно, и германская ложь о том, что мы не являемся страной иммиграции, снизила ожидания на социальное восхождение у некоторых иммигрантов.
- Следует настоятельно указать на то, сколь важен стиль общественного дискурса для успеха интеграции. Популизм - все равно, из какого лагеря он исходит, - затрудняет достижение широкого общественного консенсуса, на котором должна строиться любая политика интеграции. Нам необходима предметная, хорошо фундированная дискуссия о преимуществах и недостатках иммиграции, об успехах и дефицитах в области интеграции, в которой не было бы места ни паникерству, ни лести. Наконец, следует отметить, что иммиграция у нас в принципе изображается как проблемная тема. СМИ почти ничего не сообщают об успешной интеграции или об экономическом вкладе иммигрантов. В этой связи можно только поддержать призыв министра внутренних дел Вольфганга Шойбле: «Нам необходимо сообща создать такой основной климат, в котором инаковость воспринимается не как угроза, а как обогащение».
Шарлотта Видеманн,
журналист, пишущий на политические темы, доцент, работает в системе подготовки и повышения квалификации журналистов,
Берлин
Невежество, виной которому мы сами
Почему мы так привержены собственным ошибочным представлениям об исламе
Тот «исламский мир», который мы, как нам кажется, знаем, на самом деле существует только в нашем воображении: расхожие клише и почти гротескные упрощения превратили западные представления о мусульманских странах в некую искаженную картину, исправить которую уже не способно даже более дифференцированное освещение этой темы.
«Rolex» в трущобах, или Недооценка культуры
Для начала - небольшой мысленный эксперимент: давайте поселим одетого в белоснежные одежды жителя Саудовской Аравии с часами Rolex на руке в переполненную хижину в трущобах Джакарты, затем главу Центрального Банка в Малайзии отправим самолетом в Йемен, и, пока она ищет там ресторан, где можно поесть без спутника-мужчины, у нас будет достаточно времени для того, чтобы отправить индийского суфи для поддержки сепаратистов в Минданао, переселить египетскую феминистку в укрепленную пуштунскую деревню, а бейрутского журналиста, автора передовиц, поселить у живущих в берлинском районе Кройцберг пенсионеров-турок. В довершение всего давайте повесим на этот паноптикум табличку с надписью: исламский мир.
А ведь подобным образом мы поступаем каждый день. В нашем представлении «исламский мир» - это отнюдь не только лишь некое сообщество стран и регионов, характеризуемое в целом общей верой. Наша фантазия выделяет из него общества, в определении уклада которых религия играет большую роль, чем любая другая категория. Класс или этнос, нация или племя, обычаи, история культуры, демография - все это кажется второстепенным в сравнении с влиянием ислама. Такое мышление неосознанно подвержено именно тому самому искушению фундаментализмом, которое мы в тот же самый момент бичуем, не жалея слов.
В действительности же культуры, жизненные и духовные миры мусульман, живущих на просторах от Кыргызстана до Нигерии, не менее гетерогенны, чем в христианском мире. Так почему же, когда затрагивается тема ислама, нами овладевает эта бешеная страсть к обобщению? 90% всех выносимых государствами мира смертных приговоров приводятся в исполнение в Китае, однако в нашем сознании понятие «смертная казнь» почему-то не ассоциируется автоматически с прилагательным «китайский» (или «конфуцианский»). Напротив, на убийство с целью защиты собственной чести, крепко- накрепко приклеен ярлык: исламское. А если кто-то позволит себе замечание, что преступления во имя чести имеют культурные, а не религиозные корни, быстро навлечет на себя обвинение в недооценке опасности явления. А почему, собственно? Неужто мы, немцы, – люди светские, денацифицированные, набравшиеся впечатлений в поездках с турфирмой TUI, проявляем большее уважение к чужой культуре, нежели к чужой религии? Мы снимаем вину с культуры, когда видим ее архаичные проявления, но при этом упорно отказываемся признать, что ислам может играть также и прогрессивную роль. Все это нелогично.
