Geum.ru

Судьбы и время

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15
Мухтабар Ахмедова.


В то время наша экспедиция работала, в основном, по проектам в Кизилкумах, на территории восточного и западного Узбекистана, в Таджикистане и в Кыргызстане (тогда во время Советского Союза не было ни границ, ни виз). Наша экспедиция относилась к Министерству геологии Узбекистана, которое подчинялось, в свою очередь, Союзному министерству. И мы работали по заданию и программе союзного министерства. Работали неплохо. В коллективе все уважали друг друга, никто ничего плохого друг другу не делал, и не только потому, что я одна узбечка.

Все остальные женщины были русскоязычные. Наша специальность в основном мужская, работало много мужчин вместе с нами, но мы никогда не чувствовали никакого ущемления ни в чём – чтобы кто-то из них на нас как-то посмотрел или что-то сказал, - такого не было.


Когда я училась ещё в аспирантуре, в Москве, мы жили в общежитии в основном с иностранными студентами и аспирантами. Среди них были и арабы. Здесь я впервые узнала, что и среди арабов есть много христиан. Я этого не знала, потому что считала, что все арабы - мусульмане. Учился там один студент из Ливана. Звали его Навхал. Было Рождество, 28 или 30 декабря 1970 года, этот парень обратился ко мне с просьбой провести его и его друзей на Новодевичье кладбище на Рождественскую службу. К этому времени в Москве я изучила все закоулки. Я согласилась, и мы договорились, что отведу их туда вечером. Он пришел с 3-4 арабами (христиане-марониты), студентом из Вьетнама и с Кубы. Вдоль железной дороги в холод, по шпалам, мы добрались до задних ворот Новодевичьего. Вошли. Людей битком. Еле помещаются, старики и молодые, вперемешку. Стали пробиваться вперёд. Я впервые увидела, как проходит христианская служба. Прислонившись к стене в углу церкви, среди толпы, я увидела, как много молодых людей молятся, исполняя свой христианский долг. Вокруг торжественная обстановка, праздничное убранство. Хорал поет хор Большого театра. Все в белых, торжественных одеждах.

И тут мне вдруг стало обидно. Я стала думать о том, почему наши мечети пусты. Даже старики изредка заходят туда. Это значит, только у нас все закрыли, уничтожили мусульманство, думала я. Несколько дней я ходила в расстроенных чувствах, думая об этом. Прошло какое-то время и начался Рамазан – мусульманский пост. Среди арабов – студентов учились дети шейхов, которые как-то спросили у меня, не собираюсь ли я держать пост. Я с радостью присоединилась к ним, и мы 30 дней вместе держали пост.

В день Хаита они пригласили меня на намаз в мечеть. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что и в Москве есть уже много лет две действующие мечети, в которых к тому же были и женские отделения. В день намаза мы отправились в мечеть. И я увидела, что и в мечетях много молодых мужчин и женщин. И тут я поняла, что никто не может препятствовать тому, чтобы мусульмане молились и посещали мечети, так же, как и у христиан. Значит вся глупость и предательство в отношении мусульманской религии в нас самих(!). Значит наша местная власть подлая (негодная) боится делать даже то, что можно, потому что они за свое кресло держатся и даже своей тени боятся . И тут я стала понимать многие вещи, стала пересматривать события прошлого и то, что знала раньше.

Когда через четыре года я вернулась в Ташкент, то почувствовала большие перемены в людях: стали исчезать, как мне показалось, близость, чистосердечие, доброта и доброжелательность между людьми. Это я особенно стала замечать, может быть, потому, что долгое время работала среди русских. Меня ужаснула эта мысль. Это я почувствовала особенно остро после возвращения из Москвы после аспирантуры. Наша научно-исследовательская экспедиция была распущена, а наша поисковая партия реорганизована и объединена в Научно-исследовательский институт геологии и разведки нефтяных и газовых месторождений (ИГИРНИГМ), который расположен на улице Шота Руставели.

Институт в то время возглавлял ныне покойный академик Обид Акрамходжаев (уже два года, как он умер). За время работы я понемногу стала понимать атмосферу института. Потому что я видела, что для моих местных коллег в институте не было никаких условий ни для их работы, ни для их профессионального роста, ни для их работы над собой. Министру геологии я сказала, что не могу работать в институте, потому что моё представление о работе не совпадает с точкой зрения тех, кто работает в институте. Я – человек практики, привыкла работать в партии и очень не хотела работать в институте. Я сказала, что хочу работать в экспедиции, но он ответил, что для этого сейчас нет никакой возможности. «Выделенные средства для Вашего рабочего места мы передали институту. Поработайте хотя бы год. Потом мы постараемся найти для вас место в экспедиции», - сказал он.

Делать было ничего, и я согласилась. И все неприятности начались сразу, как только я стала работать. В этом институте собралось большинство выпускников нашего факультета. И они с самого начала, постепенно были приучены именно к таким нетворческим условиям работы, и это способствовало безделью. А для меня, человека, который успел многому научиться и повидать много разных людей, умеющего анализировать, такое положение выглядело затхлым. Как только я пришла в институт, мне сказали: « Вам придется работать, договорившись с академиком». Я удивилась, а при чем здесь академик? Пусть академик выполняет свои обязанности, а я буду выполнять свои. Ну да ладно, посмотрим.

