Geum.ru

Судьбы и время

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15
Муборакханум Гаффарова


Уехавшие туда (в Синцзян) отцы и матери не были простыми людьми? Все они были богатыми. Образованными были. Где в то время мог учиться сын бедняка?

Когда наши родители бежали сюда, они с очень большими трудностями пересекли границу, потому что на границе люди, получившие отказ, втайне от государства переходили через границу. У меня даже есть кассета, с записью, где моя мать рассказывает о том, как переходила границу. Если хотите, я вам ее поставлю. Так, когда моему мужу было 6 месяцев, его мать перешла через границу. Он плакал от голода, молока в материнской груди не было. Нашла там она что-то вроде сахарного тростника, сунула его корень ребенку в рот, чтобы не заплакал, - иначе пограничники могли услышать. Вот так они прошли через границу. Но мать рассказывала, что и на той стороне границы, на каждом шагу, встречались лазутчики советской власти. ГПУ - называлось тогда. Скрываясь от ГПУ, они перенесли неимоверные трудности и добрались до Гульджи. Когда добрались, их ждали другие трудности – ничего у них не было, снимали жилье у местных уйгуров.

Мать рассказывала одну историю – когда ей было 12 лет, она вышла к соседям и потом говорила матери, что соседи тесто все время тянут и тянут, какое-то блюдо готовят, позже она узнала, что это лагман. Потом, все беженцы отбыли богатыми людьми. Не знаю, как другие, но мои предки привезли с собой немного золота. Продали его и каждый, по своим способностям, тянул свой воз. Одни открыли магазины, другие стали купцами. Наши предки больше всего занимались животноводством. Там овца дешевая, поэтому в Гульдже хорошо развивалось животноводство. Самая хорошая овца стоила 30 рублей. У нас были тысячи овец, сотни лошадей. Летом мы на три месяца уходили в горы на летовье, к сентябрю только возвращались.


Когда я вспоминаю ту среду, то у меня сердце трепещет. Я всегда говорю дочери: «Вот если бы мне предоставили слово на телевидении, я бы говорила о Родине, о национальном чувстве», – я мечтаю об этом. Спросите, почему? Потому что мы все там очень мечтали об утраченной Родине – отец моей матери, дед отца Дильдоры Соутбе Хожат также скучали по Родине. Тогда патефон был – как в кино показывают, отец мой покойный говорил: «Дочка, поставь Туйчи Хафиза20».

Из Ташкента привозили пластинки – записи Туйчи Хафиза, Карима Закирова21, то есть у нас были пластинки всех больших хафизов. Когда мы ставили эти пластинки, покойный отец говаривал: «Эх, Ташкент! Похоронят ли меня в Ташкенте...», - и плакал, слезы текли с бороды на рубашку. Не только отец, очень многие узбеки скучали по родине. Именно поэтому они приложили все усилия и открыли узбекскую школу в Гульджа22, сами платили учителям – и нам посчастливилось проучиться в узбекской школе. Покойный отец очень любил свой народ, и часто говорил: «В первую очередь я горжусь тем, что я узбек, а во-вторых, тем, что мусульманин. Узбекская нация – великая нация, древняя нация».

Таким образом, с детства мы впитывали в наше сознание чувство гордости за свою нацию. Мы с детства гордились тем, что мы узбеки. Я очень благодарна своим учителям из Гульджи, которые учили нас истории нашей родины.

Когда я вернулась на Родину, в Ташкенте я увидела, что здесь все знают Суворова, Кутузова и не знают Амира Темура. А там мы познавали настоящую узбекскую историю. Там мы изучали по родной литературе произведения Чолпана, Фитрата23 и других. В этом смысле культурная среда Гульджи была очень благоприятной – была татарская школа, русская школа, казахская тоже была, у людей каждой национальности была своя школа. Кроме того, был узбекский культурный центр, татарский, казахский центры - все они организовывали свои театры, ставили спектакли.

