Geum.ru

Судьбы и время

Вид материалаРассказ

Содержание


Дилора Мардиева.
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   15

Дилора Мардиева.



Моя мама Хурсанд Гадаева из кишлака Челек, который уже давно стал городом. Это очень древний земледельческий район, и мне всегда казалось, что там все какое-то особенное - и люди красивее, и узбекский язык правильнее. Я помню, в детстве, когда мы приезжали к бабушке, мы бегали смотреть на археологические раскопки, которые велись прямо в центре Челека. Много позже я читала статьи Г.А.Пугаченковой63 о находках с античной эпохи, сделанных в этой местности. Я понимаю, что большинство челекцев происходят от коренных жителей Средней Азии – согдийцев. Это отразилось на внешности всех нас – моей челекской бабушки, моих тетушек, многочисленных двоюродных братьев и сестер, моих детей и племянников: белокожие, зеленоглазые с правильными чертами лица.

Когда началась гражданская война в 1918-22 гг., мужчин всех забрали – кого в армию, а кого в тюрьму. И остались в этом кишлаке женщины и маленькие дети. Женщины не могли прокормить своих детей, а дети хотели жить, хотели дальше учиться, а нормальной школы не было. Поэтому мальчики-подростки решили пойти в Самарканд, учиться, и отец был среди них, хотя по возрасту, он был значительно младше всех.

Отец часто вспоминает, как они шли тогда эти 30 км до Самарканда – в лютый холод, почти босиком. Но мой папа всегда, с рождения, знал, что он талантливый, очень способный. Амбиции у него были всегда. И, действительно, их взяли в какую-то школу-интернат, в которой обучали сельскую молодёжь. Она давала образование и создала какие-то условия для жизни: кормила, одевала, давала крышу над головой. Мой отец получил очень неплохое образование.

Моя мама происходит из байской семьи, хотя моего дедушку звали Гадой – нищий. Просто у моего прадеда умирали в младенчестве дети, и когда родился очередной сын, его так и назвали Гадой – пусть будет нищим, но живым. Когда-то от старушек в Челеке17 я слышала, что семье моей мамы принадлежали огромные земли, на которых сейчас стоит город Челек. Насколько это правда, я не знаю. Моя бабушка не подтверждала этого и не опровергала. Не подтверждала - это понятно. Семья моей бабушки пережила тяжелые репрессии. Был репрессирован мой дед. Он был арестован в 1929 году только из-за того, что был сыном бая. Ничего от байского быта уже тогда не осталось, может быть кроме, культуры – культуры быта и образа жизни. Просто вспомнили, через 12 лет после революции, что он сын бая, и арестовали. Он тогда был ещё молодым человеком, но уже обременённым большой семьей.

У него было четверо детей, совсем маленьких. Моей маме было всего 2 года. Моя бабушка, когда арестовали моего деда, была беременна. Их выгнали из дома, т.е. всю семью – мою бабушку и детей. Бабушка пристроила своих детей по родственникам и бросилась на поиски мужа. Расстояние между Челеком и Самаркандом составляет 30 км. И где-то на этом пути пропал мой дедушка – в самаркандских списках арестованных он не значился. Но то, что его арестовали, и как его вели, - это видели все. Моя бабушка не нашла своего мужа. Но и клейма семьи «врага народа» на них тоже не было. Это дало бабушке возможность реализовать то, что она считала важным, что являлась требованием жизни для семьи, из которой был её муж – всем детям она старалась дать образование.


Отец очень быстро освоил программу средней школы. Потом поступил на рабфак. И по его окончании он, преисполненный всеобщим энтузиазмом, стал военным, когда советская молодёжь шла в армию. И в 40 году, будучи совсем молодым человеком, он ушёл добровольцем в армию. В армии ему очень нравилось. Он всегда подчёркивал, что в те годы армия действительно была школой жизни. Летом 41 они маршем прошли практически полстраны. Дошли до Белоруссии, до самой границы. И буквально через несколько дней после того, как они пришли на границу, началась война. Он воевал с первых дней.

Советская армия была абсолютно, морально и материально, не готова к войне. Поэтому война начиналась страшно. Эти мальчики, командирами которых были такие же мальчики, первыми приняли на себя удар, они совершенно не готовы были к войне. А она была вначале невероятно жестока…диверсанты были везде. В первые годы был уничтожен весь командный состав. И отцу, находившемуся в армии всего несколько месяцев, пришлось стать командиром. До осени шли страшные кровопролитные бои, а когда начались холода, их часть попала в окружение.

Война для отца кончилась в 1944 году, когда он, получив сильную контузию и ранение и пролежав несколько месяцев в госпитале, вернулся к себе в кишлак в качестве офицера НКВД. В полуразрушенном доме он застал умирающих от голода мать и двух сестер, поэтому он сразу стал строить новую жизнь – возводить дом, сажать сад, которые, кстати, существуют до сих пор – большой сад, хороший дом. Наверное, при других обстоятельствах он смог бы стать строителем или агрономом, но стал военным. И с армией, милицией у него была связана вся жизнь, тогда ведь не спрашивали у людей, хочешь ли ты быть в армии или нет; он работал там, куда пошлют.

