Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29

Деборин А.М. Гегель и диалектический материализм // Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. 1. М., 1930. С. ХСV.

² См.: Розенталь М. Марксистский диалектический метод. М., 1951. С. 123; Диалектический материализм. М., 1953. С. 133; Спиркин А. Курс марксистской философии. М., 1966. С. 123; Кохановский В.П. Историзм как принцип диалектической логики. Ростов-на-Дону, 1978. С. 93; Рузавин Г.И. О соотношении категорий «движение», «развитие» и «прогресс» // Философские науки. 1980. № 1. С. 58; Миклин А.М., Подольский В.А. Категория развития в марксистской диалектике. М., 1980; Материалистическая диалектика как общая теория развития. Ч. I. М., 1982; Введение в философию. Ч. II. М., 1990. С. 171, 172, 174.

³ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 91; т. 20. С. 22, 362–363; т. 21. С. 276.

⁴ См.: Миклин А.М. Проблема развития в современной марксистской философии (обзор советской литературы) // Вопросы философии. 1980. № 1.

⁵ Миклин А.М., Подольский В.А. Указ. соч. С. 146.

⁶ См.: Молевич Е.Ф. Прогресс и регресс в процессе развития // Материалистическая диалектика как общая теория развития. Философские основы теории развития. М., 1982. С. 204.

⁷ См.: Конрад Н.И. Восток и Запад. С. 477, 478, 491, 489, 503–504, 505, 502.

⁸ Имеются в виду три тома «Истории философии» (1940–1943).

⁹ Говоря о теоретико-методологических основах третьего тома этого издания, рецензент писал, что в нем история философии рассматривается «как процесс углубления познания действительности человечеством» и вместе с тем учитывается, что «история философии, как и сама история, не есть арена непрерывного прогресса; и та и другая знает периоды застоя, разложения, вновь сменяемых прогрессом» (Каменский З.А. История философии. Т. III // Под знаменем марксизма. 1943. № 3. С. 87).

¹⁰ Чагин Б.А. К вопросу об истории философии как истории познания // Проблемы развития в природе и обществе. Л., 1958. С. 271–272.

¹¹ Иовчук М.Т. История философии как наука. С. 25.

¹² Мамардашвили М.К. Некоторые вопросы исследования истории философии как истории познания // Вопросы философии. 1959. № 12.

¹³ Давыдов Ю.Н. Исторический метод в «Истории философии» Гегеля // Вестник истории мировой культуры. I960. № 3.

¹⁴ Имеются в виду следующие статьи и монографии ученого: Проблемы историко-философской науки. М., 1969 (с. 142 и др.); Марксизм и современная буржуазная «философия истории философии» // Ленинизм и современные проблемы историко-философской науки. М., 1970 (с. 45 и др.); Некоторые методологические проблемы истории философии // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. М., 1977 (с. 149 и сл.); История философии — развитие философских знаний // Ойзерман Т.И. Диалектический материализм и история философии. М., 1979 (с. 32); Развитие философии как философская проблема // Богомолов А.С., Ойзерман Т.И. Основы теории историко-философского процесса.

¹⁵ См.: Богданов Б.В. Ленинские принципы анализа истории философии. М.,
1970. С. 72–79; Он же. Характерные черты ленинского метода исследования истории философии // Ленинизм, история философии и современность. София, 1972. С. 117.

¹⁶ Яковлев М.В. Основные принципы марксистско-ленинской концепции истории философии // История философии и марксизм. С. 25, 20, 22.

¹⁷ Правда. 1985, 17 янв.

¹⁸ См., например: Бляхер Е.Д., Волынская Л.М. К вопросу о механизме приращения философских знаний // Философские науки. 1974. № 5; Славин А.В. Проблема возникновения нового знания. М., 1976.

¹⁹ Трубников Н.Н. О соотношении материалистической диалектики и специально-научного знания // Проблемы материалистической диалектики как теории познания. М., 1979. С. 14. Автор цитирует книгу М. Борна «Эйнштейновская теория относительности» (М., 1972. С. 17).

²⁰ Хоруц Л.Е. К вопросу о критериях прогресса философии // Марксистско-ленинская философия и современный общественный прогресс. М., 1969. С. 46, 40.

²¹ См. об этом: Артановский С.Н. Цит. соч. С. 51.

²² Там же. С. 69.

²³ Ойзерман Т.И. Марксизм и современная буржуазная «философия истории философии». С. 54, 52, 50.

²⁴ Ойзерман Т.Н. Некоторые методологические проблемы истории философии. С. 153.

²⁵ Яковлев М.В. Основные принципы марксистско-ленинской истории философии. М., 1979. С. 37, 22–24.

²⁶ См.: там же. С. 36–37.

²⁷ Брайович С.М. Герменевтика: ее метод и претензии // Философские науки. 1977. № 6.

²⁸ Скворцов Л.В. Обретает ли метафизика «второе дыхание»? М., 1966. С. 80.

²⁹ Там же. С. 59, 73, 75.

³⁰ Бабушкин В.У. О природе философского знания. М., 1978. С. 89.

³¹ Глазман М.С. История философии и история искусств (методологический аспект) // Методологические проблемы исследования истории философии в странах Западной Европы и Америки. Ч. I. М., 1986. С. 32; Длугач Т.Б. К вопросу о методологическом значении различения историко-философских культур // Там же. С. 15–18

³² Гулыга А. Философия в поисках смысла жизни // Диалог. 1990. № 12. С. 96.

³³ Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. Х. С. 243.

III. Рефлексия о целях и формах
историко-философского исследования

1. Постановка вопроса

Цели и формы историко-философского исследования

Начать этот раздел мы должны с одного замечания. Говоря о структуре «третьей» истории философии, мы определили одну из ее частей как учение о целях, формах и методах историко-философского исследования. В то же время мы исключили проблему метода из самой формулировки названия настоящего раздела. Этот факт объясняется очень просто: в советской литературе изучаемого периода вопрос о методе попросту не ставился. Не было недостатка в сборниках статей и отдельных работ по «методологической» тематике. Но то, что содержалось в них, не имело никакого отношения к подлинной проблематике этой области «третьей» истории философии. Мы, по существу, обнаруживаем лишь несколько замечаний о том, что каждая из форм обобщенного исследования должна иметь свою методологию, да две работы автора этих строк¹ — вот и вся литература по этой теме. Вопрос же о том, что представляют собой эти методы, другими исследователями вообще не ставился.

Прежде чем подвергнуть рассмотрение то, как в советской литературе осуществлялась рефлексия по поводу целей и форм историко-философского исследования, следует выяснить, как истолковывалось содержание этих понятий к 90-м годам. В первую очередь это касается проблемы целей, поскольку она в нашей литературе, в сущности, не обсуждалась и не была выделена в особый предмет рассмотрения.

Действительность, которую изучает история философии, представляет собой обширную совокупность философских идей, выдвинутых человечеством за всю историю существования философии. Эти идеи закреплены в определенных текстах, которые и подлежат изучению. Любой автор, предпринимающий попытку исследования историко-философского процесса, ставил перед собой определенную цель. Но первоначально и притом в течение длительного времени историки философии, задаваясь, конечно же, определенными целями, почти ничего не говорили о них. Эти цели оставались имплицитными элементами историографии философии. Поскольку мы не имеем сводного описания целей историко-философского исследования, мы позволим себе предложить рефлексию по поводу этих целей, имея в виду, что подобные рассуждения следует рассматривать лишь как один из возможных вариантов соответствующей рефлексии.

Прежде всего выделяется элементарная, наиболее распространенная цель: исследование отдельной философской системы. Особенность такой формы исследования состоит в том, что в ходе ее применения целью становится реконструкция системы мыслителя, а не обобщающее изучение последней. В то же время эта форма может быть использована и для достижения иных целей. Фундаментальный ее характер заключается в универсальной, всеобщей ее употребимости: без нее, без использования ее результатов не может быть осуществлена никакая работа историко-философского характера. Ее можно назвать поэтому всеобщей формой историко-философского исследования.

Более сложной целью является стремление с максимальной полнотой, максимальным привлечением соответствующего материала изобразить ход историко-философского процесса. Это эмпирический способ подобного изображения. Однако аналитики, подвергающие критическому рассмотрению эмпирический способ, выдвигают другую цель: не просто эмпирическое отображение хода историко-философского процесса, а выявление в нем того, как происходило постижение человечеством самого предмета философии — форм всеобщности. Это логико-теоретический способ такого изображения. Этот способ, как мы увидим ниже, упорно навязывали эмпирикам критики обеих отечественных «Историй философии» (40-х и 50–60-х годов). Но подобное требование носило чисто умозрительный характер, поскольку никто толком не знал, как может быть достигнута такая цель.

