Конкурс наложниц Франк Зирен Россия и Китай: добрые соседи?
| Вид материала | Конкурс |
СодержаниеШейхи, ложь и видео: этнография террора Существует ли этнография «Аль-Каиды»? Военная реальность и медийная клоунада Шейхи, ложь и видео |
- Примерная учебная программа школы Блок «Россия и Китай: исторический опыт сосуществования», 76.68kb.
- «добрые соседи», 106.07kb.
- Козлов Л. Е. Российский Дальний Восток в сфере действия внешней культурной политики, 127.88kb.
- Мадагаскар Столица , 49.1kb.
- Календарный план лекций и семинарских занятий, 33.87kb.
- Общественном Движении «Добрые Дети Мира», 509.65kb.
- Е. П. Бажанов // Россия, Китай и новый миропорядок ХХI века: проблемы и перспективы:, 2565.1kb.
- Энциклопедия загадочных мест Земли. Удивительные природные места, 2944.2kb.
- Королевской Академии Музыки. Эмилия Москвитина арфистка из России. Ученица Веры Дуловой., 38.6kb.
- Россия в истории мировой цивилизации, 5952.72kb.
По следам «Аль-Каиды»
Шейхи, ложь и видео: этнография террора
Удары, нанесенные исламистскими террористами летом 2005 года по транспортной системе Лондона, повергли многих европейцев в страх. За год, прошедший после мадридских терактов, о существовании «Аль-Каиды» и исходящей от нее угрозе уже почти забыли. В реакции на события в Лондоне - и это радует - было мало паники, проявлений политики ненависти и расистских актов насилия. Наблюдалась скорее цивилизованная позиция стоицизма. Возникает вопрос о том, какой бы оказалась реакция на аналогичные теракты в Берлине? Неужели потенциал мультикультурности, разума и терпения оказался бы таким же большим, как в Лондоне?
Страху и стоическому спокойствию сопутствовали, однако, другие реакции, например, вытеснение происходящего из сознания, хорошо понятное и часто наблюдаемое у жертв драматических событий. Теракты в Лондоне застали Европу врасплох, хотя исламистские террористы недвусмысленно предупреждали о них.28 Мы предупреждены и закрываем глаза. Эта реакция понятна, но может стать опасной. Лишь ревностные поборники борьбы с исламизмом пытаются подчас внимательно присмотреться к происходящему через призму ненависти. Не будучи профессионалами, они с кажущейся почти трогательной озадаченностью и усердием обнажают корни явления, которое считают «исламом без маски».29 Под этим они подразумевают те мнимые родовые пороки ислама, которые якобы делают насилие возможным или даже порождают его. Они вообще не дают себе труда задуматься над тем фактом, что христианство, иудаизм, материализм, рационализм и любая другая мировоззренческая традиция могут выродиться в фундаментализм и превратиться в орудие борьбы с «иноверцами». Парадокс заключается в том, что исламские фундаменталисты, которые, со своей стороны, похоже, информированы об исламской теологии не лучше, чем упражняющиеся в ее трактовке немногочисленные энтузиасты на Западе, столь же вольно интерпретируют священную книгу мусульман, как и их западные оппоненты. 30
У приверженцев мультикультурной толерантности совершенно иной подход: они или исполнены уважения вплоть до пиетета и стыдливого потупления взора, или обращают внимание на поверхностные фольклорные моменты, национальные одеяния, постмодерновый перформанс этницизма или его упразднение в условиях пестрого смешения разных цветов кожи. Эта игра взглядов и потупленных взоров коренится в повседневной практике разглядывания и пребывания в шкуре разглядываемых. Все жители Европы, стран Средиземноморья и Ближнего и Среднего Востока постоянно впутываются сегодня в неразрешимые противоречия между позитивной оценкой обнаженной кожи как «естественного явления», между тем, что ее превращение в товар и сбыт этого товара считаются в западном потребительском обществе чем-то само собой разумеющим, с одной стороны, и «восточной» попыткой избежать этой внушающей тревогу обнаженности, прикрыв тело, с другой. Похоже, предано забвению то обстоятельство, что в одеяния европейских христиан и иудеев также входили вплоть до последних десятилетий и частично входят еще и сегодня вуаль и головные уборы всех видов. Дилемма сохраняется: паранджа, головные платки, кафтаны, шлепанцы, носки можно или считать легитимным выражением субъективных, обусловленных культурой потребностей, или объявить этническим и политическим символом. При этом происходит странный синтез западного востоковедения и «agency» исламских иммигрантов в Западной Европе, подобно тому, как даже ревностные противники исламизма и исламские фундаменталисты могут прийти к согласию в интерпретации Корана.