Помимо текущей работы, в наши обязанности входило опубликование результатов исследований в виде научных статей. В то время у нас выходил геологический журнал « Нефть и газ». Как-то пролистав его, я подумала, что он годится только для макулатуры. Там были одна или две толковые статьи, а остальное- пустые тексты, как я их называла, «штамповка». Я не хотела отдавать свои статьи в этот журнал. К тому же мне говорили, что редактор этого журнала - академик Акрамходжаев - будет «тянуть» с публикацией. И поэтому я отослала несколько своих статей в московские журналы. Там не нужны были знакомые, чтобы их печатали. Есть хорошая идея, хорошая фотография, хорошие аргументы и статья опубликована.

Меня вызывает академик через полгода. Я обрадовалась, что меня вызывает сам академик. Значит, он заинтересовался моей работой, значит, моя работа показалась ему нужной, подумала я. Я никогда не общалась с академиком. Русские академики, русские ученые, кого я знала до этого, были простые люди. С узбекскими учеными я ещё к тому времени не общалась. Потом, честно говоря, во мне сказывалось очень сильно мое узбекское воспитание, а в нашем узбекском воспитании обязательно почитание и уважение к старшим, субординация. И я, стесняясь - сжавшись в почтении, по-узбекски захожу к нему в кабинет: «Ассалому алейкум!». «Ваалейкум ассалом!»,- у академика лоб сморщился, а он сидел, облокотившись в кресле. Всё выражало плохое настроение. Э, это не то, что я думала, мелькнуло у меня в мыслях. Пригласил сесть. Я села.

- «Исправьте свой характер». – Это первое, что он промолвил.

- «У вас очень тяжёлый характер», - я молчала.

- «С таким характером вы нигде не сможете работать». Потом прочитал нотацию.

Я молчала. Не могла понять, почему я должна изменить свой характер, и в чем моя ошибка? Только в голове перебирала события в институте: где и кому я могла нагрубить? (Тогда я ещё не была такой грубой). Это сейчас я стала грубой. Кого я могла обидеть, или сказать что-то неуместное, пыталась вспомнить об этом и не могу понять. Своё наставление он говорил мне минут десять. Всё сводилось к тому, что я должна изменить свой характер. Речь идет только о моём характере. Краснея и бледнея, молча, я вышла. Ничего не ответила. Сотрудники в молчании ожидающе смотрели на меня.

Вот такая ситуация продолжалась в течение пяти лет. Пять лет я не произносила ни слова. В течение пяти лет он вызывал меня каждые 3-5 месяцев. Я удивлялась. Но никому ничего не говорила. А все ждали, что я скажу после того, как меня вызывают. В глазах своих сотрудников я читала вопрос: для чего меня вызывали? Хотели узнать, но у меня напрямую никто так и не спросил. А я молчала. Понимала, что не нужно мне сейчас раскрывать всё это. А внутри меня поднимался бунт, как мне все это хотелось прекратить, все во мне кипело от неожиданной обиды и оскорбления.


В общем, мою статью тогда все-таки напечатали. Пришлось изменить первый лист, чтобы можно было сослаться на работу академика Акрамходжаева. Мы нашли в одной его монографии посвященной литологическим проблемам слово «устрицы», что позволило включить его работу в список использованной литературы статьи.

После того, как академик подписал акт экспертизы, я вновь переставила прежние листы как посоветовал его ученик М.Эгамбердиев. В конце правления страной Л.Брежневым не только коррупция , мошенничество и моральное падение процветали в высшем эшелоне власти , академических институтах, то есть во всех сферах жизни страны, но и среди простых людей.

С этого момента началось моё противостояние директору института.

Кульминация этого конфликта наступила в 1987 году. Каждую неделю к нам в институт приходила новая комиссия. Я продолжала писать письма, в высшие инстанции и снова приходила комиссия. До 1988 года я 6 раз была на допросе в качестве клеветника в прокуратуре. Академик и его группа также писали письма, о том, что я оскорбляю и клевещу. Следователи в прокуратуре уже начали посмеиваться над этим затянувшимся процессом. Я требовала судебного разбирательства. «Только через суд», – требовала я.

До этого времени я боролась одна. С 1987 года к моей борьбе против Академик присоединился Баходыр Сидиков – заместитель директора института по науке и Мурад Арифджанов – руководитель сектора. Он написал обо всем, что происходит в институте в газету «Правда». И тут началось. Он был в то время членом партии.

18 сентября 1987 года в институте должно было состояться обсуждение этого письма. Когда я подоспела, собрание уже началось. Баходыр ака сидел, поникнув головой. Все, начиная от министра до простого научного сотрудника, выступают в защиту Акрамходжаева. А когда вышла на трибуну я, в зале стал подниматься шум. Все стали дружно топать ногами. И в зале поднялся такой топот, что не возможно было говорить. Я спустилась с трибуны. Тут все переключились на меня. Собрание началось в 5 часов вечера, а закончилось в 12 часов ночи. Нас с Баходыром, конечно, очернили. Надо мной все откровенно стали смеяться. И я слышу себе в след, «Белая ворона».