Впрочем, в историографии истории философии был один эпизод, представлявший собой попытку достижения цели логико-теоретического способа постижения историко-философского процесса. Этот эпизод связан с именем Гегеля. Именно он выдвинул идею логико-теоретического исследования (но без использования именно этого термина). Эта многообразная в своих определениях идея может быть сведена к следующему. История философии не является сводкой мнений различных философов за всю историю существования философии, т. е. не может быть только эмпирической. Не допуская других вариантов философской теории в качестве истинной, Гегель полагал, что история философии должна быть исторической категорологией единственно верной философской системы — системы самого Гегеля. А это означало, что все категории его системы должны быть представлены именно в той последовательности, в какой они выступают в научном описании истории философии: «последовательность систем философии в истории та же самая, что и последовательность в выведении логических определений идеи»². В этом и состоит принцип, который не был и не мог быть осуществлен в гегелевских «Лекциях по истории философии». Логико-теоретическая форма исследования истории философии должна показать исторический генезис философской теории, именно той, которую избрал историк философии для своего построения и которую можно назвать базовой (термин, которого также нет у Гегеля).

Однако вопреки мнению Гегеля следует признать, что базовых теорий, как и видов логико-теоретических построений истории философии, может быть великое множество. Каждое из этих постороений является глобальным по отношению к базовой теории, если оно использует эту базовую теорию во всем ее масштабе; хотя возможны и «локальные» варианты, когда берется лишь какой-то фрагмент базовой теории — гносеологический, онтологический и т. п. Рассуждая об этих взглядах Гегеля, нельзя не согласиться с А.Л. Доброхотовым, считавшим, что «История философии Гегеля оказалась не только первым, но и последним опытом написания теоретической истории умозрения»³. Таким образом, мы приходим к выводу, что существуют два способа изложения истории философии во всемирно-историческом плане: эмпирический и логико-теоретический.

Однако наряду с описанной целью существует и другая: представить роль философии в развитии какой-либо нации, народа и посредством интеграции таких исследований определить значение философии в развитии человечества. Реализация этой цели порождает особую форму историко-философского исследования — национальную (культурологическую). Эта форма требует особой методологии, особого подхода к исследованию. Исходя из этого мы делаем вывод, что цели историко-философского исследования определяют его формы.

Попытка обнаружить различные формы подобного рода исследования привела нас к мысли о том, что их число равно трем: это исследование отдельной философской системы, это национальная (культурологическая) форма исследования и, наконец, это всемирно-историческая форма, включающая два способа изучения.

Таким образом, рефлексия относительно целей и форм историко-философского исследования позволяет нам выдвинуть тезис о полиморфности этих исследований. И здесь перед нами встает проблема реального аналога (или предмета) каждой из этих трех форм. Что касается всеобщей формы, то в данном случае не существует ни сложности, ни какой бы то ни было проблемы: аналогом (предметом) ее является исследуемая философская система. Столь же прозрачной оказывается проблема аналога национальной формы. Ее предметом является некоторый фрагмент, одна из сторон объективного всемирно-исторического процесса, а именно мыслительная работа данного народа в ситуации социально-экономических, географических, психологических, культурных и прочих условий его жизни. Сложнее обстоит дело с предметом всемирно-исторического исследования, осуществляемого логико-теоретическим способом. Если предметом эмпирического способа является весь историко-философский процесс во всех своих составных частях, то логико-теоретический способ имеет тот же предмет, рассматриваемый, однако, с точки зрения той базовой теории, которую он стремится исторически обосновать.

Таким образом, если в ходе исследования системы того или иного мыслителя и отдельной национальной философии историк философии имеет монолитный предмет, а при исследовании эмпирическим способом — предмет размытый, то при логико-теоретическом способе исследование перед ним оказывается фрагментарный предмет, образованный самим исследователем.

После всех этих теоретических рассуждений мы можем приступить к рассмотрению истории анализа форм историко-философского исследования в советской литературе 60-х и последующих годов.

Примечания

¹ Имеются в виду раздел «Императивно-целевая концепция методологии историко-философского исследования» в статье «Опыт построения системы науки истории философии», вошедшей в сборник «Методология и методика преподавания истории философии» (Свердловск, 1982), и статья «Методология историко-философского исследования» из сборника «Методологические проблемы историко-философской науки» (Воронеж, 1986).

² Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. М., 1932. С. 34.

³ Доброхотов А.Л. О границах исторического в философии // Методологические проблемы исследования истории философии в странах Западной Европы и Америки. Ч. I. M., I986. С. 34.

2. Формы историко-философских исследований

А. Отдельная философская система

Определим понятие философской системы. Оно уясняется из понятия системы вообще. Под системой, вслед за В.Н. Садовским и Э.Г. Юдиным, мы будем понимать «множество элементов с отношениями и связями между ними, образующими определенную целостность», «целостное множество взаимосвязанных элементов»¹, «иерархически организованную целостность»². Опираясь на эти дефиниции можно так определить понятие «философская система»: философская система есть организованная совокупность (множество) философских идей с отношениями и связями между ними, образующая их определенную целостность или целостное множество. Связь применительно к системе философии понимается как связь 1) между входящими в систему структурными элементами предмета философии и 2) идеями в пределах какого-либо из этих структурных элементов.

К сожалению, все эти сложности в определении всеобщей формы исследования системы отдельного мыслителя в советской литературе не были не только преодолены, но и выявлены. Несмотря на то, что эта форма является одной из наиболее распространенных в литературе, она не была разработана ни по своей структуре, ни по методологии. Теоретизирование по этому поводу, начавшееся только в 70-х годах, велось главным образом с точки зрения «биографического аспекта» истории философии, с позиции «персонального метода» ее изучения, с уделением основного внимания «роли личностного начала» (или «аспекта») в истории философии и даже с учетом «социологического аспекта», когда объектом исследования становится деятельность отдельного философа. Я взял здесь в кавычки терминологию или даже названия статей советских историков философии — Б.М. Шахматова³, Э.Ю. Соловьева⁴, В.С. Горского⁵. Первый из этих авторов ссылается на многих ученых — историков, литературоведов, историков философии, которые так или иначе обсуждают тяготеющие к этой теме вопросы.

Вся эта литература рассматривает проблему вне того плана, который нас сейчас интересует, т. е. речь в ней идет не об одной из особых форм историко-философского исследования, а именно о его аспекте, об одной из его сторон. Поэтому, с нашей точки зрения, она и характеризуется известной неопределенностью, ибо совсем не одно и то же представляют собой «биографический аспект» неопределенного историко-философского описания и специальное исследование взглядов какого-либо философа в системе форм историко-философского исследования. Так что в сущности мы не имеем историографического материала для характеристики судеб этой формы историко-философского исследования в нашей стране.

Примечания

¹ Садовский В.Н., Юдин Э.Г. Система // Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 18, 19.

² Садовский В.Н. Общая теория систем как метатеория // Вопросы философии. 1972. № 4. С. 89.

³ Шахматов Б.М. К вопросу о биографическом аспекте в историко-философском исследовании // История философии и марксизм.

⁴ Соловьев Э.Ю. Биографический анализ как вид историко-философского исследования // Вопросы философии. 1981. № 7.

⁵ Горский В.С. Социологический аспект истории философии // Проблемы методологии историко-философского исследования. М., 1974. Вып. 1.

Б. Национальная форма

В этой форме с самых первых лет существования советской науки проводились исследования в области истории русской философии. Уже в 1920 г. вышла брошюра Э. Радлова «Очерк истории русской философии» (первое ее издание было опубликовано еще до революции), а в 1922 — книга Г. Шпета «Очерк развития русской философии».

Если в 20–30-е годы и не была осознана необходимость создания особой, национальной, формы историко-философского исследования¹, то в конце 30-х годов все настоятельнее ставился вопрос о разработке истории отечественной философской мысли. Стали появляться диссертации и книги по отдельным аспектам этой тематики, а в начале 40-х годов Институт философии приступил к написанию первой в нашей стране обобщающей марксистской истории русской философии, которой должен был быть посвящен шестой, так и не вышедший том публиковавшейся с 1940 г. «Истории философии». Однако авторский коллектив этого издания не был озабочен разработкой теории и методологии исследования истории национальной философии. Когда написание этого тома было в основном завершено, тогдашний руководитель сектора истории философии ИФ АН СССР и фактический руководитель всей работы над многотомником Б.Э. Быховский сделал доклад об итогах изучения истории философии в России, а затем изложил его в виде аннотации. Этот доклад, однако, не включал в себя проблемы теории и методологии изучения истории философии в национальном плане, хотя в нем и были сделаны некоторые обобщения, касавшиеся историко-философского процесса в нашей стране. В сущности, такой же характер в целом носила и обширная советская литература 40-50-х годов по истории русской философии.