Во время учебы в Гамбургском техническом университете, расположенном в городском районе Гарбург, Мохаммед Атта мог ходить время от времени в длинном кафтане, в шлепанцах, и при этом практически никто не обращал внимания на его внешний вид и не комментировал его. Возможно, молодой египтянин и привлекал внимание своих соседей громкими молитвами ночи напролет, но они, похоже, не реагировали на это.31 Другие видели в Атте только «араба». Иногда он, несомненно, сталкивался также с проявлениями расизма и антиисламскими настроениями. Поэтому вначале он пытался, вероятно, всего лишь избежать подобных взглядов, демонстрируя свою принадлежность к кругам своенравных мусульман. Его становление как террориста проходило в этом вакууме между безучастностью или ослепленной толерантностью, с одной стороны, и сверхзаинтересованным рвением и упорным отвержением, с другой. Роль противоположной реальности могли сыграть при этом факты откровенной финансовой поддержки, шокирующий военный опыт, которого можно было набраться с помощью закулисных манипуляторов на Среднем Востоке, организующих «поездки на каникулы» особого рода, например, в Афганистан, и усиливающаяся духовная и телесная муштра. Эта реальность не совмещалась больше с жизнью студента Гамбургского технического университета.
Барьеры, существующие между языками европейских стран и теми языками, на которых говорят приверженцы ислама, способствуют тому, что мы не хотим разгадать ясные или сформулированные в общих чертах послания, содержащиеся в самих терактах, в коммюнике или в поведении террористов. Эта прекрасно понятная склонность к позиции «ничего не хочу знать» привела к тому, что после теракта в Мадриде в 2004 году и до терактов в Лондоне в 2005 году в среде европейской общественности, а также в заинтересованных политических и военных кругах в Германии «Аль-Каиду» все более активно изображали как организацию, потерпевшую провал, распавшуюся или полностью сосредоточившуюся на войне в Ираке. Надежда и ослепление шли нога в ногу. В Германии можно было отстраниться от происходящего еще больше, чем в Англии, поскольку «мирная политика» Федерального правительства придавала нам ощущение кажущейся защищенности. В нашей стране найдется не так уж много книг и веб-сайтов, в которых собираются, комментируются и обсуждаются коммюнике или другая информация исламских низовых организаций. Отдельные чрезвычайно глубокие, в том числе и по международным меркам, монографии, такие как книги Навида Кермани, Ханса Киппенберга и Тильмана Зайденштиккера, а также Йозефа Кроитору, не привлекли особого внимания.32 Зато отдельные случаи явного паникерства и неприметно расползающиеся теории заговоров образуют в немецкоязычных регионах странный альянс с доминирующей стратегией замалчивания происходящего и вытеснения его из сознания: те факты, которые одни пытаются использовать для раздувания скандала, другие еще более явно стараются преуменьшить.
Существует ли этнография «Аль-Каиды»?
Более точное рассмотрение феномена исламских экстремистов и террористов означает его увеличение в двойном смысле этого слова. Итак, паникерство, а иногда также притягательная сила или конверсия, вспышки расизма или трезвое стремление к познанию очень тесно связаны друг с другом. Они практически неразрывны и служат друг другу. Столкновения этих позиций порождают дилемму: подчас кажется, что единственный выход состоит в том, чтобы молчать и закрывать глаза. Западная литература об «Аль-Каиде» превратилась тем временем в такой литературный жанр, из которого можно почерпнуть много ценных сведений об историко-политических рамочных условиях террора, о денежных потоках и организационных формах, военных победах и поражениях. Однако стиль, используемый для описания этих тем, можно рассматривать как более или менее удачный результат попытки не отходить далеко от текстов и цифр и обходить стороной проблему спекулятивных построений относительно внутреннего мира террористических организаций (или его исследования). Скажем, Ясон Бурке - автор всеобъемлющей и подпитываемой богатым личным опытом войны в Афганистане книги, посвященной корням, истории и организации «Аль-Каиды», отстраненно описывает генезис религиозных мотиваций террористов: «Когда рассматриваешь процесс превращения молодых недовольных людей в воинственных исламистов, часто, хотя и не всегда, обнаруживаешь, что его катализатором служит контакт в критический момент с более пожилым человеком, побуждающий молодых людей со смутным тяготением к джихаду переходить к действиям».33 Что происходит между этими людьми, мы по большей части не знаем.
