История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление
| Вид материала | Книга |
СодержаниеВ памяти зрителей – всегда живые Кто лажает? А где же зрительный зал? Зелёный гипс Футбол в кавполку Гастроли «нашего дома» Дальний Восток |
- История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга вторая лица «Нашего дома», 5858.53kb.
- Курс русской риторики. Предисловие. Глава первая. Предмет риторики: язык и словесность., 6608.86kb.
- Демонстрационная версия рабочей программы по опд. Ф. 02 Физиология растений, 19.35kb.
- Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
- А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
- А. Б. Зубов история религий книга, 11109.77kb.
- А. Б. Зубов история религий книга, 293.44kb.
- Пирогов А. Г. Сказки по древней истории забайкалья книга первая адамиты оглавление, 2581.21kb.
- Проект «Утверждаю», 144.37kb.
- Международная научная конференция «Методология экономической науки и методика преподавания, 277.86kb.
В памяти зрителей – всегда живые
И.Рутберг. На двадцатилетии «Нашего дома» Галина Волчек сказала горькую, но справедливую фразу: «Вас убили, но вы остались жить - в памяти зрителей. А «Современник» не убили – и мы гниём».
«Атланты держат сцену в талантливых руках»
Ю.Солодихин. В 68-м году мы с Сашей Карповым выступали на юбилее студии. В «Максе-Емельяне» я выходил на сцену в лаптях, оборванном сермяжном кафтане, подвязанном верёвкой, в посконных штанах. А Саша был в костюме типа Пьеро, в чём-то облегающем. Для выступления мы поменялись одеждой. Я в его одежду влез с трудом. Я с трудом натянул штаны, кое-как они на мне держались, а он утонул в моих одеждах. Исполняли мы такие, придуманные мною куплеты.
Когда на сердце тяжесть и холодно в груди.
В ДК, что у Манежа ты на спектакль приди.
Там, где Нанси и Вроцлав – журавль в облаках, -
Атланты держат сцену в талантливых руках.
Держать её, махину, не мёд со стороны.
Напряжены их спины, колени сведены.
А жизнь проходит мимо, ломка, как вешний лёд.
Ревнивая атлантиха атланта дома ждёт.
Вчера лишь хлеб на завтрак атлантиха дала.
Того гляди, что завтра закусит удила.
И выкинет с постели, и накостит бока:
Мол, держишь еле-еле в талантливых руках!
Эм Кочин, Вэ Точилин – точёные тела.
Им не идёт зарплата, от них жена ушла.
Когда-то были молоды, но время ведь не ждёт.
И как серпом по молоту им юбилейный год.
Стоят они, ребята, упёрши лбы в беду,
Актёры, инженеры, привыкшие к труду.
И жить ещё надежде до той поры, пока
Атланты сцену держат в талантливых руках.
«Кочумай без маразма!»
Ю.Солодихин. На каком-то cборище Саша Карпов спел студенческую песню, которая тогда гуляла по Москве: «Влюблённый в древние века не мог узнать наверняка свиданья срок, прощанья час…» Она была основана на сленговых выражениях того времени: «кочумай» – «заканчивай быстрее», «бекицер», «генук» - то же самое. Последние два выражения активно Ушац использовал. Да и другие наши сленгом не брезговали. «Ребята, я прошу вас: без цирка!» – говорил строгий Аксельрод. «Маразм! Ребята, без маразма!» – это тоже кто-то из режиссёров. «Цонг» - медная тарелка, удар по которой обозначал конец одной сцены и переход к следующей. Слово обозначало и саму эту тарелку и удар по ней. А мата раньше совсем не было. Это немодно было, неинтеллигентно. Так вот я на мелодию той популярной песни написал такие куплеты:
В любовь для ЭСТа наплюём Освоим цонг, взлабаем как
И на свиданиях начнём Ещё не лабывал Марк!
Лишь зренье боковое обоюдно развивать. Народных и заслуженных получим как часы.
Добьёмся, чтоб аншлаг повис, Как вырастут эстрадные, пушистые, железные,
Ведь недаром наш девиз: Репризные, крайсветские усы,
«Без цирка, без маразма кочумать». Венгеро-фердмановские усы.