С точки зрения характеристики степени неразвитости и неразработанности обсуждаемой проблематики на то время показательны прочитанные 25 января 1945 г. в Институте философии доклад З.В. Смирновой «О принципах построения тома по истории русской философии» и содоклад З.А. Каменского о схеме этого тома (стенограмму, хранящуюся в моем личном архиве, я в дальнейшем цитирую). Эти выступления состоялись уже после того, как написанный шестой том был отвергнут и в печать не пошел.

Доклад Смирновой характерен в том смысле, что в нем, с одной стороны, выявилась назревшая к тому времени, когда стала широко публиковаться литература по истории отечественной философии, потребность в выработке обшей теории исследования истории философии как национального явления, а с другой — неподготовленность не только докладчика, но и всей нашей тогдашней науки к обсуждению подобной проблематики. «Создание тома по истории русской философии.., — говорила Смирнова, — представляет собой первый опыт создания истории национальной философии. Поэтому, естественно, встает вопрос, который был выдвинут передо мной в одном из частных разговоров (с автором этих строк. — З. К.) перед докладом о том, что, может быть, было бы целесообразно такому докладу, как доклад о построении тома по истории русской философии, предпослать разбор общих установочных положений относительно специфики развития философской мысли в отдельных странах, т. е. выяснить предварительно в общей форме, каким образом относительное своеобразие экономического, политического и культурного развития отдельных стран отражается на общем едином процессе развития философских знаний».

Осознавая, таким образом, что существует необходимость восхождения от конкретных проблем изучения одной из национальных философий к теории изучения национальной философии вообще, т. е. к теории особой формы историко-философского исследования, Смирнова сознательно отвергала ее. «В своем докладе, — заявила она, — я отказалась от постановки этого вопроса отчасти потому, что в таком случае эта вводная часть грозила бы разрастись в целый самостоятельный доклад, главным же образом потому, что я считаю, что выяснение этого вопроса возможно лишь на основе конкретного исследования развития философии в отдельных странах». Разумеется, добавляла при этом докладчица, мы располагаем материалами для создания такой теории и можем использовать для конкретного исследования «обязательные» и «достаточные» «общие основные указания в области историко-философского исследования», содержащиеся «в работах классиков марксизма-ленинизма».

В том же духе был, по существу, выдержан и доклад Каменского: отметив, что «том по истории русской философии, который подготовлен Институтом в 1943 г., страдал тем пороком, что в самой классификации материала не был проведен какой-то определенный принцип», содокладчик тем самым, как бы утверждая необходимость выработки такового, не поднялся выше довольно скромного обобщения, нашедшего свое выражение в формулировании двух такого рода принципов, в соответствии с которыми выдвигались требования установления «исторической периодизации русской философии» и создания «характеристики социально-политической сущности рассматриваемых в томе философских течений и идей».

Впоследствии, когда работы по написанию отдельного тома по истории русской философии были прекращены (в связи с тем, что после дискуссии 1947 г. Институту было поручено подготовить исследование по всеобщей истории философии, которое должно было заменить книгу Г.Ф. Александрова) и проспект будущего издания уже был вынесен на рассмотрение ученого совета, «обнаружилось, что в теоретико-методологическом введении авторский коллектив и не ставит себе задачи обсуждения проблемы истории развития философии в плане национальном», хотя, как говорилось в предисловии к проспекту, в процессе его подготовки некоторые проблемы истории русской философии стали предметом научной дискуссии². В результате оказалось, что подготовленный проспект отставал от развития методологической мысли в стране, поскольку в ходе дискуссии 1947 г., итоги которой должны были бы быть в нем учтены, проблеме особенностей национального развития философской мысли было уделено немало внимания.

Это, правда, не значит, что в рамках дискуссии была выдвинута какая-то определенная концепция, предложена идея особой формы историко-философского исследования. Но, двигаясь кружным путем, такую идею, выраженную, так сказать, в отрицательном виде, удалось выдвинуть и даже обсудить, как и некоторые частные вопросы, относящиеся именно историко-философскому исследованию. Центральное место в этом отношении занимает выступление Б.М. Кедрова, который, собственно, и пришел к идее такой особой формы, хотя он и выдвинул тезис об отрицании необходимости ее выработки. Основная мысль оратора состояла в утверждении о том, что историю философии надо излагать, ориентируясь не на национальные регионы и не на основе анализа исторической ситуации в стране, в которой родилась данная философская система, а рассматривая весь процесс в международном масштабе. Эта мысль, правда, сопровождалась многочисленными оговорками насчет того, что так следует излагать историю философии «прежде всего», «в первую очередь» и т. д. Но все-таки оратор приходил к выводу о том, что изложение истории философии по странам само по себе есть изложение несостоятельное. «Развитие мировой философской мысли.., — говорил он, — следует рассматривать в первую очередь не по отдельным странам, а по определенным социальным эпохам»; «строить историю мировой философии следует прежде всего не по странам, не исходя из ее национальных различий и особенностей, а по важнейшим историческим эпохам»³ (курсив везде мой. — З. К). Кедров не отрицал возможности и даже необходимости на какой-то стадии исследования и в каком-то (правда, оставалось не совсем ясно, в каком) отношении излагать историю развития философии в отдельной стране. Однако пафос его выступления заключался в стремлении подчеркнуть подчиненный, несамостоятельный характер подобного рассмотрения. Из совершенно верной предпосылки, состоявшей в том, что нельзя изучать историю какой-либо национальной философии изолированно от других, делался вывод о том, что постановка задачи исследования национальной философии как самостоятельная и равная по значимости исследованию истории во всемирно-исторической форме неправомерна и даже вредна.

Ряд ораторов (З.В. Смирнова, М.З. Селектор и др.), по существу, поддержал Б.М. Кедрова в его критике националистических тенденций в историко-философском исследовании. Однако критики сосредоточились на вопросе о необходимости изучения истории философии в плане национальном, не упуская при этом из виду общечеловеческий, международный ход историко-философского процесса. Так, С. Данелиа, беря под сомнение правомерность термина «западноевропейская философия», употребленного Г. Александровым уже в самом заголовке своей книги, подчеркивал единство национального, но при этом он сосредоточивался на правомерности существования истории национальной философии как самостоятельной формы исследования. «Есть философия английская, французская, русская. Но все эти национальные формы философии суть части единой философии человечества. Термин “западноевропейская философия”, — продолжал оратор, — может в некоторой мере угрожать идее этого единства»⁴.

В прямую полемику с Б.М. Кедровым вступили В.П. Чертков и В.С. Молодцов, выступившие против игнорирования исследований национальных философий⁵. Безотносительно к выступлению Кедрова, а главным образом в связи с проблемами изучения истории русской философии, той же теме посвятили свои выступления М.Т. Иовчук, И.Я. Щипанов, Б.А. Фингерт, З.В. Смирнова, М.З. Селектор. И хотя во всех этих выступлениях содержались некоторые общетеоретические положения об особой, национальной, форме историко-философского исследования (сюда же следует отнести и некоторые идеи, выдвинутые в статье автора этих строк, которая фактически продолжала начавшуюся ранее дискуссию⁶), на той стадии развития отечественной литературы по методологии истории философии дело еще не дошло до теоретического обобщения, в котором подобная форма была бы признана в качестве самостоятельной.

Дальнейшее развитие теоретической мысли шло с опережением практического осуществления исследований истории национальной философии. Предвосхищая дальнейшее изложение, скажем прямо, что в уже неоднократно упоминавшемся макете двухтомной истории философии и в издававшейся в те годы литературе, посвященной отдельным периодам и фигурам истории русской философии, все более и более крепла мысль о необходимости подготовки специального исследования национального развития философии. Здесь говорилось о том, что «изучение истории философии... ведется марксистами конкретно, по общественно-экономическим формациям и в то же время по странам, с учетом исторических национальных особенностей тех стран, в которых происходит развитие философии..» (курсив мой. — З. К.). Для нас очень важна выделенная часть приведенной формулы, в которой, во-первых, признается необходимость изложения «по странам», а во-вторых, подчеркивается, что такое изложение будет осуществляться «в то же время», т. е. в одном тексте. Однако до 1965–1968 гг. так и не была отчетливо сформулирована мысль о том, что такая форм исследования является самостоятельной формой обобщающего историко-философского исследования.