Моя мама работала с 14 лет, во время войны была учительницей младших классов в школе, где директором до войны был её брат, и в то же время, как и все, трудилась на хлопковых полях. Точно так же, не покладая рук, трудились и мои тети – мамины сестры. Мои родители и родственники часто рассказывали, как в те годы по кишлакам области ездил вернувшийся с войны Шараф Рашидов25, назначенный редактором областной газеты. Он всех знал по именам, со всеми был приветлив и внимателен, писал об учителях, сборщиках хлопка, в том числе и о моей маме. У моих родителей хорошее отношение к Шараф-ака сложилось с тех самых времен, и никогда они не меняли своего мнения.

И так получилось, что через какое-то время, после свадьбы моих родителей, отца вызвали и сказали, что он направляется на учебу в Москву. И мои родители поехали жить в Москву. Они там жили, пока отец учился в высшем военном училище. Это были, по их рассказам, очень счастливые времена. Много фотографий у нас в доме хранится, на них родители молоды, красивы и очень счастливы с друзьями. Его друзьями были люди разных национальностей – русские, казахи, грузины…

Папин друг недавно приезжал – генерал милиции из Казахстана, из Чимкента. Привез свою книгу, «Воспоминания генерала милиции» в подарок, замечательную книгу. Это его друг – однокурсник. Они дружат всю жизнь, до сих пор. Какое-то это было очень веселое время для них, переживших войну, смотревших смерти в глаза не один раз. После войны они очень остро ощущали вкус жизни. Отец часто рассказывал, что все они были фронтовиками, но вели себя как последние – мальчишки-сорванцы. Они были все ещё очень молоды. Им всем тогда было по 25 лет, как и моему отцу. Но веселились они в перерывах между занятиями – пели песни и плясали от души. Это было просто замечательное время – я росла в очень весёлой обстановке.


После Москвы у нас началась кочевая жизнь, как у всех военных в то время. Когда отца направили в Наманган, каким-то энкаведешным начальником, я уже была сознательной девочкой, которая была старшей сестрой братика и постоянно за него отвечала. Одно из сильных воспоминаний детства – смерть Сталина. – Толпы людей, стоящих с флагами на нашей улице, опечаленные лица родителей. Я также помню, как родилась в Намангане моя сестренка Лола, и я помню ту озабоченность взрослых - папы, мамы, девушки Шарофат (то ли няни, то ли домработницы), - этим событием, и отчетливое понимание того, что им до нас нет дела!!

Там же в Намангане случилось событие, которое, как мне кажется, сделало меня окончательно сознательным человеком. Это было в 1953 году. Только что родилась Лола, а папу послали куда-то в командировку, и он, можно сказать, пропал, его не было какое-то долгое время. Это была специфика тогдашней офицерской жизни, когда посылают неизвестно куда, и семья ничего не знает. Мама из-за рождения ребенка не могла работать, кроме того, она училась в Педагогическом институте, видимо дома не было денег. Мы с братом постоянно болели, и я помню мамино отчаяние. Наша Шарофат пошла работать в детский сад, и нас кормила на свою зарплату. Этот момент я помню хорошо.

Много-много лет спустя я поняла, что случилось – из книги по истории, и благодаря фильму «Холодное лето 53 года»29. – Тогда была объявлена амнистия и огромное количество уголовников было выпущено на свободу, и страну захлестнула волна грабежей, убийств. Все силы НКВД были брошены на исправление этого положения…

В 1957 году моего отца вызвали в партком и сказали: «Сейчас мы даём участки под застройку, и вы как руководящий работник и член партии, должны помочь государству и освободить государственную квартиру, построив себе дом». И в том же году мой папа получил участок и начал строить себе дом (смех). Моя мама была категорически против этого. Ей нравилась цивилизованная жизнь. Она вообще очень цивилизованный человек. К ней цивилизация пристает очень быстро. И она очень быстро приспособилась к жизни в Москве, очень быстро научилась – покупать 150 гр. мяса, 100 гр. колбасы, 50 гр. сыра, но каждый день, как делают все москвичи. А ехать куда-то там за Рабочий городок и там строить дом для нее было ужасно, это был крах налаженной жизни. И потом, самое главное в эти годы, что все деньги уходили на строительство этого дома.

Но потом вдруг изменилась политика нашего государства. Оно поняло, что развивать индивидуальное строительство – это очень невыгодно. И про нашего папу и его друзей, которые поддались на уговоры парткома, вышла большая статья в газете «Правда Востока», которая была озаглавлена «Нет»- скажем стяжателям!» (смех). И там была фотография нашего недостроенного дома. Это была обычная статья в «Правде Востока». Его вызвали тут же в партком и сказали: «Если вы немедленно не освободите квартиру в центре города и не переедете в свой дом, то вы вылетите из партии и вас уволят из НКВД».

Отцу пришлось срочно занимать деньги, срочно достраивать дом. При- чем там крыши ещё совсем не было – достраивать крышу, настилать полы. И мы въехали после цивилизованной жизни в недостроенный дом. Там не было ванны, – вода была только в кухне. Перед домом зияла большая яма, которая должна была быть террасой с подвалом. Это был такой кошмар.