Но после этого собрания я решила так, что Баходир ака боролся за должность (место), а я борюсь за правду, за справедливость. И я не откажусь от борьбы. И ко мне пришло спокойствие. Я пришла домой, поужинала, послушала радио, телевизор посмотрела, стала читать.

Утром, я как ни в чем, ни бывало, пошла в институт. Подхожу, к институту, а там все стоят, ждут меня, «Вон , белая ворона идет». Я молча прохожу мимо. Баходир ака около дней десяти не выходил на работу. Его исключили из партии. В то время и партии-то уже не было. Я тем временем написала обо всем в Прокуратуру СССР. Послала письмо на имя Съезда. В это время процветала в институте коррупция, взяточничество, приписки и плагиатство. По одной скважине (нефти или газа), на разведку и поиск выделялось самое меньшее 1,5 млн. рублей. А таких скважин(липовых) на бумаге больше чем настоящее. Существовала круговая порука между институтом и министерством. Они получали с этого миллиарды прибыли. При помощи Баходир ака я собрала все необходимые материалы по этим скважинам и отослала в Верховный суд и Прокуратуру СССР. Надо мной начался суд за клевету и оскорбления. Моя научная работу остановилась. У меня была ещё плановая тематическая работа, которую я выполняла по ночам дома. А в институт приходит одна комиссия за другой, расследуя факты и данные, о которых я написала.

В институте росло недовольство и среди сотрудников. Появились анонимки. Когда их стало много в министерстве зашевелились. Наконец 4 февраля 1988 года Акрамходжаев сдал свою должность, но его оставили при институте советником, с тем же окладом..

В 1988 году в Доме Писателей было создано движение «Бирлик» под руководством Мухаммада Салиха52.. В это время в стране первым и последним президентом СССР М.С.Горбачевым, проводилась политика гласности и перестройки. По всей территории бывшего Союза стали открытыми пути для религии, в том числе и в Узбекистане появилась Хизби партия Исламского Возрождения, которую возглавил Абдулла Утаев.

В ноябре 1988 года, на одном из собраний «Бирлика»53 Салих вместо себя предложил кандидатуру Абдурахима Пулатова. У нас узбеков есть поговорка «если хочешь узнать человека, дай ему на три дня власть». Сейчас же ни три дня , а получаса достаточно для того, чтобы узнать что за человек.

Я в это время посещала Дискуссионный клуб, который возглавлял Кахраман Гулямов из Института Ядерной Физики. После работы, по вечерам мы принимали участие в работе клуба. Через клуб я попала в «Бирлик».В 1989 году «Бирлик» раскололся. По началу я не понимала что к чему.. Позднее, когда я стала вникать в работу «Бирлика» я поняла, что Салих виноват был только в том, что полностью передал полномочия управления движением Абдурахиму Пулатову., который, как говориться научным языком, вращался «спорадически» только на собственной индивидуальной орбите.

19 октября 1989 года на очередном митинге были собраны огромные силы, сторонников «Бирлика» и его членов.. Часть собравшихся была разогнана силовыми структурами правительства. Сейчас, спустя время я поняла в , в чем состояла наша ошибка.. Тогда я не обратила на это внимание.. Целью митинга было выдвинуть требование придания статуса Независимого государства Узбекистану и добиваться объявления узбекского языка государственным языком. Это предложение выдвинул Мухаммад Салих, и оно должно было стоять на повестке дня митинга.. Однако, неожиданно на митинге встал вопрос о восстановлении в партии Абдурахима, который был исключен из компартии три месяца назад. В повестку дня вопрос о Независимости и государственном языке не была поставлена. Мы все были крайне удивлены.

Поднялся шум по этому поводу, и митинг стали разгонять сотрудники силовых структур. Толпу разбивали на части, людей заталкивали в машины и увозили. Мне удалось добежать до ул. Коммунистической. Всех мужчин загоняли в машины. Все люди были возбуждены и растеряны. И я не понимая того, что происходит, добежала с остальными до гостиницы «Узбекистан». Нас осталось около ста человек.

На следующий день 20-го числа началась сессия Верховного Совета Республики. В этот день мы ещё пытались собраться на ул. Навои. Всех, кто собирался в этот день, забирали. Остальные, кто остался, стали расходиться по домам. До этого – в сентябре, Салих отошел от движения. Не могли договориться Салих и Абдурахим. На этом можно сказать, «Бирлика» не стало. Потому что Абдурахим никому не давал высказать своё мнение. Везде было только единственное его собственное мнение и решения. Он постоянно возражал, «Нет, у нас по этому поводу имеется свое собственное мнение, своё направление». Мне не нравилось всё это.

