История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление
| Вид материала | Книга |
- История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома», 5858.53kb.
- Курс русской риторики. Предисловие. Глава первая. Предмет риторики: язык и словесность., 6608.86kb.
- Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
- Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
- А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
- А. Б. Зубов история религий книга, 11109.77kb.
- А. Б. Зубов история религий книга, 293.44kb.
- Пирогов А. Г. Сказки по древней истории забайкалья книга первая адамиты оглавление, 2581.21kb.
- Проект «Утверждаю», 144.37kb.
- Международная научная конференция «Методология экономической науки и методика преподавания, 277.86kb.
Беседа с заместителем председателя МГСПС
по идеологической работе О.П.Морозовой
10 декабря 1969 г.
(фрагменты стенограммы)
В начале профсоюзная лидерша, для порядка слегка поругав университетского деятеля М.Д.Когана за невнимание к жизни молодёжного коллектива, принялась поучать и отечески журить студийцев: для вашего же, дескать, блага. Это был спектакль не хуже постановок самого «Нашего дома». Разыгрывая благодетельницу, профсоюзная дама патетически обращалась к своим соратникам: «Мы их друзья. Или мы должны их защищать, или указывать на доработки. А мы почему-то остаёмся в стороне».
Морозова. Не следует искать специфического зрителя. Советское искусство должно быть понятно каждому человеку – в этом его характерная особенность… Если бы вы поставили на «Трёхгорке» ваши миниатюры, вас бы не поняли или даже освистали (кроме «Синей блузы»)…
Почему в вашу программу входят те миниатюры, которые не просмотрены или не одобрены? Почему вы не считаетесь с мнением старших товарищей? Какова мораль сцены «Эх, Яблочкин»? Я поняла так, что всякого, кто хочет выделиться, «съедают», и чем ты глаже, тем спокойнее жить. Разве не так? Нельзя, имея звание дважды лауреатов, ставить такие вещи. Это не ваше амплуа. Студенты и преподаватели, приходя к вам, должны ощущать сатиру как своё оружие, нужное в их сфере деятельности. А вы замахиваетесь на недостатки всей страны.
Ответ Марка Розовского – как путь по минному полю. Ему всего 28 лет, а нужно проявить мудрость и высший дипломатический пилотаж в диалоге с оппонентом, который старше, опытнее, изощрённее в казуистике. Стратегически он действует абсолютно верно, поблагодарив за «объективную и доброжелательную критику» и признав отдельные ошибки («мы где-то запутались, где-то ошиблись»). А затем, как в фехтовальном поединке, начинает виртуозно отбиваться: тексты и режиссёрские планы всех спектаклей своевременно передавались в партком: «Снятые сейчас спектакли не были протащены в репертуар театра контрабандой, все они были некогда единодушно приняты. Отмена их несправедлива по отношению к коллективу».
А то, что правлению ДК, за исключением С.М.Дворина, было не до театра, то в этом, продолжает М.Розовский, виноват не театр. К тому же условия для работы были тяжёлые: зал для репетиций освобождался только ночью… В таких условиях немудрено и допустить какие-то ошибки. Что касается «специфического» зрителя, то театр ориентировался не на среднестатистического студента, а на студенческий авангард. Что в этом плохого?
М.Розовский. Да, у нас были ошибки. Но они не являются отражением сознательной тенденции. Жанр сатиры очень труден. А мы, выйдя из студенческого капустника, очень опасались мелкотемья. Мы стремились перейти к теме общемолодёжной, общегражданской – шире, чем просто студенческой. Задачи такого рода театра, как наш, – говорить на темы времени.
О.Кириченко. Самое интересное – стенограмма заседания объединённого профкома МГУ, когда они должны были разъяснить нам всю глубину нашего падения. Мы пытались вступить с ними в спор и, уже будучи подготовленными, высказать свои аргументы, среди которых было много объективных и стоящих. И поскольку другого выхода не было – мы не могли их послать! – нужно было каким-то образом приспособиться к тем правилам игры, но – в рамках той морали, которую мы сами для себя определили: гнуться, но не ломаться. Мы предлагали им компромиссные варианты типа ленинского спектакля, но они, гады, прекрасно понимали: как бы мы ни назвали спектакль, мы сыграли бы его в той стилистике, в которой привыкли существовать. Именно поэтому никакие наши слова про идеологию на них не действовали.