Пришлось перейти в другую школу. Для меня лично это была трагедия. Я даже пыталась родителям сказать, что я не могу ходить в эту школу и жить здесь. Но я видела, как тяжело переживают мои родители эту ситуацию, а она была, видимо, очень серьёзной, критической для карьеры моего отца, и для моей мамы, для которой всё рухнуло в одночасье. Я постаралась не высказывать свои претензии много. Я понимала, что это бесполезно. Просто незачем усугублять и без того тяжёлую ситуацию, когда мама вся в слезах.

Отец очень быстро освоил программу средней школы. Потом поступил на рабфак. И по его окончании он, преисполненный всеобщим энтузиазмом, стал военным, когда советская молодёжь шла в армию. И в 40 году, будучи совсем молодым человеком, он ушёл добровольцем в армию. В армии ему очень нравилось. Он всегда подчёркивал, что в те годы армия действительно была школой жизни. Летом 41 они маршем прошли практически полстраны. Дошли до Белоруссии, до самой границы. И буквально через несколько дней после того, как они пришли на границу, началась война. Он воевал с первых дней.

Советская армия была абсолютно, морально и материально, не готова к войне. Поэтому война начиналась страшно. Эти мальчики, командирами которых были такие же мальчики, первыми приняли на себя удар, они совершенно не готовы были к войне. А она была вначале невероятно жестока…диверсанты были везде. В первые годы был уничтожен весь командный состав. И отцу, находившемуся в армии всего несколько месяцев, пришлось стать командиром. До осени шли страшные кровопролитные бои, а когда начались холода, их часть попала в окружение.

Война для отца кончилась в 1944 году, когда он, получив сильную контузию и ранение и пролежав несколько месяцев в госпитале, вернулся к себе в кишлак в качестве офицера НКВД. В полуразрушенном доме он застал умирающих от голода мать и двух сестер, поэтому он сразу стал строить новую жизнь – возводить дом, сажать сад, которые, кстати, существуют до сих пор – большой сад, хороший дом. Наверное, при других обстоятельствах он смог бы стать строителем или агрономом, но стал военным. И с армией, милицией у него была связана вся жизнь, тогда ведь не спрашивали у людей, хочешь ли ты быть в армии или нет; он работал там, куда пошлют.

Моя мама работала с 14 лет, во время войны была учительницей младших классов в школе, где директором до войны был её брат, и в то же время, как и все, трудилась на хлопковых полях. Точно так же, не покладая рук, трудились и мои тети – мамины сестры. Мои родители и родственники часто рассказывали, как в те годы по кишлакам области ездил вернувшийся с войны Шараф Рашидов25, назначенный редактором областной газеты. Он всех знал по именам, со всеми был приветлив и внимателен, писал об учителях, сборщиках хлопка, в том числе и о моей маме. У моих родителей хорошее отношение к Шараф-ака сложилось с тех самых времен, и никогда они не меняли своего мнения.

И так получилось, что через какое-то время, после свадьбы моих родителей, отца вызвали и сказали, что он направляется на учебу в Москву. И мои родители поехали жить в Москву. Они там жили, пока отец учился в высшем военном училище. Это были, по их рассказам, очень счастливые времена. Много фотографий у нас в доме хранится, на них родители молоды, красивы и очень счастливы с друзьями. Его друзьями были люди разных национальностей – русские, казахи, грузины…

Папин друг недавно приезжал – генерал милиции из Казахстана, из Чимкента. Привез свою книгу, «Воспоминания генерала милиции» в подарок, замечательную книгу. Это его друг – однокурсник. Они дружат всю жизнь, до сих пор. Какое-то это было очень веселое время для них, переживших войну, смотревших смерти в глаза не один раз. После войны они очень остро ощущали вкус жизни. Отец часто рассказывал, что все они были фронтовиками, но вели себя как последние – мальчишки-сорванцы. Они были все ещё очень молоды. Им всем тогда было по 25 лет, как и моему отцу. Но веселились они в перерывах между занятиями – пели песни и плясали от души. Это было просто замечательное время – я росла в очень весёлой обстановке.


После Москвы у нас началась кочевая жизнь, как у всех военных в то время. Когда отца направили в Наманган, каким-то энкаведешным начальником, я уже была сознательной девочкой, которая была старшей сестрой братика и постоянно за него отвечала. Одно из сильных воспоминаний детства – смерть Сталина. – Толпы людей, стоящих с флагами на нашей улице, опечаленные лица родителей. Я также помню, как родилась в Намангане моя сестренка Лола, и я помню ту озабоченность взрослых - папы, мамы, девушки Шарофат (то ли няни, то ли домработницы), - этим событием, и отчетливое понимание того, что им до нас нет дела!!

Там же в Намангане случилось событие, которое, как мне кажется, сделало меня окончательно сознательным человеком. Это было в 1953 году. Только что родилась Лола, а папу послали куда-то в командировку, и он, можно сказать, пропал, его не было какое-то долгое время. Это была специфика тогдашней офицерской жизни, когда посылают неизвестно куда, и семья ничего не знает. Мама из-за рождения ребенка не могла работать, кроме того, она училась в Педагогическом институте, видимо дома не было денег. Мы с братом постоянно болели, и я помню мамино отчаяние. Наша Шарофат пошла работать в детский сад, и нас кормила на свою зарплату. Этот момент я помню хорошо.

Много-много лет спустя я поняла, что случилось – из книги по истории, и благодаря фильму «Холодное лето 53 года»29. – Тогда была объявлена амнистия и огромное количество уголовников было выпущено на свободу, и страну захлестнула волна грабежей, убийств. Все силы НКВД были брошены на исправление этого положения…

В 1957 году моего отца вызвали в партком и сказали: «Сейчас мы даём участки под застройку, и вы как руководящий работник и член партии, должны помочь государству и освободить государственную квартиру, построив себе дом». И в том же году мой папа получил участок и начал строить себе дом (смех). Моя мама была категорически против этого. Ей нравилась цивилизованная жизнь. Она вообще очень цивилизованный человек. К ней цивилизация пристает очень быстро. И она очень быстро приспособилась к жизни в Москве, очень быстро научилась – покупать 150 гр. мяса, 100 гр. колбасы, 50 гр. сыра, но каждый день, как делают все москвичи. А ехать куда-то там за Рабочий городок и там строить дом для нее было ужасно, это был крах налаженной жизни. И потом, самое главное в эти годы, что все деньги уходили на строительство этого дома.

Но потом вдруг изменилась политика нашего государства. Оно поняло, что развивать индивидуальное строительство – это очень невыгодно. И про нашего папу и его друзей, которые поддались на уговоры парткома, вышла большая статья в газете «Правда Востока», которая была озаглавлена «Нет»- скажем стяжателям!» (смех). И там была фотография нашего недостроенного дома. Это была обычная статья в «Правде Востока». Его вызвали тут же в партком и сказали: «Если вы немедленно не освободите квартиру в центре города и не переедете в свой дом, то вы вылетите из партии и вас уволят из НКВД».

Отцу пришлось срочно занимать деньги, срочно достраивать дом. При- чем там крыши ещё совсем не было – достраивать крышу, настилать полы. И мы въехали после цивилизованной жизни в недостроенный дом. Там не было ванны, – вода была только в кухне. Перед домом зияла большая яма, которая должна была быть террасой с подвалом. Это был такой кошмар.

Пришлось перейти в другую школу. Для меня лично это была трагедия. Я даже пыталась родителям сказать, что я не могу ходить в эту школу и жить здесь. Но я видела, как тяжело переживают мои родители эту ситуацию, а она была, видимо, очень серьёзной, критической для карьеры моего отца, и для моей мамы, для которой всё рухнуло в одночасье. Я постаралась не высказывать свои претензии много. Я понимала, что это бесполезно. Просто незачем усугублять и без того тяжёлую ситуацию, когда мама вся в слезах.

Так получилось, что много позже, в середине 60-х годов, при освоении Голодной степи, мой отец и Константин Симонов34, тогдашний корреспондент газеты «Правда» в Узбекистане, познакомились и общались. Там было мужское сообщество в бараке, но никогда, видимо, они не говорили о том пути, который они оба прошли поздней осенью 41 года, как и персонажи романа «Живые и мертвые», как и тысячи других людей. Отец был потрясен, когда вышла эта книга, тем, как К.Симонов точно изложил все то, что с ними случилось тогда.

Я пошла в школу. И меня все там удивляло. Я просто поняла, что такое узбекская школа, что это такое – махалля. Школа в махалле – это не совсем то, что школа в центре города. Там была своеобразная публика, которая сначала меня удивляла, - всё-таки я жила в другой среде, а это была среда совсем непохожая на то, что я знала. Потом я не то, чтобы привыкла, я постепенно поняла, как мне в этой жизни повезло – с этой махаллёй, с этой школой и с этим домом. Потому что получилось так, что в этой махалле, вообще в районе Рабочего города, поселилась интеллектуальная элита – писатели, художники, ученые. И я обнаружила, что наши соседи – классики узбекской литературы, известные художники в стране и за рубежом. Например, нашими соседями были Рахим Ахмедов35, Абдулхак Абдуллаев36, Елизаров, Александр Виннер37 – художник высочайшего класса. Школа была построена в 50-е годы, и в широких коридорах висели их великолепные картины. Это были подарки соседей –художников этой школе. Просто так. В то время ведь картины не особенно продавались. Они от чистого сердца дарили детям очень хорошие картины. В основном это были пейзажи. Даже была копия известной картины Абдулхака Абдуллаева «Портрет племянницы Шахло», которая висит в Третьяковской галерее, а копия этой картины висела в коридоре школы. Все они были знаменитыми художниками, и их работы находятся не только в Третьяковской галерее, но и во многих музеях мира.

Рядом со школой, в доме напротив, ходил странный веселый старичок, которого звали Куддуз Мухаммади38 – детский поэт. Это был замечательный человек. Теперь я понимаю, как мне в жизни повезло, что я вот в этой атмосфере выросла. И когда мне говорили: «А, вот эта узбекская махалля…» - подразумеваемая отсталость, я не соглашалась, для меня, прежде всего, моя махалля. Сейчас, конечно, все изменилось. Тогда, в 60-е годы, махалля была, прежде всего, интернациональной. Очень много русских, армян, евреев жило в нашем районе. Конечно, махалля была в основном узбекская. В нашем русском классе из 36 человек – 20 были узбеками. Тем не менее, полкласса – представители других национальностей. Сейчас наша школа стала чисто узбекской, и те дети, которые хотят учиться в русской школе, уже едут в другой район города. А это ведь заводской район. Это же граница северной промзоны, а там заводы позже строили свои дома. И русских уже осталось немного. А в махалле их уже вообще нет.

Тогда какой-нибудь детский писатель мог заглянуть в нашу школу. И потому что дети писателей, врачей, художников, учились вместе с нами, обстановка в классе была особая. Это были не просто воспитанные и культурные дети, - например, все считали своим долгом читать последний номер литературных журналов «Иностранная литература» или «Новый мир». Если ты не прочел что-то из «Иностранки», тебя переставали уважать. Мы очень боялись быть не на уровне. Это, конечно, сказывалось на атмосфере классе.

У нас было два классных руководителя. Юлия Александровна Неделина – великолепный словесник, учительница русского языка и литературы, культурнейшая, образованнейшая, которая тоже жила в этой махалле.

Мои первые годы учебы в институте оказались очень сложными. Там-то я вдруг поняла, что была в элитарной школе, в элитарном классе. На факультете было что-то ужасное. Мне, может быть, с группой не повезло. Бывает так. В нашей группе считалось неприличным хорошо учиться – была такая установка, но я плохо учиться не могла. Они занимались чем угодно, только не учебой. Тогда наши мальчишки начали играть на гитарах. Потом организовали ансамбль «Синтез», который потом стал профессиональным ансамблем. Он выступал в Москве и одержал какие-то победы на конкурсах. Именно в это же время появилась известная «Ялла»39. «Ялла» и «Синтез» дружили. Это было такое время, когда организовывались вокально-инструментальные ансамбли.

Наши мальчики требовали, чтобы мы постоянно скидывались на какие-то струны, почему-то, на какие-то гитары. Я кончила школу с Золотой медалью и кончила серьёзную школу. Ведь у нас была действительно сильная школа. У нас в классе была такая установка – не быть тупым. А здесь почему-то получать «пятерки» было неприлично! И вообще учиться своей профессии считалось неприличным. И потом, по жизни я поняла, что мужчины, если даже ничего не делают, то какие-то посты занимают. В общем, в нашей группе девочки учились, а мальчики лоботрясничали.

Наш курс набирался из выпускников сразу десятых и одиннадцатых классов в 1966 году, и поэтому был невероятно многочисленным. Среди них в других группах было очень много талантливых людей. Большая часть студентов (но не их нашей группы) была увлечена живописью. Огромные планшеты с нарисованными микельанджеловскими рабами, давидами, десятки живописных работ, красивое оформление экспозиции – все это началось с нашего курса. Наши преподаватели с кафедры «Рисунка и живописи» (где заведующим кафедрой был изумительный художник Чингиз Ахмаров), были не просто замечательными художниками, но и невероятными энтузиастами, готовыми дневать и ночевать на факультете, – Клара Багдасарова, Геннадий Моисеев, Юрий Иванович Зорькин. Например, Клара Багдасарова могла назначить нам всем свидание на планере в семь утра, и мы с раннего утра до начала занятий писали этюды. Это было время расцвета архитектурного факультета, когда считалось, что хороший архитектор – это, прежде всего, хороший художник. Мне очень повезло, потому что на мои работы, особенно живописные, обращали внимание – почти все они отбирались на выставки, в особые фонды и т.д., поэтому у меня мои лучшие работы не сохранились.

Занятия живописью и графикой скрашивали серые факультетские будни, где доминировали строительные и технические дисциплины, – что только мы не проходили – научный коммунизм, фундаменты, сопромат, строительную физику, теоретическую механику и т.д. и т.п. Кроме того, настоящую радость и удовлетворение принесли занятия по истории и теории архитектуры, которые вели легендарные личности – Евсей Моисеевич Слоним и Владимир Анатольевич Нильсен. На своих лекциях они не просто говорили об истории искусства и архитектуры, а воспитывали вкус, формировали наш интеллект и мировоззрение. На факультете в то время было много замечательных людей и, прежде всего, наши профессора – А. Бабаханов, К. Бабиевский. Масштаб и значение их личностей я поняла значительно позже.

В те годы на архитектурном факультете были замечательные практики, которые проходили в Бухаре, Риге, Москве. Они расширяли кругозор, показывали другую жизнь, другие перспективы. Особенно большое впечатление произвела на меня работа в знаменитой проектной организации Москвы – Моспроекте-1. Там делали колоссальные объекты и работали знаменитые на всю страну архитекторы – люди, которые очень много знали и умели.

Меня сегодня очень удивляет то, что мало моих сокурсников состоялось в архитектуре – среди нас есть околоархитектурные чиновники, научные сотрудники, проектировщики есть, но настоящих архитекторов – единицы. Среди причин и то, что среди многих предметов упускалось главное – воспитание способности к архитектурному творчеству – нестандартность мышления, композиционные навыки и т.д. Время нашего вхождения в профессию знаменовалось абсолютным господством стандартной типовой архитектуры, убивающей всякую фантазию.


Институт ТашЗНИИЭП45 отличался в то время какими-то немыслимыми строгостями по дисциплине - с одной стороны, а с другой - очень демократичной атмосферой, каким-то своеобразным мифотворчеством, когда слагались легенды о разных сотрудников, приписывались им какие-то невероятные качества и поступки, чуть ли ни подвиги. Но это все было по-доброму. Жизни никому не портили. До примитивно-бытового уровня никогда не опускались.

ТашЗНИИЭП выполнял значительные работы, люди все сплачивались во время работы, и все знали друг про друга, кто на что способен. Здесь приходилось забывать, что ты мать или жена, или у тебя дети… Прежде всего, ты был архитектор. Ты можешь прийти в 8.00 и уйти в 12 ночи. Ты не встанешь и не уйдешь, пока не сделаешь свою работу. Кто был способен на это, тот оставался. Здесь работала команда, члены которой были уверены друг в друге, любили друг друга. Учили друг друга, учились друг у друга.

Вместе в тем, в институте была армия бездельцев, которые слонялись по коридорам, подлизывались начальникам, именно эти мифы о загадочных личностях, они и создавали. А главной причиной загадочными для них были люди, которые вели себя независимо, имели собственное мнение и умели возражать «старшим по званию». Именно они потом институт губили. И оказалось, что ни у кого не было личной жизни. Потому что было очень интересно на работе. И не хотелось с работы уходить. Вышли замуж все мои подруги довольно поздно. Нельзя сказать, что все вышли замуж удачно. Потому что работы было очень много. Постоянно приходилось полностью выкладываться. И ни на что другое душевных сил уже не хватало. Я уже много лет, спустя, поняла, что это была своего рода жизненная ловушка. Было так хорошо на работе, комфортно, что страшно было выйти на улицу. Перейти на другую работу - была почти немыслимая ситуация. Потому что так было хорошо с коллегами, которые тебя понимают, которые помогут в любой жизненной ситуации.

И кстати, в моё время, когда родилась Надира, участковый педиатр ходила и проверяла, не лежат ли дети в бешике. И она, например, мне очень долго объясняла, что ни в коем случае нельзя класть детей в бешик, что у детей случается рахит и искривление позвоночника, нарушения функциональные. Я пыталась ей объяснить, что у меня бешика нет, и я не знаю, что это такое, потому что мы сами не лежали в бешике. Сейчас на это никто не обращает внимание.


С работой мне повезло, как немногим. Это стечение обстоятельств с одной стороны, а с другой стороны, всё-таки я оказалась востребованной, вопреки всем обстоятельствам. Потому что такая самоотверженная работа вТашЗНИИЭПе – там всему я научилась, не считали зазорным браться за любую работу. И все это пригодилось, когда никакие научные проработки никому не нужны стали. Возникали какие-то проблемы, на которые всегда нужно было быстро ответить и быстро реагировать. Здесь нужны были люди опытные. И вот я уже 10 лет работаю в Ташгенплане.

Город растет, город стареет, город развивается по новым правилам. Проблем очень много, и, прежде всего с жилищным комплексом – ведь жилая застройка, - основная составляющая города. И в таком городе жилище должно быть комфортным, безопасным, современным. Но время сейчас тяжелое и это, конечно, отражается на архитектуре жилища, С одной стороны, как грибы растут огромные мраморные особняки, а с другой – тысячи людей живут без элементарных удобств в «старом городе», без каких-либо перспектив на улучшение жилищных условий.

Приезжают тысячи семей, для которых Ташкент – чужой город, они не знают и не уважают традиций и обычаев этого города. Они по дешевке они покупают квартиры в многоэтажных домах и начинают разрушать переделками эти дома, жилую среду. Они не понимают элементарной истины, что жизнь в большом городе - прежде всего, связана с подчинением определенным порядкам. Таких мигрантов – тысячи, вчера они жили на селе, в маленьком городке, похожем на село, а здесь все другое, и они хотят переделать свое жилище, чтобы оно было похожим на то, что у них было.

Поэтому так важно сейчас не отдать город на разграбление диким людям – ведь в процессе передела городской земельной собственности игнорируются санитарные, экологические, сейсмические требования, все это ухудшает условия проживания в городе. Власти надеются, что жители сами решат свои жилищные проблемы и поэтому большие территории отдаются под жилую застройку, где люди по мере своих возможностей строят разные дома. Процесс этот практически стихийный и контроль за качеством строительства, соблюдением требований конструктивной надежности и сейсмостойкости отсутствует. Кроме того, существует такая проблема, очень опасная: размыв городского образа жизни. Сельский образ жизни, агрессивный, он вторгается очень интенсивно. Понятно, что в тяжелое время люди стараются прокормиться на земле, всё понятно. Всё-таки город есть город. Тем более такой город, как Ташкент. Поэтому важно городской образ жизни должен сохранить, и научить людей жить по новому.

