Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция

Вид материала

Монография

Подобный материал:

• Темы рефератов для сдачи экзаменов кандидатского минимума по «Истории и философии науки», 118.23kb.
• Лекция 22. Позитивистская традиция в философии XIX, 145.9kb.
• Экскурс в историю. Танец ХХ века, 3167.56kb.
• Экскурс в историю дизайна. От Сократа до Баухауза, 176.86kb.
• Тематика лекций раздел философия и наука в системе культуры 14 ч. Лекция, 1264.31kb.
• Вопросы к экзамену по Истории и философии науки, 42.5kb.
• Тема введение 8 ч, 1291.99kb.
• Задачи: Совершить краткий экскурс в историю психологии, как науки. Провести беседу, 41.26kb.
• Экскурс в историю: Хронология развития вопроса о социальной ответственности бизнеса., 84.28kb.
• Экскурс в историю Алгебраические софизмы, 144.92kb.

ЧАСТЬ iii. 1960–1980-е годы ХХ в.

Предисловие

С конца 50 – начала 60-х годов в истории «третьей» истории философии наступает новая эпоха: догматический период был пережит, переходный период завершен. Новая эпоха характеризовалась тем, что интересующая нас наука стала предметом изучения десятков и сотен ученых. В журналах, разного рода ученых записках да и на уровне монографий издаются сотни работ по соответствующей тематике. Но главное — это то, что разрабатывается новая проблематика, которая, будучи в генетическом отношении связанной с прежней, обладает всеми чертами новизны. Казалось бы, уже можно было говорить о том, что наука эта статуировалась. Однако применительно к 50–60-м годам такой вывод был бы преждевременен, поскольку она еще не была структурирована. Действительно, авторы писали работы по этой тематике, но при этом не отдавали себе до конца отчета в том, что работают в жанре истории философии как науки. Они полагали, что исследуют историю философии вообще. Обособление соответствующего жанра научных исследований происходило под знаком разработки «методологических проблем истории философии». Однако термин этот совершенно неадекватен, поскольку эти проблемы охватывают лишь конкретную область истории философии как науки, а не все ее предметное поле. Только к концу рассматриваемого периода, а в полной мере — уже за его пределами была завершена разработка канонической структуры истории философии как науки в одной из возможных ее версий. Других вариантов предложено не было. Соответствующая литература в целом осталась глуха к этой инициативе, и в 90-е годы ее развитие пошло по совершенно иному пути, о чем речи у нас идти не будет.

Эпоха 50–80-х годов породила огромную литературу, которую уже нельзя изучать в прежнем ключе, т. е. следуя хронологии появлявшихся отдельных статьей и монографий. Такой подход оказывается не только невозможным в техническом отношении, но и нецелесообразным. Приходится применять другой — проблемный — метод для научной обработки этой истории, вычленять из нее определенные проблемы и, уже оставаясь в их рамках, прослеживать, как они решались отдельными авторами.

Однако, кроме формальной, есть и содержательная характеристика новой эпохи. Она состоит в том, что литература 50–80-х годов остается в основном на позициях марксизма. И все же это уже другой марксизм, нежели тот, который господствовал в 30–50-х годах: если тот был вульгаризированным, догматизированным, обедненным, то теперь наступила пора марксизма живого, открытого для различных интерпретаций. В научный оборот не только были введены работы молодых Маркса и Энгельса, но изменился подход и к зрелым их трудам: он приобрел творческий характер. Более того, творческий подход к марксизму перерастал в отказ от него и приводил к переходу исследователей на иные теоретические позиции. В результате в рамках этого периода уже обнаружилась и антимарксистская тенденция, которая со временем только усиливалась.

Наконец, хотелось бы сделать еще одно замечание. Как представляется автору, вычленение в данной работе именно этой проблематики в достаточной мере обосновано, и составившие ее отдельные проблемы действительно являются важнейшими. Однако нельзя не понимать, что на всем этом лежит печать субъективности автора. Дело в том, что именно он и был тем ученым, которым в начале 90-х годов была предложена каноническая структура истории философии как науки. И в данной работе, естественно, он опирается именно на предложенную им структуру. В то же время затронутые ниже проблемы на самом деле наиболее интенсивно обсуждались в литературе этого времени, что и является доказательством того, что субъективность автора совпала с объективной значимостью материала, который он предлагает к обсуждению.