Стенограмма
заседания Президиума объединённого профкома МГУ,
состоявшегося 23 декабря 1969 г.
(фрагменты)
Отчёт Розовского М.Г. С самых первых лет существования студии… мы старались уйти от тематики студенческого капустника и поднимать в наших спектаклях темы общечеловеческие, общегосударственные. Наши спектакли были наполнены жизнеутверждающим пафосом, проникнуты оптимизмом, присущим советскому человеку. Своей задачей мы считали борьбу против мещанства, против пережитков старого мира… Нашим спектаклям рядом с сатирической направленностью была присуща и героическая линия… Сатирическая направленность нашего театра проявилась и в спектакле «Телеоктябрь», который Центральное телевидение заказало коллективу. Спектакль был показан 7 ноября 1967 года по 1-й программе вечером. Мы воспринимаем это как факт доверия нашему театру…
Для нас всегда высшим мерилом нашей работы являются ленинские принципы партийности и народности. Но мы молоды и, может быть, поэтому ошибаемся в каких-то моментах. Кроме того, мы работаем в очень трудных условиях. Мы получаем сцену для репетиции за 2-3 дня до показа спектакля. Бывает просто некогда взглянуть на свою работу. Иногда наши премьеры затягиваются на 3-4 просмотра, потому что кто-то не явился на просмотр. Мне хотелось бы сказать несколько слов о том, как формируется наш репертуар. Обстановка достаточно сложная…
Бурлин. У вас осталось 3 минуты.
Розовский. Я постараюсь побыстрей.
Бурлин. Не побыстрей, а ровно 3 минуты.
Розовский. Наш театр – это явление и в театральной жизни, и в жизни молодёжи. У нас собрались замечательные люди, преданные театру, бессребренники. Я счастлив тем, что мне удалось работать с такими людьми. Мы будем и дальше работать так, чтобы спектакли наши были чисты, ясны, не вызывали разночтений. Это сложно, и мы просим доброжелательной критики. Нас любят зрители. В последние месяцы мы постарались исправить положение, которое сложилось в студии помимо нашей воли. Я имею в виду малое количество студентов МГУ среди нас. Этой осенью мы набрали способную университетскую молодёжь – я имею в виду «Наш домик»…
(В заключение Розовский зачитывает цитату из Ленинского декрета по театрам, где говорится о том, что партийность и идейная направленность театра не должны обеднять театральную форму зрелища).
Доклад комиссии. Зачитывает председатель комиссии Ходас.
Состав комиссии: председатель Правления ДК ГФ МГУ В.С.Виноградов, председатель Правления ДК МГУ на Ленинских горах Тарасенко, член президиума объединённого профкома МГУ Т.В.Осипова. «Идейная направленность спектаклей за последнее время снизилась, имеют место идейные просчёты, отсутствует социалистический пафос. Первые спектакли студии представляются лучшими. Они проникнуты гражданственностью. Театр искал свой особый почерк.
Сатира – дело сложное, авторы стремились показать негативные стороны нашей жизни, избирались острые тексты в расчёте на сенсацию. Когда все эти тексты, эти литературные произведения собраны воедино, они воспринимаются как критика всей нашей действительности. Например, в спектакле «Макс-Емельян» двести тысяч царей – кто они? Зрители могут сделать свои выводы. Или песенка «Правды в мешке не утаишь». Критика отдельных явлений в спектакле переросла в критику общего характера.