Мы ставили «Нурхон», «Фигонли кунлар», «Гариб ва Санам» и другие произведения, хотя мы и не были настоящими артистами. Несмотря на то, что он пять раз в сутки молился, мой отец играл на скрипке и очень любил искусство. Дядя мой играл на дутаре. Видите ли, все, кто играл на сцене, были разных профессий и вечером после работы они шли на репетицию. Помню, когда ставили «Нурхон», ходили по миру и просили – у кого атласное платье, у кого сюзане. Люди давали сохранившиеся у них старинные вещи и, таким образом, мы оформляли сцену.

Татары ставили свои спектакли, казахи – свои: «Киз-Джибек», «Машраб». И меня очень радует и удивляет, что люди всех национальностей были там очень дружны. Коренное население – уйгуры, нас очень уважали. Уйгуры – гостеприимный, сердобольный народ. И когда здесь я вижу, как глупые люди делят других по национальному признаку, особенно охунов и уйгуров, я очень расстраиваюсь. Мы от этого народа не видели ничего плохого – они с распростертыми объятиями приняли нас. Узбеки и уйгуры по духу очень близки друг другу, даже язык не сильно различается. Еще радуюсь тому, что родилась там, - могу говорить и по-татарски, и по-казахски. И по-узбекски, и по-уйгурски. Там все были такие многоязычные.


Сейчас моя фамилия Гаффарова, это фамилия моего мужа, девичья фамилия – Абулкасымова. Я родилась в семье Абулкасыма, я первый ребенок в семье, мать моя родила десятерых детей, двое умерли, остались восемь, нас было двое девочек и шесть мальчиков. Мой отец был очень хорошим бухгалтером, мать никогда и нигде не работала, отец был очень добрым, умным, любил детей, вот такой был человек. Восьмерых детей поднял, дал им образование. Я родилась в Гульдже. В городе Гульдже в Восточном Туркестане. По национальности я узбечка. Из Ташкента. Родители мои также из Ташкента. В 31-году, после того, как их родители были под давлением Советской власти были раскулачены, в 31-ом они сбежали в Восточный Туркестан. В то время моему отцу было 14, а матери - 12. Сбежав, они из Восточного Туркестана перешли в Гульджа. Прожили там 32 года и вернулись в Ташкент. Поэтому мы родились в Гульдже.


Узбеки жили в узбекской махалле, узбеки сами старались жить в узбекской махалле. Там была узбекская мечеть. Все узбеки ходили туда на намаз. Наша школа находилась рядом с ней. Еще расскажу об одном - узбеки старались не выдавать своих дочерей за уйгуров. Не по национальным предрассудкам, а потому, что узбеки верили, что рано или поздно вернутся на свою родину. И если бы породнились с уйгурами, пришлось бы остаться тут навсегда, – об этом они думали. Татары, казахи поступали так же ...


… все бежали. Гульджа- такой город, знаете, наверное, по географии, - рядом течет река Ил и через Казахстан впадает в озеро Балхаш. И климат поэтому очень благодатный, он мог бы быть курортным городом – горы с одной стороны, с другой - река. Очень хорошее местечко.

Приведу один пример. Когда мои родители бежали отсюда, здесь остались мои тетя и дядя – брат и сестра моей матери. Когда мой дядя, Камилбек, бежал, его задержали на границе, потом посадили. Ташкентский дом (хавли) моей матери, находился в старом городе, рядом с парком имени Пушкина, сейчас там стоит типография. У матери был ещё очень большой сад – напротив Института грудной хирургии, в местечке Науза. Зимой жили во дворе в старом городе, а летом – в Наузе. После того, как дядю арестовали, все это государство конфисковало, жену дяди и детей выгнали на улицу. Это было в 32 году.