Вероятно, надо увидеть, как страстно выступают в Пакистане (мусульманские) неправительственные организации против практики убийств с целью защиты чести, чтобы понять: то, что приводит в ужас нас, точно так же ужасает многих мусульман. В семье, которая потеряла сына, потому что он любил «не ту» девушку, не говорили об исламе. Речь шла о власти, земельных владениях, богатстве и влиянии: убийцы принадлежали к касте феодалов, которая в Пакистане является оплотом преступлений в защиту чести. Однако хотим ли мы вообще знать все это так досконально?
Полиция словарного запаса или недостаток любознательности
Переплетение истории местных нравов и обычаев, региональной культуры и соответствующего ей проявления ислама происходит в каждой стране по-разному. Я прожила четыре года в Малайзии, однако в Иране этот опыт мне вряд ли пригодится. Да и какую службу он бы сослужил? Ввиду того, что мы отрицаем разнообразие исламских обществ и игнорируем отпечаток, наложенный на них культурой, в публичных дискуссиях широко распространилась внушающая страх уверенность: в обсуждении темы ислама может участвовать любой человек. На самом же деле мы закоснели в невежестве, виной которому мы сами. Лавина публикаций об исламских странах в немецкоязычных средствах массовой информации таинственным образом никак не сказалась на знаниях большинства читателей.
Нельзя сказать, что все эти репортажи были плохими, отнюдь. Зачастую их авторами были коллеги-журналисты, весьма сведущие, объездившие много стран и имеющие немалый опыт. Но подчас кажется, что существует тайная договоренность между производителями и потребителями информации: делать вид, что им это неинтересно. Никакого любопытства к жизни тех 99% мусульман, которые не являются террористами; отсутствие сколь-либо выраженного интереса к тому, как функционирует общество, в котором каждый второй моложе 25 лет. Во многих публикациях исламские страны предстают заселенными отнюдь не реальными, живыми людьми из плоти и крови, а прототипами: лукавый мулла, угнетенная женщина, террорист, светский диссидент. Эти персонажи легко узнаваемы, число действующих лиц легко обозримо, и каждая новая серия этого сериала оставляет всякий раз смутное ощущение: где-то мы это все уже видели.
Готовясь к своей первой поездке в Иран, я проштудировала толстую пачку архивных газетных статей, вышедших исключительно из-под пера знатоков этой страны; после многодневного их изучения я так и не нашла ответ на простейший из моих вопросов: «Как там живут люди?»
Работая в исламских странах, западные корреспонденты видят свою задачу в большинстве случаев в том, чтобы разоблачать и клеймить неблаговидные дела. У них есть на это право. Долг журналистов - разъяснять подоплеку терроризма, писать об истоках коррупции, нарушений прав человека или угнетения женщин. И шляпу долой перед всеми коллегами, которые подвергают себя опасности при его исполнении. Между тем дефицит свободы печати в арабских странах, в том числе и в Иране, порождает синдром заместителя: зарубежные корреспонденты берут на себя функцию стражей, которую, собственно, должны были бы исполнять местные журналисты. Как следствие, мы узнаем почти исключительно о мрачных сторонах жизни этих обществ и почти ничего о светлых. Словно речь идет об обществах, где каждый постоянно живет в режиме чрезвычайного положения, где нет обычной, нормальной жизни, нет будней, сколько-нибудь похожих на наши, нет счастья, которое было бы сродни нашему.
Для понимания ислама чрезвычайно важно одно правило из сферы изучения восприятия: СМИ укрепляют, прежде всего, уже имеющиеся представления и редко создают новые. Стереотипы прожорливы, они находят пищу везде: громко заявляют о себе в заголовках, даже если за ними скрываются вполне объективные статьи; они красуются на книжных переплетах, поскольку издательства полагают, что это стимулирует продажи. Когда стоишь у полки с книгами об исламских странах в каком-нибудь берлинском магазине культтоваров, может показаться, что существует некая тайная полиция словарного запаса. Она пропускает в заголовки только те слова, которые передают небольшой спектр эмоций: от страстного влечения к Востоку до страха перед исламом.