Сцена из спектакля «Вечер русской сатиры» «Карась-идеалист» – акцентирование, подчёркивание определённых моментов превращается в обобщение. Таким образом, ошибок слишком много. В данном случае надо говорить не об отдельных ошибках, а об определённой линии…
Нам нужны сейчас, в нынешней сложной идеологической обстановке, спектакли о больших социальных сдвигах в нашей стране. Комиссия, внимательно рассмотрев положение дел в студии, считает, что, во-первых, коллектив должен быть резко осуждён за неправильную идейную направленность, во-вторых, ответственность за это должна быть возложена на художественного руководителя студии Розовского, в-третьих, в самое ближайшее время должны быть сделаны выводы, приняты решения, касающиеся дальнейшей деятельности этого коллектива.
Это звучит как приговор, с холодной отчуждённостью: театр обречён) Но надо соблюсти проформу, и начинаются прения по докладам.
Вопрос Аксельрода к председателю собрания Г.В.Бурлину. Почему в адрес нашего коллектива, который за 11 лет своего существования завоевал признание всех общественных организаций МГУ, зрителей, театральной общественности Москвы, который получил столько грамот, почему в адрес этого коллектива имеет место сейчас такая резкая критика? Почему атмосфера сегодняшнего собрания такая жёсткая, я бы сказал: жестокая? Правильно ли это?
Ответ Бурлина. Почему же, атмосфера очень хорошая.
Дальше начинается настоящий допрос М.Розовского. Ищут криминал в гастрольных поездках, выясняют, кто их санкционировал и т.д. Атмосфера накаляется. Нападки на М.Розовского становятся откровенно грубыми.
Аксельрод. Я хочу ещё раз сказать, что обстановка, в которой происходит обсуждение работы нашего коллектива за 10 лет очень напряжённая, жёсткая…
Бурлин прерывает Аксельрода.
Рачков. В студии собрались активные, деятельные, по словам Аксельрода, люди. Никто этого и не отрицает. Но здесь мы обсуждаем не то, с какой страстью, отдачей они работают, а то, какое влияние эти люди оказывают на студенчество. Основное – идейно-политический подход к работе. Я видел спектакль «Два приключения Самюэля (вот интеллектуальный уровень «судей»! – Н.Б.) Гулливера». Актёр играет очень хорошо, но какова же главная идея спектакля? Гулливер говорит, что он использует лилипута для своих целей. Во втором отделении он сам попадает в такую же ситуацию, во власть великана. С ним как с человеком тоже не считаются. Другими словами, если человек попадает в неволю, то не имеет выхода из создавшегося положения. Таким образом, идея спектакля – безысходность для человека, попавшего в неволю. Зачем же пропагандировать эту идею? Связана ли она с нашей идеологией? Значит, тот, кто имеет силу, распоряжается жизнью каждого человека. Артист всё очень хорошо делает, но смысл-то какой? Ещё я присутствовал на 10-летии студии. Что поражает, так это восхваление студии, будто она по потенциалу превосходит МХАТ. Идея очень ясна. Неужели руководители студии настолько не самокритичны? Нужно ведь понимать!..
Точилин. Я хочу сказать по поводу нашего капустника на 10-летие студии. Ведь это шутка. По-моему, это понятно. Конечно же, мы не противопоставляем себя МХАТу. Это просто смешно.
Кузищин. Вот вы (к Розовскому) говорите, что все спектакли приняты, прошли всю процедуру приёма. Да, этот так. Но когда вокруг студии ажиотаж, мы присмотрелись внимательней к спектаклям. Более внимательный анализ показал, что имеет место много серьёзных идейно-художественных недостатков. И есть повторяемость этих недостатков. Значит, речь идёт об определённой тенденции, о шаткости, спорности идейных позиций…
Студию захвалили, мало указывали на недостатки с партийных позиций. Имеет место зазнайство. Ответственность за все ошибки ложится в первую очередь на художественного руководителя студии. Кроме того, конечно, и на руководителя ДК. Работа студии наносит ущерб воспитательной работе общественных организаций МГУ.