I. Пропедевтика истории философии. Выделение особой историко-философской дисциплины —
истории философии как науки

Под пропедевтикой, согласно словарному определению, следует понимать «введение в какую-либо науку»¹. В нашем случае это означает выработку предварительного представления о предмете, статуте, структуре и функциях историко-философского знания. Разумеется, в определенном смысле предварительный характер этого представления является видимостью, поскольку пропедевтика как таковая станет возможной лишь тогда, когда в полной мере будет разработана система этой науки. Все определения, суждения, концепции и т. п., не включенные в эту систему, носят (по гегелевской терминологии) характер мнений, но не научных положений. История становления пропедевтики истории философии как раз и представляет собой историю таких мнений, относящихся к разным проблемам истории философии. Эти мнения нам и надлежит изучить, прослеживая таким образом тенденцию к возрастанию их понимания именно в качестве историко-философских суждений, к формированию научной системы.

Что касается предмета истории философии, то тут возникла чрезвычайно запутанная ситуация. Дело в том, что под историей философии понимались различные разновидности этой науки, и определения ее предмета оказывались сведенными то к одному, то к другому ее значениям. Поэтому мы сейчас проследим, как шли к пониманию этой проблемы советские авторы, отвечая попутно на вопрос о том, какие существуют разновидности истории философии. В результате хотелось бы получить наиболее систематизированную из имеющихся в отечественной литературе формулировку решения этой проблемы.

В наиболее систематизированном виде данный вопрос был рассмотрен мной в статьях конца 80-х годов и в книге «История философии как наука». Разумеется, я не претендую на безупречность предлагаемой мной конструкции, но повторяю: в этих работах она разработана наиболее систематично, что явилось результатом обсуждения соответствующих вопросов в советской литературе 50–80-х годов.

Итак, «под историей философии, во-первых, понимается процесс развития философского знания — историко-философский процесс, объективирующийся в философских идеях и системах. Это “первая” история философии. Во-вторых, — воспроизведение этого процесса в сознании, объективирующееся в его описаниях и анализах — в историографических текстах. Это “вторая” история философии». «Третья» история философии есть рефлексия о процессе и об историографии, т. е. и о «первой», и о «второй» истории философии. Первоначально эта рефлексия пребывала в недрах историографии. Она зародилась еще в древности, а ее основателем можно считать Аристотеля. Затем на протяжении двух с половиной тысяч лет эта рефлексия расширялась, углублялась и к концу ХVIII — началу XIX вв. вычленилась из историографии как самостоятельная разновидность историко-философского знания. Таким образом, возникла «третья» истории философии — «наука о закономерностях историко-философского процесса, целях, формах и методах его воспроизведения в сознании, а также о функционировании философских идей». В связи с образованием истории философии как науки существенные изменения вносятся и в статут историографии. Ее формы «различаются в зависимости от того, опирается ли историография на концептуализированную рефлексию или содержит ее в себе в неконцептуализированной, подчас даже совсем неосознанной, форме... Первая форма — это эмпирическая историография, вторая — историография научная»².

В предшествующие годы данная проблематика пребывала в довольно-таки хаотическом состоянии. Предметы трех историй философии не различались, и авторы, определяя предмет истории философии, имели в виду то одну, то другую, то третью ее разновидность. Во второй части книги мы уже говорили о том, как в конце 50 — начале 60-х годов определял предмет истории философии М. Иовчук. Он дал два весьма отличающихся друг от друга определения, которые были приведены выше. Оба они представляли собой определения первой истории философии, однако автор, не отдавая себе в этом отчета, предложил определение и «второй» истории философии — историографии: «История философии показывает, как в ходе исторического процесса развивались и обогащались философские знания о соотношении бытия и мышления, об их общих законах»³. Таким образом, Иовчук не сумел разграничить предметы разных ипостасей истории философии.