Не донёс
Ю.Солодихин. На одном спектакле «Смех отцов» был такой случай. Играли в «Городе Градове» сцену вечеринки. Стол, заваленный всяким барахлом. По ходу спектакля это барахло сносится на авансцену. Среди прочего стоит на столе самовар, из которого герои спектакля, уже слегка окосевшие от спиртного, пьют чай. Заварка плохая, и мы всё время говорили ребятам из постчасти: «Заварите наконец чай нормально! Какого он жуткого цвета! На него же противно смотреть!» Они отговаривались тем, что это революционные годы, поэтому заварка и слабая… И вот снесли вещи на авансцену. Последним, с самоваром в руках, выходил, качаясь, я и, клонясь вперёд под его тяжестью, поворачивался к зрителям спиной. Я сделал всё, как положено, и вдруг – гомерический хохот зрителей. Первое, что приходит в голову: штаны порвались! Я скосил глаза в кулису, где стоит Розовский. Он, бешено жестикулируя, показывает куда-то под самовар. Оказывается, я, беря самовар, задел краник. Краник открылся, и эта бледно-жёлтая заварка полилась на пол… Можно себе представить, что подумали зрители! «Ты обалдел, что ли?! – встретил меня Розовский. – Все решили, что так задумано!»
Кто лажает?
Ю.Солодихин. Я был знаменит тем, что плохо запоминал текст. И вот мы играем «Город Градов». Открывается занавес, собираются люди попить чаю, базлают (на сленге тех времён – «разговаривают ни о чём»). «Здравствуйте, какая сегодня хорошая погода», - такой базл для публики. И вдруг – тишина. Пауза. Что такое, думаю я, кто-то лажает, текст забыл. И в это время ко мне подходит то ли Точилин, то ли Семён и, улыбаясь, как положено по роли, сквозь зубы цедит: «Ты, сука, будешь говорить свой текст или нет?» Я тут же вспомнил: «Религия пошла новая и посерьёзней православной. Теперь на собрание – ко всенощной – попробуй не сходи!…»
А где же зрительный зал?
И.Суворова. У нас была одна актриса, Ира Бабурова, которая плохо ориентировалась в пространстве. Однажды она вышла на сцену и перепутала зрительный зал с задником сцены. И начала говорить текст в задник. В какой-то момент она поняла, что что-то не так, перевернулась и как ни в чём не бывало продолжила говорить в зал.
Зелёный гипс
Э.Арутюнов. Лажа лаже – рознь. Можно в игре забыть свой текст, мизансцену, реквизит или что-то в своём костюме. Можно, играя Отелло, загримировав лицо, забыть про руки, как это ярко описано Ираклием Андронниковым в случае с итальянским трагиком Томазом Сальвини. Но бывают лажи, причина которых – необязательность, невежество или разгильдяйство.
На посту заведующего постановочной частью Я.Боязного сменил В.Долганов – человек в большой степени оригинальный. В спектакле «Вечер русской сатиры» звучали стихи Саши Чёрного, положенные на музыку Н.Корндорфом. В стихотворении «Ламентации» использовались в качестве реквизита гипсовые торсы, те, что используются в художественных студиях. Будучи уверенным, что он делает благое дело, ни с кем не посоветовавшись, Долганов решил их обновить и покрасил всё для большей выразительности в зелёный цвет. Когда менее чем за час до начала спектакля это обнаружилось и обновлённые торсы предстали во всей красе взорам участников спектакля и режиссёра-постановщика, это повергло всех в глубокий шок. Такая вот вышла лажа…
Футбол в кавполку
М.Кочин. У нас была своя футбольная команда. Первым был, конечно, Семён Фарада, наш играющий тренер. Потом Хазанов. Ребята из мужского квартета. Помню Лёшу Авдеева, Владимира Лыньковского, который пел потом в знаменитом квартете «Аккорд». Солодихин. Марик Розовский - большой футболист. Часто встречались с командой Студенческого театра, за которую играли Ролан Быков, журналист Эдик Цирковер.
Ю.Солодихин. Однажды нас позвали с концертом в конный полк, который снимался в сцене пожара Москвы у Бондарчука в «Войне и мире». Километрах в ста пятидесяти, рядом со старым монастырём, были сделаны декорации куска старой Москвы. Пока Бондарчук «нарабатывал настроение», нас попросили развлечь ребят. Мы – это концертная бригада «Нашего дома» (Фарада, Розовский, Рутберг, Хазанов) и Алла Иошпе со Стаханом Рахимовым. После концерта нас приглашают в избу, где накрыты столы, стоит самогон, который называется «медовуха». Едим, пьём – прекрасно! Но чувствуем: косеем. Идёт разговор про футбол, кто за кого болеет.