В 1989 году в начале июня произошло столкновение между узбеками и турками-месхетинцами, проживающими в Ферганской долине. Я работала в это время в Комитете Солдатских Матерей, где я проработала 3 года. Делали всё возможное. И там я поняла, что наш народ не любит своих детей! Мы им говорили, что служба по закону необязательная, не посылайте служить своих детей. Им нужно было только поддержать это предложение, и всё. Чтобы ферганские проходили службу в Фергане, андижанские в Андижане или менялись местами в пределах республики.. Потому что тех, кого отправляли за пределы республики, привозили обратно домой в цинковых гробах или они пропадали без вести или возвращались покалеченными на всю жизнь. Именно с целью защиты молодых ребят был создан Комитет.

Через наши руки прошли более 6000 молодых людей. У каждого из них были родители. Но только один отец и четыре матери стали на защиту своих сынов. Они отказались отправлять своих детей в такую армию. Я это говорю к тому, что для многих родителей дети - это всего лишь щит, страховка на старость. Они используют их в старости, зачастую спекулируя национальными традициями, которые обязывают детей, в особенности сынов, обеспечивать их в старости. Я это говорю не для того, чтобы оскорбить свой народ. Просто нужно нам самим научиться видеть свои негативные стороны. А их у нас полно.

И «Бирлик» прекратил своё существование по одной из таких причин. С 1989 года «Бирлик» стал расходиться. Кое-как они продолжали собираться (3-5 раз в году) ещё до 1991 года. Я, например, после октябрьского митинга в 1989 г. ушла из «Бирлика» из-за не согласия с проводимой политикой Абдурахимом Пулатовым. Но, не смотря на это, я иногда посещала их собрания, по привычке, больше для информации. В это время в республике началось возрождение ислама. 75 лет народ жил в безбожном обществе. И мы, дети этого общества, родились, выросли и состарились в нем. У нас не было знаний об исламе.

Между тем, параллельно с работой в «Бирлик»е, я занималась учреждением газеты «Дават» Мой дом превратился в редакцию газеты. Были выпущены 7 выпусков газеты партии Исламского возрождения «Дават». Это партия имела свои филиалы по всему бывшему Союзу. И в Узбекистане был расположен один её филиал.. Они собирали тогда людей для регистрации своей организации. Я им помогала чем могла, но членом партии становится, отказалась.

В 1992 году правительство окончательно покончило с «Бирликом». И теперь на выборах президента была выдвинута кандидатура Каримова И.А., а от «Эрка» - М.Салиха. Мы все работали в предвыборной кампании М.Салиха. Работали до седьмого пота. Во время подсчета голосов, по нашим предположениям за Салиха проголосовали 56% избирателей. Мы это знали. Мы сказали об этом Салиху, и были такие, кто советовал обратиться в суд. Много сил тогда ушло у меня, чтобы доказать это. Все было бесполезным.

В марте 1990 года возникла шумиха из ничего о том, что в Мингбулаке якобы открыто крупное месторождение нефти. В институте работал молодой научный сотрудник, который защитил кандидатскую диссертацию по нефтегазовым месторождениям в Ферганской долине (куда входит и Мингбулак), – Эркин Мамаджанов. Я как-то попросила у него, чтобы ознакомиться эти материалы по Мингбулаку. Оказалось, что их уже запросил академик. Я ему сразу сказала: «Вот увидите, теперь он скажет, что это он открыл Мингбулакское месторождение». Хотя тогда все уже знали, что в Мингбулаке ничего нет. Однажды после «открытия» Мингбулака, я узнаю из случайного разговора двух мужчин в троллейбусе, что Мингбулакское нефтяное месторождение открыл академик Акрамходжаев. В статье говорилось также и то, что академик с этим сообщением заходил даже в ЦК Узбекистана к первому секретарю И.Каримову. И тогда его «избрали» вице-президентом Академии Наук.

Я пришла домой и отпечатала в 20 экземплярах письмо и распространила его во всех службах Узбекистана – тогда уже Союз распался. Я никогда не писала анонимных писем. И все письма были подписаны Ахмедовой. Через несколько дней поднялся шум.

Через полтора месяца в институте я встретила Эркина. Он мне рассказал, что, действительно, в газете «Правда Востока» была статья, в которой мошенник академик рассказал, как он «открыл!!» Мингбулак. Эркин был удивлен тому, как я успела разослать столько писем за такой короткий срок. И я ему рассказала, что узнала об этом из случайного разговора в троллейбусе. Он не знал, что ему теперь делать. Я ему сказала, что он теперь ничего не сможет сделать, что всё я исправлю сама. И тут меня вызывает Акрам Рустамович Ходжаев (сотрудник института, бывший заместитель председателя Совета Министров Узбекистана) и говорит: «Молодец, вовремя написала. Когда успела написать столько?». Я ему ответила, что нужно ковать железо, пока горячо: «А помните, как Вы говорили, - «кто она такая, с кем она борется?». Таким образом, вице-президентство мошенника Акрамходжаева длилось всего год. И 1 мая 1990 года эта должность в Академии наук была упразднена.