Однажды Ахунбабаев24 посетил тюрьму и спросил: «Есть среди вас бухгалтер? Мы строим колхоз, нужен бухгалтер». А мой дядя был неплохим бухгалтером. Он вышел вперед и сказал: «Я – бухгалтер». Ахунбабаев спросил: «За что сидишь?» Он ответил: «За то, что сын бая». «Ладно», – говорит Ахунбабаев, простим тебе этот грех». Посадили его в машину. Когда проезжали по улицам, дядя сказал: «Товарищ Ахунбабаев, государство отняло у нас все, и моя семья осталась на улице». Ахунбабаев был очень хорошим человеком. Он сказал: «Пойдем к тебе в махаллю». Увидел наш двор в старом городе и вернул его дяде.

Потом вся его семья туда вернулась. К нашему возвращению дядя уже умер, там все еще жили его жена и дети. Тетя тоже умерла к тому времени, остались ее дочери и сыновья. Теперь о моей матери...


Там я окончила фельдшерско-акушерский техникум. Институтов и мединститутов там было очень мало. Гульджа не был центром. Центром Восточного Туркестана был город Урумчи и туда девушек из узбекских семей не пускали. Тогда и мой отец не пустил меня туда учиться. Поэтому в городе Гульджа усилиями узбекских специалистов был открыт первый фельдшерско-акушерский техникум, и первыми, кто поступил туда, были мы. Там работали профессор Инагамджанов Нигмат-ака, узбек, директор наш Набиджон-ака, узбек, завуч – отец Дильдоры26 Махмудбек-ака, узбек. То есть техникум был открыт узбекскими интеллигентами.

Там учились дети всех национальностей: узбеки, уйгуры, казахи, киргизы, татары и другие. Так как этот город был приграничным, там проживали представители очень многих национальностей. Русских было много. Бежавшие генералы и полковники царской армии, татарские и казахские баи, короче, все баи, изгнанные советской властью, приезжали сюда – в город Гульджа. Поэтому здесь люди всех национальностей жили очень дружно, не было национальных разграничений. Все были далеки от своей родины, поэтому-то, наверное, дружные были.

Узбеки своими силами построили узбекскую школу имени Алишера Навои. Я училась в той узбекской школе. До 7 класса мы учились на узбекском языке, и учителя все наши были узбеками. Но после окончания 7 класса не было учителей для 8-9 классов, и потому мы, девочки, перешли в общую среднюю школу где и окончили 8-9-10 классы, - только тогда я изучала уйгурский язык и уйгурскую литературу. После окончания 10-класса поступила в медтехникум. В то время у нас не было учебников по акушерству, поэтому наш покойный преподаватель Нигмат-ака говорил: «Я обучаю вас по врачебной программе, привезенной из Ташкента, потому что у меня нет учебников для среднего образования». Действительно, мы очень хорошо учились, и то, что я хорошо училась, я поняла, когда уже приехала в Ташкент. Увидела, что учителя и фельдшеры обучаются в очень узких рамках. К большому моему сожалению, через год после того, как я уехала, всем, кто со мной учился, выдали диплом врача. Я не смогла его получить, так как не была здесь. Поэтому, в Ташкенте, спустя шесть месяцев, я поступила на работу медсестрой.

В Восточном Туркестане было одиннадцать городов. До 49 года Шахристан не подчинялся Китаю. Подобно тому, как русские присоединили к себе Узбекистан, также и в 1949 году Китай благодаря Сталину присоединил к себе Уйгуристан (Синдзян). С 1949 года Синдзян стал неотъемлемой частью Китая, и государственным языком стал китайский. До этого мы редко встречали китайцев.


Коллективизация в Синьцзяне проходила страшнее, чем здесь. В Китае всех собрали, посадили, конфисковали имущество, принудительно объединили в коммуну. А там для 50-100 человек – одна столовая. С утра идешь со своей посудой. Утром похлебка, днем похлебка, и вечером похлебка. К тому же, в Китае нужно было начинать войну против национализма.