Подводя через семь лет итоги работы над шеститомником по истории философии, его главный редактор Иовчук отмечал, что задача осуществить изложение материала в плане национальном в какой-то мере была там решена: «Проведенный в шести томах “Истории философии” анализ философской мысли прошлого и современной эпохи, — писал он, — представляет собой одну из первых попыток дать с позиций марксизма-ленинизма систематическое освещение истории важнейших философских учений, возникающих и развивающихся у различных народов на разных ступенях истории...»⁷.

На этом же уровне осознания необходимости исследования истории философии в национальном плане оставались вышедшие параллельно работы Б.А. Чагина и М.И. Сидорова, а также введение к первому опыту практической реализации этой задачи⁸. Во всех этих работах признавалось большое значение разработки истории философии в национальной форме, обсуждались отдельные проблемы этой отрасли историко-философского исследования, но дальнейшего развития идеи, историю которой мы сейчас прослеживаем, осуществлено не было. Интересно отметить, что в книге А. Галактионова и П. Никандрова «История русской философии» (М., 1961), в которой имеется специальное методологическое введение, сперва говорится о «науке истории философии» в целом, без выделения различных форм историко-философского исследования, а затем сразу — об истории русской философии. Посредствующего звена — истории философии в национальном плане как самостоятельной теоретико-методологической задачи — авторы не вычленяют.

Во второй своей книге, «Русская философия XI-XIX веков», те же авторы, рассматривая историографию истории русской философии, не считают нужным проследить историю становления самой идеи вычленения национальной философии как особой формы исследования. Вместе с тем они в какой-то мере усвоили эту концепцию. Считая историю русской философии «одной из составных частей всеобщей истории философии, и поэтому с точки зрения методологических оснований» не отличающейся принципиально «от других разделов историко-философской науки», авторы различают «всеобщую и национальную истории философии» и, более того, считают, что к ним «должны применяться различные критерии»⁹. В дальнейшем изложении авторы говорят о науке истории философии как о чем-то едином, рассматривают ряд методологических проблем этой единой науки и, подобно своим предшественникам, протягивают прямые нити от этой нерасчлененной «всеобщей истории философии» к истории русской философии, минуя опосредование методологии всеобщей в «национальной истории философии», которую они как бы мимоходом признали, как и необходимость принимать в данном случае «различные (т. е. отличные от критериев “всеобщей”. — З. К.) критерии». Таким образом, в специальной главе о методологических основаниях авторы не задавались целью выявить эту специальную методологию, хотя, разумеется, имплицитно они руководствовались какими-то методологическими соображениями, когда в дальнейшем на протяжении почти 650 страниц анализировали и синтезировали огромный материал, накопившийся за тысячу лет истории русской философии.

Практически все сказанное относится и к методологическому «Введению» к многотомной «Истории философии в СССР» (1968–1988), однако в нем, кроме всего прочего, даже и вскользь не проводится в концептуальном смысле различие между «всеобщей» и «национальной» историями философии.

В конце 60 и в 70-х годах в процесс вызревания теории и методологии историко-философского исследования в национальной форме вмешался мощный фактор — изучение истории философии в республиках СССР, требовавшее исследований теоретико-методологического свойства. Стали появляться как обобщающие работы по истории философии в отдельных республиках, так и статьи на эти теоретико-методологические темы в центральной и периферийной печати. Учесть эту литературу с какой-нибудь степенью полноты не представляется возможным. Отметим здесь лишь то, что с этого времени особенно усилилась тенденция рассматривать историю национальной философии в связи со всемирной историей философии. Общей для всей этой литературы идеей было утверждение единства общего и особенного как интернационального и национального, утверждение, опиравшееся как на общедиалектические подходы к рассмотрению отношений категорий общего и особенного, так и на марксистскую теорию нации и национальной культуры.

Концепция национальной формы историко-философского исследования основывалась на понимании закономерности единства историко-философского процесса. Специфической для истории науки стала мысль о приоритете общего, интернационального перед особенным, национальным. При такой теоретической постановке вопроса основные усилия ученых были направлены на выяснение обстоятельств, которые определяли специфику национального развития философии. В то же время учитывалось, что развитие это подчинялось всеобщим закономерностям и было направлено на единый для человечества предмет философии — формы всеобщности. Суть вопроса сводилась к истолкованию избирательности проблематики, охватываемой вниманием представителей философской мысли данной страны, и связей выдвигаемых ими идей с другими национальными философиями. Приходится, однако, признать, что несмотря на множество работ на эту тему обобщающей теории национального развития философии и разработанной методологии историко-философского исследования в национальной форме мы не получили, а потому рассмотрим лишь несколько статей 70-х годов в качестве примеров того, что исследование этой проблематики шло именно по тому пути, о котором мы говорим.

А.И. Володин, подчеркивая в одной из своих работ, что в социалистических учениях специфическое выдвигается «на первый план», чем они и отличаются от учений естественнонаучных и философских, тем не менее отдает «приоритет интернациональному, общему» даже и в истории социализма. Особенность этой истории он видит «в глубине и степени разработки национальными мыслителями-социалистами проблем, общих для утопического социализма в целом»¹⁰, а национальную специфику социалистических теорий в том, что они лишь опосредованно определены социальными, общественными преобразованиями, стоящими в особой зависимости от общественной, социально-политической характеристики страны.

Воздействие подобных факторов на специфику собственно-философского развития изучает В.А. Щученко в своей диссертации «К вопросу о соотношении национального и интернационального в истории философии» (Л., 1977). И хотя используемый им конкретный материал относится к Англии и Франции XVII в., в теоретических разделах он рассматривает вопрос в общем виде. Формообразующими факторами национального своеобразия философии диссертант считает ее связь с общественно-политической жизнью страны, с различными факторами общественного сознания, с национальным психическим складом, со своеобразием борьбы материализма и идеализма, детерминируемым различием в разработке «структурных областей философского знания», с избирательным отношением к идеям зарубежных мыслителей. При этом проблему в целом автор рассматривает на основе диалектики всеобщего (интернационального) и особенного и в духе решения этих теоретических проблем Гегелем, Марксом, Энгельсом и Лениным. Именно поэтому, как и А.И. Володин, автор отдает приоритет интернациональному: «ведущая сторона» противоречия национального и интернационального — «общечеловеческое, интернациональное философское знание», «подтачивающее и постепенно ломающее рамки относительной устойчивости национальной формы организации познавательного процесса».

Наиболее резкое подчеркивание национальной специфики развития философии и важности исследования ее истории именно в этой форме, до некоторой степени приводящее к дискредитации другой обобщающей формы историко-философского исследования — всемирно-исторической, мы находим в работе В.С. Горского. Несмотря на название, пафос его статьи заключен в апологии национальной истории философии и критике существующей, по мнению автора, абсолютизации значения всемирной. Неодинаковость его симпатий к этим двум формам выявляется уже в том, что он стремится выяснить и определить контуры национальной истории философии, но не пытается сделать этого по отношению к всемирной, так что в конце концов мы не очень-то понимаем, о чем, собственно, идет речь, когда автор пишет о всемирной истории философии. Кроме того, с нашей точки зрения, он допускает здесь неточности и непроизвольные искажения ее смысла, целей, структуры.

Что касается национальной истории философии, ее сущности и стоящих перед ней задач, то Горский дает весьма удачные ее определения и разъяснения. Согласно его взглядам, наличие национальных особенностей развития обществ «позволяет говорить о национальном своеобразии конкретного философского учения или группы их. Учет и исследование этой специфики и составляет предмет истории национальной философии». Национальные особенности философии проявляются в двух сферах: «первой из них является сам процесс создания философского учения, второй — функционирование в культуре народа уже выработанных знаний». Ясно и удачно в практическом плане, хотя, может быть, и не бесспорно по существу, определены автором принцип отбора материала для исследования: это суть учения, «созданные на территории, занимаемой данным народом», — пишет он, и задача, стоящая перед национальной историей философии, — «анализ социальных и теоретических предпосылок, вызывавших к жизни исследуемые учения»¹¹.