Так я от общественной борьбы в институте перешла к политической борьбе… Тогда были тяжелые времена. После десяти дней (с 10 января 1992 года) своего пребывания на посту президента, И.Каримов издал указ о введении купонов. Никто ничего не мог купить. Нет зарплат, нет пенсий. Студенты не могли получить стипендий. Каждый у себя дома имеет какие-то запасы, а что делать бедным студентам. Вот тогда и поднялись студенты (!). Проанализировав инцидент со студентами, я пришла к выводу , что и это было организовано ими самими (властью), - если бы не было спланировано или спровоцировано, не зачем было бы тащить кому-то на крышу 7-го этажа кучу камней-булыжников, которые были сброшены во время беспорядков. Это было 16 января утром. Оказывается, даже были установлены телевизионные камеры. После 5 часов вечера мирная демонстрация была обстреляна.

Милиция открыла огонь. А вся ответственность за события была возложена на партию «Эрк» и «Бирлик». Когда с ними покончили, нужно было покончить теперь с религиозными течениями, с верующими.

15 декабря 1992 года был похищен Абдуллажон Утаев, лидер партии Исламского Возрождения. Его забрали, когда он возвращался от отца, на ул.Хувайдо. Пятеро человек в форме частей быстрого реагирования с автоматами. С этого дня он пропал без вести, и с этого дня начались репрессии против верующих мусульман.

Этому была ещё одна причина. В 1990-91гг. были волнения и в Намангане. В это время в Намангане участились случаи угона автомашин, случаи кражи молодых девушек, процветало взяточничество в огромных масштабах и коррупция. И тогда в Намангане появились другие организации, сотрудничавшие с «Бирликом». В Намангане - «Ислом лашкарлари» («Воины ислама»), в Коканде – «Одамийлик ва инсонпарварлик» («Человечность и гуманность»), потом была создана группа «Адолат» («Справедливость»). Основными целями этих организаций, как и «Бирлика», было решение вопроса о государственном языке (узбекском языке), борьба с коррупцией, воровством, проституцией.

В 1991 году – сейчас я не помню, какого это было числа – проходила сессия областного Совета Наманганской области, на которую приехал И. Каримов. Узнав об этом, к зданию Облкомпартии собрались около 100 000 человек со всей области с требованием встречи с И. Каримовым. Собравшийся народ не захотел расходиться и решил маршем дойти до Ташкента, чтобы встретится с Каримовым. Никто не ушел, все ждут сутки. Было предъявлено 28 требований, среди которых: борьба с преступностью, с коррупцией, взяточничеством, проституцией и т.д. Основным условием выполнения этих требований было создание исламского государства и установление законов Шариата. После того, как Тахир Юлдаш зачитал эти требования, народ в один голос произнёс сокровенное «Аллоху акбар!». Целый месяц в Намангане проводилась «чистка». Ловили воров, отдавали их под суд. И с угонщиками также. Проституция процветала. И тогда посадили одну женщину – проститутку на осла задом наперед и возили по всему городу. Это для неё было легким наказанием. По исламским законам женщин, занимающихся проституцией, забрасывают камнями, а мужчин казнят. Если бы начали с мужчин, пришлось бы казнить всех мужчин в Намангане. Начали с женщины. Эта самая женщина потом выступила в суде при слушании дел Тахира, Жумы и М.Салиха, где давала показания против них, рассказав по-своему об этих событиях в Намангане.

Я тогда часто бывала в Намангане.

К этому времени я отсидела в тюрьме. А причина – хотели пустить под слом Старый город. На самом деле, в 1989 году было издано постановление правительства №489 о том, что 8 гектаров земли Старого города в Ташкенте будут сохранены в качестве музея. В то время я жила так, я переехала с Чиланзара в отцовский двор в Старом городе. На улицы в махалле невозможно было смотреть: грязь, воды нет, электричества нет.

Всё 50-60-летней давности. Никто не знает что с этим делать. И тогда я взялась за дело. Во время депутатских выборов в хокимият я сблизилась с хокимиятскими работниками. Тогда председателем городского совета был Фазилбеков. Я предложила провести канализацию, водопровод и отремонтировать линии электропередачи в Старом городе Он поддержал моё предложение и в махаллю провели канализацию. Всё стало идти на поправку, жизнь в Старом городе стала налаживаться потихоньку. В конце 1993 года исполкомы были переименованы в хокимияты и хокимом города стал Казым Туляганов. И в это время опять начались разговоры о том, что Старый город будут сносить. К этому времени в Старый город провели канализацию, водопровод, исправлена была линия электропередачи. Каждый отремонтировал своё жильё, свой дом. Некоторые заново выстроили свои дворы.

И началась борьба с Казымом Тулягановым57 за то, чтобы Старый город не ломали. Я сама не ходила, но письма писала я. В хокимият ходили аксакалы махалли. Тогда в районном хокимияте работал хокимом Хатам Абдураимов. Однажды он меня вызывает к себе на прием, где я ему говорю: «Только руководство махалли согласно на слом. Зачем все рушить из-за одного-двух человек. Лучше сбить одной палкой сразу четырех ворон. Ведь чтобы сломать, нужны средства, и чтобы разместить каждую семью, тоже нужны средства. Для каждого дома придется выделять, по крайней мере, 5-6 квартир. Вместо этого распределите третью часть этих средств людям. Они сами благоустроят улицы Старого города». Он сказал, что подумает над этим предложением.

Через 3-4 дня после этого разговора (у меня разболелась поясница и я находилась дома на лечении) ко мне домой пришел прокурор района Ш.Пулатов и сказал, что меня вызывают в прокуратуру города. Я сослалась на плохое здоровье и отказалась ехать в прокуратуру, тем более, что никаких дел с прокуратурой у меня к тому времени не было. В понедельник он опять пришел. Я еле-еле открыла ему дверь, боль в пояснице все никак не отпускала». Мухтабар-опа, меня уволят с работы, если вы не поедете в прокуратуру. Всего на 15 минут. Я сам привезу вас обратно». Эти обещанные 15 минут затянулись на 6 месяцев. Так и не выпустил меня прокурор города Эргаш Жураев. Он дал санкцию на мой арест. Ничего, не понимая, я пролежала в подвале ГУВД двое суток. На третий день меня привезли для обыска в мой дом. Ничего не нашли, только старые письма, оставшиеся со времен «Бирлика» и Акрамходжаева. Было одно письмо - о студенческих волнениях 16-17 января 1992 года. Это было открытое письмо Президенту, в котором я его обвиняла в спланированном убийстве студентов и называла его преступником, потому что он – руководитель республики и допустил кровопролитие.

По этой причине меня арестовали и осудили на 4 года лишения свободы. Но в связи с 50-летием победы во Второй мировой войне, меня амнистировали через 6 месяцев тюремного заключения. В это время шла борьба за права человека. Осенью 1995 года прилетает в Ташкент Петров (“Human Rights Watch”). Его прямо из аэропорта отправляют обратно. И мы с ним вынуждены были общаться в это время только по телефону или через переписку.

После заключения я встретилась с Михаилом Ардзиновым58. Я вступила в организацию Международной амнистии (Amnesty International) в 1996 году и одновременно независимо от всех других организаций, самостоятельно стала заниматься защитой прав человека верующих мусульман. Эта работа продолжается и по сей день, и во имя Аллаха я стараюсь чем-нибудь помочь репрессированным мусульманам. Аллах свидетель.


Халима Хубойбердыева.


Я тогда училась или в 5 или в 6 классе, когда мама поехала на Съезд работников сельского хозяйства в Москву. И каждый день мы – все дети, я старшая, выходили на берег канала туда, где останавливался автобус, как ласточки, вот так выстроившись в ряд, - мы ждали возвращения мамы.

Кроме этого, сама атмосфера была доброжелательной. Корреспондент районной газеты отсылал мои стихи в журналы. Помогал печатать их (в редакции газеты), кстати, скоро будет отмечаться юбилей этой газеты. Заходит ко мне один человек и говорит: «Не могли бы Вы написать поздравление. Ведь Вы когда-то ходили в редакцию этой газеты». А тогда я ходила в редакцию газеты, чтобы помочь с выпусками училась я в 11 классе. Мне сейчас перевалило за 50, значит, если тогда мне было 17-18 лет, то сейчас газете где-то 33-35 лет. Вот этот юбилей они и празднуют. Вот так я вначале пришла в литературу.

У нас был учитель – Акрам Каримназаров. Сейчас он аксакал махалли. Я его видела недавно на встрече с одноклассниками. Он очень красивый человек, сейчас с седой бородой. Вот этот человек относился к каждому нашему делу с большим вниманием. Он устраивал собрания класса, где мы обсуждали все вместе свои проблемы, где он спрашивал совета у нас. Учителям очень нравилось мое художественное чтение. По пройденным темам мы обязательно проходили художественное чтение. И больше мне давали читать не стихи, а прозаические произведения. И я, как отец, старалась читать с выражением, что всем очень нравилось.

Сейчас я вспомнила что-то интересное из детства. Это были трудные времена. Впервые решили отметить день рождения. Раньше никто не отмечал свой день рождения. Мы учились тогда в 8-классе. (Недавно, я рассказала эту историю корреспонденту журнала «Ёш куч» и об этом вышла заметка.) В колхозный магазин завезли духи по 1 руб. 70 коп. И все, не договариваясь друг с другом, купили в подарок эти духи. На день рождения пришли 15 девочек и у каждой были вот эти духи и туалетное мыло – самые дешевые духи и мыло….


Моему приезду в Ташкент посодействовал в свое время Шараф Рашидов. Он приехал в Сырдарью на какое-то собрание. Я выступила со своими стихами. Ему понравилось моё выступление, и он сказал об этом хокиму (тогда председателю облисполкома) нашей области Насыру Махмудовичу: «Эта девочка должна поехать учиться в Ташкент». Я об этом потом узнала от людей. После этого Насыр Махмудович пришел к нам домой, чтобы уговорить моих родителей. В то время родители ни в какую не хотели отправлять меня. Поэтому и меня после окончания школы, сразу через три дня, насильно выдали замуж. Только после этого отправили меня на учебу.

Когда я приехала на учебу в Ташкент, у меня уже был мой сын – Улугбек. Сначала я поступила на заочное отделение журфака (факультет журналистики), а на втором курсе перевелась на очное. Пока я училась, у меня вышли три книги. Первой была издана книжка под названием «Первая любовь». Затем ещё две к пятому курсу. После окончания меня пригласила в редакцию журнала «Саодат» начальником отдела народная поэтесса Зульфия. После года работы в журнале я поехала на Высшие литературные курсы в Москву. Там я училась два года. В те годы у меня выходили в свет книжки каждый год.

Мы учились в Литературном институте в Москве два года. Оказывается, два года учёбы могут внести изменения в мировоззрение и на свою жизнь. Конечно, мы знали – много ли, мало ли, классиков литературы Навои, Бабура, Бедиля… Кроме того Толстого, Лермонтова, Пушкина. Конечно, благодаря переводам мы и здесь имели о них представление. Я открыла для себя Анну Ахматову и Марину Цветаеву и передо мной явился новый мир чувств. Даже можно сказать, что я стала понимать их поэзию душой. А когда, я увидела фотографию знаменитой Цветаевой, висящей на двухметровой верёвке в Елабуге, – и это потрясло меня.

Вы просили меня рассказать об атмосфере в Москве, когда я училась. В Москве я училась у Александра Межирова46. Очень сильный русский поэт.Во время учёбы мы встречались со многими известными творческими деятелями. Одна из таких творческих встреч была с Чингизом Айтматовым47. Вторая встреча была с Андреем Вознесенским48, Беллой Ахмадуллиной, Евтушенко49. На этих больших встречах мы были с ними лицом к лицу и могли задавать вопросы. Для нас такие встречи казались чудом. Мы наблюдали напрямую течение их мысли. Время учёбы для меня было чистым творчеством. Не нужно было спешить ни домой, ни на работу. Оказывается, это тоже нужно! Творческие работники - почти все свободные художники. Их не ценят, как у нас, семья по одну сторону. Они свободны, и поэтому к ним и мысли, и идеи другие приходят, поэт открывает то, что разумом дойти надо долгое время.

Погружение в атмосферу русской культуры, а через неё и западной культуры, позволило ли нам подняться на ступень выше

Сейчас убрали из Национальных библиотек русские книги. Как это печально.

Это непростительное обстоятельство. Мы не можем, не зная Толстого, понять человека…

Тогда существовала возможность открывать другие культуры, и чувствовать себя частью большого мира. Были декады, если вы помните. Приезжала, тогда Сильва Капутикян. Она тогда была уже в возрасте, поседевшей. Такой любовной лирики я нигде не встречала. Мне и до сих пор кажется, что она недосягаема в этом жанре.

У каждого народа это есть: Самад Тургун, Рабиндранат Тагор…

«Четверостишие» Тагора:

«Открыла ты дверь в мое сердце

Но вижу, что нет мне в нём места,

Лишь выйти обратно, открыта в нём дверь «.


В стихотворении это великолепно вплетено. И любовная лирика Сильва Капутикян точно так же составлена:

Примчусь, только позови.

Без оглядки ушла бы от всех.

От гор Арарата отказаться могла бы.

Примчусь, только позови.

Ты не позвал…


Вот такие естественные чувства…Очень красиво она сумела передать эти чувства. Сейчас мы оторваны от всего этого. Знаете, как будто наше небо опустилось ниже. Сейчас мы почти что не читаем классическую литературу. Я это сейчас вижу и наблюдаю. Конечно, большие писатели читают её для себя, однако, в обществе к литературе пропал интерес. Мы свою-то национальную классику толком не знаем.


Часто этот период называют застойным. Я с этим не могу полностью согласиться. И в то время были люди, которые работали, несмотря на застойное время. Есть слова Олжаса Сулейманова54: «Нельзя отказываться от всего старого, потому что это старое, точно так же, как и не всё новое, может служить цивилизации». И в новом тоже есть то, что нужно отбросить, и то, что нужно оставить. Ведь какая большая культура поднялась во весь рост в то время. И литература наша поднялась. Власть была сама по себе. Мы в литературе старались все равно призывать к чистоте, к честности, к созиданию в обществе. Конечно, мы не могли говорить открыто, говорили о многих сторонах жизни часто завуалировано.

Трудно объяснить сейчас... Но мы все равно искали пути. И сейчас есть отчасти поиск пути. Без этого поиска мы не сможем выйти на прямую дорогу. Да этого и не нужно иногда. Говорят же, не все можно назвать. Что-то в этом роде. Во все времена говорили: «Семь раз отмерь, один раз отрежь». В то время, хотим мы этого или не хотим, был коммунизм. Была вера в это, да ещё какая вера! И мы, дети, в декабрьские холодные дни ездили в тележках на поле, время школьных занятий работали допоздна на полях. Это теперь понемножку всё стало меняться. Это всё незабываемые страницы. Конечно, как и весь народ, мы тоже пережили трудности.

Хотим мы или нет, Чолпан, Усман Насир... - они стали той жертвой, которую мы принесли этому времени, жертвой, которую общество принесло этому режиму.


Я приветствую закон о государственном языке, народу нужен язык Навои. Это очень нужный закон. Мы и от него отдалились. Наш язык стал более сухим. Может через это станет изменяться просветительская роль языка. Конечно, в определённом смысле мы сейчас не знаем и Абдуллу Кадыри , и Миртемира тоже.

Тогда, во время ошских событий, по телевидению выступили трое наших писателей: П. Кадыров59, О. Якубов60 и Ч. Айтматов. Это всё у меня перед глазами. А сейчас мы остаёмся в своей оболочке. Я не могу к этому привыкнуть. Иногда слышу от умных, хороших людей, что «и без русских мы все можем – и то, и это, - мне с ними трудно согласиться. Мне порой говорят: «Это на вас подействовала учёба в Москве».Тогда почему не нужно стремиться к тому, что хорошо? К тому, что призывает к добру? Для этого нужно иметь видящие глаза. А если глаза слепы, тогда мы сами виноваты, больше никто.

После провозглашения независимости я стала первым Председателем Комитета женщин – который был создан в 1991 году. Я была в непосредственном общении с женщинами.

Проблемы женщин были всегда. Однако они углубились.

Были и до нас, будут и после нас. Однако наша работа заключалась в том, чтобы по мере возможностей, на своём месте, каждая женщина смогла решить свои проблемы самостоятельно. Но порой эта самая женщина не хочет решать даже ту проблему, которую может решить, а иногда не может. Мы ничего лишнего не делали. Делали всё возможное, что могли. Тогда были тяжёлые времена. Сейчас как – не знаю. В это время увеличилось число жертв суицида среди женщин. Мы приезжали в область, по сигналам таких случаев. Проводили семинары. Но сейчас, мне кажется, этого стало меньше. Эти случаи самоубийств женщин – наша самая большая трагедия.

Причин очень много. Иногда это тяжёлые условия. Но не только это. Наш уровень духовности (самосознания) – тоже причина. Когда мы ездили по местам происшествий, то старались изучить всё досконально. Иногда бывало так, что причиной самосожжения женщины могло стать одно (некупленное) платье. Это что? Это низкий уровень нашей духовности. В этих местах, как мы говорим, школы в ужасном состоянии. Всё это, конечно, отражается на духовности людей. Мы хотели, по мере возможностей, хотя бы одного человека укрепить в вере в будущее. Если бы были возможности…

В моей поэзии всегда есть сочувствие к женщине. Я отошли от женского движения.

после того, как моего мужа уволили с поста советника президента. Сразу же после этого и меня уволили, пришлось уйти из журнала. После этого я находилась дома. Только через два года меня пригласили на работу в издательство «Ёзувчи». Потихоньку я стала продолжать работать.

Эти два года появились новые мысли и чувства. О чём думаешь, то и попадает под перо.


Недавно мы собрались с одноклассниками на 35-летие нашего окончания школы. Во время этой встречи мы вспоминали, как выступали на каких-то конференциях, устраивали концерты, исполняли песни. Я-то всё это забыла. Это бывает в детстве. Детство – как молния. Сверкнет, как молния… Одна моя подруга в детстве танцевала «лязги». И когда она откидывалась во время танца назад, её голова касалась пола. Сейчас она располнела, как хирман. То ли раньше больше было чего-то интересного? Сейчас не знаю… Может быть, всё так и есть. Наверное, как я до этого говорила, - это впечатления детства.

Нет, все равно сейчас всё по-другому. Вот и дочка моя выросла и школу закончила. Сейчас не так. То ли сейчас появились компьютеры или что, в этом роде. В то время было больше интереса к культуре, к природным, естественным вещам (ценностям). Больше было жизни, что ли во всем? Я понимаю, - это развитие, без этого нельзя. Если это всё себя не оправдает, не будет развития. А без развития нельзя. Мы конечно, никогда не остановимся. Если остановимся, пойдем вспять. А нужно идти только вперед. Только тогда будет развитие.


Когда я была постарше, отец мне читал приключенческие книги, стихи Фузули, и дастаны с выражением. Голос отца до сих пор у меня звучит в памяти. По вечерам они собирались с друзьями и отец читал в слух, а они все слушали. Я любила сидеть, прижавшись к отцу, под звуки его голоса я и засыпала. Потом мама поднимала меня и укладывала спать.

Я начала писать стихи в 6-7 классе. С тех пор я привыкла писать и работать ночью, и до сих пор так. Это не нравилось моей матери. Теперь я понимаю, что мама просто беспокоилась за моё здоровье. Это я узнала потом. Оказывается она о своём беспокойстве за меня, даже соседям говорила, «Могла бы чуть попозже писать, повзрослев. Она может сгореть в своём пламени». (Это она говорила ещё в моём детстве). Она беспокоилась потому, что я была, в сущности, ещё ребёнком. Она выключала свет в комнате и говорила, «Всё спи!» затем уходила. Я лежала тихо, пока кругом не стихнет. Думала, мама уже заснула, вставала и как только начинала писать, мама возвращалась в комнату. Оказывается она не спала. И так она приходила вновь и вновь.