Работавший совместно с советскими учеными болгарин М. Бычваров определял предмет истории философии так: «История философии раскрывает ход поступательного движения знания о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления. История философии как наука прежде всего раскрывает обогащение философии новыми проблемами»⁴ (курсив мой. — З. К.). Это определение явно касается «второй» истории философии и историографии, в нем идет речь о «движении знаний». В другой же части статьи предмет истории философии определяется уже по канону «третьей» истории философии: речь идет о специфике истории философии по сравнению с историей других наук, о закономерностях историко-философского процесса. В пределах «второй» истории философии определяют ее предмет А. Галактионов и П. Никандров: «Как наука история философии изучает процесс развития философских идей, отражающих в каждый исторический период уровень наиболее общих законов природы, общества и мышления»⁵. Словом, предмет истории философии определяется хаотически: различные исследователи имели в виду то одну, то другую историко-философскую науку.

Что касается истории философии, то уже с ранних советских времен за ней был закреплен статус науки. Наукой историю философии считали г. Александров, В. Познер, В. Соловьева, О. Леонов, Ю. Семенов, М. Иовчук, Т. Ойзерман⁶ и многие другие авторы. Однако в их работах наблюдался полнейший разнобой: они определяли ее то как «первую», то как «вторую», то — а так случалось чаще всего, и такое определение было наиболее адекватным — как «третью» историю философии.

Естественно, что рассмотрение вопроса о предмете и статуте истории философии подводило авторов к проблеме структуры историко-философского знания. Это была сложнейшая ключевая проблема, которую мы и предложили решить с помощью представления этого знания в виде трехчленной структуры, включающей, как уже было сказано, «первую, «вторую» и «третью» истории философии. К разрешению данной проблемы советская историко-философская мысль шла на протяжении долгого времени, однако процесс разработки проблемы развивался вне зависимости от того, что уже было достигнуто. Исключение составляли разве что работы В. Кувакина, в которых он использовал термин «историология», предложенный в 60-х годах в одной из статей автора, имени которого он не называл. Исследователи, видимо, не следили за литературой, посвященной данному вопросу, и каждый из них начинал его изучение как бы с чистого листа.

В своем изложении истории становления взглядов на интересующую нас проблему мы пойдем необычным путем, а именно: сперва проследим, как развивались взгляды отдельных авторов, выступивших в 70–80-х, и лишь затем рассмотрим наиболее зрелую форму решения этой проблемы, относящуюся еще к 60-м годам.

Л. Абрамян предлагает различать «марксистскую теоретическую концепцию истории философии и «историю философии в целом, историю философии как науку». Из дальнейшего выясняется, что история философии как наука есть историография, которая является «эмпирической» в том случае, если она не опирается на «теоретическую концепцию». Следовательно, нам предлагается разделение историко-философского знания на историографию, которая названа «наукой», и некую неопределенную теорию⁷, предмет которой остается фактически неизвестным.

А.И. Новиков различает аспекты истории философии соответственно различению состава самой философии. Однако автор принимает понятие «истории философии» как «обозначение истории историко-философской науки»⁸, т. е. как историографию, как часть «историко-философской науки»⁹. В этом неясном расчленении выделяется лишь один определенный аспект — историография. «Историография истории философии, — пишет автор, — изучает формирование и развитие истории философии как науки, ее место в духовной жизни общества, исследует процессы накопления философских знаний и проявления идейно-политической борьбы в истории философии»¹⁰. Однако автор, хотя он, в сущности, и свел понимание истории философии к историографии, не ограничивается выделением историографического аспекта. Он включает в понятие историографии и то, что мы считаем предметом «третьей» истории философии: историография истории философии, с его точки зрения, изучает «историю самих историко-философских концепций и исследований»¹¹. В общем можно сказать, что в этой достаточно сумбурной структуризации прослеживается авторская попытка выделения двух аспектов истории философии: историографии («вторая» история философии) и изучения историко-философских концепций («третья» история философии), на что, правда, автор лишь намекает.

В.А. Кувакин различает «научную историю» философии и «действительный исторический процесс». «Такая наука должна назваться теорией истории, для которой пригодным является термин “историология”»¹², — пишет он.