В дальнейшем автор справедливо требует, чтобы для всемирной истории философии были максимально использованы идеи мыслителей всех наций. В этой связи он утверждает, что до сих пор в нашей литературе не изжиты «рецидивы европоцентризма», а точнее «западноцентризма», что не следует ограничиваться «категориальной схемой», которую выработала наука на основании изучения развития философии в странах Западной Европы и которая рассматривается как схема «всеобщей» истории философии. Все, что не укладывается в эту схему, относят к национальному своеобразию, не имеющему существенного значения для всеобщей истории философии¹². В то же время Горский не указывает, каких историков философии он имеет в виду, и поэтому лишает нас возможности проверить состоятельность его обвинений. Однако при том, что в общем автор совершенно прав в своем требовании максимально учитывать при построении всеобщей истории философии идеи и системы идей, выработанные в национальных философиях, в его филиппиках и связанных с ними рассуждениях отчетливо проявляется непонимание того, что же такое эта самая пресловутая «всемирная» философия — и по идее, и по ее современному осуществлению.

Поскольку Горский не сформулировал (как он это сделал относительно национальной философии) принципа отбора идей и мыслителей, включаемых во всемирную историю философии, постольку повисает в воздухе его утверждение (а в сущности — упрек) о том, что «для “всеобщей” истории философии не менее существенны... учения мыслителей и не столь высокого ранга», что для нее «нет незначительных философов», ибо самые разные философы вносят свой «оригинальный вклад» в эту историю. В качестве при примеров он называет имена Введенского и Челпанова¹³.

Вопрос явно запутан автором. Кто же возражает против того, чтобы мыслители любой нации, которые внесли «оригинальный вклад» в развитие философии, были включены во всемирную историю философии? Никто, конечно, но наверное многие, если не большинство, не согласятся с В. Горским в том, что «нет незначительных философов», что все философы, все комментаторы и преподаватели вносят оригинальный вклад в философию и имеют поэтому всемирно-историческое значение. Автор сам приводит прекрасный пример, заимствованный из работ советских исследователей арабской философии, свидетельствующий против него самого: «Сократа излагали Ксенофонт и Платон»¹⁴, замечает он. Действительно, излагали оба; но при этом Платон «внес вклад» и вошел во всемирную историю философии, а Ксенофонт так и остался только историком, а не оригинальным мыслителем! Таким образом, критерий отбора все-таки придется искать и Горскому.

Прав автор относительно необходимости учета категориальных разработок любых философов¹⁵, и, конечно же, верна приводимая им мысль
Н.И. Конрада о том, что «само моделирование... общих категорий должно производиться на материале Запада и Востока»¹⁶. Но как же формирует всемирная история философии свою «категориальную схему» или, выражаясь принятым нами термином, свою категорологию? Этого вопроса автор не ставит, а если бы поставил, то ему пришлось бы признать, что структура этой категорологии воспроизводит структуру той базовой философской теории, с целью обоснования которой историк философии (или сам философ, разрабатывающий эту систему философии) и предпринимает свое исследование историко-философского процесса. И тогда «обиды» относительно унижения национальных философий и превознесения всеобщей лишились бы всякого смысла: историк философии, исследующий процесс развития философской мысли в форме всеобщей, должен обследовать всю историю философии: и европейскую, и китайскую, и индийскую, и арабоязычную, и всякую другую — и извлечь из них все то, что даст ему возможность с максимальной полнотой и углубленностью разработать (исторически обосновать) «категориальную схему» своей философии. В. Горскому не следовало бы забывать, что непосредственно всемирная история философии есть форма исследования историко-философского процесса, а вовсе не характеристика его и что не вошедшие в подобное исследование мыслители тем самым исключаются из числа агентов историко-философского процесса.

Если рассматривать этот вопрос применительно к марксистской всемирной истории философии, то в нее включаются только те философы, которые потребуются ей для составления ее исторической категорологии, но не потому, что не попавшие в нее «незначительны» и принадлежат к «низкому рангу», а потому что они действительно не внесли «оригинального вклада» в разработку тех категорий, которые входят в систему категорий марксистской философии. Такова идея. Другое дело, что она еще плохо реализуется и что мы мало используем исследования восточной философии, философии народов СССР, другие региональные философские образования для обогащения категорологии марксистской философии. Но это уже проблемы организации исследования истории философии во всемирно-исторической форме.

В свете всего сказанного мы не можем согласиться с итоговой характеристикой отношения двух историй философии, данной В. Горским: «История национальной философии», — считает он, — есть «область “всеобщей” истории философии»¹⁷ (курсив мой. — З. К.). Понятие «область» вряд ли здесь применимо, и оно мало чем отличается от понятия «части», для той же цели употреблявшегося в приведенных выше высказываниях А. Галактионова и П. Никандрова которых В. Горский в этой связи подвергает критике. Взаимные отношения этих двух форм историко-философского исследования более сложны и могут быть охарактеризованы лишь в результате осознания их целей, структур, методологий.

Критические замечания вызывает и характеристика, данная Горским «второму аспекту» национальной философии — ее функционированию, каковое он считает «рационализацией мировоззрения»¹⁸. Это совершенно неспецифическая характеристика. Рационализацией мировоззрения занимаются многие другие науки и формы общественного сознания.
Во всем построении Горского отсутствует указание на связь форм историко-философского исследования с предметом этой науки, а потому ни о какой подлинной характеристике специфики функционирования философии не может быть и речи. Мы не поймем этой специфики, пока не отдадим себе отчета в том, что философия функционирует лишь постольку, поскольку она функционирует как философия (да простится мне это на первый взгляд тавтологическое заявление!), т. е. как наука о формах всеобщего. Если же у данной нации функционирует некоторое другое идеологическое образование, не отнесенное к этому предмету, или если оно функционирует не в понятийной, не в систематизированной форме, если оно не теоретизировано, то не может идти речь о функционировании философии, и, следовательно, перед нами какая-то иная форма — подготовительная, промежуточная или даже самостоятельная, но иная. Сдается, что некоторая апология подобных форм под видом уделения внимания — национальной специфике содержится и в концепции Горского, хотя, с другой стороны, у него идет речь и о том, что в национальной истории философии должно происходить «выявление тех философских проблем, которые в силу национальных специфических особенностей социального развития приобретают актуальный характер с точки зрения мировоззренческих потребностей общественных классов» (курсив мой. — З. К.). Однако попытки Горского представить всякого рода подготовительные и развивающиеся параллельно с философией виды идеологии в качестве ее специфических и обладающих национальным своеобразием форм¹⁹ есть не более чем симптом закоренелой нашей болезни — нестрогого подхода к решению вопроса о предмете и форме существования науки, история которого изучается, что приводит к недопустимому расширению предмета философии и, как следствие, предмета ее истории до масштабов предмета истории духовной культуры вообще. Разумеется, что отстаиваемый пуризм в осуществлении историко-философского исследования вовсе не означает отрицания возможности развития философии в различных «нефилософских» формах.

Итак, с теоретико-методологической точки зрения в позиции В. Горского выявляются два принципиальных недостатка: неопределенность понятия всемирной философии и невыясненность понятия самой философии — объекта, развитие которого и изучает история философии, в какой бы форме это изучение ни происходило.

Примечания

¹ См., например: Болотников А., Суслин М. К вопросу о методологии истории философии // ИКП, 1934. № З. С. 130.

² См.: Вопросы философии. 1947. № 2. С. 346, 343–344.

³ Вопросы философии. 1947. № 1. С. 42, 43.

⁴ Там же. С. 345.

⁵ См.: там же. С. 79, 105–106.

⁶ См. отклики на эту статью: Вопросы философии. 1948. № 1. С. 184–202,
а также статьи И. Щипанова и М. Иовчука (Вопросы философии. 1948. № 2, 3).

⁷ История философии. Т. VI. Ч. II. М., 1965. С. 472.

⁸ См.: Чагин Б.А. К вопросу об истории философии как истории познания // Проблемы развития в природе и обществе. Л., 1958; Сидоров М.И. Разработка В.И. Лениным марксистской методологии истории философии // Вопросы философии. 1960. № 4; Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР. Т. I. М., 1955.

⁹ Галактионов А., Никандров П. Русская философия XI–XIX веков. Л., 1970. С. 7.

¹⁰ Володин А.И. Общее и национально-особенное в домарксистском утопическом социализме // Методологические проблемы истории философии и общественной мысли. С. 128, 142.

¹¹ Горский В.С. О соотношении всемирной и национальной истории философии // Известия АН Казахской ССР. Серия общественная. 1972. № 4. С. 23.

¹² См.: там же. С. 25.

¹³ См.: там же. С. 23–24.