Даже французский журналист алжирского происхождения Мохамед Сифаи34 -настоящий инсайдер, использующий в своей работе метод скрытого включенного наблюдения, исключает из рассмотрения религиозные дискуссии, которые вели наблюдаемые им экстремисты. Его описание напоминает слабые религиозно-этнологические очерки в стиле «как будто бы»: будто бы все это было на самом деле, будто бы все это само собой разумелось. Сам объект этого описания остается недоступной тайной религиозных деятелей и цитируется и интегрируется лишь в поверхностно-риторическом смысле. 35 Из описаний Сифаи практически невозможно заключить, что и как говорили его исламские собратья о религии, и как они действовали на практике. Больше узнаешь о фобиях самого журналиста, боявшегося, что его разоблачат его же осведомители, чем об их собственных страхах и надеждах. Эту проблему высвечивает также мастерски снятый популярный игровой фильм о террористах-самоубийцах «Paradise Now».36 В нем иронически обсуждаются в стиле постмодернистской теории перформанса «the politics of …» мотивы террористов-самоубийц, берущие начало в их мирском измерении. Но это не позволяет понять, почему молодые люди превращаются в живые ракеты.37
Однако, с другой стороны, тот, кто пытается «проникнуть» в суть явления слишком уж глубоко, быстро скатывается к параноидальным толкованиям Корана или оказывается в другом конце континуума, погружаясь в состояние мимотического восхищения, т.е. в конечном счете, приходит к конверсии. Авторы, пытающиеся предостеречь от угроз и подчеркнуть вызов, который бросает терроризм нашим формам знания, могут легко навлечь на себя смешанные в одну кучу обоснованные и необоснованные инвективы считающих себя «педантами» коллег: они-де занимаются реставрацией «исследований противника или зарубежья» в стиле эпохи колониализма или «Третьего рейха» 38. В сущности, эта проблема касается любой формы знаний. Поэтому в теории познания привыкли использовать при рассмотрении проблем увеличения, выборки и классификации компромиссные и умеренные формулировки. Уже в 20-ых годах художники-сюрреалисты начали в ходе своеобразного самоограничения смягчать результаты своего безудержного полета фантазии за счет «критической паранойи», вступая в конфронтацию с принципом реальности.39 Сегодня это колебание между трезвым наблюдением и фантазированием называют иногда «умеренным конструктивизмом»; другие исследователи, на которых наложила свой отпечаток этнография научных методов, охарактеризовали его как «сохранение следов»,40 которое должно отрабатываться на основе постоянно гибридных, контаминированных за счет самого процесса познания научных данных. Познания без излишнего толкования не бывает, как не бывает познания без критики самого познания.41 Под «этнографией «Аль-Каиды»» я понимаю поиск в известной мере надежных свидетельств и микроскопических форм мотивации и организации «сети сетей»42 исламистского терроризма и интерпретацию этих свидетельств путем систематического, сфокусированного на функциональных взаимосвязях рассмотрения культурной и социальной антропологии.
Если, однако, попытаться сегодня обрисовать социальный контекст деятельности «Аль-Каиды», исламистскую террористическую практику и процесс познания, то необходимо будет в значительной мере (и по понятным причинам), отказаться от этнографических источников в узком смысле этого слова – со-участия и интервью. Эмпирические исследования в этой области взяли на себя специалисты по допросам в Гуантанамо, использующие скорее старомодные способы дознания, нежели этнографический метод, не затерявшийся, однако, в демократической культуре. Мы можем только попытаться выработать этнографический взгляд на материал, добытый отнюдь не этнографическим способом. Попытка обратного перевода необозримых и поверхностных стратегий нанесения ударов, коммюнике, видеоматериалов и рамочных данных на состоящий из нескольких частей язык, который, возможно, позволит нам приблизиться к тому, что Бронислав Малиновский43 - первый систематизатор этнологических полевых исследований - описывает как стремление взглянуть на мир глазами осведомителей. Дело по-прежнему заключается в том, чтобы терпеливо сводить многие частички знания в систему. Нам необходимо использовать микроскопическую перспективу, поскольку в противном случае из нашего поля зрения могут выпасть незначительные детали, которые при более внимательном рассмотрении оказываются важными.