Весьма определенной является точка зрения А.И. Чанышева. Он различает «объективную» и «субъективную» истории философии (реминисценция гегелевского различения субъективной и объективной истории, содержащегося в восьмом томе собрания сочинений философа (с. 58), что соответствует различению «первой» и «второй» истории философии. Субъективная история, по мнению автора, возникла позже объективной, а родоначальником ее стал Аристотель¹³.

Разделяет «историографию науки» и «историологию науки» (но не применительно к истории философии, а только в общем смысле)
Б.Г. Кузнецов. Под историографией он понимает «описание событий и анализ их причин», а под историологией — «анализ проблем генезиса, науки, ее предмета и метода, общих принципов, периодизации, всего того, что выходит за пределы отдельных периодов и эпох, берет весь исторический процесс развития науки в целом». Эта дисциплина соединяет гносеологию с историографическим анализом эпох, периодов, отраслей, национальных школ, создания и развития центров науки»¹⁴.

Весьма дифференцированную картину структуры истории философии рисует Т. Ойзерман, хотя здесь и не обнаруживается какого-либо объединяющего принципа. Он утверждает, что предметом «историко-философской науки» является «объективно обусловленный исторический процесс развития философского знания, его критическое осмысление и, пожалуй, самосознание». Однако, во-первых, определение предмета «второй» истории философии с неотрефлектированным дополнением о «самосознании» оказывается неким намеком на «третью» историю. Во-вторых, это определение предмета «второй» истории философии как «критического осмысления» объективного процесса запутывается тем, что, по мнению Ойзермана, история философии имеет тот же предмет, что и сама философия, почему история философии и является «философией философии или, если хотите, метафилософией»¹⁵. Если это утверждение еще как-то можно соотнести с определением «второй» истории философии, то оно никак не соотносится с историей «третьей», предмет которой совершенно отличен от предмета «второй».

Другой ряд определений мы находим в работе того же автора «Методологические проблемы истории философии». Здесь он как бы пребывает в стихии «третьей» истории философии, рассуждая о задачах «истории философии как науки», и рассматривает вопрос о формах «методологических исследований в истории философии», о «логико-теоретическом исследовании историко-философского процесса». Эти формы связаны с углубленной трактовкой «третьей» истории философии — с исследованием «принципов, специфических методов, приемов историко-философского исследования», «теории историко-философского процесса»¹⁶.

Та же позиция характерна для Т. Ойзермана и в его совместной с А. Богомоловым книге «Основы теории историко-философского процесса». Здесь речь идет о необходимости разрабатывать «теорию историко-философского процесса», рассматриваются составные части «истории философии как науки»: «реальный исторический процесс» и «историко-философское исследование — его (т. е. названного процесса. — З. К.) идеальное воспроизведение», «задача» которого — «открытие форм всеобщности, присущих историческому процессу, необходимые связи его структурных элементов, стадий развития, короче говоря — закономерностей»¹⁷. Таким образом, определения истории философии и ее структуры, данные Ойзерманом, отличаются неупорядоченностью, поскольку он понимает историю философии то как «объективно обусловленный исторический процесс развития философского знания», то как науку.

А теперь — о двух наиболее систематизированных концепциях,
в которых с достаточной определенностью вырисовываются контуры истории философии как науки — «третьей» истории философии. Они, как я уже писал, были оформлены еще в 60-х годах, но в дальнейшем оказались забытыми.

В СССР была опубликована статья «Историология философии» румынского ученого И. Бану, который впервые выступил со своими идеями у себя на родине еще в 1957 г., изложив их в книге «Введение в историю философии». В статье на русском языке была представлена концепция, которой была посвящена работа ученого, опубликованная в «Румынском журнале социальных наук» (Серия философии и логики. 1967. Т. II. № 13). «Фактически, — пишет И. Бану, — мы имеем дело с двумя дисциплинами: историографией философии и историологией философии. Последняя играет по отношению к первой роль метадисциплины. Историология философии как одна из философских наук, представляет собой историю историографии философии, которая, сама будучи наукой, является прикладной дисциплиной и имеет своим предметом объективную историю философии. Отличаясь друг от друга, эти науки в то же время тесно связаны между собой, без чего они представляли бы ограниченную научную ценность. Историология философии, которая основывается на богатых историографических предпосылках, представляет собой науку о законах и категориях истории философии. С помощью историологии историография философии изучает историко-философские факты в целях выявления их существенных закономерностей.