¹⁴ Там же. С. 24.

¹⁵ Там же. С. 26.

¹⁶ Конрад Н.И. Запад и Восток. С. 27.

¹⁷ Горский В. Цит. соч. С. 26.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Там же. С. 26–27.

В. Всемирно-историческая форма

Мы уже видели во второй части нашей книги, что в 30-40-х годах в отечественной литературе стали появляться книги по исследованию историко-философского процесса в его всемирно-исторической форме. Поначалу это означало, что исследовалось развитие философии в его региональной — но не исключительно национальной! — форме. Таковыми были и книга Г.Ф. Александрова, исследовавшая историко-философский процесс в Западной Европе, и «История философии» 40-х годов, задуманная как многотомное сочинение по истории философии еще более широкого масштаба, включающее, в частности, историю философии и западноевропейских стран, и России. Еще более широким предполагалось (а позже осуществилось) исследование историко-философского процесса в «Истории философии» 50-60-х годов, которому предшествовал двухтомный макет. Всемирно-исторический характер этих изданий понимался в эмпирическом смысле: они должны были охватить все регионы и стать глобальным описанием и имманентным исследованием историко-философского процесса.

Однако, как мы отметили выше, вскоре выяснилось, что такое понимание цели всемирно-исторического исследования истории философии не удовлетворяет историков философии — тех, которые примыкали в этом вопросе к гегелевской концепции. Основное внимание Гегеля привлекала не эмпирическая история философии, которой он не занимался и существование которой допускал только в качестве определенной формы, имеющей своей целью глобальное описание философского развития философии, а история логизированная, которую интересует отнюдь не глобальный историко-философский материал, собранный по всем регионам и странам, в которых философия существовала, но только признанный необходимым для построения категорологии философской системы самого немецкого мыслителя. В этом случае всемирно-историческая форма исследования становилась, как мы сказали, логико-теоретической.

С позиций принятия именно этой идеи гегелевской концепции истории философии и выступили критики эмпирического построения, начиная уже с Г. Александрова. Еще до появления ее критического разбора, как мы видели во второй части нашей книги, ряд ученых — Б. Быховский, В. Познер и др. — ставили уже вопрос о создании истории философии, которая обладала бы неэмпирическим характером, т. е. некоей всемирной истории философии как «грандиозной картины единого исторического процесса», долженствующей «уловить особую связь всех отдельных и частных его ответвлений» (В. Познер). В. Белый и Л. Ревзон в своей рецензии на книгу Г. Александрова делали автору упрек в том, что он не реализовал своего намерения создать некий синтез исторического и логического изображения историко-философского процесса. Е. Ситковский в рецензии на первый том трехтомной «Истории философии» также упрекал авторский коллектив за то, что тот не реализовал идею построения истории философии в логическом плане. Предпосылкой такого построения должна была стать «логическая обработка истории философии», которая «предполагает обстоятельную разработку логики как науки с точным установлением логической последовательности ее понятий. Пока эта работа в целом марксистами-философами еще не проделана, трудно создать и соответствующую работу по истории философии»¹. Однако это не более чем предварительная, неясная и неполная характеристика задач по выработке условий построения всемирно-исторической истории в форме логико-теоретической истории марксистской философии.

Рецензируя через 16 лет первый том уже шеститомной «Истории философии», группа авторов отметила, что в самом определении предмета истории философии, данного в первом томе издания, нет указания на то, что история философии «является показателем роста человеческого познания в целом... Главный смысл всей истории философии заключается... в познании, в степени и этапах познания наиболее общих законов природы, общества и мышления»; «преемственность», «внутренняя логика», «относительная самостоятельность» развития философии подчас прослеживаются, «но нельзя сказать, чтобы эта важная проблема истории философии была в достаточной мере проанализирована во всех главах рецензируемого труда»².

Теми же недостатками была вызвана неудовлетворенность первым томом этого издания А. Гулыги, Э. Ильенкова и М. Сидорова, которые писали, что следовало бы в большей мере рассмотреть «историю философии как возникновение и развитие человеческого мышления, его законов и категорий. Эта сторона дела до сих пор не изучена с материалистических позиций»³. Подобного же рода упреки сделали авторскому коллективу двух первых томов Х. Момджян, В. Фомина и
М. Яковлев, отмечая в качестве одного из их недостатков то, что в них не раскрыта «закономерная преемственная связь в развитии философской мысли», не предпринята попытка материалистически интерпретировать «развитие хотя бы основных категорий»⁴.

Не более определенными явились и соображения, высказанные руководителем издания М. Иовчуком. Подводя итоги работы над двумя томами шеститомной «Истории философии», он говорил о задаче «изложения истории философии не по эпохам, направлениям и системам, а по категориям» (т. е. в логико-теоретическом плане). «Задача эта грандиозная, — продолжал автор, — для ее осуществления пока не подготовлены необходимые предпосылки, нет еще научного “задела”.
Мы сделали только небольшие шаги в этом направлении», «в целом же исторический процесс развития категорий историко-философской наукой еще не прослежен, не исследован. Ввиду неразработанности истории логики, истории возникновения и развития сознания людей мы пока не смогли при написании “Истории философии” (а надо сказать, что в первых двух томах изложена была вся история западной философии до середины XIX в., т. е. использованы все материалы, которые могли послужить основанием для логико-теоретического построения истории философии. — З. К.) поставить перед собой задачи — детально проследить историческое развитие всех важнейших категорий логики, философских понятий». Непонимание действительной задачи такого построения истории философии Иовчук проявил в разговоре о перспективах издания, начав с утверждения в том, что «в последующих изданиях книги» надо «расширять и совершенствовать характеристики философских учений, выясняя, как в них разрабатывались важнейшие философские понятия и категории»⁵. Заканчивает он тем, что требует «расширять и совершенствовать характеристики философских учений», т. е. призывает к нарушению логико-теоретического плана изложения.

Итак, в вопросе о всемирно-исторической форме сложилась чрезвычайно неясная ситуация, назревавшая еще с 30-х годов. Чем же были недовольны критики историко-философских обобщающих сочинений того времени? Тем, что в них оказались невыявленными логические связи элементов истории философии, не была прослежена «грандиозная картина единого исторического процесса», особая «связь всех отдельных и частных его ответвлений», что история философии не подверглась «логической обработке», не была установлена «логическая последовательность ее понятий».

Та же ситуация сложилась в конце 50-х годов, когда появились первые два тома шеститомной «Истории философии». Критики были недовольны тем, что в томах оказался не показан «рост человеческого познания в целом», хотя «главный смысл всей истории философии заключается... в познании, в степени и этапах познания наиболее общих законов природы, общества и мышления», что не была вскрыта «преемственность», «внутренняя логика», «возникновение и развитие человеческого мышления, его законов и категорий», «закономерная преемственная связь в развитии философской мысли» и т. д., и т. п. В целом можно сказать, что критики были недовольны способом изложения всемирной истории философии — эмпирическим его характером — и требовали изложения обобщенного, теоретизированного, логизированного.

В это время в отечественной литературе возникла кризисная или даже тупиковая ситуация. Вопрос о том, что такое «логизированное изложение всемирной истории философии», оставался без ответа. За исключением нескольких статей З.А. Каменского, к тому же затерянных в провинциальных изданиях⁶, этот вопрос никем не рассматривался. Тем не менее авторы различных статей и книг стали широко употреблять термины, характеризующие именно такой, теоретико-логизированный, способ изучения истории философии. Но приходится признать, что это употребление носило совершенно спекулятивный характер, за ним не стояло никакого реального содержания, никакой концепции, никаких методологических соображений. Так что, по существу, дело здесь ограничивалось простым признанием необходимости такого изучения истории философии, осознанное же представление о том, что собой представляет этот способ исследования, не вырабатывалось. И тогда историки философии, может быть, непреднамеренно, пошли обходным путем — по пути обобщенного исследования национальной и всемирно-исторической форм.

Примечания

¹ Ситковский Е.П. «История философии». С. 186.

² Вестник Ленинградского университета. 1958. № 23. С. 147, 148–149.

³ Вопросы философии. 1958. № 2. С. 144.

⁴ Коммунист. 1958. № 9. С. 152, 153.

⁵ Иовчук М.Т. Некоторые методологические вопросы истории философии. С. 15–16.

⁶ Каменский З.А. Опыт построения системы науки истории философии // Методология и методика преподавания истории философии. Свердловск, 1982; Он же. Методология историко-философского исследования. Проект систематизации // Методологические проблемы историко-философской науки. Воронеж, 1986.

