Судьбы и время

Вид материала

Рассказ

Содержание Халима Насырова

Подобный материал:

• На районный конкурс «Моя малая Родина» номинация «Родословие моей земли» (судьбы земляков), 355.53kb.
• Судьбы славянства и эхо Грюнвальда: Выбор пути русскими землями и народами Восточной, 5821.9kb.
• «Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты, 21.1kb.
• Муниципальное учреждение Централизованная библиотечная система Новосибирского района, 175.33kb.
• Тема урока «Судьбы людей в революции», 499.05kb.
• Муниципальное общеобразовательное учреждение гимназия, 104.5kb.
• I. Теория заглавия Глава II. Символика заглавий книг А. Ахматовой:            , 971.67kb.
• Творческая работа по краеведению Селижаровская моу сош, 75.59kb.
• «Майское искушение» (9 дней), 142.67kb.
• 1930-е годы: интеллигенция и власть (на примере судьбы Васильева А. В.), 56.02kb.

После образования союзных республик в Средней Азии мой родной город Туркестан вошел в состав Казахстана, и школа, в которой преподавала моя сестра стала называться сартско-казахской школой. А я через несколько лет перешла в русскую школу им. Чехова. После переезда нашей семьи в Ташкент папа повёл меня и Шарифу в педагогический техникум им. Навои. Директором техникума тогда был друг отца, уроженец Стамбула Шохид Эсон.⁷ Отец хотел, чтобы мы вечерами продолжали образование в русской школе, а здесь чтобы я получила знания по родной литературе и истории. Он объяснил другу, что он не хотел бы мы не знали о прошлом своего народа, поэтому он пришел сюда, чтобы с ним посоветоваться. Было решено, что Шарифа будет учиться на третьем курсе подготовительного факультета по истории, философии и литературе. В техникуме работали три курса подготовительного и три курса основного факультета…

Каждое утро мы с Шарифой отправлялись в техникум, после мы шли в музыкальную школу около Баланд-мечети, где я училась по классу пианино и тамбура. Шарифа тоже училась по классу пианино и дутара. В неделю два-три раза мы ходили во Дворец Пионеров в художественную студию, а после четырех часов начинались уроки в русской школе им. Пистолоцци. Заниматься так много, было больше желанием моего отца, чем моим. Но я не проявила особые способности к музыке и поэтому примерно через год я оставила музыкальный техникум. У Шарифы же способности к музыке были отличные и она закончила техникум с отличием. Она великолепно играла на дутаре…

В педагогическом техникуме Эсон-эфенди преподавал логику, Ибрагим эфенди – социологию. Ибрагим эфенди был одинокий и несчастный человек. Он был турок и приехал в Ташкент по приглашению своего друга Эсона. Его все любили, он очень выделял меня, я очень любила его занятия. Был ещё замечательный русский преподаватель Степанов, он преподавал естествознание, прекрасно говорил по-узбекски. Другой преподаватель Горянов вел занятия по русской литературе. Их занятия тоже были очень полезными, поэтому я ходила на их занятия с удовольствием…

В 1924 году накануне октябрьских праздников мы начали украшать малый зал. Я сделала карандашом большие портреты Фузули⁸ и Навои, и они были повешены в зале… Позже наш техникум перевели в здание в Новом Ташкенте, оно находилось напротив Дворца пионеров, поэтому я часами оставалась в художественной студии, а после бежала в «Пестолоцци»…

В 1925 году во время каникул я с бабушкой поехала в Туркестан. И там маслом сделала несколько эскизов с видом на мавзолей Ахмада Яссавий⁹. Один из них сохранился до сих пор и висит в Доме-музее Айбека. Эта картина в 30-х годах была отобрана худсоветом во главе с художником Волковым для демонстрации на большой художественной выставке. Там её хотел купить один немецкий турист, но отец не разрешил мне её продать.(!)

Эта работа вошла и в каталог выставки, там была напечатана её репродукция. Там в Туркестане я сделала ещё одну работу: это было изображение небольшого мавзолея с кладбища Икон. Мой дядя Мирзарахим попросил: «На этом кладбище похоронена моя мать, отдай картину мне». Это знаменитое кладбище - здесь была похоронена дочь Улугбека ¹⁰Робия Султан¹¹…

Мой отец к этому времени оставил свой кооператив, он привёз из Маргелана¹² двух мастеров, которые ткали шёлк, а во внешнем дворе построил два магазина. В эти годы у отца были очень тесные отношения с ташкентскими просветителями – джадидами. Мунавар-кори часто бывал у нас. Он был коренастый невысокого роста, белолицый с короткой черной бородкой, очень образованный и интеллигентный человек. Он в своём доме открыл школу, и сам там вёл занятие. Умница и просвещённый человек - он был лидером узбекских интеллигентов, в его честь они слагали песни, и часто их пели. Как-то гостем отца был и поэт Чолпан. Я тогда его увидела впервые высокий, широкоплечий, он был одет в ферганский чапан, а на голове была меховая шапка…

Отец показывал висящую в доме мою картину изображавшую мавзолей Ахмада Яссавий и рассказал о моём увлечении живописью.