Сейчас проводя обследования, я все-таки начинаю понимать, что сейчас мы упустили момент проектирования застройки, как таковой. Очень много мы ругали застройку старых массивов индивидуальной застройки в 50-е годы – Бадамзар и Рабочий городок. Ругали за отсутствие общественных территорий, за низкую обеспеченность соцкультбытом, за очень большие радиусы обслуживания. Это все создавалось низкой плотностью застройки. Но ещё тогда в 50-е годы все было просчитано: и ширина дорог и «зеленка» вдоль домов и ширина проезжей части. Самое главное под жестким контролем строились жилые дома, разрабатывались проекты. Они предлагались застройщикам, чтобы они строго придерживались проекта. Для чего это было сделано? Для того, чтобы конструктивная надёжность, безопасность (!) была обеспечена. Сейчас самое страшное, что нет сейсмостойкости в новых массивах. В 1966-м году случилось землетрясение, и город не рухнул. Благодаря тому, что это было под контролем.

Но надо сказать и то, что благороднейшая социальная задача, которой мы служили столько лет – «Каждой семье квартиру» давно уже превратилась в утопию, а архитектура жилища – в комбинаторику, сцепление каких-то элементов, но время меняется и меняется отношение к архитектуре жилища, и есть такая надежда, что в лучшую сторону.

Жить стало трудно. Стареют родители. Они для меня всегда были опорой, защитой. Очень долгое время материальные проблемы они существенно помогали решать. Это уже им не по силам. Теперь им надо помогать. И не особенно получается. Казалось бы, трое детей с высшим образованием, но помочь старикам мы можем время от времени. Моя сестра – достаточно известный дизайнер в республике, мой брат – известный скульптор, художник. Но, тем не менее, мы всегда в трудах, трудно сохранить достаток. Материальные проблемы усугубляются. Тяжело.

Слава богу, что ещё и дети не создают проблем. Получается, что и платить за их учебу не надо - они поступили и учатся на бюджетной основе. В этом плане, полегче. Я скажу и все больше утверждаюсь в правоте моих родителей, которые считали, что в жизни, прежде всего, нужно быть самой кем-то. Они были настойчивы в том, чтобы я хорошо училась. Моя мама, прежде всего, спрашивает, «Как ты? Как у тебя работа?». Потому что все-таки когда есть работа, есть независимость и уверенность, что ты сама сможешь прокормить семью.

Обеспечить и поднять детей, для моих родителей это всегда было очень важно. Сейчас очень важно для меня – будущее моих детей. Я хочу, чтобы мои дети стояли крепко на ногах и, чтобы ни для кого не были обузой, чтобы они могли рассчитывать, прежде всего, на себя. Это было очень важно и тогда и сейчас. Я вижу, как это не совпадает с установками в обществе. Меня это очень беспокоит. Собственно меня, наверное, беспокоит судьба моей дочери. Я, честно говоря, не знаю, что делать дальше. Может быть я не права, что я её ориентировала на самостоятельность, на получение хорошего образования, на то, что она должна стать человеком и специалистом, тогда как в обществе это мало ценится. Но, вместе с тем, я очень надеюсь на то, что жизнь моих детей будет такой же благополучной и осмысленной, как у нас с мужем. Только для этого нужно усвоить правило: «надо много трудиться и много терпеть и тогда все будет хорошо».


А потом приехал папа Он сказал, что мы теперь будем жить в Ташкенте. И привёз нас в Ташкент на улицу Навои в один из самых красивых домов. Правда, это была коммуналка.

С тех пор и началась наша ташкентская жизнь, уже достаточно оседлая. Это был дом МВД64. Он и сейчас стоит с гастрономом на первом этаже. Вот в этом доме прошли первые годы моей ташкентской жизни. Из этого дома я пошла в 7-ю школу. Это та школа, которая раньше стояла на месте театра Туркистон. Это была старая ещё с царских времен оставшаяся школа, с какими-то своими очень оберегаемыми традициями. Она была, конечно, неказистая с виду, но знания и традиции были замечательные. Все, кто кончал эту школу, целыми классами уезжали в Москву и поступали все в самые престижные учебные заведения. Всё мои успехи в школах, где я училась в последующие годы, были заложено в этой 7-й школе. Там, конечно, была жуткая муштра. Строгости были невероятные. Но потом во всех остальных школах я уже чувствовала себя просто свободным человеком. Потому что эта школа дала хорошие знания, воспитала работоспособность и настойчивость. Из-за того, что школа была старая, помещений не хватало, мы в первом классе, почему-то учился в биологическом кабинете. Заднюю часть класса занимали высокие шкафы, в котором хранились всякие заспиртованные ужасы – заспиртованные младенцы, части тела и, в общем, какие-то кошмарные вещи. Это было так страшно, что я в первом классе боялась повернуться назад (смех). Почему-то до учителей не доходило, что маленьких детей нельзя в этом классе держать было.

К середине первого класса мы, наконец, переехали в новый дом, который был построен также на улице Навои на Урде65 и у нас появилась отдельная двухкомнатная квартира.. Наверное, меня тогда зародился интерес к архитектуре жилища и понимание того, как важны, нормальные условия жизни людей.