Историология философии является логической системой, отражающей направленность тысячелетнего развития философской мысли; историография же представляет собой согласующуюся с этой направленностью реконструкцию осуществляющегося процесса»¹⁸.

Мы не будем предъявлять претензий к этому построению, хотя они у нас и имеются, и отметим лишь адекватность предложенной структуры: «объективная история философии» (что соответствует нашей «первой» истории философии, понимаемой как процесс развития философского знания, историко-философский процесс); «историография философии» (соответствует нашей «второй» истории философии, рассматриваемой в качестве воспроизведения изучаемого процесса в сознании с помощью объективации его в описаниях и анализах, в историографических текстах); «историология философии» (аналогия нашей «третьей» истории философии, представляющей собой рефлексию об историографии, науку о закономерностях историко-философского процесса, целях, формах и методах его воспроизведения в сознании, а также о функционировании философских идей). В то же время при сопоставлении нашей концепции с концепцией румынского ученого речь может идти только об аналогии, поскольку в разработке трех элементов, входящих в состав представленных в них структур, обнаруживаются определенные различия. Однако это уже касается вопроса, не относящегося к нашему изложению.

Примерно в те же годы, когда в советской печати появилась статья Бану (не будем забывать, что в ней была изложена концепция, содержавшаяся в книге, изданной на румынском языке еще в 1957 г.), с идеей тройственного деления выступил В.И. Шинкарук. В своем выступлении на симпозиуме по истории философии, проходившем в Институте философии АН СССР, он предложил различать историю философии 1) как процесс, 2) «как науку, создающую теоретическую модель этого процесса» и 3) как «теорию истории философии»¹⁹. В этой структуре сомнение вызывает второй элемент. Что это за наука, создающая «теоретическую модель»? И почему второй элемент — «наука», а третий — «теория»? Нет ли здесь синонимичности? Если выделять историю философии как процесс и как теорию, то не останется места для создания «теоретической модели» истории философии. С другой стороны, эта структура не охватывает историографию, которая ни в коей мере не является «теоретической моделью» процесса, а есть лишь воспроизведение его как такового в сознании.

В конечном итоге появление всех перечисленных разработок позволило осознать необходимость формирования особой историко-философской дисциплины — истории философии как науки, обладающей специфическим предметом, который не охватывали другие историко-философские дисциплины. Так, эмпирическим способом нащупываются возможные подходы к трактовке предмета истории философии как науки, благодаря чему оказывается возможным в обобщенном виде представить его как закономерности историко-философского процесса, его цели, формы и методы их исследования.

Теперь мы должны были бы рассмотреть, как советская литература изучала эти проблемы. Но вместо этого мы предпочитаем сделать небольшое отступление. Процесс дифференцирования истории философии на составляющие ее дисциплины имеет аналоги и в других науках, в частности в исторической науке и в естествознании. Вот в эти области я и хотел бы сделать экскурсы.

Что касается исторической науки, то попытки выделить в ее составе особые дисциплины — теорию исторического процесса и историографию — относятся к давним временам. В наиболее наглядной форме это было сделано популярным английским историком и методологом Р.Дж. Коллингвудом в его книге «Идея истории», вышедшей в свет уже после его смерти, последовавшей в 1946 г. Коллингвуд различает историографию, история которой также состоит из ряда этапов, и «научную историю», которая, однако, оказывается наиболее развитой формой историографии, сформировавшейся в конце XIX в. В то же время Коллингвуд вводит и другую дифференциацию: наряду с историографией в качестве некоей специальной и самостоятельной науки существует философия истории, и эта «философия истории должна быть предметом специального исследования». Эта наука возникает тогда, когда историография как некое «историческое знание, натолкнувшись на специфические трудности и разработав специальные методики их решения», вторглась «в сознание философов». В процессе развития историографии «возникла необходимость в специальном исследовании этой новой проблемы или группы проблем, проблем философских по своему характеру и рожденных самим фактом существования организованной и систематизированной исторической науки. Это новое направление с полным основанием могло претендовать на то, чтобы называться философией истории»²⁰.

Как может показаться, здесь обнаруживается полная аналогия с нашим подходом к структурированию истории философии: историография как рефлексия над своим собственным содержанием порождает из себя историю как науку — философию истории. Однако история в трактовке английского ученого обнаруживает весьма существенную специфику: она обладает онтологическим аспектом, которого не имеет история философии. Последняя есть история идей и только история идей. Предметом же собственно истории являются сами исторические события, которые Коллиндвуд обозначает термином «res gestae» (события, деяния — лат.) — «действия людей, совершенные в прошлом»²¹. Подобного элемента в истории философии, которая вся соткана из идей, не существует. И таким образом, философия истории имеет своим предметом и res gestae, и историю исторических идей. Однако вопрос о соотношении этих значений философии истории в схематике Коллингвуда не проработан.

Бо3льшую определенность привносит в рассмотрение этого вопроса Э.Н. Лооне. Он ссылается на Коллингвуда, трактуя историю историографии как «научную историографию», идея которой была сформулирована к середине XIX в. и которая выработала метод историзма для истолкования прошлой реальности, и отмечает двойственность понятия «история», поскольку оно может обозначать, с одной стороны, «события и явления», а с другой — «мысли людей о своем прошлом». При этом он склонен относить понятие «философия истории» не к онтологии, а к теории познания²², т. е., в отличие от Коллингвуда, не к res gestae, а к историографии. Но как бы там ни было Лооне вслед за английским историком выделяет философию истории в качестве особой дисциплины.

И. Кон связывает эту дисциплину с обоими значениями истории: «философия истории» есть «раздел философии, связанный с интерпретацией исторического процесса (в онтологическом смысле. — З. К.) и исторического познания»²³. Тройное разделение понятия «история» предлагает М. Барг. Он различает «исторический процесс», «историографию» (определяя ее как «историоописание») и «теорию исторического процесса». Но в этой концепции остается неясным, является ли теория объективного процесса философией истории или теорией историографии, которую он называет также «исторической наукой»²⁴. В сложной субординации исторических дисциплин, связанных с осознанием онтологии истории и форм исторического познания, А. Ракитов наряду с самим объективным историческим процессом выделяет три формы исторического познания: историографию, историософию и историческую эпистемологию²⁵. Не вдаваясь в авторскую характеристику каждой из этих дисциплин, отметим наличие в ней той же тенденции: выделение теоретического раздела, стоящего над историографией и вырастающего на ее почве. Характерной чертой всех описанных построений является то, что формирование теории историографии в них относится к концу XIX в. (Коллингвуд) или даже к веку XX, хотя обычно начала теории исторического процесса возводят к Вольтеру.

Таким образом, в результате развития исторических наук обнаруживается явная тенденция к разделению работ, посвященных историческим исследованиям, на историографию в собственном смысле слова и литературу по теории историографии и исторического процесса.

Наряду и помимо собственно историографической литературы появляется литература, ограничивающаяся исключительно теорией историографии. Таковы сборники статей «Историческая наука и некоторые проблемы современности» (М., 1969), «Философские проблемы исторической науки» (М., 1969), книги Н.П. Французовой «Исторический метод в научном познании» (М., 1972), Е.М. Жукова «Очерки методологии истории» (М., 1980), Н.Г. Козина «Познание и историческая наука. Эмпирический и теоретический уровни знания и познания и историческая наука» (Саратов, 1980), А.И. Уварова «Философские и методологические проблемы исторического познания. Обзор советской литературы за 1971–1981 гг.» (М., 1982), насыщенная теоретическим и библиографическим материалом рецензия А.В. Лубского на упомянутую книгу Н.Г. Козина, а также множество подобных названным книг других авторов. Следует отметить, что в такого рода литературе сложилась традиция различения эмпирической и теоретической форм исследования исторического процесса и историографии. При этом эмпирическая форма понималась как не связанная с теорией и возникшая задолго до ее формирования.

Аналогичное стремление к выделению «третьей» истории обнаружилось и в истории естествознания, историография которого, по мнению некоторых авторов, возникла еще в античности. Опираясь на мысль о том, что в связи с историей знания «мы можем вообще говорить о наличии историзма в той или иной картине прошлого науки», Б.А. Старостин приходит к выводу, что «именно с Аристотелем связан первичный этап, на котором можно уже говорить о формировании историографии науки». Интерес автора сосредоточен на возникновении и становлении историографии, но он вполне определенно заявляет, что на известной стадии развития этой дисциплины возникают «методологические концепции истории науки»²⁶ и что это говорит о начале нового этапа в этой истории.

Иначе подходят к решению данных проблем Л.А. Маркова и Н.И. Кузнецова. Они относят начало историографии науки не к IV в. до нашей эры, а к середине XIX в., объявляя весь предшествующий период «предысторией» историографии. Так, Маркова полагает, что еще в середине XIX столетия В. Уэвелл, Г.Т. Бокль, А. Декандоль не могли выделить свои работы по истории естествознания из истории философии или гражданской истории²⁷. Ссылаясь на Л. Маркову, примыкает к ней Н. Кузнецова, центр интереса которой лежит в выяснении вопроса о «третьей» истории естествознания — «о превращении истории науки в самостоятельную отрасль теоретического познания». Она различает три этапа этого становления: «На первом этапе происходила преимущественно хронологическая систематизация успехов той или иной отрасли науки. На втором — основное внимание уделялось описанию развития научных идей и проблем... Третий этап характеризуется усилением внимания к “человеческому элементу” науки». «Цель историко-научного
исследования сегодня — выяснение закономерностей развития науки, условий и факторов, этому способствующих», — пишет автор. «Признание» истории науки «самостоятельной научной дисциплиной» Кузнецова относит к 1892 г., когда «во Франции была создана первая специальная кафедра по истории науки». Что же касается «перехода от чисто систематизирующего описания успехов науки прошлых эпох к теоретическому осмыслению происходящего и к построению соответствующих теоретических моделей», то он, по мнению автора, был осуществлен в ходе дискуссий, состоявшихся в рамках XIII (1971), XIV (1974) и XV (1977) Международных конгрессов историков науки²⁸. Во всех этих рассуждениях, расчленениях и периодизациях есть немало неясностей и спорных пунктов. Но нам важно отметить, что Кузнецова четко показывает, как на определенной ступени истории историографии науки на ее основе выделяется особая теоретическая дисциплина, имеющая своим предметом саму историографию.

О вызревании некоей специальной теоретической дисциплины, имеющей предметом историю науки, пишет Р.А. Вихалемм в статье-обзоре «Понятие “логика развития науки” и некоторые методологические вопросы анализа истории науки». Автор выделяет два направления в развитии этой дисциплины, из которых одно «изучает закономерности развития содержательной стороны науки», а другое — историю использовавшихся в ней методов. По его мнению, «примерно с середины нашего века историю науки можно считать вполне самостоятельной наукой, целью которой является раскрытие закономерностей, логики развития науки»²⁹.

Добавим к сказанному, что в процессе вызревания истории философии как науки обнаруживается еще одна тенденция, аналогичная той, которую мы уже выявили, сделав это, впрочем, чисто умозрительно, вне связи с практикой историко-философских исследований, тенденция, возникшая на почве изучения истории естествознания и состоящая в разграничении эмпирического и теоретического уровней историографии. Чрезвычайно сложную и углубленную концепцию подобного разграничения представил В.С. Черняк. Мы не имеем возможности осветить все элементы концепции автора и изложим лишь ее суть, рассматривая ее в свете интересующей нас проблемы. По мысли автора, на той стадии, когда образовалась теория истории науки, следует различать «предмет общей теории истории науки» и предмет «эмпирической истории науки». Предметом первой являются «инварианты определенного мыслительного преобразования, т. е. то, что сохраняется при известных преобразованиях научного знания. В качестве таких инвариантов выступают некоторые устойчивые в истории науки мыслительные структуры, не зависящие ни от конкретного содержания научного знания, ни от его изменения». Наряду с этим в предмет «общей теории истории науки» включаются формально-логические структуры построения научного знания, различные формы его дедуктивной организации³⁰.