– Прекрасная работа, девочка должна учиться в Германии, надо её туда послать, - сказал Чолпан.

– Это моя мечта, - говорил отец с улыбкой…

Последующие годы были для нас очень тяжелыми. В 1926 году весной, когда начались аресты участников Кокандской автономии, был арестован и мой отец, который тогда ехал в Туркестан. Он был арестован в поезде сотрудниками ГПУ¹³ и привезён в Ташкент, где он оказался под стражей. Мы бабушка, мама и пять девочек остались без него…

Два раза в неделю мы носили в тюрьму для него продукты. Шарифа, я и Олим, мой двоюродный брат, по очереди сидели у ворот ОГПУ.¹⁴ Мы все были озабочены судьбой моего отца…

Халима Насырова

Я знала, что я несчастный ребенок. Сколько раз слышала это от моей матери Хасиятхон! Я была девятым ребенком в семье. Девятой девочкой! В те времена в узбекских семьях встречали рождение девочки жестокими словами: «Чем родить тебя, лучше родить камень, он пригодился бы при постройки стены».

Моя мать вошла в дом отца, Мухамеда Насыра, второй женой.

По закону вторая жена, вошедшая в дом при жизни первой, имела половинные права. При рождении ребенка от второй жены не устраивали пышного тоя, как при рождении первенца от старшей жены.

У моей матери не было ни одного мальчика. Ожидая меня, мать молилась аллаху, просила у него сына, плакала, боялась…

Родилась я, девочка. Отец даже не посмотрел на меня. Он ругал мать. Порывался избить ее, больную и изнеможенную, готовую умереть от страха.

Но я не чувствовала себя несчастной. Я была очень веселой. Любила мать, своих двух сестер – Ходжар и Айшу (остальные мои сестры умерли), любила наш дом, сад, горы, у подножия которых раскинулся наш кишлак Таглык, любила быстрый арык, к которому мы бегали с медными кувшинами за водой.

Обычно пела мать простые, задушевные народные песни. Она знала бесчисленное количество метких, острых народных пословиц, создавала их сама, и народ прозвал ее «Аллома», что значит «умный человек, просвещенный». Но Хасиятхон никогда не училась, она была неграмотна, как и все женщины нашего кишлака.

Мулла, муж Ходжар, закончив свои дела в Коканде, приехал за нею. Ходжар заторопилась. По то­му, как побледнело ее лицо, как дрожали ее пальцы, когда она надевала паранджу, было видно, что она очень боялась своего мужа.

Мы с Айшой слышали, как на прощание мать ти­хо сказала ей:

– Не давай бить себя в живот. Береги ребенка.

Зимой Ходжар стала матерью. Она долго болела, но мою мать к ней мулла не пустил.

Мать работала так много, что я не знала, когда она отдыхает. Она пряла, изготовляла маты, добывая нам на жизнь и на выплату за дом и сад.

Каждый день приходил Хайдар и напоминал о долге, намекал об Айше.

Но, видно, не суждено было нам жить в отцов­ском доме...

Глухо доносились до нашего кишлака отголоски великих мировых событий. Постепенно волнующих вестей становилось все больше. По тому, как соседки перешептывались с матерью, я чувствовала, что слу­чилось что-то удивительное,

Мне было пять лет. Что я могла тогда понять? Да и мать моя понимала очень немного. А в кишлак прилетали все новые и новые слухи, непонятные слова... Революция... Большевики... Война... Люди, не умея разобраться в происходящем, шли к мулле; тот заставлял молиться и проклинать большевиков.

Мулла говорил, что большевики — это «неверные», они восстали против аллаха. Их ждет страшная расплата. За веру должен встать народ. Появилось и новое слово – «басмачи». Мулла говорил, что басмачи – защитники веры, они друзья народа. Но скоро узнали мы правду.

В тот вечер я узнала от Яшена¹ печальную исто­рию его родной сестры Султанхан. Еще совсем де­вочкой ее продали за калым богатому человеку. Жизнь ее ограничилась стенами ичкари, даже к род­не ее не пускали. Лишь раз в год муж провожал ее, закутанную в паранджу, к родным, провожал вече­ром, чтобы никто не увидел ее. Это была единствен­ная ее радость. И снова целый год она сидела запер­тая в четырех стенах, ожидая, когда придет единст­венный ее праздник.

Яшен очень жалел свою сестру, он негодовал на старые обычаи и законы, порабощающие женщин.

Я рассказала ему историю Ходжар, так похожую на историю его сестры, и мы еще раз поклялись друг другу все свои силы отдать борьбе за раскрепощение женщин.


У Ходжар была подружка, дочь нашего соседа. Говорили, что она самая красивая во всей округе. Я смутно помню ее. После ухода Ходжар она иногда забегала к нам. Веселая, быстрая, она звонко смея­лась, играла с Айшой, баловалась со мной и Расул-джаном. Мать очень любила ее. Когда она осо­бенно тосковала по Ходжар, она шла в дом ее подружки.

И вдруг девочка пропала. Пропала после того, как двое неизвестных мужчин, гостивших два дня у муллы, покинули наш кишлак. Прошел слух, что это были басмачи.

Обезумевший отец пропавшей девочки бросился к мулле. Народ волновался, столпился у дома мул­лы, ждал. Но вот вышел несчастный отец – вид у не­го был смущенный и растерянный. За ним шел важ­ный и гордый мулла. Так же как отцу пропавшей, он рассказал собравшейся толпе, что девочку унесли ангелы, унесли на небо...

Народ замолк. Только кто-то нерешительно спросил:

– Почему же святые выбрали именно ее?

Мулла, поддерживая свой тучный живот руками, ответил:

– У нее была ангельская красота и чистая душа. Отец ее должен гордиться.

Но опять раздался чей-то голос:

–Девочка пропала, ее надо искать!

– Велик аллах, пусть ищут, – невозмутимо отве­тил мулла и спокойно ушел к себе в дом.

Народ постоял, потоптался и разошелся. Что скажешь? Аллах велик...

В комнате, куда мы вошли, за большим столом сидели две женщины. Они приветливо взглянули на нас. Одна из них, молодая и красивая, улыбнулась Расулджану, которого мать от волнения так сильно прижала к себе, что он закряхтел, и спросила:

– Что тебя, сестра, привело сюда? Садись и рас­сказывай.

Это и была Турахон-ое. Та, что постарше, была известная активистка Таджихон Шадиева¹⁵. Мать начала рассказывать о своей горькой жиз­ни. Женщины слушали ее внимательно, не переби­вая, но когда мать сбивчиво, волнуясь, стала повто­рять все сначала, Турахон-ое ласково остановила ее:

– Ты не волнуйся, сестра. Мы поможем тебе. Советская власть открыла детские дома для сирот и для таких детей, как твои. Советская власть не оста­вит тебя, она даст приют твоим детям, она даст ра­боту тебе. Твои дети будут учиться. Понимаешь?

– И девочки? – нерешительно спросила мать.

– И девочки и мальчики. Ты должна запомнить на всю жизнь: теперь у нас и женщины и мужчины имеют одинаковые права, все теперь равны.

И мужчины согласны? – удивилась мать.

– Это закон. И согласны или не согласны муж­чины, они должны подчиняться.

– А если они не захотят?

– Советская власть разъясняет им законы, вос­питывает их, но тех, кто продолжает бить своих жен и продавать за калым своих детей, тех судят и нака­зывают.

– Тогда всех мужчин придется судить и наказы­вать, – сказала мать, – ни один из них не захочет быть равным с женщиной.

Турахон-ое весело рассмеялась, она ласково, как с ребенком, говорила с матерью, объясняя ей много нового, совершенно незнакомого. Она подробно рассказала матери о детском доме, сильно удивив ее тем, что нас, ее детей, будут содер­жать и учить бесплатно. За все будет платить совет­ская власть...

И вот с бумажкой в руках Шадиева и мать ве­дут нас в детский дом. Мы все боимся, конечно.

Мать утешает нас. Если нам будет плохо, она за­берет нас из детского дома. Ей обещали работу; мо­жет быть, она найдет работу и для Айши, и мы снова будем жить все вместе. Я горько плачу и держусь за платье матери. Я не хочу в детский дом, не хочу расставаться с матерью. Плачет и Айша. Один Расулджан с интересом рассматривает незнакомые улицы, дома, встречающихся людей. Он смеется, он ничего не понимает...

Вот и детский дом. Нерешительно, робко, со стра­хом переступаем мы его порог.

Прощай, старая жизнь, прощай навсегда!..

В первый раз в жизни на меня надели новое белье и платье. Одежда была из грубого и дешевого материала, но раньше я всегда ходила в старых, заплатанных, вылинявших платьях, я ни разу еще в своей жизни не надевала ничего нового, ни разу в жизни, а тут вдруг… Я была счастлива и горда.

Нас сытно накормили.

Но ночь оказалась для меня тяжелой. Дети спали на кроватях. До сих пор я не только не лежала на кровати, но никогда ее и не видела: мы всегда спали на полу. И сейчас я ужасно боялась свалиться.

Воспитателями и педагогами в нашем детском доме были женщины-татарки. Грамотных узбечек в Туркестане тогда было очень мало. Первым нашим педагогом узбечкой была Масумахон. Я хорошо помню ее. Высокая и стройная, как юное деревце, с ласковым лицом, с большими, блестящими, всегда живыми глазами, она была очень красива. Мягкая, женственная, она всех притягивала к себе. В детском доме ее любили.

Мне так нравились песенки Айши, что я легко запоминала и пела их. Сначала пела я потихоньку, но мотивы песенок всюду преследовали меня, они были все время со мной, и скоро я, не замечая этого, сама начала распевать их при подругах. И подруги прозвали меня «Майной».