Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция

Вид материала

Монография

Содержание Боткин В.П Гегельянская традиция

Подобный материал:

• Темы рефератов для сдачи экзаменов кандидатского минимума по «Истории и философии науки», 118.23kb.
• Лекция 22. Позитивистская традиция в философии XIX, 145.9kb.
• Экскурс в историю. Танец ХХ века, 3167.56kb.
• Экскурс в историю дизайна. От Сократа до Баухауза, 176.86kb.
• Тематика лекций раздел философия и наука в системе культуры 14 ч. Лекция, 1264.31kb.
• Вопросы к экзамену по Истории и философии науки, 42.5kb.
• Тема введение 8 ч, 1291.99kb.
• Задачи: Совершить краткий экскурс в историю психологии, как науки. Провести беседу, 41.26kb.
• Экскурс в историю: Хронология развития вопроса о социальной ответственности бизнеса., 84.28kb.
• Экскурс в историю Алгебраические софизмы, 144.92kb.

Галич А. История... Ч. I. С. VI, VIII. (Заметим попутно, что с книгой Сохера связана особая история.) Концепция истории философии, развитая Галичем, очень близка концепции П. Лодия. Когда мы сопоставляем «Введение» к этому труду Галича со второй главой «Логических наставлений» Лодия, то нас поражает совпадение, иногда почти буквальное, общих положений концепций истории философии, принадлежащих этим двум авторам. Поскольку книга Лодия вышла в 1815 г., а Галича — в 1818 и поскольку Галич был учеником Лодия (см. об этом: Каменский 3.А. А.И. Галич. М., 1995. С. 12), то прежде всего возникает предположение, что ученик заимствует эти положения у своего учителя. Но можно предположить и другое: у этих концепций имеется общий источник. Такое предположение тем более основательно, что оба русских автора сами ссылались на литературу, использованную ими при написании этих вводных теоретических разделов. Из числа работ, в которых ставятся теоретические проблемы, Лодий ссылался на «Der Geist der speculativ Philosophie» [Дух спекулятивной философии]. Это, по-видимому, теоретическое введение к книге «Geschichte der Philosophie» [История философии] Теннемана, напечатанное в первом томе под названием «Введение. Теория и методология истории философии» (с. VII–IX). Лодий ссылался также и на сочинение Буле, на упомянутую уже работу Дежерандо и публичные лекции Сохера (Socher. Grundriss der Geschichte der philosophischen Systemen von den Griechen bis auf Kant. Mыnchen, 1802 [Очерки истории философских систем от греков до Канта. Мюнхен]).

Галич ссылался на работы Рейнгольда, Геза, Громана, Бахмана, а в тексте введения — на Фюллеборна. В заключение он привел обширную библиографию литературы по истории философии, вплоть до новейших по тому времени немецких изданий 1815 г., таких, как, например, «История античной философии» Круга. Кроме того, Галич в предисловии ссылался на Сохера и Аста как на главные источники, использованные при составлении его учебника. Интересно отметить, что литература, указанная Галичем к «Введению», полностью, за исключением одного источника, заимствована им из указателя Аста, где она представлена под рубрикой «Теоретические сочинения об истории философии» (см.: Ast Fr. Grimdriss einer Geschichte der Pilosophie [Очерки истории философии]. Landshut, 1807. S. 14). Однако само введение Аста (§ I–II указанной книги) существенно отличается от введений Лодия и Галича и не могло служить для них источником. То же можно сказать и о Дежарандо, общие соображения которого об истории философии воспроизведены, как мы уже отметили, Салтыковым и Давыдовым в их работах по истории философии.

Обнаруживается совпадение общих мыслей Фюллеборна («Was heibt den Geist einer Philosophiedarstellen» [Что называется духом описания философии] в его же Beitrage zur Geschichte. Fыnfstes Stuck [Вопросы истории. Пятая часть] (S. 195) с рассуждениями Лодия (который не ссылается на Фюллеборна) и Галича (который на него ссылался) о том, что история философии должна изучаться не эмпирически, а систематически. Из совпадающих источников остается Сохер. Сличение текстов Галича, Лодия и Сохера дает возможность установить, что оба русских автора, заимствуют основные идеи своей концепции истории философии у Сохера, иногда несколько видоизменяя его текст, а иногда, в особенности это характерно для Галича, попросту переводя целые параграфы. Со свойственной ему резкостью, Г. Шпет заявляет, что Галич «списывал» Зохера (т. е. Сохера. См.: Шпет Г. Соч. М., 1989. С. 107).

Впрочем, нас сейчас больше интересует вопрос о том, какие теоретиче-
ские идеи, касающиеся истории философии, пропагандировали эти ее русские исследователи, чем то, в какой мере они были оригинальны в своих взглядах.

³ Галич А. История... Ч. I. С. 4, 1.

⁴ История философии профессора Галича / Выписки из тетрадей студентов. СПб., Рос. гос. исторический архив (РГИА). Ф. 732. Оп. 1, ед. хр. 382.
Л. 352–353.

⁵ Галич А. История... Ч. I. С. 5, 6, 7.

⁶ Там же. С. 12–13, 2, 4, 12, 2.

⁷ Там же. С. 189.

⁸ Средний-Камашев И. Взгляд на историю как науку // Вестник Европы. 1829. № 4. С. 438, 441–442; 442–444, 432–435.

⁹ Там же. С. 433, 434, 435, 432.

¹⁰ Надеждин Н.И. Для г. Шевырева // Телескоп. 1836. № 3. С. 626.

¹¹ Там же. С. 627–629.

¹² Там же. С. 615–618.

¹³ Зедергольм К. Введение в историю философии // История древней философии. Ч. I. М., 1841. С X, 71.

¹⁴ Новицкий О. Разбор сочинения К. Зедергольма под заглавием «История древней философии» // Одиннадцатое присуждение учрежденных П.Н. Демидовым наград. СПб., 1842.

¹⁵ Зедергольм К. Введение в историю философии. С. 26 (заголовок), 29, 47.

¹⁶ Там же. С. 26–28.

¹⁷ Там же. С. 30, 37–38.

¹⁸ Там же. С. 49–51.

¹⁹ Там же. С. 56–57.

²⁰ Там же. С. 39–41.

²¹ Там же. С. 45–46.

²² Библиографические источники фиксируют три отклика на эту книгу Зедергольма. Однако нельзя сказать, чтобы пресса сумела признать достоинства этого труда, для чего следовало бы дать оценку состоянию и перспективам развития историко-философских исследований в России. Указывая главным образом на зависимость Зедергольма от иностранных источников и авторитетов, рецензенты не оценили по достоинству того обстоятельства, что введение теоретических идей и принципов в оборот тогдашней наукой истории философии имело большое значение для ее развития в России. Именно такова критика книги Зедергольма О. Новицким, автором наиболее подробного отзыва, составленного киевским профессором в связи с обсуждением вопроса о присуждении Зедергольму Демидовской премии. Новицкий, позже выступивший в качестве представителя религиозной обработки гегелевской традиция в истории философии как науки, сосредоточил свое внимание прежде всего на том, чтобы указать источники, из которых Зедергольм заимствовал свои идеи. Вторую часть книги Зедергольма он оценивал выше, потому что при ее составлении «он усердно почерпал из лучшего источника (из Гегеля. — З. К.), чем прежде» (Новицкий О. Разбор сочинения К. Зедергольма... С. 362). Однако, хотя вся первая часть рецензии Новицкого и была посвящена методологическому введению, сами методологические проблемы, к сожалению, остались вне внимания рецензента.

Трижды была напечатана рецензия В.П. Боткина (впервые в работе: Боткин В.П. Зедергольм. История древней философии // Отечественные записки. 1842. № 3), однако без указания имени ее автора. Хотя статья Боткина уже специально была посвящена введению, главные идеи этого раздела книги также остались не рассмотренными; критика же касается эклектичности сочинения Зедергольма, обусловленной соединением «Гегеля и Шталя», «теологии и философии, результатов новейшей философии и схоластических предубеждений». Это произошло, по мнению Боткина, вследствие того, что Зедергольм не отделил философии от религии, не понял автономии философии.

Л. Волкова в статье о В. Боткине (Философская энциклопедия. Т. I. М., I960) усматривает в этой критике выражение идеи единства философии и религии и оценивает ее как выступление против славянофильства. Но это вряд ли так на самом деле. Прямых ссылок на славянофилов в рецензии Боткина нет, а сама идея, которую он критикует, является не собственно славянофильской, но общей для сторонников религиозной философии вообще.

Наконец, огромная анонимная статья-рецензия «История древней философии» была помещенная в «Сыне Отечества» (1842. № 4) и посвящена по преимуществу восточной философии; в ней также содержится резкая критика философии Гегеля.

3. Гегельянская традиция

Объединяя группу русских историков философии как сторонников гегелевской традиции, я вовсе не утверждаю, что все они были гегельянцами. Отнюдь нет! Степень их приобщенности к взглядам Гегеля была различна; все они так или иначе критиковали Гегеля, особенно в общефилософском смысле, и на них оказывали влияние также кантианство и другие философские направления и школы. Однако в относительно специальной области — истории философии как науке — все они подпадали, хотя и по-разному, под влияние Гегеля.

К тому же направлению в исследовании истории философии как науки я причисляю О. Новицкого, С. Гогоцкого, М. Остроумова, А. Козлова, В. Лютославского, Н. Страхова, П. Тихомирова, С. Трубецкого,
В. Шилкарского¹. Для полноты картины ассимиляции гегелевской традиции в истории философии как науки на русской почве стоит упомянуть и М. Каринского².

Взгляды О. Новицкого в целом ряде пунктов обнаруживают свое сходства с позицией Гегеля, так что М. Остроумов имел все основания считать, что Новицкий в своей концепции истории философии «своеобразно приложил гегелевскую точку зрения»³. Такими пунктами сходства являются: представление Новицкого о «внутренней связи» и о «последовательности развития» философских систем; его утверждения о том, что сам ход истории философии является законосообразным поступательным процессом, прогрессом философского знания, что возможно и даже необходимо построение некоего «рационального воззрения» на историю философии. Новицкий был близок к Гегелю и в понимании отношения философии к религии, и в рассмотрении истории философии как некоей реализации тех моментов, которые заключены в духе и являются его логическими определениями, и в характеристике самих периодов истории человечества (Восток, Греция, христианский мир)⁴.

Что касается Гогоцкого, то он в нашей литературе по истории русской философии давно причислен к гегельянству⁵. Усматривая известные недостатки в гегелевской концепции истории философии, Гогоцкий, однако, разделял всю историю науки об истории философии на два периода: догегелевский и гегелевский, когда история философии впервые становится наукообразной. Но дело, конечно, не в этих квалификациях Гогоцкого историками русской философии и не в его собственных признаниях, а в объективной связи его взглядов с гегелевскими. Сюда надо отнести его стремление понять специфический предмет истории философии на основе уяснения предмета самой философии, стремление рассматривать историю философии как развитие, как процесс, как поступательное движение, как восхождение от абстрактного к конкретному, от многообразного к единому. Результатом этого развития, по мнению Гогоцкого, является некая «полная система знания и самосознания», причем, «подвигаясь непрерывно вдаль и вперед, история философии идет непрерывно и вглубь: в своем стремлении к концу она, собственно, возвращается к своему началу»⁶. Влияние Гегеля обнаруживается и в рассмотрении Гогоцким ряда частных вопросов истории философии (оценка восточной мысли как дофилософской, подчеркивание присутствие в ней формализма и т. п.).

Органично воспринял и разрабатывал гегелевскую концепцию
истории философии М. Остроумов, автор едва ли не самого крупного исследования истории философии как науки, выполненного в гегелевской традиции. Он рассматривает истину как процесс, а историю философии — как процесс постижения «абсолютной истины» в форме относительно истинных систем философии. Остроумов специально подчеркивал, что это воззрение на историю философии как на «идею развития в приложении к истории философии... выразил юноша Шеллинг.., затем Гегель и Куно Фишер». Остроумов усвоил и гегелевскую идею истории философии как «процесса самосознания познающего духа», в котором «лежит корень и пружина всего этого процесса», а также и идею «национального духа» как конкретного выражения этого «познающего духа». В этой связи он ссылался на Шеллинга и Гегеля. Ссылался на них Остроумов и в связи с идеей параллелизма основных ступеней историко-философского процесса и основных актов сознания; причем и те, и другие, как отмечал он, повторяются в различные исторические эпохи истории философии в форме неких циклов. Такими последовательными актами, по Остроумову, являются «непосредственное знание», «эпоха представления», «эпоха понятия» и «эпоха идеи» (с подразделениями внутри каждого из них). В этой концепции находят место и «законы мышления», и «категории как руководящие точки зрения». На этой основе Остроумов строил градацию типов философских систем (некоторый аналог гегелевской идеи о воплощении в философской системе какой-либо из категорий логики) и по-гегелевски определял значение истории философии для формирования ее теории: «Исторический процесс развития философии и процесс образования современного философского мировоззрения должны совпадать». Наконец, Остроумов
защищал Гегеля от несправедливых, хотя и весьма распространенных, обвинений в том, что тот отрицал роль индивидуальности в развитии философских систем, уничтожал в истории философии «всякую частную инициативу» (с подобными обвинениями в адрес Гегеля выступали Целлер, Швеглер, Ибервег и др.) и был привержен априоризму, игнорируя апостериорную работу историка философии в плане обобщения фактов исторического процесса развития философии⁷.

Не столь явно, но все же вполне определенно к гегелевской концепции истории философии примыкал и А. Козлов, который воспроизводил гегелевскую идею связи философии и истории философии — и по предмету («взгляд на историю философии как науку зависит от понятия, которое имеет историк о предмете и задачах самой философии»), и по формированию («истинная история философии имеет своей задачей восстановить процесс развития философской истины и найти закон этого процесса»)⁸.

Непосредственно ссылаясь на Гегеля, В. Лютославский поддерживал его мнение о том, что «развитие человеческой мысли вообще... соответствует в главных чертах развитию индивидуальной мысли»⁹, а
П. Тихомиров в обеих своих работах воспроизводил остов гегелевской концепции истории философии. Во второй из них (в ней он развивал мысль о необходимости разработки специальной дисциплины — методологии историко-философского исследования) он утверждал, что с Гегеля вообще начинается научная история философии и что Гегель «первый понял значение истории философии для самой философии». В этой связи Тихомиров выступил с апологией Гегеля и против критики его Целлером и Ибервегом¹⁰.

В существенных исходных принципах своей концепции к гегелевской традиции принадлежит и В. Шилкарский. Эта его принадлежность становится очевидной уже по общему пониманию им истории философии, самой философии и их взаимоотношения. Шилкарский принимал идею связи «многообразных проявлений умозрительного творчества», рассматривал их в качестве некоего «целого» и, исходя из этого, поддерживал идею наличия «внутреннего смысла в последовательном развитии философских систем». Он отвергал понимание историографии истории философии как «бесцельного досужего пересказа мнений» и в этой связи ссылался на Гегеля. Все эти вопросы он рассматривал в контексте прогегелевской, хотя и антропологизированной, трактовки самой философии. «Философия, — по мысли Шилкарского, — есть самопознание деятельного человеческого духа, поэтому ее исторические судьбы не могут быть не чем иным, как последовательными моментами, или ступенями, этого самопознания». Эта близкая Гегелю идея детализируется далее в рассмотрении отношения философии к истории философии. Основой рассмотрения этого отношения, как и у Гегеля, оказывается понимание истины как процесса, как становления. Искомое единство и связь философских систем, «внутреннюю связь и единство сообщает произведениям отвлеченной мысли единственно их отношение к истине», к «познанию подлинной действительности». Философия систематическая постигает эту истину теоретически, а история философии — исторически, и потому, как и у Гегеля, у Шилкарского роль истории философии, которая «как наука не может быть не чем иным, как одной из составных частей философии систематической», состоит во «всестороннем историческом оправдании того мировоззрения, которое в глазах данного исследователя представляет собой конечный и наиболее совершенный результат всего предшествующего развития философской мысли»; в нем, как в результате, должны быть «свободно объединены» «многообразные течения отвлеченной мысли» «в качестве подчиненных частей целого». Говоря о трех возможных построениях историографического описания философии, Шилкарский высоко оценивает и считает грандиозной соответствующую попытку Гегеля, несравненно превосходящую предшествующие, хотя, по мнению исследователя, оптимальное и единственно истинное построение еще не произведено¹¹.

Что касается Н. Страхова и С. Трубецкого, то их принадлежность к гегелевской традиции будет выявлена при изложении их взглядов.

Итак, становится очевидным, что все названные авторы, хотя и в разной мере и исходя из разных оснований, примыкали к гегелевской традиции. Но в то же время почти все они высказывались критически по отношению к гегелевской концепции, что свидетельствует о самостоятельном характере разработанных ими построений. И если прямая критика Гегеля не прослеживается в работах Козлова и Лютославского, то она весьма определенна в сочинениях Новицкого, Гогоцкого, Тихомирова и в особой степени Острумова. Так, Новицкий (которого литература по истории русской философии вообще относит к числу критиков Гегеля¹²) высказывает в адрес Гегеля то самое критическое замечание, которое Остроумов затем опровергает как несостоятельное. Гегель, по мнению Новицкого, рассматривает историко-философский факт, как чисто необходимый, в то время как он есть единство случайного и необходимого. В этой связи Новицкий возражал против гегелевской идеи совпадения последовательности категорий в логике и философских систем в истории философии и упрекал немецкого философа в сугубо априорном методе построения своей концепции.

Подобные же возражения Гегелю выдвигает и Гогоцкий. Так, говоря о том, что метод истории философии должен быть неким единством дедукции и индукции и что Гегель пытался соединить их посредством диалектики триадического движения мысли, Гогоцкий упрекает Гегеля в стремлении говорить о смысле философской системы и о ее значении как определенного этапа в поступательном ходе философского мышления только исходя из самого чистого мышления, из рассмотрения процесса движения абсолютной идеи. Однако откуда в таком случае в ходе философского развития возникают моменты, не выражающие потребностей осуществления тех или иных ступеней развития абсолютной идеи? Поскольку у Гегеля это не объяснено, постольку у него, по мнению Гогоцкого, действительного «постепенного развития мыслящего сознания» нет, а есть готовые предписания абсолютной идеи. «Умозрительное построение истории философии на основании чистого мышления невозможно», оно должно действовать как «при помощи изучения стихий мыслительной и познавательной деятельности и общего порядка, свойственного их развитию», так и «посредством изучения фактической последовательности философских идей и учений. Одно поверяется и дополняется другим», а следовательно, нужен действительный синтез дедукции и индукции. У Гегеля же первая подавляет вторую. Ряд критических замечаний в адрес гегелевской концепции Гогоцкий делает и при более конкретном рассмотрении «гегелевского периода» истории философии¹³. Тихомиров скорее защищал Гегеля от Целлера и Ибервега, нежели соглашался с ним, хотя, по-видимому, и он полагал, что гегелевские принципы построения истории философии содержали в себе некоторые преувеличения и недоработки — как, например, идея «параллелизма исторической последовательности систем с логической последовательностью раскрывавшихся в них понятий»¹⁴.

Существенны критические замечания Остроумова. Признавая историю философии процессом саморазвития духа, он, однако, утверждал, что здесь речь должна идти не об «абсолютном, которое (лишь. — З. К.) осуществляется посредством человеческого», а о «человеческом самосознании». На историю философии следует смотреть как на «развитие человеческого самосознания.., а не божественного». Далее, он возражает против того, что Гегель принимал акты человеческого сознания («акты различения»), т. е. категории, как номенклатуру, как нечто конечное, поддающееся перечислению, в то время как на самом деле сознание «может развиваться неопределенно и в глубину, и в ширину»; иными словами, эта номенклатура бесконечна. Наконец, Остроумов не согласен был с Гегелем и в его пренебрежительном отношении к личным особенностям философа, с неприятием их в качестве формообразующих факторов истории философии: «Едва ли можно согласиться с Гегелем, — писал он, — что в философии всего менее значит индивидуальность»¹⁵. Таким образом, хотя и примыкая к гегелевской традиции, названные авторы высказали немало серьезных критических замечаний в адрес концепции Гегеля и выдвинули собственные теоретические построения.

Приступая теперь к более подробному изложению взглядов сторонников гегелевской традиции, я должен еще раз напомнить о том, о чем уже было сказано в «Предисловии» к настоящей книге. Исходя из указанных там оснований, изложение наше мы будем вести не по идеям, а по персоналиям, в результате чего оно будет напоминать энциклопедическую форму представления материала.

Как уже говорилось, исходной в формировании гегелевской традиции в России была концепция О. Новицкого. В центре ее — проблема метода историко-философского исследования, способа воспроизведения историко-философского процесса. Эта проблема обсуждается им в полемическом плане. Эмпиризм или некое теоретически обоснованное препарирование изучаемого процесса — вот интересующий его вопрос. Другой вопрос, относящийся к области закономерностей историко-философского процесса, — кумулятивность последнего, вопрос о прогрессе философского знания. Сам Новицкий свою методологическую концепцию называл «рациональным воззрением» на историю философии. По его мысли, задача «рационального воззрения» сводится к тому, чтобы, тщательным образом обработав эмпирический материал, относящийся к истории философии, представить его как некое «сомкнутое целое», построенное соответственно объективно существующим между философскими учениями связям, причем связи эти суть связи поступательного развития: «Каждое из замечательнейших учений и верований, будучи в свое время целью само для себя, служило основанием для дальнейшего развития следовавших за ним учений и верований. С этой-то преимущественно стороны, со стороны внутренней связи, старался я представить философские учения и религиозные верований древних народов. Философские учения разных времен имеют между собой свою собственную внутреннюю связь, состоящую в последовательном их развитии», и потому могут быть рассматриваемы сами как сомкнутое в себе целое». Необходимость подобного «рационального воззрения» Новицкий не только обосновывал теоретически и исторически, но и защищал полемически, потому что уже и в его время многие историки философии отрицали возможность и необходимость подобных построений и ратовали за чисто эмпирическую манеру изложения историко-философского материала.

Полемизировал Новицкий и со сторонниками эмпиризма в истории философии, поскольку последний, будучи преодолен и зло высмеян Гегелем, к середине XIX в. вновь оживился, «поднял голову» и стремился захватить руководящую роль в разработке методологии исследования историко-философского процесса. Непосредственно критиковал Новицкий в этой связи воззрения Фриса, который относился к числу тех, кто «признают всякое построение в ней (истории философии. —