Военная реальность и медийная клоунада
Херфрид Мюнклер в своей эпохальной книге о «новых войнах» также не может нам объяснить, в конечном счете, как произошло наблюдаемое также им проникновение религиозно-фундаменталистских мотивов в приводные механизмы и структуры террористических групп.44 Язык «как будто бы»вновь терпит крах, причиной чему детали мотивации и практики. Но мы можем извлечь из труда Мюнклера важную ссылку на микроскопические мотивационные структуры: в связи с подчас очень большим количеством жертв религиозно мотивированных терактов Мюнклер сделал в 2002 году вывод о том, что символический характер отступает здесь за волю к уничтожению, легитимируемую уже не перед людьми, а перед Богом. «В этой связи обращает на себя внимание также то, что группы, причисляемые к религиозно мотивированному терроризму, по нарастающей отказываются от распространяемых социальными революционерами, а также этно-национальными группами заявлений, в которых они берут на себя ответственность за совершенные теракты, и верят исключительно в выразительную силу картин терактов или, соответственно, их последствий. Это можно объяснить тем, что в случае терроризма с религиозной мотивацией картинки как бы отделились от текста. Причина этого состоит, по правде говоря, в конечном счете, в том, что у таких групп нет больше в этом мире адресатов, которым они обязаны давать отчет. Доказательством этого являются не одни лишь террористические акты, совершенные 11 сентября, но, прежде всего, они».45 Этот террор, как можно аргументировать с противоположной позиции, используя ранний первопроходческий труд Навида Кермани, посвященный событиям 11 сентября 2001 года,46 легитимируется исключительно перед Богом, а его адресат также «стал абстракцией», не выдерживающей эмпирической проверки, - «империей» под названием Соединенные Штаты Америки. Бог против империи: террористы или те, кто их направлял, до сих пор не выразили свое отношение к терактам, совершенным в 2001 году, из-за чего долгое время в качестве доказательства причастности к ним Усамы бен Ладена, обсуждалась сделанная якобы в Кандагаре видеозапись его беседы с безвестным шейхом из Саудовской Аравии.
Однако после теракта в Мадриде ситуация, по-видимому, радикально изменилась. Зачастую к нам поступают конкурирующие друг с другом видеокадры, магнитофонные записи и тексты, которые более или менее подробно описывают совершенные теракты и адресуются напрямую жителям западных государств. Эти документы позволяют взглянуть в когнитивные структуры и практику участвующих в них групп, сделать заключение об их идеологии и сплетении в единую сеть.
Но сверх того, простое наличие этих писем и видеокадров сигнализируют о том, что и в этой сфере чрезвычайно высокого религиозного накала легитимация осуществляется не только лишь перед Богом. Начался медленный процесс «разочарования» (Макс Вебер), который в определенный момент охватывает любое «движение». Здесь просматриваются линии раскола, указывающие на возможное будущее исламизма как по-прежнему чрезвычайно требовательной, но уже не убийственной практики и идеологии, или, возможно, даже как движения гражданского общества.
На видеозаписи, которая должна была донести смысл терактов в Лондоне, как до приверженцев, так и до жертв движения, мы также различаем пространственные нишеобразные хитросплетения операционной структуры сетей «Аль-Каиды», непрочность которых при одновременном расширении, возможно, способствует упомянутому выше процессу ее превращения в заурядную организацию. Распространенная теория гласит, что прошли, похоже, многие недели, прежде чем удалось свести воедино и направить в главное средство информации арабского мира - телекомпанию «Аль-Джазира» - два резко отличающихся друг от друга заявления с признанием ответственности за массовое убийство в Лондоне: видеозапись, на которой один из террористов, Мохаммед Сиддик, в стиле палестинских террористов-самоубийц описывает перед совершением теракта свои мотивы («мы на войне, и я – солдат») и видеообращение возводимого в «заместители» бен Ладена Аймана аз-Завахири, который восхваляет «удар в лицо наглым британским крестоносцам» и тем самым претендует на единоличное авторство «Аль-Каиды».47
Мохамед Сиддик упоминает в своем послании в качестве еще одного из руководителей своей организации иракского военачальника «Аль-Каид» Абу Мусаба аз-Заркави. С одной стороны, его мотивы возвышаются духовно над побуждениями аз-Завахири, доходя до Усамы бен Ладена, устремляясь, таким образом, к самому Господу, с другой стороны, упоминание аз-Заркави является регрессией глубоко вниз в материальные и практические моменты гражданской войны в Ираке, в ходе которой, как мы можем предположить, кроются очень конкретные актуальные мотивы теракта. За несколько недель до лондонских событий неоднократно упоминалось о том, что аз-Заркави ранен, а непосредственно в канун первого крупного удара по лондонской системе метро он публично объявил войну шиитам Ирака. Новая фаза48 в иракской гражданской войне, объявленная аз-Заркави 7 июля, есть ни что иное, как открытое признание ее предшествующих неудач. Втягивание «Аль-Каиды» в бои на иракском фронте, разрыв с большинством населения Ирака мобилизует затаившихся агентов на театрах другой фронтальной войны, которая должна вестись против «крестоносцев» на их собственной территории.49 После поражения на периферии побуждают к убийствам группу, затаившуюся в центре. Запоздалая публикация видеоматериалов трактуется многими специалистами как признак расшатывающейся и медлительной внутренней коммуникационной структуры, которая ослабла после теракта, но до нападения была еще очень прочной, функционируя, возможно в стиле «благословений», которые террористы получали у своих вожаков или соратников.