Волков. Имеет место эволюция к худшему… Никто из нас не отрицает необходимость критики недостатков. Но когда это становится критикой общества и его устоев, у зрителя возникают соответствующие ассоциации. Зритель уходит с мнением, что вот смелые люди, которые высказывают такие смелые мысли, а мысли неверные. Мы не можем мириться с теми ассоциациями, которые вы вызываете. Вот я был в Чехословакии и беседовал с товарищами в ЦК. И там говорят, что так же, как и Польше, всё началось с деятелей искусства и именно с эстрады. Эти шутки приводят к постепенному расшатыванию идеологии. Студией и Розовским лично допущены просчёты. Ошибки это или линия?
Реплика с места. Линия, конечно.
Волков. Да. Если в одном спектакле – ошибка, значит во всех – линия. Переделки в спектаклях не меняют их принципа…
Фридрихсон. Сейчас очень напряжённое время. Нет искусства без политики. Опыт с Чехословакией показал нам, что известны факты, когда интеллигенция лила воду на мельницу контрреволюции. Сами названия пьес эстрадной студии звучат балаганно: «Тра-ля-ля», «Смех отцов». С этого-то и начиналась чехословацкая контрреволюция. Да, награждали студию различными грамотами, но, видимо, на каком-то этапе просмотрели идейные недочёты в её работе. А теперь мы пристально присмотрелись к ней и теперь уместен вопрос: с кем вы, мастера искусств? К чему вся эта балаганность? Наше время – это не период нэпа. И мы будем выкорчёвывать это, не прибегая к полумерам. Экспериментировать Розовскому дальше – значит губить здоровые силы. Это недопустимо.
Ленский. Студия изжила себя на сцене МГУ… (Розовскому) То, что вы говорите, - это красная обложка, в внутри – злопыхательство. Но такому искусству не место в МГУ и в СССР. Это очернительство, а не критика. В таком виде ни МГУ, ни советской общественности этот ансамбль, или там студия, не нужна. И Розовский не нужен. Я думаю, что эту студию надо ликвидировать.
«Судьи» сами себя распаляют. «Старый большевик» спровоцировал остальных, и если раньше как-то ещё держали себя в рамках приличий, то теперь их прорвало.
Потёмкин. Вы должны повиниться. Вы прошли через свой максимум, вы сыграли уже свою историческую роль, да и не известно ещё, кто хвалил-то вас. После Чехословакии вам надо бы призадуматься. За последние годы клуб на улице Герцена превратился в какой-то островок, в последний островок. Некий «Гибралтар цивилизации». Вы не выполняете задач, вы не способны их выполнять. На этой работе Розовский оставаться не может, а студия свою роль сыграла.
О.Кириченко (очень волнуясь). Меня с университетом связывает очень многое. Восемь лет моей жизни, большая часть моей сознательной жизни прошла в стенах МГУ. Мы шли сюда как на серьёзный экзамен, мы очень волновались. Мы знали, что допустили серьёзные ошибки. Мы услышали горькую, но справедливую критику. Все мы отдали этому коллективу годы своей жизни, много себя. Мы были лишены поддержки, у нас нет художественного совета, мы работали в тяжёлых условиях, часто по ночам. Нам нужен наставник. Мы проявили мало активности. Надо было, наверное, побуждать общественные организации МГУ уделять нам больше внимания. Мы хотели утвердить наши социалистические идеалы. И разве не нужна шутка, задор, балаганность? Вот я актриса, и когда я выходила на сцену и видела смеющиеся, радостные лица зрителей, я чувствовала, что они уносят заряд бодрости, радостного настроения.
Мы работаем, мы в корне переделываем спектакль «Из реки по имени Факт», мы решили пересмотреть спектакли «Смех отцов», «Вечер русской сатиры». Мы пришли сюда не для того, чтобы погибнуть здесь, в этих четырёх стенах, а рассчитываем на вашу помощь.
Розовский. Я очень взволнован. Мы в сложном положении. Сегодняшний разговор может оказаться переломным моментом в жизни театра. Наша позиция была позиция советских людей. Мы в корне не согласны с выступлением Фридрихсона. Сатирой русских классиков мы хотели бороться не против устоев нашей жизни, а против того, что противоречит устоям нашей жизни. Ленинский спектакль – это новая перспектива.