В отличие от «общей теории истории науки» предметом «эмпирической истории науки» является «уже не форма (инвариант мыслительного преобразования), а конкретное содержание знания, которое со временем меняется, несмотря на постоянство его формальной структуры. Это — история идей, концепция теорий, изложенных в хронологической последовательности без обращения к формальным структурам». Такое соотношение предметов двух уровней истории науки может быть охарактеризовано, по мнению В. Черняка, как отношение сущности и существования: «теория исследует науку со стороны сущности (возможности ), т. е. внутренних закономерностей, в то время как эмпирическая история рассматривает ее в плане существования — как определенную форму ее проявления в конкретных социально-экономических обстоятельствах»³¹.

Различает эмпирическую и теоретическую истории науки и В.С. Степин. Первая, с его точки зрения, есть «обнаружение фактов истории науки», а вторая призвана дать «объяснение этих фактов, реконструкцию путей научной мысли, приводящей к формированию нового знания», «раскрыть закономерности исторического процесса формирования нового знания... и не только объяснить, но и предсказать новые факты». Однако, в отличие от В.Черняка, очень жестко различающего эмпирическую и теоретическую формы историографии (вплоть до различения предметов той и другой), Степин признает существование между ними единства и взаимосвязи. «Эмпирия» есть не только «обнаружение», но и «исследование, которое к тому же «целенаправлено идеалами науки», «теоретическими представлениями»³².

Взаимосвязь эмпирической и теоретической истории науки подчеркивает и В.С. Швырев. Более того, он указывает на то обстоятельство (уже отмеченное нами при выяснении генезиса теоретического уровня историографии), что момент теоретический присутствует в эмпирической историографии с самого ее зарождения, хотя степень ее обособления все время повышается. Швырев подчеркивает, что всякое воспроизведение истории в познании осуществляется в связи с теоретическими представлениями. Поэтому можно считать, что эмпирическая стадия — это лишь ранний этап развития науки вообще, именно тот ее этап, когда теория еще слабо развита и пребывает в недрах эмпирии. «Под “эмпирической стадией науки” или просто “эмпирической наукой”, — пишет Швырев, — мы будем понимать такой генетический этап в истории науки, когда ее концептуальный аппарат не получил еще выражения в виде единой, но внутренне дифференцированной, способной к развитию и конкретизации теоретической системы и когда развитие содержания знания происходит в основном благодаря» установлению «непосредственно наблюдаемых эмпирических признаков». «В содержательном плане наука на эмпирической стадии... занимается нахождением и обработкой фактов, классифицирует явления, устанавливает отношения между внешними свойствами явлений, формулирует эмпирические зависимости, не раскрывая еще существенных, глубинных характеристик и связей предмета». Но в то же время «эмпирическую науку нельзя сводить просто к накоплению эмпирических фактов... в основе науки и на ее эмпирической стадии лежат определенные концептуальные построения... Эмпирическое исследование и на эмпирической стадии... сплошь да рядом ориентируется определенными концептуальными соображениями»³³. В рассуждениях Швырева проблема выходит за пределы соотношения эмпирического и теоретического уровней историографии науки, затрагивая более широкую область — соотношение эмпирической и теоретической наук вообще. Но это не отменяет применимости данной концепции и к рассмотрению соотношения двух форм историографии.

Итак, в развитии истории исторической и естественной наук мы наблюдаем ту же тенденцию, что и в развитии истории философии: на определенной ступени этого развития вычленяется самостоятельная теоретическая дисциплина, которую в истории философии мы называем историей философии как наукой.

* * *

А теперь мы должны вернуться к судьбе определившейся в результате наших изысканий истории философии как науки. Это значит, что от проблемы структуры истории философии в целом мы должны перейти к выяснению строения истории философии как науки.

Структура истории философии как науки определяется самой сущностью данной разновидности истории философии. История философии как наука есть