«Аль-Каида» не является жестко организованной сектой или армией, а представляет собой функционирующую коммуникационную структуру духовно связанных друг с другом и давших друг другу клятву, действующих во всем мире исламистов, несущими опорами которой являются воля и воодушевление, благословление и обучение. Ее члены скрываются или разворачивают свою деятельность в самых разных локальных нишах. Этим объясняются частые визиты и встречи маленьких группок и групп в канун событий 11 сентября, «благословение» одного из живущих в Германии операторов сети, которое получил незадолго до теракта в Джербе совершивший его исламист. Эти методы коммуникации наводят меня на мысль о необходимости разработать социальную микроскопию, этнографию «Аль-Каиды», которую следует присовокупить к содержательным описаниям внешней стороны феномена и опирающимся на общие факты характеристикам. Очевидно, некоторые коммуникационные структуры «Аль-Каиды» удалось нарушить. На пути определенных денежных потоков в сети был поставлен заслон. Однако не удалось ничего сделать с тем групповым духом, который, преодолевая все барьеры, сплачивает эту странную коалицию официальных представителей, тех, кто берет на себя ответственность за совершенные теракты, и самих террористов. То, что мы наблюдаем, является старой драмой борьбы централизованного государства и городов с запутанными социальными микроскопическими структурами периферийных сегментарных обществ,50 которые, однако, сегодня в эпоху «новых войн» могут использовать самые разные виды оружия и находятся в процессе постоянной и быстрой трансформации в армии для ведения гражданских войн, политические партии, духовные движения или мафиозные сети.
Те отделяющиеся от текста картины, которые рисует Мюнклер на основании оставшихся без комментариев первых крупных терактов «Аль-Каиды», есть ни что иное, как новый вариант широко распространенной традиции поэтизации экстатического опыта и видений, которая увивается в крупных монотеистических мировых религиях, опирающихся на священные книги, вокруг термина «чудо». Даже если «чудо» испытывает влияние людей и воздействий изнутри, в конечном счете, это - прямое вмешательство Господа Бога в мирские дела. Прежде всего, речь идет о почти не имеющих вербального сопровождения, инспирированных Господом поступках и деяниях. В ранней истории христианства, когда необходимо было с большими трудностями описывать чудеса и проявления божественного экстаза - глоссолалию - дело обстояло не иначе.51 Целью западной теологии и религиозной этнологии является систематическая интерпретация рассказов о чудесах и чудесных явлениях в чисто человеческом материальном контексте. Обе научные дисциплины отмечены тем парадоксом, что при отсутствии минимальной способности к наведению мостов между культурами, то есть минимального сотрудничества или, по меньшей мере, понимания изучаемых религиозных деятелей, материальная интерпретация замыкается на себе самой. Таким образом, начатая здесь с описания поверхностной стороны признаний в ответственности за теракты и видеозаписей попытка создать (религиозную) этнологию «Аль-Каиды» могла бы также стать, в конечном счете, экспериментом для другой стороны, позволяющим узреть возможности для диалога, цивилизации самих себя или, по меньшей мере, умиротворения.
Интересно, что в приписываемых «Аль-Каиде» видеопосланиях, записанных в период с 2003 по 2005 год, все чаще встречаются однозначно гибридные риторические фигуры, которые лишатся в будущем своего очарования или, по меньшей мере, станут восприниматься иронично. Возьмем, например, послание Усамы бен Ладена по случаю выборов в США в 2004 году. Оно свидетельствует о капитализации медиальной власти, являющейся следствием военной мощи. Уже в своем видеопослании от февраля 2003 года сам бен Ладен поставил медийную сторону своей войны над военными аспектами: «We realized from our defense and fighting against the American enemy that, in combat, they mainly depend on psychological warfare. This is in light of the huge media machine they have».52 На видеозаписях, сделанных в 2003 и 2004 годах, он щеголяет время от времени в шелковых одеждах, выставляемых обычно напоказ исламскими государственными мужами. Они пришли на смену комбинации из религиозных одеяний и предметов военного гардероба,53 на которую обращал внимание уже Жиль Кепель, трактовавший ее как «текстильное выражение» фундаментализма. Предложение бен Ладена о перемирии, сделанное в апреле 2004 года, напоминает практику мексиканских партизан из Освободительного движения Антония Сапаты, которые применяли военную силу в минимальной мере с единственной целью использовать медийную власть.
Своего подлинного медийного клоуна «Аль-Каида» нашла, по всей видимости, в последние месяцы в лице «Азама аль-Амрики», т.е. Азама- американца. Молодой калифорниец, обращенный в другую веру, - его подлинное имя якобы Адам Гадам - живет будто бы с афганской женой в Пакистане. Он понимает метафоры поп-культуры: девиз Энди Уорхолла - Everybody is a star - он трансформирует в слоган «каждый из нас - Мохаммед Атта».54 Он скрывает свое лицо под постоянно сменяемыми, но всегда ослепительно чистыми и отглаженными традиционными головными уборами, из-под которых блестит современная металлическая оправа очков. Этот идеальный исламистский зять говорит нам о чести, крови, мести и священной войне против наглого Запада. Жуткая медиальная фигура Азама/Адама, несмотря на его угрозы городам Лос-Анжелес и Мельбурн, могла бы стать также предвестником «Аль-Каиды», которая однажды откажется от вооруженной борьбы, и, подобно многочисленным террористическим организациям, существовавшим до нее, включится в характерный для гражданского общества дискурс. Шанс на снятие чар ясно просматривается в заявлениях террористов, их официальных представителей (заступников) или риторических сопутствующих персонажей, однако путь к «медиатизации» и «медиализации» в соответственно двойном смысле этого слова, путь к интеграции еще очень далек. Речь идет о десятках тысяч мужчин, вымуштрованных в финансируемых бен Ладеном лагерях, и о миллионах молодых людей в исламском мире, которые сегодня открыто симпатизируют терроризму.
Эта ситуация не может быть настолько чужда жителям больших демократических промышленно развитых стран, как они это с готовностью утверждают. Когда мы имели в 70-х и 80-х годах последнего столетия дело с «Отрядом Красной Армии» (RAF) в Германии или «красными бригадами» в Японии или Италии, этнография была, возможно, не столь уж необходима, поскольку у многих японских, итальянских и немецких семей был опыт общения с родственниками и друзьями, которые присоединялись к этим группам или, по меньшей мере, чувствовали потаенную радость от духовной связи с ними. И противники, и сторонники террора сознавали, какой большой вклад внесло фашистское наследие - как на коллективном, так и на семейном уровне - в эти поздние всплески терроризма. В основе своей речь шла о миметической реконструкции и отголосках сражений Второй мировой войны. Ссылки на войну и диктатуру постоянно фигурировали в заявлениях террористов и их противников на государственном уровне и в органах управления. Чувство общей вины и покаяния препятствовало уходу молодых террористов за «железный занавес» советского мира, где им оказывали поддержку, или их «растворению» на тогдашнем Ближнем Востоке (где они зачастую обучались и проходили проверку боем). Сегодня при осмыслении последовавших после Второй мировой войны колониальных войн необходимо предпринять гораздо большие усилия для ресоциализации симпатизирующих бен Ладену, аз-Заркави и аз-Завахири людей в западном космосе гражданского общества. О грандиозности этой задачи можно судить по внутренним средствам коммуникации, которые от случая к случаю использует «Аль-Каида», таким как т. н. «кандагарская видеосъемка» и «духовные наставления», которые носили с собой в последние часы перед отлетом Мохаммед Атта и другие террористы 11 сентября.
Шейхи, ложь и видео
Офицеры американских спецслужб утверждают, что в ноябре 2001 года они нашли в афганском Джелалабаде видеозапись беседы бен Ладена, на которой картинка и текст, действия и комментарии не расходятся друг с другом, как констатирует Мюнклер в своих описаниях исламской «пропаганды действия» а компонуются для большей согласованности. Речь идет о своего рода любительской видеосъемке бен Ладена, беседующего с одним не поддающимся идентификации шейхом из Саудовской Аравии, который имел, по-видимому, достаточно денег и влияния, чтобы в разгар афганской войны прилететь на вертолете в то место, где скрывался бен Ладен. Публикация 13 декабря 2001 года содержание этой беседы, переведенной четырьмя исследователями ислама и арабистами, стало медийной сенсацией.55 Спецслужбы и политики начали вскоре трактовать его как видеозаявление с признанием ответственности за совершенный теракт, которого не последовало после событий 11 сентября 2001 года. Видеокадры показывали религиозно-военного лидера, непринужденно беседующего со своим приверженцем и спонсором, а также со спутниками этих двух мужчин. В беседе постоянно упоминались теракты 11 сентября 2001 года, а речи обоих мужчин наводили на мысль об их причастности к содеянному или о том, что они знали о его замысле. Террор для них, похоже, является своего рода семейным бизнесом, и они комментируют его, используя анекдоты, пословицы, вступая в словесную пикировку. Этнологам знакомы все эти бытовые черты многих культур стран Средиземноморья и Среднего Востока
Гибридный характер документа заключается в данном случае в меньшей мере в коллизии действия, видеоизображения, текста и восприятия, а скорее, в принципиальной сомнительности его происхождения. Для моих изысканий вопрос о подлинности и признании вины является, однако, относительно маловажным. Даже если видеоизображение было сфабриковано, в нем так много локального колорита, что его подлинность невозможно безоговорочно поставить под сомнение. Для меня важен именно этот локальный колорит, семейный характер видеозаписи. Я не считаю невероятным, что это - часть того обширного собрания видеоматериалов из источников «Аль-Каиды» и о ней самой, которое принадлежало, возможно, бен Ладену.56 Сам сюжет беседы, фантастические рассказы, настолько специфичны для арабской культуры, и так сказать, интимны, что видеозапись, по меньшей мере, не может быть неуклюжей американской фальшивкой, как это постоянно внушалось.
Предметом снятой беседы являются, к примеру, не совместные политические стратегии, военные детали, логистика или денежные потоки, а нападение на Всемирный торговый центр - эта воплотившаяся в жизнь мечта. Таким образом, мы имеем здесь дело с очень популярным в Средиземноморье и в ближне - и средневосточном регионе элементом повседневной коммуникации.57 Тем из жителей Центральной Европы, которые длительное время живут в странах Средиземноморья и владеют местными языками, знакома эта сцена расслабленной послеобеденной беседы о чудесах, явлениях, мечтах, собственной причастности к ведьмовству и небольших скандалах. Иногда при этом выделяются также маг и толкователь снов, которые направляют беседу и доводят группу до состояния контролируемых грез.58 Такие ситуации с характерным смешением состязующихся рассказчиков, доверительности в отношениях между людьми и трансоподобного группового опыта, то есть общественного и личного, важны для этнографов.
Именно в этом стиле высказывается бен Ладен в своей цветистой речи, прерываемой возгласами окружающих его людей и замечаниями шейха. При этом его образ меняется: он предстает то инженером, рассчитывающим энергию удара самолетов по высотным домам, то «современником» особого рода, который в игре ритуалов мужественности и мечтательных рассказов устанавливает контроль за историями всех участников и их участием в событии: «Абу аль-Хасан аль-(Мазри) ….. появился за пару дней до того на телевидении «Аль-Джазира» и выступил с нападками на американцев: «Если вы настоящие мужчины, спускайтесь сюда к нам и примите вызов»… За год до этого он рассказывал мне: «Я видел во сне, как мы играли с американцами в футбол. Когда наша команда вышла на поле, оказалось, что в ней одни лишь пилоты!» Он сказал также: «И тогда я спросил себя, что это, собственно, футбол или игра пилотов? Наши игроки были пилотами». Он (Абу аль-Хасан) ничего не знал об операции, пока не услышал об этом по радио. Он рассказывал, что игра (в его сне) продолжалась, и что мы их победили. Это было для нас хорошим предзнаменованием»59.