Наш дом был ведомственный, и все соседи были папины сослуживцы-офицеры. Все они были молоды, Интересы у них были очень похожие. Здесь происходили застолья, выезжали на маевки, ходили на концерты и в кино. Детей коллективно, огромной толпой выстраивали в цепочку и водили по всяким циркам, театрам, ТЮЗам. И это считалось обязательным, нормальным воспитанием. Солдаты приезжали каждую весну и благоустраивали двор. Засыпали новый песок в песочницы, сажали деревья. Спортивная площадка была оборудована, в подвале было бомбоубежище, где хранился всякий инвентарь для тенниса и волейбола. Вот это все казалось настолько естественным, что я не задумывалась, что у других этого нет. У меня детство было счастливейшее. У моих детей ничего близко этого не было. Потому что это была очень культурная, здоровая жизнь в центре города. Наши матери не работали , наверное, потому что у многих были маленькие дети, и как жены офицеров могли себе позволить себе сидеть дома. Она нас постоянно записывали во всякие кружки в находившемся неподалеку Дворце пионеров. И выездная Республиканская Детская библиотека приезжала раз в неделю и привозила книги. И при чем можно было заказать любую книгу, и её могли привезти – и «Незнайку» и «Робинзона Крузо» и все что угодно.

Я рисую всю свою жизнь, сколько я себя помню, и мой брат и сестра. В детстве мы втроем рисовали везде и всегда – на стенах, на книгах, в школьных тетрадях, газетах. Поэтому моя мама отдала нас с братом в художественную студию во Дворце пионеров.. И я очень рано поняла, какой это тяжелый труд художника. Что это тяжелая и очень сложная профессия. Меня в юности, можно сказать не то, чтобы испугало, а я вдруг поняла что для того, чтобы быть хорошим художником, нужно обладать безусловным талантом, и без сомнений верить в это. В школе я хорошо училась, но в старших классах учиться становилось все сложнее . У нас очень серьезно была поставлена математика и физика и приходилось жертвовать занятиями по рисованию.. Получив «Золотую медаль « за учебу в школе, я считала, что необходимо найти какой-то вариант, в котором бы сочетались математика и художественное творчество. Этим компромиссом, как мне казалось, должна была стать архитектура.. Наверное, это в моем характере – постоянно искать компромиссы, уступать в каких-то жизненных ситуациях.

Но мне, я считаю, крупно повезло ещё и тем, что во время учебы мне стало интересно заниматься архитектурой жилища, наверное, потому что дом, кров – это вечная тема. Обилие форм и разнообразие, планировка в жилой архитектуре, выраженных в архитектуре различных цивилизаций, поражает и завораживает.

Мне как отличнице позволено было выбрать место работы при распределении, и я сама, того не зная, выбрала счастливый билет – творческую, интересную работу в ТашЗНИИЭПе, в научном отделении, в отдел типологии жилища. Уже в первые месяцы своей работы я поняла, что очень мало знаю и мало умею. Для того, чтобы работать в этой сфере надо было постоянно учиться и изучать новые дисциплины – климатологию, социологию, демографию, психологию, учиться проектировать и часто в авральной обстановке; проводить обследование различных домов, типов застройки – то разрушающуюся историческую, то новенькие. Сверкающие краской многоэтажки посреди гор строительного мусора и так далее – первые впечатления молодого архитектора.

Моя личная жизнь сложилась достаточно благополучно, прежде всего, потому что мой муж – нормальный, интеллигентный человек без особых недостатков. Кроме того, в очередной раз оказывается правильной моя жизненная установка –»мы будем много работать и много терпеть. Тогда у нас все будет хорошо».

Рождение ребенка, конечно, очень большое счастье. Началась другая жизнь. Рождение Надиры изменило меня кардинально. Потому что этот ребенок требовал внимания поминутного. И потом было ужасно страшно с ней. Моя мама очень растерялась. И все сначала мы делали не так, как надо, мы даже не знали, как пеленать.

У нас все, что касалось ребенка, стало для меня самым важным. Весь мой мир был зациклен на этом, как у неё животик, как у неё сон. Но девочка она оказалась очень умненькая. Где-то на 10-й день своей жизни она поняла, что из своих родителей она может вить веревки. И всё! С этого момента и по сей день у неё есть куча рабов – папа, мама, дедули, бабули. С тех пор у нас такие вот отношения.

В детский сад мы ходит не могли. Няни не было. В конце концов, одна мамина соседка, сжалилась над нами. Это тоже была целая история. Потом через какое-то время я выяснила, одну странную вещь.

На сквере была большая фотография, то место, где сейчас стоит музей Тимуридов. Однажды мы ехали на такси мимо с Надирой, ей было тогда лет 5. И Надирочка мне говорит, «Мама, а здесь в этой фотографии я мыла полы.» Я говорю, «Да, доченька», но на её слова как-то не обратила внимание. А потом она как-то так настойчиво, «Мама, а я здесь в этой фотографии мыла полы.!» Я говорю, «Когда же ты мыла полы?!»«А тётя Маша меня сюда приводила и мы мыли полы». Это наша няня. Мы ей отправляли ребенка с кучей стерильных вещей, с едой… Она дожидалась нашего ухода. Потом брала нашу дочку и ехала на сквер и мыла полы в фотостудии. Что там ребенок трогал, что она там ела, где она там сидела?! Вы можете себе представить Она вместе мс тётей Машей мыла полы в фотостудии. Вот так мы росли.