В заключение Кузищин зачитывает проект постановления Президиума объединённого профкома МГУ, в котором идейно-политическая направленность студии признаётся непригодной, М.Розовскому объявлен строгий выговор, и существование студии «в связи с шаткостью репертуарной политики и слабостью контактов с МГУ» принято считать нецелесообразным.
О.Кириченко. Это был наш первый бой, и сдаваться мы не собирались. Поскольку нас разбирали полуграмотные люди, которые были простыми исполнителями, разговор не мог быть конструктивным. И тогда мы начали писать письма. Эти письма я подписывала как председатель Совета студии. Сначала мы решили, что должны быть коллективные подписи. Но это было время, когда активизировались диссиденты и появилась масса писем в защиту прав человека, которые подписывала куча народу. Коллективная подпись действовала на властей, как красная тряпка на быка. Нужно было конкретизироваться. Выбрали меня, и я на это пошла без всякого страха. Со мной подписалась и Гусева. Эти письма были отосланы. Но единственный, кто сразу среагировал, был Торсуев, один из друзей театра, работавший в ЦК комсомола. У нас с ним состоялась чрезвычайно интересная беседа. Мы ходили к нему вдвоём с Аликом Аксельродом. Он очень многое нам прояснил. С одной стороны, я понимала, что наша борьба безнадёжна. Но он убедил нас в том, что мы всё равно должны как-то заявить о себе, показать, что у нас есть собственная честь, гордость, достоинство. Тем более, что театр достиг достаточно высокого уровня, и было бы преступлением отказываться от всего наработанного Возможно, в этих наших письмах были наивные и даже самоуничижительные фразы. Но это правда того времени. Тут ничего не убрать. И, в принципе, при всей нашей наивности мы действовали правильно, и я не жалею ни о чём. В той ситуации ничего другого было придумать невозможно.
Фрагменты писем участников «Нашего дома»
в редакцию газеты «Комсомольская правда»
«Уважаемые товарищи! Ровно 10 лет назад в вашей газете была опубликована статья народного артиста СССР Аркадия Райкина «Слово о новом театре», в которой рассказывалось о рождении в Московском университете эстрадной студии «Наш дом»… «Они настоящие энтузиасты, - писал А.Райкин. – Они опровергают мнение тех, кто хочет ограничить свою жизнь сугубо профессиональными интересами и отмежеваться от искусства. Участники спектакля – будущие физики, медики, журналисты, астрономы, педагоги – отдают своё время искусству не для «отдохновения» и не в поисках развлечений. Они активно вмешиваются в жизнь, хотят средствами искусства сделать её чище, лучше, счастливее. Они доставляют людям не только эстетическое удовольствие, но и заставляют задуматься, сделать вывод, оценить какой-то факт, осудить по заслугам, кого следует». Читая сегодня эти строки, мы не думаем, что эти наши позиции хоть на каплю изменились за эти 10 лет. Вот почему мы обращаемся в «Комсомолку», стоявшую у нашей колыбели, с просьбой объективно разобраться в том, что с нами произошло. Эстрадная студия «Наш дом» не может не существовать. Художественный руководитель студии «Наш дом» М.Розовский. Председатель Совета студии О.Кириченко».
В одном из писем, которое подписали председатель Совета студии В.Точилин и члены Совета М.Кочин, А.Филиппенко, М.Филиппов, О.Кириченко, Г.Гусева, А.Карпов, студийцы переходят в наступление.