Согбенные спины или переоценка власти
Мы воспринимаем ислам как авторитарную религию. Такая точка зрения понятна, ибо в том сегменте общества, который мы постоянно наблюдаем, и в самом деле используются почти исключительно авторитарные методы, включая и ту незаконную власть, которая не терпит никаких возражений: бомбы, казни, репрессивные режимы, малопонятные лающие обращения через трескучие мегафоны, патриархальная власть мужчин. Видеоряд усиливает впечатление того, что в этой религии командуют единицы, за которыми идет толпа. Мы видим потрясающих кулаками крикунов и рядом согбенные спины верующих, павших ниц в мечети.
Так не оправданы ли ожидания, что столь авторитарно структурированная религия могла бы покончить с религиозными оправданиями терроризма, если бы только верховные мусульманские пастыри действительно того захотели? Посетив Каирский университет «Аль-Азхар» (Al-Azhar), быстро убеждаешься, что это лишь заблуждение. Университет, также как и институт великого шейха Азхара, считаются в исламе суннитского толка наиболее авторитетной инстанцией в вопросах веры. Когда шейх Тантави отказал палестинским террористам-смертникам в статусе мучеников, другие ученые университета «Аль-Азхар» возражали ему до тех пор, пока он «не внес коррективы в свою позицию» - так тонко сформулировали это критики. Когда Тантави во время войны в Ираке в пятничной проповеди слишком мягко, на взгляд слушателей, обошелся с Америкой, верующие в мечети прервали его речь гневными выкриками: «Говори правду! Ты - великий шейх!» Только представьте себе, чтобы в Соборе Святого Петра группы женщин вдруг стали бы во весь голос требовать отчета от Папы Римского!
По сравнению с католической церковью суннитский ислам, то есть ислам, исповедуемый большинством верующих, является прямо-таки антиавторитарным. Он не знает наместника Бога на земле, и каждый может критиковать великого шейха. При таких условиях не может быть никаких властных слов исламских религиозных лидеров, никакой энциклики против религиозного оправдания терроризма. И фетва - исламское правовое заключение - является лишь религиозной рекомендацией. В суннитском исламе следовать ей необязательно. Верующий имеет возможность ознакомиться с другими мнениями, до тех пор пока не найдет подходящего для себя – это на удивление прагматичная сторона ислама.
Наше предположение об авторитарности ислама является недоразумением со многих точек зрения. Мы неправильно истолковываем согбенные спины верующих в мечети: эстетика этого зрелища внушает нам подозрение. Подобное демонстративное подчинение божественной воле Господа знакомо нам лишь по фильмам о монастырской жизни, в которых возроптавшие молодые монахи усмиряют свои гормоны на холодном мраморном полу. Ровные ряды круглых спин в мечети представляются нам признаком утраты индивидуальности, мы легкомысленно интерпретируем их как готовность к подчинению совершенно иного рода: подчинению произволу власти и антидемократическим режимам (любой мусульманин объяснил бы отношение между религиозным и светским подчинением прямо противоположным образом). Наша ошибочная интерпретация религиозных ритуалов - это, так сказать, мать всех прочих неверных суждений: мы недооцениваем «жажду» демократии (формулировка из последнего доклада организации Arab Human Development Report) и ненависть к собственным мусульманским режимам. Поскольку мы поступаем именно так, то поневоле переоцениваем и степень той ярости, которая направлена против Запада.
Ровные ряды прихожан в мечети порождают еще одно недоразумение: в исламе якобы все упорядочено. На самом же деле в нем царит большая путаница. В ответ на растущие потребности в религиозной ориентации пропорционально возрастает и количество предложений в этой сфере. Интернет, спутниковые системы телевидения и горячие телефонные линии породили огромное число «дикорастущих» фетв. Авторы правовых заключений зачастую недостаточно квалифицированы, а на некоторых нейтральных или научных веб-сайтах доминируют исламистские интерпретации.
В то время как мы, на удивление долго считаем, будто знаем, что такое ислам, глобальная коммуникация ставит все больше вопросов перед самими мусульманами. «Мы как бы пришли в смятение, - сказала мне председатель Национального Совета женщин в Йемене, - каждый выкрикивает свое, мы не знаем, куда двигаться – идти ли направо, налево, вперед или назад». До этого Рашида Аль-Хамадани рассуждала о Гуантанамо, Абу Граибе и женской квоте, а затем эта решительная, образованная женщина в возрасте около 55-ти сказала: «За всю свою жизнь я еще никогда не была настолько сбита с толку, как сегодня».