Там творилось то же самое, что было здесь во времена Сталина. Здесь ночью сотрудники врывались на черной машине. А там было чуть по-другому. В Союзе писателей нас работало 47 человек. 26 из них – посадили, обвиняли их как националистов-оппортунистов, такую кличку получили. Приговаривали только за то, что сказал что-то против партии. И милиция тут как тут – приходит, руки сворачивает и уводит. Два года противоборствовали...

Эта пытка продолжалась два года. Туалеты на улицах чистили. На посевных полях работали. Многих образованных, умных людей – таких, как видный уйгурский писатель Зулун Кадыри, профессоров, ученых – всех сгноили.

- После тех перенесенных трудностей здешние скитания не показались нам особенно страшными. А раньше мы жили очень хорошо. Экономические трудности – ничто по сравнению с моральными лишениями. Потому что все наши идеалы, мечты о родине, нации превратились в прах. Но даже тогда, когда мы там хорошо жили, у узбеков тоска по родине была очень сильной.

До присоединения к красному Китаю власти Синдзяня были либеральные. На нас не давили, узбекам, казахам предоставляло полную свободу – это все оттого, что власти были хорошие, иначе, сами подумайте, на нас, как на пришельцев, как на беженцев, могло быть оказано всяческое давление. С 49 года начался нажим не только на узбеков, но и на все другие национальности. Китайский язык стал государственным, надо было знать его. Наша узбекская школа стала какой-то неполной средней школой. Жизнь, таким образом, изменилась.

Не хочу быть нескромной, в изучении языков у меня хорошие способности. И китайский я быстро выучила. Так получилось, что по работе мужа нам пришлось переехать в Урумчи. В 1957 году, тогда я только что родила старшую дочь Гульнару. Мы из Гульджи перебрались в Урумчи. Там было очень много китайцев. Без знания китайского языка трудно было работать. Поступила на работу в институт Искусства. Половина студентов были китайцами, половина уйгурами. Так я была вынуждена изучить этот язык.
  • Сын Фуркат родился там, в 58 году. Нигора – в Урумчи в 61 году, в год нашего возвращения. Ей было 6 месяцев, когда мы приехали в Ташкент. Таким образом, в Урумчи за 5-6 месяцев я изучила китайский язык. В китайском языке нет рода. Но письмо очень трудное. Очень много букв. Однажды хотела заказать один билет в аэропорту. Назвалась. Никак не могли написать мое имя. У них для человека один «му», для палки другой «му» и совсем другой «му» для зверя. Не могли написать «Муборак».

Отец всю жизнь проработал на государственной службе, бухгалтером. Как я уже сказала, в 57 году он работал в журнале «Торим» и поэтому забрал меня туда, в Урумчи. Тогда я была с одним ребенком. После рождения сына, вернулась в Гульджи и родила Нигору. Мы не окончательно вернулись, тогда были годы тяжелые, карточная система. Как во времена советской власти, сажали всех самых интеллигентных и умных узбеков. Так и в Китае начали сажать всех толковых узбеков и уйгуров. Жизнь стала тяжелой. Китай нам не разрешал уезжать, по причине того, что видите-ли, им нужны медики и врачей никуда не отпустят. А потом - нет, дед Алхам тура написал заявление, нас вызвали в посольство и сказали, что нам нужно уехать.

С 55 года очень многие люди вернулись сюда как репатрианты. Даже бедные уйгуры приезжали сюда. Потому что агитация советской власти была очень сильной. Каждый день крутили советские фильмы. Бедные люди не знали, что такое колхозы, и думали, что там рай. Так и оказались там.