Потом, помню, нас растащили по кельям, а утром будят в семь часов: «Ребята, вы нам футбол обещали!» – «Какой футбол?!» Оказывается, по пьянке мы пообещали сыграть в футбол с этими ребятами-спортсменами. Они уже переоделись, а мы никакие! Только чувство юмора нам помогло остаться на поле. Только и оставалось, что хохмить. Сработал чисто психологический момент: эти ребята видели нас вечером на сцене, кое-кого - уже по телевизору. Им неудобно нас толкнуть, они в замешательстве… Проходит десять минут – 0:0. Проходит 20 минут – 0:0. Проходит первый тайм – 0:0. Те удручённые идут садятся на скамейку. Мы едва дышим… В результате матч кончился со счётом 10:1 в их пользу. Во втором тайме наши уже не могли бегать. Более того, один из нас, а именно Хазанов, уже не мог двигаться и просто стоял посреди поля. К концу матча случайно к нему отскакивает мяч и он забивает единственный гол. А я стоял в воротах. Еле-еле стоял…
«Что сегодня, «Рижское» или «Жигулёвское»?
О.Кириченко. Эдик Арутюнов приобщил нас к пиву. Как он доставал его, я не знаю. Но во время спектакля, когда шла большая сцена, в которой мы не были задействованы, мы с девчонками шли в осветительскую к Ларисе Грайцер, нашей маме Ларе, смотрели оттуда спектакль и пили пиво. Это был ритуал! И когда потом я выходила на сцену и должна была целовать Точилина-царя, дыша на него пивным перегаром, он тихонечко говорил: «Сегодня у нас что, «Рижское» или «Жигулёвское»?»
ГАСТРОЛИ «НАШЕГО ДОМА»
Новосибирск
О.Кириченко. Мы были очень модным театром. К нам ходили, о нас писали, и писали хорошо. Нас приглашали со спектаклями за границу. Но когда мы приходили с документами в партком, всё рассыпалось. Нас не пускали даже в соцстраны, в Братиславу, Прагу, Варшаву. И уж тем более не пустили в 67-м году в Нанси. Тут уж мы все завелись, и Марк, чтобы разрядить обстановку, при поддержке наших друзей устроил гастроли в Академгородок в Новосибирске.
Клуб «Под интегралом» а Академгородке был последним оплотом свободомыслия. Принимали нас восхитительно. Это была та питательная среда, без которой театру трудно прожить. Мы были молоды, веселы, не умели унывать, хотя и чувствовали порой тревогу. Казалось, впереди вся жизнь. Но вернулись мы в Москву и поняли, что счастливые времена кончились. Вскоре разогнали клуб "Под интегралом", театр Академгородка агонизировал. А мы продолжали бороться. Ездили на гастроли, которые играли огромную роль в нашей театральной жизни. Побывали в Астрахани, Питере, Новосибирске, Томске. Мы узнавали страну, людей.
Н.Корндорф. Поехать в Академгородок было очень интересно. Там было ещё достаточно свободно: устраивались джаз-фестивали, состоялась первая выставка Филонова, демонстрировались зарубежные фильмы, не шедшие широким экраном, существовал клуб молодых учёных, в котором проводились интереснейшие дискуссии по самым разным проблемам, люди могли свободно высказываться, так как были защищены особым положением города. Здесь был свой эстрадный театр с довольно злым репертуаром, снабжение продуктами было под стать московскому, а в чём-то и лучше. В общем, город жил не такой жизнью, как все остальные города. Правда, через год с небольшим, когда там состоялась демонстрация против ввода войск в Чехословакию, всё это разом закончилось. Но мы собирались ехать туда в мае 1967 года.
Г.Гусева. Помню, три дня в Москве была выставка Фалька. Мы не могли на неё протолкнуться. Но вот отправились со студией на гастроли в Новосибирск и, пока ехали в Академгородок, на протяжение всей замечательной автострады на разделительных щитах читали: «В ресторане Дома учёных – Фальк!» И действительно, ресторан был увешан картинами Фалька. И всё время нашего пребывания в Академгородке мы ели сосиски, любуясь Фальком. Физики имели гораздо больше, чем все остальные.
С.Фарада. Мы с удовольствием общались с молодыми учёными, работягами, которые жили по другим совершенно правилам жизни. Какие там устраивались диспуты! Но и их в конце концов сломали...