Главная свидетельница поневоле, или неправильно истолкованная роль женщин
Недавно профессор- мусульманка, специалист по исламу, - решилась в США на прорыв: она провела пятничную молитву, собрание мужчин и женщин. Это вызвало во всем мире ропот недовольства, свой протест также выразил умеренно настроенный великий шейх Каирского университета «Аль-Азхар»: не подобает мужчинам во время молитвы лицезреть тело женщины. В то же самое время состоялись похороны Папы Римского, и единственными женщинами, которым доверили исполнить религиозную миссию на площади Святого Петра, оказались две монахини, которым было разрешено вытереть пыль с крышки гроба.
В Таиланде, где буддийские монахи занимают весьма высокое положение, женщинам законом запрещено носить мантию. Ни в одной из мировых религий женщины не равноправны с мужчинами духовно. И все же наше возмущение направлено именно против ислама. У многих мусульманок возникает поэтому впечатление, что Запад вынуждает их играть роль главных свидетельниц против собственной религии, и они реагируют на это очень болезненно.
Обобщения всегда опасны, но на основе моих бесед с женщинами в шести исламских странах я позволю себе сделать следующий предварительный вывод: большинство из них считали, что между эмансипацией и исламом нет противоречия; от западного мышления критериями равенства их суждения отличались лишь в том смысле, что они в большей степени признавали половые, в том числе и ролевые различия как совершенно естественные и как данность, не выводя из этого различия в статусе. Самая большая ошибка в оценках женщин в исламском мире - это отрицание их силы. Но имеется в виду не та сила, которая постоянно подается как особенность Востока: якобы у мусульманок нет права голоса в обществе, но зато они заправляют всем в доме. Здесь имеются в виду профессиональные и общественные позиции: женщина- президент государства, главный редактор, руководитель фирмы и некоторые другие посты, до которых женщины в Германии либо вообще еще не добрались, либо достигли их с немалым трудом.
В Иране, Ливии и Малайзии женщины составляют большинство студентов университетов. Поколение рвущихся к образованию девушек устремляется вперед, требует права голоса, права на участие в общественной и профессиональной жизни. В консервативном исламском Каирском университете «Аль-Азхар», некогда вотчине мужчин, сегодня обучаются 15 000 девушек, и это почти половина студентов.
Два с половиной десятилетия реисламизации означали для женщин не только одни лишь минусы. Они воспользовались обещаниями правящих режимов заботиться об образовании и ростом числа университетов. А консервативные религиозные предписания по ношению одежды даже помогли некоторым девушкам преодолеть семейные предубеждения против учебы или профессиональной деятельности. В Иране любого западного путешественника поражает то, насколько участие женщин в общественной жизни и их самосознание опровергают наши привычные клише. И в Йемене успешные первопроходцы эмансипации, и в их числе женщина-министр по правам человека - это дочери неграмотных женщин. Налицо прогресс, который бывает, когда время ускоряет свой бег.
В исламских странах существует определенный тип женщин, я называю их «серьезные». Они молоды, образованы и религиозны, они уверены в себе, но избегают внешних эффектов. Они носят платок даже там, где это необязательно, и они мало или совершенно не пользуются косметикой. Зачастую женщины такого типа форсируют развитие событий в своих обществах, берут на себя ответственность, проявляют мужество. И они - убежденные мусульманки. Например, юрист из Ирана: худенькая женщина в возрасте немного за тридцать, скромно одета - в коричневом платье и черном платке. Она консультирует родителей тех несовершеннолетних, которые приговорены к смертной казни. Официально этих казней не существует. Иранские правозащитные группы начали кампанию, цель которой состоит в изменении соответствующих законов. Юрист снабжает эту кампанию информацией. И она делает еще больше: если подростки совершили убийство, то юрист приходит к родителям жертвы и пытается убедить их простить несовершеннолетнего преступника. Дело в том, что согласно исламскому праву, смертной казни можно избежать, если преступника прощают родственники жертвы.