Однажды увидела сон – солнце сгорело. Люди все вышли и смотрят. А бабушка в тот день ночевала у нас. Пошла к ней и рассказала о сне. А она говорит, что Сталин умрет. Когда во сне горит солнце, то умирает правитель (тогда я еще была маленькой, не знала Сталина). Видя ее ликование, я тоже решила, что увидела хороший сон и надо радоваться. Через три дня умер Сталин. Бабушка так обрадовалась, обрадовалась тому, что теперь, может быть, откроется обратная дорога на Родину.


Очень было тяжело после возвращения. Потому что условия разные. Мы росли в совершенно других условиях. Когда сюда приехали, в 1961 году, Ташкент переживал трудные времена. Люди получали новые деньги.

Так, мы стали готовить документы и выехали в 1961 году. И какую же нам помощь оказали? Когда мы перешли границу, прибыли в казахстанский город Яккат, там советская власть выдала каждому денег для того, чтобы мы смогли добраться до дома, то есть для транспортных расходов. Денег было очень мало и мы еле доехали. Но мой свекр выехал раньше нас, в 56 году, через два месяца после нашей свадьбы. В том Яккате он нас встретил, иначе нам пришлось бы очень туго. Мы не знали законов советской власти, русского языка. Дед нас увез в Алма-Ату. Там свекр был полковником, а потом министром легкой промышленности. Во время нашей свадьбы был министром, а когда был полковником, у него были друзья – татарские и уйгурские полковники. В Алма-Ате мы жили у него. А потом оттуда в поезде приехали в Ташкент. Если бы нас не привез свекр, нам было бы очень тяжело.

А в Ташкенте никакой помощи мы не почувствовали. Напротив, нас не прописывали в доме свекра. С большим трудностями получили разрешение у Китая, и Советская власть тоже не была рада нам. Скажу еще об одном. Когда мы жили в Урундже, до нас доходили все книги, издаваемые в Ташкенте. Мы там регулярно читали «Саодат», «Шарк юлдузи». Были в курсе всех событий. Даже читали «Совет Узбекистони». Поэтому, когда впервые на 18 съезде Н. Мухитдинов реабилитировал беженцев, Акмаля Икрамова, мы очень обрадовались. Вы не можете себе представить. Сюда приехали, а здесь ничего не знают ни о съезде, ни о реабилитации. Ничего не читают, ни «Саодат», ни «Звезду Востока». Мы очень удивились. (показывает тетрадку дочери)

Из записей дочери: «Когда они сюда приехали, я была очень маленькой, всего шести месяцев от роду. Сейчас они забывают, как им тогда было тяжело. Мать работала с утра до вечера. Мы жили в старом дворе Тахтапуле. Топили печь углем, одна комната и одна веранда – и спали там, и уроки готовили там же. Даже когда я заболевала, она не оставалась дома, таскала меня на работу, укладывала на кушетку и принимала своих больных. Я хорошо помню те дни, было очень тяжело. Родители вытаскивали все деньги из кошелька и считали, сколько осталось до следующей зарплаты, и как дальше ее распределить. Все время так было. Зарплату также распределяли вместе. Что нужно купить и с чем можно повременить. Но все равно гостей в доме всегда было много. Даже у нас просили помощи другие. В этой одной комнатке и играли, и песни пели, и стихи читали. Родители нас ни в чем не ущемляли. Дали нам всю необходимую любовь и доброту».

Мы сюда вернулись потому, что здесь наша родина, все родные здесь. Но очень тяжело приживались. Мы с очень большим трудом достигли того, чего ожидали. Атмосфера здесь и там отличалась резко. И интеллект людей, их образ жизни, культура общения совершенно разные. Меня особенно очень огорчило то, что люди стали лицемерными. Говорят не то, что думают. А мы были простыми и доверчивыми и удивлялись, как люди могут говорить неправду. Не могу забыть один случай. Когда я только приступила к работе, нужно было сделать прививку, и Рахим ака, который взял меня на работу, сказал: «Нужно сделать прививки 240 людям. Дочка, помоги». Хорошо, сказала. И за три дня привила 240 человек. А врач инфекционного кабинета Шпильфицкая сказала, мол, не может быть, чтоб 240 человек привила за три дня. Проверим, говорит. И

проверила. Все 240 человек проверила.

Как я позже узнала, они столько человек прививали за один месяц. Каждый день рапортовали за 10-15. Потом покойный главврач сказал мне: «Ладно, уж, сделала так сделала. Другие целый месяц будут этим заниматься. А ты в рапорте тоже пиши по 15 за день». Я была ошеломлена. Ведь можно же сделать это за три дня и написать так же. Потом, когда Мафтуха-опа выезжала на вызов, я тоже ездила с ней. Однажды тот же главврач вызвал к себе и говорит: «Какая же ты простодушная? Зачем тебе нужны эти вызовы? Скажи, что дел у тебя много, и занимайся своим делом. Или выезжай на вызов и иди домой, к детям». Но я не умела врать. Все вокруг то и дело врали. И мне говорили, что здесь, в Ташкенте, очень скоро тебя научат этому. Нет. Вплоть до пенсии я не смогла приучиться к этому, и все.

Мы очень мучились. Здесь нас не прописывали. Муж находился в Урумчи, есть же в Ташкенте журнал «Адабиёт ва санъат»? - Так вот, такой же журнал - «Торим» - выходил (в Восточном Туркестане есть река – Торим) там он работал редактором. Здесь ему трудно было бы найти работу. И нам было трудно, потому что не знали русского языка. Потом уже он устроился в сектор турецкого языка Академии – он был специалистом по тюркологии. А я быстро нашла работу. Спустя 6 месяцев устроилась в 9 поликлинику на Себзаре медсестрой. Эта работа для меня была унизительной. Там же я работала врачом. Подумайте сами, когда окончила школу, работала в малярийном диспансере. Потом – заведующим здравпункта в Институте искусства – медсестры, фармацевты работали под моим началом, тысячи студентов, всех их сама осматривала, лечила.

Через шесть месяцев стала работать. Русских на Себзаре42 было немного. Все равно писали на русском, пятиминутки также проводились на русском. Вспоминаю нашего главврача, покойного Рахим ака, хороший был человек. Как-то врач-инфекционист пожаловался ему на меня: «Рахим Хакимович, зачем вы взяли ее на работу? Она же не знает русского языка». А он ответил: «Бедная, она же еле говорит на своем узбекском, язык ее привык к китайскому, уйгурскому, и русский выучит. Зачем ты так делаешь, вернулась на родину – научится». А потом позвал меня: «Если тебя за это будут ругать, скажи – не знаю и все. Научишься. Сам живет столько лет в Узбекистане, а не знает ни одного узбекского слова». Так он меня всегда поддерживал. Но я сама заинтересовалась этим. Меня возмущало то, что, хоть и не знала русского языка, работая там почти врачом, я хорошо попадала в вены. Жена погибшего на фронте полковника Пирогова, никак не могу забыть, не могла попасть в вену и как-то раз Рахим ака попросил: «Может, ты сделаешь?» «Ладно, - ответила я, - машину дадите, пойду». Пошла и сразу попала в вену. Та женщина так хотела со мной поговорить, а я, кроме «здравствуй, до-свидания», не знаю ничего.


Она меня приглашала посидеть и попить чаю. Вот тогда я решила, что мне непременно надо выучить русский, купила русско-узбекский словарь и стала учить слова. Через три года меня назначили старшей медсестрой. После этого наш завотдел Мафтуха опа, покойная, удивительная была женщина, сказала: «Я тебе буду говорить по-русски, и ты отвечай по-русски. Я тебя буду поправлять». Иногда, когда я очень неправильно произносила, она, бывало, не сдерживалась и долго смеялась. Следом говорила: «Не расстраивайся. Все равно говори». Вот так мы долго проработали вместе. Проработав 7-8 лет старшей медсестрой, стала главной медсестрой.

Я работала сорок лет. Пять лет в Китае и 35 - в Ташкенте. Из них в одном месте, главной медсестрой, 22 года. Здесь на все я смотрели другими глазами.

Жизнь в Узбекистане я до этого не видела. Мне здесь жизнь показалась совсем не такой, какой я её представляла в Китае.

Какое мое представление? Видите ли, на меня оказало сильное воздействие то, что народ здесь, в Ташкенте, мне показался очень несознательный. Интеллект у них низкий. Может быть, нельзя судить за это народ. Под давлением Сталина он потерял себя, стал рабом русских. Вот такими я их увидела. Это было очень странно.

Обычаи были другими. Когда я впервые приехала, тетя женила сына. Через три дня после моего приезда была свадьба. Тогда невесту на руках кружили вокруг костра. Сын тети был худеньким, а невеста была здоровенной. Чтобы показать мне ташкентскую свадьбу, меня посадили около гушанги. Когда жених с невестой на руках уже подошел к гушанге, руки его устали и он выпустил невесту, и моя бедная сноха ударилась головой о стену (смех). Никак не могу забыть. В Гульдже кружили вокруг костра, но не поднимали невесту.

Мои родители плакали и поговаривали – ах, народ мой, узбеки мои, с каким-то сожалением.

Когда приехали, мы ходили в туфлях, сапогах, а тут люди тогда ходили босиком и в галошах, чем Советы изменили узбекский народ? Меня очень расстраивали эти изменения. Ничего узбекского не осталось. Ничего не осталось от человечности и гостеприимства.

Неблагодарные люди. И характер у них изменился. Наглые, бесстыжие. А потом, я же сказала, не знают своей истории, себя. И это меня очень огорчало.

Живя там, мы сохранили культуру и обычаи своего народа, а здесь вы увидели совершенно другую картину. Ни культуры, ни человечности, ни человеколюбия здесь не осталось. Как будто попали не туда.

Мои родители какие-то книги тайно читали... Как я потом поняла, это были «Минувшие дни» про Кумуш биби и Отабека43. Все по очереди прочли.

В Урумчи учителя в детях души не чаяли в работе. Учили не только грамоте, но и культуре поведения, даже танцам. Говорили об учителе Нигмате-ака. Отличники рано утром в 6 часов ходили к Нигмату-аке. Учебников тогда не было и Нигмат-ака диктовал, а девочки размножали и раздавали всем.

Мать моей матери была очень грамотной женщиной. Хадича-буви была образованной, читала Хадисы, Коран, знала газели Машраба. Много книг читала. И мать, и бабушка были очень стойкими, волевыми людьми. Сын и дочь бабушки остались в Ташкенте и она часто о них вспоминала, плакала. Дед Дильдоры умер в 38 лет, шестеро детей остались сиротами. А у бабушки никого не было. Вот и вся обида у ней и выливалась в чтение книг. Она нам читала книги. Призывала нас читать побольше книг и думать о Родине. И я читала много, мечтала стать такой, как она. Она для меня была идеалом.

В кино ходили. Девочек одних не пускали. Отец ходил вместе с нами. Он был близок и к науке, и к искусству. И очень хотел учиться.

Все равно мы очень рады своему возвращению на Родину. Нас расстраивало, что нас дискриминировали. Не интересовались, как мы стали пришлыми. Скажешь – все равно ничего не понимают.

Тогда меня долго принуждали вступить в партию. Не соглашалась, говорила, что и так буду хорошо работать. А они говорят, что я должна стать коммунистом. То, что делали коммунисты, вызывало у меня отвращение и ненависть.