О.Кириченко. Мы ездили на гастроли в Томск, а оттуда должны были ехать в Академгородок в Новосибирск. Принимал нас Томский университет. И вот заводят нас в аудиторию, где стоит череп, горят свечи и какое-то совершенно немереное количество дешёвого коньяка, а из закуски - по три икринки на кусочке хлеба. И мы этого коньяка, конечно, нажрались. В Новосибирск должны были ехать на каком-то допотопном поездочке. Точилин напился до такой степени, что остекленел. И чтобы довести его до вагона, Гусева от отчаяния била его по морде. Он тряс головой, делал очередные два шага и замирал… Но никто не вываливался пьяным на спектакль. И тот же Точилин вышел на сцену абсолютно трезвый и отыграл спектакль. То была нормальная студенческая пьянка, которая облагораживает душу и укрепляет тело. Сейчас к этому относятся не так романтически. Это при том, что у нас не было такого выбора, как сегодня. Мы знали водку, иногда – дешёвое грузинское вино, которое стоило девяносто три копейки литр. Не помню, чтобы мы так уж напивались пивом, да и пива не было. В одном спектакле у Сени были слова: «Пива «Жигулёвского» в праздник не достать!» Ещё я помню кофе, 90 копеек пачка, которую всю бросали в кофейник. Получался тугой отвар, который мы с тех пор привыкли пить.
М.Кочин. Мы приехали в Новосибирский Академгородок под 1 мая. Руководитель знаменитого на всю страну клуба «Под интегралом» Берштейн пригласил нас на демонстрацию, и мы пошли со своим синеблузным реквизитом. С нами Гришка Горин ездил. Он предложил так же, как раньше сжигали чучело капиталиста, сжечь перед трибуной Розовского, который буржуя изображал.
Н.Лакомова. График гастролей был очень жёсткий, играли по три спектакля в день. Нас буквально рвали на части и однажды просто… украли. Мы вышли после спектакля, нас пригласили в автобус, и мы оказались совсем не там, где должны были быть. Какой-то вуз нас перетащил к себе.
Л.Долгопольская. Мы должны были ехать выступать в какой-то учебный вуз. Подъезжает автобус, мы садимся и едем. Рядом с водителем стоит дама с огромным шиньоном на голове. А Розовский сидит прямо перед ней. Он вскакивает и уступает ей место. И тут дама на весь автобус объявляет: «Я не могу, у меня геморрой». И вот мы подъезжаем к институту, где висят наши афиши, стоят люди, нас ждут, а нас везут дальше! Оказывается, продали билеты в какой-то научно-исследовательский институт, и там тоже полный зал. Это была авантюра. Разразился скандал. Но что делать? И там и там ждут люди. В НИИ мы отыграли сокращённый вариант нашего спектакля, а там, куда мы должны были ехать, народ не расходился и ждал. Второй спектакль закончился в два часа ночи. Но всё равно мы были счастливы и играли с большим рвением!
Грузия
Н.Лакомова. По-моему, это был 63-й год. Там был просто фантастический зритель! Нас очень хорошо принимали. Мы приехали в Гори и зашли в кафе. Там, кроме нас, было двое мужчин за столиком и слепой аккордеонист в углу. Через какое-то время нам на стол передают две бутылки вина. Подходят эти двое, и один из них говорит: «Я попрошу всех встать! Я хочу выпить за человека, которого если кто любит – пусть всегда любит, если кто не любит – пусть никогда не любит: за Джугашвили!» Аккордеонист начинает играть: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина…» А Марик говорит: «Почему Сталина любили? За оптимизм! Выпьем и снова нальём!»
Л.Долгопольская. Это было в Батуми. Мы все купались в море. А у Марка Григорьевича были великолепные цейссовские очки. И вот он полез в воду в очках, а вылез без них! Все ныряют, ищут эти очки – не находят! «Всё, - говорит Розовский, – я пошёл топиться». Ушёл под воду, схватился руками за дно и… случайно попал на свои очки!
Оксана Кириченко уехала и передала мне свою роль Щуки в «Вечере русской сатиры». Все гуляют, пьют вино, едят фрукты (нас принимали великолепно), а я учу роль. По тексту Оксана должна была постепенно раздеваться: снимала шаль, халатик и оставалась в комбинашечке и какой-то обтягивающей юбочке. А я крупнее её, и не могла в это влезть. У меня был с собой югославский купальник, закрытый, но очень эротичный, и туфли на высоком каблуке. Когда я сказала об этом Марку, он сначала за голову схватился. Но не срывать же спектакль, и решили, что я выйду в этом купальнике. Ни Точилин, ни Кочин, ни Фарада, занятые в этом эпизоде, меня в этом наряде не видели. Начинается спектакль. Я судорожно стараюсь не напутать с текстом. И вот я начинаю раздеваться и остаюсь в одном купальнике. Кочин делает: «Ах!» Точилин: «Ах!» Пауза. Я им шепчу: «Текст! Быстро текст!» А они застыли! А в зале сидят практически одни мужчины. Раздаётся небрежный такой хлопок и крик из зала: «Дальше!» Чтобы дальше раздевалась. Потом прибежала Нина Тараторина: «Ой, Лиля, что творилось в зале! Эти мужчины с ума сходили!»