Рассказывать о таких женщинах в Германии непросто. Они не вписываются ни в один из устоявшихся стереотипов, не являются ни угнетенными, ни светскими. Они - нечто самобытное, плоть от плоти собственной культуры. И они изменят исламский мир в гораздо большей степени, чем мы это сегодня вообще можем себе представить.
Бог и пицца, или наш страх перед религией
Даже договоренность пойти на следующий вечер поужинать в пиццерию иные мусульмане подтверждают возгласом «Insh'allah»: так угодно Богу. Нас это чрезвычайно удивляет, но мы забываем, что в некоторых частях собственной страны сами садимся за стол со словами «Господи, благослови» («Grüß Gott»), а пятно кофе на новом костюме провоцирует нас на восклицание «Боже мой!» («Um Gottes Willen!»). Разумеется, в нашем случае эти фразы ничего не значат, но ведь мусульмане-то относятся к этому серьезно, не так ли? И это нам подозрительно.
Я часто выслушивала от мусульман, а именно от людей, далеких от политики, прямо противоположный аргумент: им подозрительным представляется именно нерелигиозный человек, который кажется им лишенным опоры, распущенным, непредсказуемым, опасным и чуждым. Они говорили: лучше любая религия, чем вообще никакой. Или: люди религиозные суть лучшие.
Зрелище изящных таиландских женщин, которые падают ниц перед статуей Будды, должно таить в себе для нас больше загадок, чем ровные ряды согбенных спин верующих в мечети. В самом деле, Будда ведь учитель, не Бог, зачем же тогда падать ниц? Да к тому же еще и эта вера в духов: эти домики, куда кладется еда! Впрочем, это не беспокоит ни одного иностранного туриста в Таиланде; в конце концов, все это - элементы культуры. Не существует никаких рациональных образцов распределения наших религиозных фобий. Правящая хунта в Бирме всячески подчеркивает свою принадлежность к буддизму; однако это никак не отражается на позитивном имидже буддизма. У ислама, напротив, негативный имидж, и для нас, следовательно, хорош только тот мусульманин, который является светским мусульманином. Чем в меньшей степени придерживается он ритуалов и норм своей веры, тем больше мы ему доверяем.
Прогресс означает дальнейшую секуляризацию общества, иначе мы не можем представить себе улучшение дел в исламских странах. Возможно, идеи секуляризации наиболее востребованы иранцами, разочарованными плодами двадцатишестилетнего реального существования исламизма. Многие подростки выражают свой протест против режима тем, что отворачиваются от религии. Одновременно с этим угрожающими темпами распространяется наркомания, многие страдают от депрессий. Тот, для кого секуляризация не стала фетишем, мог бы прийти к мысли: уход религии оставляет после себя зловещий вакуум.
Пароль Аллах, или Господь других
Когда я вместе с одной новообращенной мусульманкой из Америки посетила одну семью в Каире, юная девушка задала мне вопрос о том, почему бы и мне не перейти в ислам. Она обратилась ко мне очень приветливо и зазывно со словами: «Ислам ведь так чудесен. У нас есть Аллах!». Она действительно исходила из того, что её Аллах – это не мой Бог. К сожалению, так думают многие необразованные мусульмане; они слишком мало знают об общих корнях Авраамовых религий, и до них не дошло то, что ислам требует признания иудаизма и христианства.
А как же обстоит дело с нами, образованными людьми Запада? Верующие или нет, мы выросли в лоне культуры монотеизма. Странно поэтому слышать высказывания типа: «Что ж, поглядим, поможет ли тебе твой Аллах!». Или читать строчки вроде: «Одни верят в Бога, другие в Аллаха».
Аллах по-арабски значит – Бог, а это значит, что и христиане-арабы называют Всевышнего Аллахом. В Египте я приобрела кассету с духовными песнопениями коптов (христиан); после прослушивания практически каждый в Германии говорит, что это «что-то исламское». Аллах, как Господь других. Сколько эмоций может вызвать одно-единственное слово, если за ним разверзается бездна, в которой сокрыты наши архаичные представления.
В заключение проведите эксперимент над самими собой: возьмите любую газетную статью, в которой идет особенно резкая полемика с исламом, и просто поменяйте слово «Аллах» на «Бог». Результат ошеломляет: резкость и враждебность мгновенно исчезают.