Даже когда меня назначили старшей медсестрой, одна медсестра сказала мне в лицо, что я, мол, пришлая, вчера только приехала и сегодня стала и начальницей. Я тогда сильно обиделась. Я сказала: «Едгар опа, если бы вместо меня назначили русскую, это вас не очень расстроило бы. Я так же, как и вы, из Ташкента, здесь родились мои родители, я вернулась на свою родину, зачем же вы возмущаетесь. Была бы вместо меня русская, вы были бы довольны, значит, вы привыкли быть рабами русских». Да, я сильно обиделась. Поэтому впоследствии я узбекских медсестер часто направляла на усовершенствование, обучала их. Была у нас женщина - Вера, делала кардиограмму, всех она игнорировала, тогда я трех-четырех наших девушек научила делать кардиограмму. Говорила им, почему вы не можете сделать того, что делает эта Вера? Я прилагала все усилия, но сказывался низкий интеллектуальный уровень.

Может, среда сделала их такими. Может, они видели трудности войны. И с медицинской, и с других сторон уровень умственного развития наших женщин был очень низок. Может быть, потому что все толковые уехали отсюда. В Гульдже было много национальностей и у нас была общая культура. Например, рацион еды у вас был небольшой - едят все время мошкичири, мошхурда, макароны. Тогда многих кушаний готовить не умели. А мы там готовили и татарские котлеты, и уйгурские лагманы, и казахский шилпилдок, куллама, чакчак, пироги. Когда мы приехали в Ташкент, никаких печеностей не пекли. На свадьбах на столах были только конфеты, самса да катлама.


Мне кажется, все узбеки были такими. Потому что я бывала в гостях и в других местах. Сейчас все стали кондитерами. Насчет нарядов точно так же. Мы там носили одежду русского фасона, но мы всегда прикрывали голову платком, не носили короткие рукава – до приезда в Ташкент. Как-то еду в Ташкенте в троллейбусе со свояченицей, вижу одна женщина в одежде на лямке. Я и говорю свояченице: «Ой, Фарогат, смотри, эта женщина в нижнем белье, забыла надеть платье» (смех).


А Фарогат мне говорит: «Здесь так ходят». А там так не ходили. Религия была там сильной. Были более сознательными. Росли там, с верой в Аллаха.


У меня в руках всегда была книга - или словарь, или другая какая-нибудь книга. Я не наблюдала этого у других?


Самое обидное люди жили, когда русский язык был обязателен, и все равно не знали хорошо русского языка, взять хотя бы этих медсестер... Было трудно. Сама я не знала ни одного слова, а позже сама же собрания могла проводить на русском языке. Доклады читала на русском. Впоследствии я очень хорошо усвоила этот язык. В Ташкенте я впервые получила квалификацию медсестры первой категории. Тогда участвовали всего 5-6 человек. Потом получила высшую категорию. Таким образом, я овладела русским языком лучше, чем они.


У меня такая профессия, что я могу наблюдать жизнь. У меня были разные пациенты, я наблюдала за их умственным уровнем, гигиенической культурой, уровнем общей культуры и, я очень расстраивалась - я сама снимала кардиограмму, делала и другие процедуры, если приходилось. Когда они раздевались, вы бы видели их грязные бюстгальтеры. Тогда я им говорила: «Вместо того, чтобы носить такие блестящие платья, вы бы лучше вымылись». Гигиенически они были очень отсталыми. Может, условия были такими. На всем Себзаре была всего лишь одна баня, все ходили туда.

Скажите сами, где мыться в узбекском доме, где нет газа или ванны? Сама я, может оттого, что медик, или оттого, что очень чистоплотная, хотя и жила всего в двух комнатах, каждое воскресенье купала троих детей, сама купалась, стирала, потом шла на работу. Может, действительно, условия не позволяли. Но я точно знаю одно. Истинный мусульманин, если он пять раз в сутки читает намаз, не ходит таким грязным. Ведь нужно мыться, чтобы не пахло. Когда снимала кардиограмму, иногда некоторым старикам или старухам делала замечание - если бы читали намаз, то ноги не были бы такими грязными.


Мой светлый путь