Geum.ru

История эстрадной студии мгу «наш дом» (1958-1969 гг.) Книга первая москва, 2006 оглавление

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Сцена «Инкубатор» – это весёлый мюзик-холл. Серьёзные профессора высиживают студентов, а вылупляется настоящая шпана, которая лихо отплясывает «фокстроты» и «буги-вуги». Синие кварцевые лампы, которыми профессора любовно отогревали яйца, затем использовались бедовыми студентами как балалайки. Ответственным за яйца был… Виктор Славкин.

Сценки под общим названием «Экзамены» – это дань капустнику. Назывались они, как у А.Райкина, «мхэтками» – «Московский художественный эстрадный театр». Особенно любили зрители миниатюру «Экзамены на первом курсе».


М.Кочин: «Экзамены» были невероятно смешными и убойными. Во время гастролей в Астрахани в последнем спектакле решили ещё усмешнить эту сцену. Мы сидели, вместо стульев, на разноцветных кубиках, которые Ушац придумал. Одного кубика не хватало, и у нас возникла дополнительная задача – занять кубик. Перестановка – и все несутся занимать кубик, чтобы сесть. Зритель ни фига не понимал, а мы просто подыхали от смеха.

Когда нас спрашивали, сколько идёт сцена «Экзамен на первом курсе», мы говорили: «Сколько хотите, столько и будет идти. Хотите – десять минут, хотите – час десять». Потому что возможностей для импровизации там было море! Что там Илюха делал! А как Семён прекрасно играл! Преподавателей переиграли и Алик Аксельрод, и Розовский, и Солодихин, и я, и даже Маша Полицеймако, когда они с Семёном работали у Михалкова. Илюха настолько смешно играл, что Алик не мог с ним работать - он «плыл»...

И.Суворова. Аксельрод был очень смешливый и раскалывался сразу. Розовский держался с трудом. Не раскалывались только Кочин и Точилин. И каждый раз, когда играли Аксельрод или Розовский, мы за кулисами заключали пари: расколется-не расколется. Однажды на выездном концерте за городом Инга Розовская так хохотала, что пришлось вызывать «неотложку», и родилась Маша.

Ещё одна «капустная» сцена –. «Ударим палец о палец» («Лодыри») На съезде лодырей, «сачков» идёт обмен опытом «сачкования»: «Почему опоздал? Сел на клей», «Выходила замуж» и тому подобное.

М.Розовский. Там был смешной монолог шпаргальщика. «С одной стороны, списывать – это хорошо, с другой стороны – нехорошо, потому как если списывать с двух сторон, то чернила промокают и плохо видно. Поэтому лично я шпаргалкой не пользуюсь. Я всегда с книги…» – чисто студенческий, репризный юмор. Но он вызывал дикий восторг публики. Из этих текстовых реприз родился номер Семена Фарады, где кроме монолога шпаргальщика, который я придумал, был монолог студента кулинарного техникума, который сочинил А.Арканов.

В сцене «Четыре парня» не было слов, но была песенка о распределении, которую пели четверо ребят, присев на свои рюкзаки в уголке сцены и покуривая перед дальней дорогой. Потом по очереди поднимались и, передавая друг другу сигарету, уходили по наклонной конструкции ввысь, в неизвестное. И только последний из них менял рюкзак на авоську с бутылками и батоном и не вступал на «дорогу жизни», а шёл, понурившись, в сторону – омещанивался. И зал напряжённо затихал: тема была актуальная.

М.Розовский. Так называемая проблема положительного связывалась с героикой и борьбой за новое, неоткрытое, создаваемое на пустом месте. Это был искренний порыв юности – быть там, где всего трудней. И этот порыв был близок нам как самодеятельным творцам и гражданам. Хотелось не только острить и кувыркаться, но и сказать что-то серьёзное со сцены – о времени, в котором мы живём, о своём поколении… Но – сказать в своём жанре, в эстрадном ключе, на своём языке, без официальной нотки… Публицистика без штампа газетчины. Мы были театром студентов, - значит, темы этих сцен должны быть студенческими.