Подобно спиритическому медиуму упомянутый Абу аль-Хасан впитывает в этом описании все, что планировал, рассчитывал и знал бен Ладен в своей ипостаси инженера. Однако затем бен Ладен превращается в «иллюзорного отца»,60 формирующего внутренний мир своих приверженцев сначала посредством рациональных, а потом как мистических, так и рациональных понятий: «Мы были в лагере одного из организованных нашими братьями отрядов в Кандагаре. Этот брат входил в большинство группы. Он пришел ко мне и рассказал, что видел во сне высокое здание в Америке, а потом ему приснился Мухтар, обучающий его приемам карате. В этот момент меня стала охватывать тревога за тайну, которая может раскрыться, если каждый видел ее во сне. Я положил конец этим речам и сказал ему, что, если он еще раз увидит подобный сон, он никому не должен больше рассказывать о нем, иначе люди придут в сильное волнение».
Это - микрополитика рассказчика чудесных сновидений и одновременно политическая мечта, которую мы знаем по многим традиционным культурам. Военные фантазии вынашивают время от времени, скорее, шаманы и святые в униформе, нежели настоящие солдаты.61 В видеозаписи воинов Аллаха «другой мир» предстает в виде Пентагона и двух башен Всемирного торгового центра. Во всезнании «иллюзорного отца» комбинируются формирование боевых отрядов, духовное и материальное покровительство, стремление добиться большинства в группе, правота и пророчество. Он предоставляет своим сыновьям возможность сосредоточить внимание на всех их грехах и нерадивости, избавиться от них, чтобы продолжить потом существование под прекрасной оболочкой небесной жизни. Бен Ладен прекращает конкурс рассказов о лучшем сне, цитируя стихотворение и используя еще одну эстетическую и мистическую рамочную конструкцию, сменяющую мечтательные и игровые метафоры и указывающую на кровавые факты войны: «Тиран беспрепятственно рыщет по нашим домам … Однако мы слышим уже, как бьют барабаны, и ощущаем, как дрожит земля, - они (муджахеддины) штурмуют крепость».
Когда американский Президент Буш клянется в своих речах именем христианского Бога, он возможно, пытается проникнуть схожим образом в мир грез своих слушателей. Однако эти речи лишь изредка могут достичь такого накала, такого покровительственно-личностного переплетения частной жизни с высказываниями пророка, которого достигают сидящие в кругу друзей в Афганистане люди, совместно плетущие нить рассказа о высотных домах. Нам трудно судить о том, какой вклад вносили в настраивание бен Ладеном своих парней на эту близость экстатические физические упражнения - из видеозаписи мы узнаем лишь об игре в футбол, занятиях карате и барабанных ритмах. В традиционном исламском обществе существует непостижимо тесная взаимосвязь между муштрой, игрой, спортом и танцами, имеющая, похоже, антропологическую основу.62 Возможно, играют свою роль внезапные травмирующие экскурсии из гамбургского района Гарбург, Орегона или с вилл, находящихся, скажем, в пригородах Эр-Рияда, в районы боев в Ираке и на Ближнем Востоке, мгновенные впечатления от поездок, позволяющие в течение двух недель отпуска превратить шаманскую мечту законспирированного агента об участии в боях в кровавую реальность.
В конце видеозаписи виден «иллюзорный отец», взмывающий на вертолете в небо. Дыхательная гимнастика и ночные молитвы, преодоление колоссальных расстояний при одновременной прочной встроенности в тесную нишу фольклорных совместных переживаний - обо всем этом мы также знаем из этнографических статей религиозных этнологов, проводивших исследования в сельской местности и городских гетто стран Средиземноморья и Среднего Востока. Переходы через границу маленькими группами и контролируемые ритуалы communitas63 определяют в центре самой крупной и самой современной «сети сетей» террора тон, форму, габитус. Речь идет, прежде всего, о «новых войнах» и о «рынках террора», о гигантском политическом сценарии.64 Однако если мы не вглядимся более пристально во внутренний мир «Аль-Каиды» - а кандагарская видеозапись позволяет это сделать - мы не сможем до конца понять, что сплачивает эту сеть, охватывающую как центры, так и периферию.