Г. Обобщенная теория двух форм

В 1965 г. были изданы тезисы докладов несостоявшейся конференции «Проблемы исследования систем и структур». В своем предполагавшемся выступлении («О некоторых проблемах историко-философского исследования как исследования системного») З. Каменский предложил различать в зависимости от «цели» исследования «всемирно-исторический и национальный планы, или формы, построения истории философии». При этом, разумеется, не отрицалась возможность использования и других форм — «исследование философских систем отдельных мыслителей или той или иной философской категории». Но эти последние относились к числу «вспомогательных», в то время как две первые признавались основными. В то же время целью всемирно-исторического плана исследования признавалось определение отношения истории философии «к современной философской теории», что предопределяло понимание содержания этого построения «как анализ ее исторического становления». Кроме того отмечалось, что «в отношении к исторической функции философской теории» это становление всегда осуществляется «в национальной форме»¹.

В более поздней статье вопрос ставился автором следующим образом: «Изучая всемирно-историческое развитие философии в ее отношении к современной философской теории, мы не можем охватить материал философского развития всех без исключения народов мира»², в результате чего обобщающая форма истории философии как бы отрывается от всемирно-исторической, хотя и носит то же название. Данный подход разрабатывается автором и в дальнейшем: «Всемирно-исторический тип исследования изучает философское развитие только по его всемирно-историческим этапам. Большинство реальных фактов истории философии элиминируется как не отвечающее всемирно-исторической значимости. Национальные особенности, специфические формы философского развития отодвигаются на периферию интереса исследователя. Исследователя интересует прежде всего поступательный ход развития философской мысли, процесс приращения философского знания, для чего необходима логическая обработка историко-философского материала, причем логика исследования целиком задается теоретической точкой зрения исследователя, для обоснования которой и предпринимается историко-философское исследование. Многообразный, подчас противоречивый, реальный материал истории философии выстраивается здесь в строгую, четкую линию всемирно-исторического поступательного хода»³. В данном контексте всемирно-историческая форма хотя и называется так, но в сущности таковой уже не является. Она заранее ограничена в отношении привлекаемого материала, возможности ее использования и всех других показателей своей «всемирно-историчности». И решающую роль в этом изменении играет необходимость «логической обработки историко-философского материала», опирающейся на теоретические взгляды историка. Всемирная историчность разошлась здесь с реальным построением исследования.

Выделение иной по сравнению с всемирно-исторической формы было автором осуществлено в книге «История философии как наука». Здесь уже всемирно-историческая форма заменяется формой «глобально-обобщающего логико-теоретического исследования мирового историко-философского процесса»⁴.

Каменский попытался применить свою обобщающую концепцию при обращении к конкретным проблемам. Так, в статье «История философии отдельного народа» он подверг анализу проблему национальной философии, в связи с чем рассматривал целый ряд частных проблем, обозначенных им как «Всеобщее, частное и единичное; статическое и динамическое исследование. Элементарный период истории философии отдельного народа. Вычленение элементарного периода, направлений и школ»⁵. В результате автор формулирует «четыре принципа построения науки истории философии отдельного народа»:

1) цель, соответственно которой выделяется эта разновидность историко-философского исследования;

2) масштаб рассмотрения, соответственно которому выделяются элементарный период истории философии отдельного народа, его направления и школы и устанавливается последовательность в их изложении;

3) расчленение материала соответственно расчленению предмета философии как науки;

4) синтезирование материала, т. е. его осознание и порядок изложения соответственно системе опосредования»⁶.

В дальнейшем, развивая изложенные выше идеи в целом ряде работ, Каменский подверг детальному анализу проблему философской школы как составной части истории философии отдельного народа⁷, вопросы истории национальной философии⁸. Позднее в кратком виде все эти идеи были обобщены в книге «История философии как наука». Впрочем, приходится повторить, что эти исследования автора остались абсолютно невостребованными, за исключением, пожалуй, статьи «История философии отдельного народа».

В 1965 г. была опубликована работа Б.В. Богданова, в которой автор выразил резкое неудовольствие состоянием изучения истории философии. Он писал о «недооценке» изучения «познавательной сущности историко-философского процесса» и о некотором «самодовлеющем значении», которое придавалось изучению отдельных философских систем, заявлял, что «в недалеком прошлом нередко можно было встретить примеры недооценки познавательной сущности историко-философского процесса», что «история философии как наука сейчас... нуждается в новом построении». «Новое построение» историко-философской науки должно было закрепить приоритет определенной формы — некоего «слоя» историко-философского исследования. В целом таких «слоев» существует много: это история всемирной марксистской философии, история национальных философских учений, исследования, посвященные тому или иному течению, одному какому-либо мыслителю и др. Однако ведущей должна стать форма, которая прослеживает «историческую нить развития философской истины, поступательного движения философского сознания, процесс обогащения философских понятий и категорий»⁹.

Эти же вопросы были рассмотрены Богдановым и в других его работах. Так, посвятив специальную главу своей книги критическому рассмотрению гегелевской концепции, он утверждал, что задача историка философии состоит «в изложении истории становления и обогащения категорий как узловых пунктов в сети человеческого познания, конденсировавших в себе итоги решения философских проблем». Такое исследование обеспечило бы «осмысление истории философии» в качестве «исторического пути движения философии к достижению истины». Извлекая из этих характеристик гегелевской концепции «немаловажные следствия относительно содержания и метода работы историка философии», автор видит их в том, «чтобы в различных учениях, системах, воззрениях и их исторической смене, составляющих для историка философии исходный эмпирический материал, раскрыть поступательное движение разума, истины, научной философской мысли, становление и обогащение философских категорий и диалектического метода мышления». «Конечный смысл работы историка философии связан с раскрытием противоречивого пути развития философского познания и его закономерностей — с целью совершенствования современного теоретического мышления и борьбы с антинаучными философскими идеями», — писал он, — и именно поэтому такой анализ истории философии «составляет существо историко-философского исследования»¹⁰.

Итак, концепция ясна: усматривая цель историко-философского исследования в историческом обосновании современной философской теории, Богданов видит в «проблемно-категориальной» форме историко-философского исследования его предпочтительный «уровень». Выраженное автором предпочтение по отношению к одной из возможных форм историко-философского исследования и некоторая абсолютизация проблемного изложения истории философии вызвали вскоре возражения со стороны П.В. Копнина, который был склонен скорее согласиться с идеей З.А. Каменского о двух (а не об одной) главных формах обобщающего историко-философского исследования как способах решения тех трудностей, которые обнаружились в процессе подготовки шеститомной «Истории философии» и среди которых выделялась проблема двунаправленности исследования мирового историко-философского процесса.

Соглашаясь с важностью той формы историко-философского исследования, которую Богданов признавал ведущей, Копнин отмечал, что ее использование еще не позволит решить главную задачу — «дать логику развития... философии в целом»¹¹ и тем более преодолеть недостатки шеститомной «Истории философии», которые состоят в том, что там не выявлены ни эта логика, ни полнота развития философской мысли, ни его конкретность. Копнин был более склонен согласиться с идеей разделения историко-философских исследований на две основные обобщающие формы. «Своеобразным решением этих трудностей, — писал он, — является предложение З.А. Каменского выделить сообразно двум различным целям “две формы обобщающего историко-философского исследования: всемирно-историческую и национальную”. Первая имеет целью выяснение отношения истории философии всего человечества к современной теории философии. Вторая — отношение философии к жизни данного народа..». Копнин считал, что «в принципе такое разграничение представляется весьма необходимым и целесообразным»¹².

Необходимо подчеркнуть, что автор обращал внимание на важность подобного различения для практического изучения истории философии, «для преодоления недостатков, имеющихся в историко-философских исследованиях», на то, что каждый из этих двух «аспектов историко-философского исследования» имеет не только свои цели, но и свои средства, т. е. методы, операции. «Нужно, — писал он, — чтобы каждый народ на основе научной методологии изучал свою духовную историю и тем самым вносил свой вклад в создание действительно всемирной истории философии». Копнин был озабочен вопросом о возможности совмещения этих двух аспектов в тексте одного исследования¹³.

Идея разделения историко-философского исследования на эти два вида была поддержана и другими авторами, хотя ее связь с проблемой стоящих перед ними целей, как представляется, не была воспринята или же этой связи, во всяком случае в этих работах, не было придано надлежащего значения. Т. Ойзерман подчеркнул идею многообразия форм историко-философского исследования и обозначил две упомянутые формы наряду с другими. Он писал о том, что «историко-философские исследования весьма разнообразны по своим жанрам. Существуют работы, посвященные развитию философской мысли отдельных народов, имеются исследования развития философии во всемирно-историческом масштабе», а также и другие «жанры»¹⁴. В целом идею двух форм поддержал М. Яковлев¹⁵.