«Если поэма «Сказание про царя Макса-Емельяна» и в самом деле не удовлетворяет требования, предъявляемые в Московском университете, то почему она одновременно получила столь высокие оценки в органе Центрального комитета нашей партии и в органе Союза советских писателей?.. (Имеются в виду рецензии в журнале «Коммунист» и «Литературной газете» - Н.Б.) Хочется надеяться, что, вынося своё административное решение, Совет имел в виду отдельные неудачные частности, а не поэму и не весь спектакль, который (это признано прежде всего самим автором) в общем и целом своим идейно-художественным смыслом от поэмы не отличается. В противном случае Совет вступает в разногласие с теми рецензиями, которые опубликованы в советской прессе (см. газеты «Неделя» или «Московский комсомолец») и с теми мнениями, которые высказывались в ходе нескольких обсуждений премьеры самыми разными деятелями искусства, среди которых были весьма авторитетные имена…»
Терять им уже было нечего, и «Наш дом» готовит письма первым лицам государства. «Секретарю ЦК КПСС, кандидату в члены Политбюро, тов.Демичеву П.Н.», «Председателю Президиума Верховного Совета СССР, члену Политбюро ЦК КПСС тов.Подгорному Н.В.»: «Методы закрытия нашего самодеятельного коллектива и безвозвратная утрата всего нажитого за десять лет – мы имеем в виду профессиональный опыт и здоровый творческий дух театра – нанесут, как нам кажется, большой вред молодёжному самодеятельному движению и отзовутся глубокой травмой в сердце каждого из нас».
Эти письма – крик о помощи. В них звучит детское недоумение и обида на несправедливость. Но кому теперь было дело до приговорённых!
А.Карпов. 23 декабря 1969 года, ровно через 11 лет после открытия театра, на нашей доске объявлений в Доме культуры МГУ появилась бумажка, отпечатанная на машинке: «Ликвидировать эстрадную студию «Наш дом» в полном составе. Основание – докладная записка такого-то». И подпись директора Дома культуры гуманитарных факультетов: «Иван Несвет». Главные наши убивцы – секретарь парткома МГУ Ягодкин и проректор МГУ Волков. Оба они были под пятой Шапошниковой, второго секретаря московского горкома. И нас закрыли.
М.Филиппов. Я хорошо помню те ощущения, которые испытал в день закрытия студии. Мы пришли на «Сказание про царя Макса-Емельяна», надели костюмы и узнали, что не будем играть этот спектакль. Это была трагедия! Мы все разъехались по квартирам, почему-то по разным, видимо, так стихийно собирались компании. Пили, перезванивались друг с другом. И худо осознавали, что произошло. Что студии никогда больше не будет. Бороться за студию? А каким образом? Сегодня, куда ни плюнь, всюду борцы. Все - шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники, – как выясняется, боролись, страдали. За всеми была организована слежка, всех подслушивали. Я знаю только несколько человек, которые действительно боролись. Они в 68-м году, когда были введены танки в Прагу, вышли на Красную площадь с протестом. Вот что для меня означало бороться и протестовать. А в «Нашем доме» то, что игралось на сцене, произносилось с неё, было – нет, не борьбой, это слишком громко сказано, – но переосмыслением действительности, попыткой привлечь внимание к тогдашним проблемам.
О.Кириченко. 13 ноября, когда мы уже были загримированы и готовились к выходу на сцену в «Сказании про царя Макса-Емельяна», к зрителям вышли представитель профкома МГУ, Кузищев и ещё один деятель, Кодас, и объявили собравшейся публике, что спектакля не будет. И на моих глазах люди, пришедшие на спектакль и заплатившие деньги, как будто по велению волшебной палочки покорно вышли из зала. Сегодня мы привыкли к выступлениям и митингам, но тогда никто и пикнуть не посмел, даже когда ущемляли их гражданское достоинство.
Когда объявили о запрете спектакля, был шок. И кто-то сказал, что в районе Чистых прудов есть чья-то мастерская. И мы пошли через всю Москву в полном молчании, огромной толпой – с нами были друзья студии. Там мы, естественно, поддали, чтобы немножко снять напряжение, а потом стали думать. Марк стал собирать наиболее мыслящих, активных и влиятельных людей, чтобы обсудить, что мы можем сделать. Мы решили бороться. Это был стресс для всех нас. Но мы не обращали тогда внимания на здоровье, потому что были очень молоды и считали, что болезненные расстройства – это преходящее. Я помню, что для меня это был период просто чрезвычайный. Была как в лихорадке. Я восприняла всё происходящее как оскорбление.