М.Кочин: В этой сцене одного из героев, уходящих по конструкции должен был играть Аксельрод, который панически боялся высоты. Для него встать на стул было подвигом, а уж пройти на двухметровой высоте – просто финиш! Он должен был уйти по этой плоскости за кулисы, а там его подхватывал кто-то из ребят. «Я не пойду, - в ужасе говорил Алик. - Я упаду и расшибусь». Так и вышло: он упал и сломал руку. Ходил потом в гипсе.

М.Розовский. В этой сцене мы постигали, что такое театральный символ. Конечно, есть символ, а есть символятина. И когда имеет место мышление не философское, а знаково-примитивное, тогда символ превращается в символятину. И, конечно, элементы символятины в «Мы строим наш дом» были. Но это если судить с позиций сегодняшних. А в то время и мы, и зрители воспринимали это как новую поэтику. Такая поэзия и чистота во всем этом была! Но самое главное – возникал некий образ, символ, который заставлял зрителя не столько реагировать на то, что он видел, сколько апеллировал к тому, что возникало в его душе и голове. Главным было то, что зритель ассоциировал сам. Этот принцип был в «Нашем доме» самым драгоценным из всех открытий, сделанных в студии. Как только этот метод стал применяться нами в развитии театральной формы, появились уже не наивные, лирико-идиотические образы, а образы большой художественной силы. Мы всегда говорили, что нам нужен не первый круг ассоциаций, а четвертый, пятый...

Сценка «Сибирь» продолжала в спектакле тему распределения. В сценке этой (автор – И.Рутберг) звучали стихи Д.Эппеля (брата А.Эппеля, тоже писавшего для «Нашего дома»): «Я в глухой тайге построю город с улицей, похожей на Арбат!» В приподнято-романтическом духе тех лет герой этого эпизода, романтик, вместе со своими товарищами строит в тайге прекрасный молодой город. Ничего, что пока город видится им в мечтах и вместо реальных зданий здесь пока вывески: «Завод», «Театр», «Загс», «Планетарий», «Закусочная», «Атомная электростанция», «Аэропорт» и прочие. Очень скоро всё это заблещет реальными праздничными огнями, и тайга отступит уже не в мечтах, а наяву. Наивная символика сцены подкупала зрителей светлым оптимизмом и доверительностью, а потому имела успех.

М.Розовский. Финал спектакля, сцена «Целина», тоже был театральным плакатом. Но темпо-ритм противопоставления, на котором держалась невеликая образность этой сцены, был так горяч и стремителен, песня «Ах, потеряла я своё колечко, эх, во сосновом да во бору!», сопровождавшая сцену, столь заразительна, а световой эффект – движение теплушки поезда, летящего ночью на целину, – таким эмоциональным, ударным и неожиданным, что эту сцену и сегодня не стыдно вспомнить»

Решение сцены было простым: на конструкции сидели актёры с гармонистом в центре, луч света метался по лицам, и рождалось впечатление летящего поезда. А внизу появлялись Демагог, Симулянт и Дезертир. Демагог на детском велосипедике выкрикивал бодрые лозунги «Вперёд! На целину!» и скрывался за кулисами. Симулянт зачитывал заявление: «Прошу освободить меня от целины, так как я недавно натёр мозоль на указательном пальце левой ноги… У меня ещё не выпали все молочные зубы и до сих пор не стоят уши. В настоящее время я нахожусь при смерти, справку о чём прилагаю. Ввиду вышеизложенного убедительно прошу не ехать со мной на целину». Дезертир, чуть не плача, кричал в телефонную трубку: «Дайте мне Москву! Москва… Бабушка, это я!.. Бабушка, милая, я не могу здесь… Все работают, как черти, с утра до ночи и с ночи до утра… Бабушка, пришлите мне телеграмму, будто вы у меня умерли!.. Что? Не собираетесь умирать? Да понарошку же!.. Понарошку!.. Что?.. Ну, живите там! Жи-ви-те!» И всё это перекрывалось лихой песней, которую пели студенты-целинники. Номер шел под горячие аплодисменты.