Один раз днём гостеприимные грузины так накачали наших ребят сухим вином, что Кочина привезли просто никаким. Как мы его только не откачивали! Наконец вытолкнули на сцену. Самое интересное, что он отыграл, не налажал. Дошёл до гостиницы и отключился. Вот такой актёр!
Обнинск
Э.Арутюнов. В 1966 году студию пригласили со спектаклем «Целый вечер как проклятые» в Обнинск Калужской области. Кроме режиссёра-постановщика Марка Розовского и четырёх актёров поехали заведующий постановочной частью, композитор и осветитель, то есть я. В культурную программу для нас включили экскурсию на первую в мире атомную электростанцию. Когда мы подъехали к главному входу основного корпуса станции, его не смогли открыть, потому что был обеденный перерыв и сторож ушёл на обед, забрав с собой ключи. Пришлось нам проходить через служебную проходную. При этом каждый, проходя через турникет, закрывал рукой световой зайчик, чтобы турникет не сработал. Это было совершенно невероятно для такого уникального объекта!
По этому поводу Марк Розовский произнёс вещие слова: «Нашему народу легче создать уникальную АЭС, чем ежедневно подчиняться дисциплине её эксплуатации». Спустя много лет в Чернобыле эти слова, к сожалению, трагически подтвердились.
Дальний Восток
Л.Долгопольская. Началось с того, что мы забыли чемодан с реквизитом. Были грандиозные проводы, вся студия пришла провожать, потому что ездило нас немного: музыканты, мы сЖеней Арабаджи и несколько ребят. Везли эстрадную программу: отрывки из наших спектаклей. В аэропорту обнаружили, что нет реквизита. Оставили Карпова, у которого к тому времени уже была операция на сердце, и, кажется, Розина. Мы умоляем пилотов подождать. И вот уже наши бегут с чемоданом по лётному полю (а пропеллеры набирают обороты). Мы кричим им, стучим в окошки, а они… бегут в другую сторону! Короче говоря, они прилетели на сутки позже.
В полёте Сеня Фарада обычно начинал: «Какой марки этот самолёт? Ага. А как он терпит аварию?» И принимался изображать эту аварию. Мы с Женей готовы были его удушить. Потом он в «Максе-Емельяне» вместе с Филиппенко изображал самолёт…
Ребята снимали там любительский фильм. Помню смешной кадр. Мы приехали на какой-то полустаночек и в местном крошечном парке увидели, что все деревья в нём на метр от земли выбелены. И точно так же был выбелен низ памятника Марксу, который там стоял.
Я очень любила вязать и в свободные минуты уходила на берег Амура, садилась на перевёрнутую лодку и вязала, выставляя то одну ногу, то другую – загорала. И ребята сняли меня сзади и сделали потом подпись: «Угадайте, чей это зад?».
Один раз у меня там начался приступ астмы. А я играла Масину в сценке про студенческую столовую. Помню, я задыхалась, не могла говорить, и вместо меня вышел Розовский.
Однажды в каком-то захолустном клубе вдруг заглох движок и погас свет. Мы в темноте продолжали говорить свой текст, а каждый сидящий в зале достал фонарик и направил луч света на сцену. И мы доиграли при свете фонариков. Причём, играли с такой отдачей! Никаких денег, кроме суточных, не получали. Да о деньгах и не думали. Розин был у нас казначей, всё ходил с книжечкой, считал суточные. Ребята говорили: «Давайте Розина вместе с этой книжечкой утопим в Амуре».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот и вся история про рождение и гибель студии «Наш дом». Впрочем, нет, ещё не вся. Пока живы студийцы – жива и студия. А они – молодцы, живут на полный взлёт! Как и положено настоящим шестидесятникам, азартным, открытым миру и людям. Благодаря их сердечности, участию, их терпению и родилась эта книга. Спасибо им всем!
В издании использованы фрагменты книги Марка Розовского «Самоотдача».