С.Фарада. Закрытие студии я перенёс ужасно тяжело! Это трагедия была не только личная, это была трагедия вообще отечественного театра. Нам соболезновала вся театральная общественность. До сих пор она может только соболезновать, бороться – плохо борется. Интеллигентность их губит! В те годы многие талантливые коллективы были закрыты. Например, театр «Скоморох» из Красноярска.
М.Ушац: Прикрыли студию в 69-м году, в канун столетнего юбилея товарища Ленина, который помпезно собирались отмечать в 1970-м году. У партийных и комсомольских руководителей была цель отслеживать всякую крамолу. И, в общем, их тоже можно понять. Нельзя сказать, что мы были хорошие, а они плохие. Не судите, да не судимы будете. А Марик сам полез на рожон. Когда вся страна готовилась к юбилею, Марику бы поставить какую-нибудь лениниану! А тут, понимаете ли, наш Розовский закусил удила и сделал спектакль явно антисоветский: «Из реки по имени Факт». Возникли вопросы: почему Розовский рассказал о стратонавтах, которые разбились? Почему он не рассказал, например, о папанинцах, которых обласкал Сталин?
В.Славкин: Хотя задача была – сделать патриотический спектакль про стратонавтов. Но властям угодить было невозможно. Марик делал спектакль в контексте мирового театра, а они мыслили агитбригадными мерками.
М.Ушац: Так вот, мне мнится, что если бы Розовский в нужный момент хотя бы тихонечко сказал: «Да здравствует товарищ Ленин!», студию бы не закрыли.
В.Славкин: Но вот тут как раз была та граница, за которую мы при любом компромиссе не выходили.
М.Ушац: Да, если бы Розовский поступил иначе, он не был бы Розовским.
М.Розовский. Я не состоял ни в какой политической организации. Моя политическая деятельность заключалась в постановке спектаклей, где отчетливо видны мои позиции. Когда нас закрывали, я говорил так. Вы утверждаете, что мы занимаемся антисоветчиной. Ну, допустим это так. Но тогда объясните мне, пожалуйста: если мы такие антисоветчики, а 650 человек в зрительном зале все как один аплодируют этой антисоветчине, то тогда следует вывод, что они тоже антисоветчики. Или они тупые, обработанные нами. Наверное, причина все-таки в другом. Значит, есть в жизни явления, которые мы сумели до зрителей донести и взволновали их. И они честно на наше честное изъявление среагировали. В этом и есть суть и смысл воздействия театра. Вот этого вы боитесь! Так кто же из нас патриот: мы, которые честно говорим обществу о том, что наболело, и общество адекватно на это реагирует, или вы, которые хотят нас от общества отрезать и заявить от его имени, что мы чужды ему?
Этот момент противоречия был очевиден. И поэтому они начинали придираться: «“Здесь надо изменить, вас неправильно поймут. Здесь давайте уточним, а вот здесь уберем». И начиналась жуткая кровавая война по сохранению замысла, с тем, чтобы, пойдя на минимальные компромиссы или сделав вид, что пошли на эти компромиссы, достичь одного: права показывать свой спектакль зрителю. Это и была в чистом виде та самая сволочь цензура, которую мы всячески пытались обойти. Для меня работа в самодеятельности была сродни работе в Самиздате. «Наш дом» - это театральный Самиздат того времени. Потому что то, что совершенно невозможно было в самых крайних левых изъявлениях официального театра, для нас было неприемлемо. Это была для нас левизна встроенных в общество людей. Они были частью того интеллектуального истеблешмента, который советская власть искусственно созидала. Она била по ним тоже, и все-таки они были ее частью. А мы не были ее частью, мы были абсолютный андеграунд.
Тяжело было всем. Но сильнее других пострадал всё-таки Марк Розовский. Для него студия была и детищем, и частью его самого. С ней были связаны его профессиональные планы как режиссёра. Потому гибель студии едва не стала для него личной катастрофой. Слава богу, у Розовского нашлись силы достойно выдержать удар.