Детальнее рассмотрел эту проблему, обратив особое внимание на историко-философское страноведение, А.Г. Мысливченко. С его точки зрения, историко-философская наука «включает в себя два основных типа, или аспекта, историко-философских исследований: с одной стороны, исследование истории философии в отдельных странах (отдельных народов)... и, с другой стороны, исследование закономерностей возникновения и развития научного мировоззрения во всемирном масштабе». Первый тип автор и предлагает назвать «историко-философским страноведением, или историей философии отдельного народа»¹⁶.

Мысливченко, так же, как и Каменский и Копнин, считал, что методология каждого из двух видов историко-философского анализа должна существенно отличаться, и сформулировал для историко-философского страноведения как особой формы исследования пять методологических принципов. Признавая воздействие общего на специфическое, он предложил следующие методы, изложив их в форме конкретных рекомендаций: выявить, были ли восприняты мировые достижения и как это было сделано; вычленить идеи, которые носят национальный характер; попытаться установить соотношение прогрессивных и реакционных идей; определить специфическую для исследуемого объекта проблематику; выявить наличие непосредственного воздействия экономической структуры на формы общественного сознания, в том числе и на общественную психологию; установить периодизацию; уточнить «общие закономерности всемирной истории философии», их генезис и преемственность. Эти принципы он проиллюстрировал на примере развития и изучения философии в Швеции. Статья Мысливченко была оценена положительно, а сама идея выделения национального плана историко-философского исследования вошла в научный обиход¹⁷. К идее полиморфности историко-философских исследований присоединился и М. Яковлев. «Марксистская история философии предполагает», — писал он, имея в виду «труды по всемирной истории философии и истории философской мысли отдельных стран», а также «об отдельных выдающихся мыслителях», — «различные типы исследований»¹⁸.

* * *

На этом, собственно, и заканчивается история «третьей» истории философии в советской марксистской литературе, если «вынести за скобки» книгу З.А. Каменского «История философии как наука», опубликованную уже в 1992 г. В одной из возможных версий она обобщила и систематизировала всю эту историю.

Однако трагической особенностью этой истории стало то обстоятельство, что историки философии, ведущие конкретные историко-философские исследования, оказались совершенно глухи к тем рекомендациям, которые им давали сторонники «третьей» истории философии, и не обратили на них никакого внимания. Историко-философские исследования, проведенные в 70–90-х годах, следовали, как и в предыдущие годы, традиции эмпиризма, эмпирической истории философии. В их рамках рассматривались отдельные школы и направления в истории философии, системы конкретных мыслителей, однако ни в одном из них не ставилась задача дать всеобщее описание историко-философского процесса — ни с точки зрения истории проблем и их решений, ни с точки зрения его национального развития, ни тем более с точки зрения его логико-теоретического обобщения. Это особенно ясно видно на примере изложения всемирной истории философии в трехтомнике «История философии. Запад — Восток — Россия», содержательно выдержанном в духе классического подхода к решению подобных задач, а в методологическом плане построенном по типу шеститомной «Истории философии».

Почему же так разошлись пути теоретической разработки историко-философской стратегии и конкретных историко-философских исследований? Здесь можно указать на две главные причины.

Во-первых, в 70-х годах произошла «смена вех» в теории историко-философского процесса. На место гегелевской концепции, которая интерпретировалась некоторыми советскими учеными в том смысле, что схемой названного процесса должна быть схема «лестницы», схема «качественного возрастания моментов историко-философского процесса» и что должна быть разработана некая «грандиозная картина исторического процесса», долженствующего «уловить особую связь всех отдельных и частных ответвлений», — итак, на место этой концепции пришла другая: история философии есть смена самодовлеющих философских систем, так что гегелевская схема наукообразного алгоритма должна быть заменена схемой развития искусства. И если дело обстоит так, то всякие попытки изложить историю философии как кумулятивный процесс заранее обречены на неудачу и даже признаются ложными.

Но была и вторая причина этого несоответствия. О ней мы сказали в начале третьего раздела настоящей книги: мы исключили рассмотрение проблемы методологии из историко-философского исследования. А между тем эта проблематика являлась непременной частью реализации теории «третьей» истории философии в конкретных историко-философских исследованиях. Эта часть структуры «третьей» истории философии оказалась неразработанной, и произошло это, как я думаю, по причине ее чрезвычайной сложности. Но без этой части «третья» история философии повисла в теоретическом вакууме и не могла быть реализована.

Однако, как думается, ситуация может измениться. Вполне допустимо, что гегелеобразная концепция истории философии вновь найдет своих сторонников, они выйдут на ниву конкретных историко-философских исследований, и наша литература обогатится новыми содержательными работами.

Примечания

¹ В дальнейшем эти идеи были развиты автором в статьях «История философии отдельного народа», «Вопросы методологии историко-философского исследования» и в книге «История философии как наука».

² Каменский З.А. История философии отдельного народа // Вопросы философии. 1968. № З. С. 65.

³ Каменский З.А. Вопросы методологии историко-философского исследования // Философские науки. 1970. № 1. С. 123–124.

⁴ Каменский З.А. История философии как наука. С. 90.

⁵ Каменский 3.А. История философии отдельного народа. С. 66.

⁶ Там же. С. 73.

⁷ Каменский 3.А. О некоторых способах исследования философской школы // Проблемы методологии историко-философского исследования. Вып. 1. М., 1974.

⁸ В первую очередь имеются в виду упоминавшиеся уже работы «Опыт построения системы науки истории философии» и «Методология историко-философского исследования (проект систематизации)», в которой особое место занимала глава «Специальная методология: методы исследования мирового историко-философского процесса в национальной (страноведческой, культурологической) форме».

⁹ Богданов Б.В. История философии как история проблем и их решений // Философские науки. 1965. № 6. С. 54, 59, 57, 59.

¹⁰ Богданов Б.В. Ленинские принципы анализа истории философии. М., 1971. С. 18, 22, 30–31, 112, 97.

¹¹ Копнин П.В. К вопросу о методе историко-философского исследования // Вопросы философии. 1967. № 5. С. 109.

¹² Это место я цитирую по верстке статьи П.В. Копнина (с. 4). Оно было изъято из опубликованного текста, поскольку эта статья вышла в свет раньше статьи З.А. —Каменского, которая в то же время была подготовлена к публикации раньше статьи Копнина. Именно поэтому последний располагал версткой статьи Каменского.

¹³ Копнин П.В. Цит. соч. С. 109, 113.

¹⁴ Ойзерман Т.Н. Проблемы историко-философской науки. С. З.

¹⁵ См.: Основные принципы марксистско-ленинской философии // История философии и марксизм. М., 1979. С. 38.

¹⁶ Мысливченко А.Г. Методологические проблемы историко-философского страноведения // Он же. Философская мысль в Швеции. М., 1972. Первой публикацией Мысливченко на эту тему был автореферат его докторской диссертации: Основные этапы и тенденции развития философской мысли в Швеции (М., 1969; см. с. 4–6). Свою концепцию страноведения он предложил в статье «Методологические проблемы историко-философского страноведения и современные проблемы историко-философской науки» (1970).

¹⁷ См.: Мысливченко А. Методологические проблемы... С. 104–113.

¹⁸ См., напр., выступление Ю.А. Решетова на обсуждении сборника, в котором была напечатана статья А.Г. Мысливченко: Арзаканян Ц.Г. Обсуждение вопросов историко-философской науки // Вопросы философии. 1971. № 6. С. 140.

¹⁹ Яковлев М.В. Основные принципы марксистско-ленинской истории философии // История философии и марксизм. М., 1978. С. 38.

З.А. Каменский

ИсториЯ ФИЛОСОФИИ КАК НАУКА В РОССИИ XIX–XX вв.

Компьютерная верстка

С. Шеришорин

Сдано в набор 01.09.01.
Подписано в печать 04.10.01.

Формат 6090/16. Гарнитура «Таймс».

Печать офсетная.

Усл. печ. л. 20,75. Тираж 200 экз.

Издательство «Эслан».
Изд. лицензия ЛР 065736 от 11.03.98.
тел. (095) 151-5228
Отпечатано в ООО «Связь-принт»

Blog

Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция