Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция

Вид материала

Монография

Подобный материал:

• Темы рефератов для сдачи экзаменов кандидатского минимума по «Истории и философии науки», 118.23kb.
• Лекция 22. Позитивистская традиция в философии XIX, 145.9kb.
• Экскурс в историю. Танец ХХ века, 3167.56kb.
• Экскурс в историю дизайна. От Сократа до Баухауза, 176.86kb.
• Тематика лекций раздел философия и наука в системе культуры 14 ч. Лекция, 1264.31kb.
• Вопросы к экзамену по Истории и философии науки, 42.5kb.
• Тема введение 8 ч, 1291.99kb.
• Задачи: Совершить краткий экскурс в историю психологии, как науки. Провести беседу, 41.26kb.
• Экскурс в историю: Хронология развития вопроса о социальной ответственности бизнеса., 84.28kb.
• Экскурс в историю Алгебраические софизмы, 144.92kb.

имела, поскольку оставалась наукой о наиболее общих, т. е., если угодно, универсальных законах мира. То, что говорил Жданов о необходимости включения русской философии в историю философии, было неубедительно: не используя никакой аргументации, он объявлял «правильным» совершенно неверное и не мотивированное утверждение Александрова о том, что без изучения наследства классиков русской философии «нельзя составить научного представления о ходе развития философской мысли в западноевропейских странах» (260).
На самом деле составить такое представление вполне можно.

В духе нигилистического отношения к философскому наследству и непонимания функций и места идей философов прошлого в обобщающей истории философии Жданов утверждал, что «философские взгляды и идеи давно разгромленные не должны привлекать много внимания. Наоборот, с особой остротой должны быть раскритикованы философские системы и идеи, имеющие, несмотря на свою реакционность, хождение и используемые врагами марксизма» (263). Это заявление, основанное на полном непонимании хода истории философии и ее роли в оценке мыслителей прошлого, представляется совершенно несуразным, насквозь догматическим и свидетельствует об ограниченности его автора.

Во-первых, что это за «давно разгромленные и похороненные системы и идеи»? Кем разгромленные? Кем похороненные? В философии вообще нет инстанций, которые могли бы совершить нечто подобное, хотя разные историки мысли по-разному относятся к идеям прошлого. Во-вторых, известно, что идеи способны к регенерации: «похороненные» кем-то сегодня, завтра они становятся актуальными. В-третьих, какое значение имеет характеристика враждебности философских идей марксизму? Философия той эпохи, когда возникла и распространилась марксистская философия, очень мало уделяла внимания этой концепции, и поиски учений, враждебных марксизму, дело мало продуктивное и мало для кого из тех, кто занимается оценкой современных идей, интересное. Словом, претенциозный, самонадеянный взгляд на философию марксизма как на некий критерий оценки всех прочих современных идей только показывает догматизм и ограниченность ждановской точки зрения на этот вопрос. Марксизм, даже если и признавать его наиболее глубоким учением XX в., является все же лишь одной из многочисленных философских систем этого столетия.

Наконец замечу, что, критикуя Александрова за то, что тот при изложении цели изучения истории философии преувеличивал ее «культурно-просветительскую» и «педагогически-воспитательную» функции (265), Жданов полностью игнорировал мысль Энгельса о том, что с помощью изучения истории философии человек развивает свою способность к мышлению. По существу, Жданов выступил против идеи о поступательном и прогрессивном характере развития всей домарксистской философии. Александров же в своих работах пытался провести эту идею и, характеризуя любого крупного философа, выступающего хронологически после своего предшественника, отмечал его достижения и выделял то новое, что тот сумел внести в философию. Эта метода чрезвычайно не нравилась Жданову. По его словам, «прежде чем критиковать какого-либо буржуазного философа (хотя у Александрова речь шла не только о философах буржуазных, но вообще о классиках философии, поскольку он начинал от античной философии и доходил до середины XIX века. — З. К.), Александров отдает “дань” его заслугам». «Почти о всех старых философах Г. Александров находит случай сказать доброе слово. Чем крупнее буржуазный философ, тем больше фимиама ему преподносится» (262). Если не обращать внимания на претензию на иронию, то основным в этом высказывании окажется выступление против идеи поступательности в развитии домарксистской философии.

Оценивая в целом теоретико-методологические идеи, выдвинутые в речи Жданова, следует сказать, что они сыграли глубоко реакционную роль в дальнейших судьбах советской истории философии как науки. Во-первых, докладчик, полностью утвердившись в старых, сформулированных до него догмах, ввел догмы дополнительные.
К их числу следует отнести прежде всего три: о том, что философия становится наукой только со времени возникновения марксистской философии, об изменяемости предмета философии и об отпочковании от философии всех прочих наук. Все они были восприняты философской общественностью как основоположения для научной работы, как генеральные установки, которые следует реализовывать в преподавании философии, при написании статей и монографий.

Отклики на речь Жданова носили подобострастный, панегирический характер и были начисто лишены критического элемента. Таковыми были статьи Л. Кузьмина в газете «Культура и жизнь» (20 августа 1947 г.) и П. Юдина в «Правде» (24 августа 1947 г.), который писал: «Тов. Жданов в своей речи подверг книгу Г. Александрова глубокой всесторонней критике и высказал ряд важных принципиальных положений о том, какой должна быть подлинно марксистская история философии».

Примечания

¹ Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры исследования. Вып. III. М., 1990.

² Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры исследования. Вып. IV. М., 1991.

³ См.: Вопросы философии. 1997. № 7. Кроме того, в VI выпуске сборника «Отечественная философия...» была опубликована моя статья «Философская дискуссия 1947 года».

⁴ См.: Володин А. Предисловие // Отечественная философия... Вып. VI. С. 3.

⁵ Смирнова З. Дискуссия 1947 года и проблемы истории русской философии // Отечественная философия... Вып. VI. С. 30.

⁶ Делокаров К. О некоторых особенностях дискуссии 1947 года // Отечественная философия... Вып. VI. С. 56.

⁷ Отечественная философия... Вып. VI. С. 74, 61.

⁸ Там же. С. 74–75.

⁹ См.: Каменский З.А. Утраченные иллюзии.

¹⁰ Жданов А. Речь на дискуссии 1947 года // Вопросы философии. 1947. № 1. С. 258.

¹¹ Там же. С. 257.

¹² Там же. С. 259.

¹³ Вопросы философии. 1947. № 1. С. 26. Ссылки на материалы дискуссии в дальнейшем даются непосредственно в тексте.

¹⁴ Эта знаменитая формула никогда не была высказана И.В. Сталиным в конкретной публикации. Сейчас непросто восстановить истинную картину, раскрывающую историю ее возникновения. Можно предположить, что ее появление либо связано с критикой третьего тома «Истории философии», которому приписывалось стремление реабилитировать немецкую философию, либо относится к несколько более позднему времени, когда З. Белецкий обратился к И. Сталину с письмом, в котором содержалась критика Г. Александрова по этому вопросу.

Следует отметить, что формула эта составлена по образцу критического высказывания Маркса в адрес романтизма, о котором он говорил как о реакции на французское Просвещение. По всей вероятности, об этой формуле как о якобы принадлежащей И. Сталину впервые сообщил В. Кружков, сделавший сообщение о замечаниях, высказанных вождем по поводу книги Г. Александрова на первой дискуссии о ней, которая, будучи проведенной в 1946 г., была признана неудовлетворительной. Во всяком случае Б. Кедров уже в ходе дискуссии 1947 г. прямо указывал на то, что данную формулу И. Сталина «мы уже обсуждали на прошлой дискуссии» (47). Однако текст сообщения Кружкова не публиковался, хотя на него неоднократно ссылались во время дискуссии: см., например, текст выступления П. Чувикова, который говорил: «Тов. Кружков на первом совещании изложил указания товарища Сталина по поводу книги Г. Александрова. Указания товарища Сталина касались коренных вопросов книги Александрова...» (490). О «личном» вмешательстве Сталина в это дело говорил и А. Жданов (267). Кроме того, эта формула широко использовалась, комментировалась и интерпретировалась в выступлениях В. Пауковой (172, 174), В. Молодцова (105), Д. Чеснокова (242), П. Шария (167), Б. Кедрова (47),
М. Эмдина (8), Я. Мильнера (403) и др.

¹⁵ Я здесь не рассматриваю специально споры, разгоревшиеся в ходе дискуссии между Смирновой и Селектором, с одной стороны, и Иовчуком и Щипановым — с другой, и касавшиеся проблем истории философии в России.

¹⁶ Вопросы философии. 1947. № 1. С. 257.

¹⁷ Там же.

¹⁸ Там же. С. 258.

¹⁹ Там же. С. 259.

²⁰ См.: Каменский З.А. Философская дискуссия 1947 года. С. 14–18.

4. После дискуссии

В данном разделе нашей книги речь идет об «эзотерических» документах, которые не стали достоянием общества, а были обсуждены сравнительно ограниченным кругом специалистов (за исключением статьи З. Каменского, о которой будет сказано ниже). После дискуссии ЦК КПСС принял постановление, ставящее задачу в короткое время подготовить учебник, который должен был заменить учебник
Г. Александрова. Был создан авторский коллектив, составлен и обсужден проспект издания, но дело дальше этого не пошло. Стало ясно, что речь должна идти не о кратком учебнике, а о фундаментальном исследовании. И тот же авторский коллектив предпринял определенные шаги для написания подобной книги. В результате в 1950 г. появился двухтомный макет книги объемом около 60 авторских листов. В этом макете содержалось и теоретическое введение. Макет был разослан исследовательским институтам, в учебные заведения.

Теоретическое введение к макету книги было выдержано в духе указаний А. Жданова, сделанных им в своем докладе. Если не считать расхождений, главным образом в формулировках, то можно отметить следующие отличия и новации этого теоретического введения. Во-первых, обращает на себя внимание некоторая деформация, которой подверглась идея о глобальном характере борьбы материализма и идеализма в истории философии. Во «Введении» она максимализируется и лишается даже того относительного правдоподобия, которое было ей присуще у А. Жданова да и вообще во всей советской литературе. Авторы макета заявляли, что «борьба материализма и идеализма составляет специфическое содержание развития философии» (курсив мой. — З. К.).
Но если неверно, что борьба материализма и идеализма является постоянной характеристикой историко-философского процесса, то утверждение о том, что к этой борьбе сводится все содержание истории философии, вообще доводит эту формулу до абсурда.

В какой-то мере борьба материализма и идеализма является эпизодической формой этого процесса, но составлять все содержание последнего «борьба» не может. Содержанием же его является проникновение философского познания в свою предметную область, иногда принимающее форму борьбы материализма и идеализма, но не более того. Эта ошибка является следствием невыполнения того несомненного положения, что предмет и, следовательно, содержание истории философии должны быть поняты на основе определения предмета самой философии. А он именно и определяется как такое проникновение.

Другим изменением по сравнению с позицией Жданова является оценка роли национального момента в анализе историко-философского процесса в целом и роли русской философии в нем в частности. Как мы помним, Жданов ограничился здесь ложными утверждениями о том, что без учета русской мысли нельзя понять западноевропейский историко-философский процесс. В макете эта мысль расширялась. Здесь утверждалось, что не только русская философия, но и философия народов СССР сыграла «большую роль в истории философии и общественной мысли» (33). Эта формулировка таила в себе несколько смыслов. У Жданова да и в макете она сводилась к тому, что русская философская мысль сыграла свою роль в подготовке философии марксизма. Но можно без преувеличения утверждать, что философия народов СССР и, в частности, русская философия не сыграли вообще никакой роли в этой подготовке. Маркс и Энгельс, создавая свою философию, вовсе на нее не ориентировались, поскольку они ее попросту не знали. Не играла философия народов СССР никакой роли и в том, что в формулировке Жданова сводилось к особой функции истории философии — к стоящей перед ней задаче показать «процесс развития логических категорий» и «историю логики и диалектики»¹.

Но в роли национальной философии заключен еще один смысл: при изучении истории философии необходимо исследовать ее конкретно исторически, т. е. учитывать ее влияние на историю того народа, в котором данная версия философии развивалась. Этот тезис был сформулирован в макете (с. 28), и в этой связи утверждалось, что «изучение истории философии... ведется марксистами конкретно, по общественно-экономическим формациям и в то же время по странам, с учетом исторических национальных особенностей тех стран, в которых происходит развитие философии» (29; курсив мой. — З. К.).

Хотя авторы и не отдавали себе в этом отчета, но ими поднималась важнейшая методологическая проблема, которую можно свести к следующему: можно ли соединить в одном исследовании изложение истории философии в ее отношении и к философской теории (т. е. изложить ее в обобщенном виде), и к судьбам народа, с которым связано это развитие? Мы уже обращали внимание на эту проблему. В теоретически и методологически осмысленном виде она может быть представлена как вопрос о двух типах историко-философского исследования: обобщающего, взятого в отношении к философской теории (в макете и в докладе Жданова — в отношении к философии марксизма) и ориентирующегося на судьбу данного народа. Это два несовместимых в едином изложении жанра, однако здесь не место доказывать это. Сейчас же мы увидим, что попытка реализовать такую установку привела к полнейшему краху.

Авторы введения к макету присоединялись к тезису Жданова об изменении предмета философии и, как мы уже отметили, к тезису о том, что история философии «дает научную историю развития... логических категорий». Реализовались ли, однако, теоретико-методологические установки, данные во введении к макету «Истории философии», в самом материале? Мы констатируем, что подобной реализации не произошло, и это свидетельствует о непродуманности теоретико-методологических рекомендаций введения и об их ошибочности.

В самом деле, в изложении авторов история философии вовсе не представала по своему содержанию в виде «борьбы материализма и идеализма». К счастью, содержание истории философии свелось к изложению многочисленных идей, систем, логических доказательств и т. п., и в этом изложении ни в малейшей степени не был реализован тезис о роли философии народов СССР в мировом историко-философском процессе; она попросту заняла в нем свое место. В особой степени несостоятельным оказался тезис о возможности совмещения в одном изложении двух жанров. Изложения истории философии по странам с целью обнаружения роли философии в жизни данного народа не получилось, поскольку структура этого изложения была такова, что история философии оказывалась разорванной по эпохам; рассказ о ней перебивался рассказом о развитии философии других народов; нередко изложение прерывалось с тем, чтобы никогда уже не вернуться к истории философии данного народа, и т. п. Таким образом, представления об истории философии того или иного народа, о ее влиянии на его жизнь макет не давал.

В то же время в результате того, что схема изображения истории философии разных народов в разные исторические эпохи носила «разорванный» характер, не получилось и передачи картины истории «логических категорий как отражения человеческой практики». Эта тема растворилась в конкретной истории философии различных народов, она была лишена необходимой ей обобщенности, включала многочисленные детали, нарушение хронологии и т. п. — словом, велась в жанре эмпирического изложения. Намерение дать изложение в двух описанных выше жанрах одновременно не было осуществлено, и то, что задумывали авторы макета, совершенно не получилось. В итоге идею подобного совместного изложения можно было считать полностью дискредитированной. Совсем забыли авторы макета о признании ими во введении того факта, что в процессе развития философии происходит изменение ее предмета. В тексте этот вопрос даже и не ставился, и история философии излагалась на основе привычного подхода к определению ее предметного статута.

Как и в докладе Жданова, во введении указывалось на неприемлемость «шулятиковского» упрощенчества и социологизаторства (29–30), подчеркивалась активность надстроечных элементов (11–12) и вводились соответствующие смягчения «шулятиковской» методы анализа историко-философского процесса. Но, как и у Жданова, все эти усилия ни к чему не приводили, поскольку сама методология анализа историко-философского процесса не выходила за пределы признания приоритетного характера социально-политического детерминанта. Всячески выступая против «шулятиковщины», авторы введения в сущности шли по тому же пути.

Наконец, в значительной мере была дискредитирована и одна из основных теоретико-методологических идей, согласно которой история философии находит «свое выражение в борьбе... материализма и идеализма как борьба двух основных классов общества» (14). Реализация этого теоретико-методологического тезиса означала бы демонстрацию того, что материализм и идеализм были всегда, на протяжении всей многовековой истории философии выражением идеологии основных антагонистических классов общества — рабов и рабовладельцев античности, крестьян и феодалов в эпоху средневековья, пролетариата и буржуазии в период капитализма. Но реальная история философии, изложенная в макете, не только не подтверждала этого тезиса, но опровергала его. Борьба материализма и идеализма оказывалась борьбой различных направлений в пределах одной классовой идеологии, а не борьбой идеологий названных антагонистических классов. Идеология порабощенных классов вплоть до появления марксизма по самому порабощенному их положению в обществе не получала достаточно обобщенного, определенного и устойчивого философского оформления, хотя подчас и в весьма смутном виде подходы и приближения к такому обобщению имели место, чаще всего в религиозно-философских построениях. В противоположность тому, что провозглашалось во введении к макету, основные философские антагонисты относились не к различным, а к одному и тому же классу: основоположники линий материализма и идеализма, Демокрит и Платон, принадлежали к классу рабовладельцев; номиналисты средневековья, выразители материалистической тенденции философии той эпохи (что само по себе весьма условно), принадлежали к тому же классу, что и их философские оппоненты — реалисты; Ф. Бэкон, Т. Гоббс, французские материалисты, Фейербах были в той же степени идеологами буржуазии, что и наиболее крупные идеалисты — Декарт, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель (естественно, что здесь я опускаю возможные оговорки, касающиеся различных периодов деятельности этих философов и отдельных разделов их философских систем).

Словом, мы констатируем, что целый ряд центральных теоретико-методологических идей, выдвинутых во введении к макету, оказались нереализованными в конкретном историко-философском изложении.

Несколько особняком по отношению к современным ей исследованиям стоит работа З.А. Каменского «К вопросу о материалистической традиции в русской философии ХVIII–XIX вв.», в которой рассматривались и общетеоретические вопросы истории философии. Написана она была по горячим следам дискуссии 1947 г. и фактически продолжала те споры, которые возникли в ходе нее и касались вопросов истории русской философии². Не свободная от дежурных ссылок на некоторые советские догматы истории философии как науки, статья эта ставила три проблемы, которые отнюдь не были традиционными для теоретико-методологической литературы того времени. Во-первых, речь идет о принципе, который автор много позже назовет концепцией тройной детерминации происхождения и развития философской идеи. Один из элементов этой концепции был изложен В. Асмусом в его полемике с А. Варьяшем и отчасти Б. Быховским в упоминавшейся уже его статье 1931 г. Состоял он в утверждении о том, что наряду с «базисными» факторами и традицией в формировании философской идеи принимает участие и третий детерминант — само объективное содержание исследуемого философского объекта. Эта идея, правда, в весьма несовершенной постановке, и была высказана в названной работе З. Каменским в связи с другим теоретико-методологическим вопросом, касающимся соотношения оригинальности философа и теоретических источников его взглядов. Автор выступил против широко распространенного в 40-х годах мнения, будто оригинальным является только тот взгляд, который формируется под влиянием национального предшественника, а тот, который сформировался под влиянием какого-нибудь иностранного философа, уже по одной этой причине оригинальным быть не может. Примыкая здесь к мнению, высказанному в ходе дискуссии З. Смирновой, З. Каменский утверждал, что «оригинальность... мыслителя определяется не характером источника, не характером идейного материала, на который опирается мыслитель, из которого он исходит и который вообще не является решающим фактором в формировании мировоззрения мыслителя. Для решения вопроса о том, оригинален ли мыслитель, необходимо рассмотреть направление и результат его творческой деятельности и сопоставить этот результат с идейными предпосылками его мировоззрения. Оригинальным, самобытным мыслителем в подлинном смысле слова может быть назван тот, кто обогатил науку новыми, более глубокими, прогрессивными идеями, чем те, которые выдвинули его предшественники»³.

Но главное внимание Каменский уделил третьей теоретико-методологической проблеме — проблеме философской традиции. Здесь он выдвинул концепцию, в соответствии с которой следует различать по меньшей мере два вида традиции: «традицию как непосредственную связь идей двух или нескольких представителей философии данной нации и традицию как опосредованную связь идей». В особой степени автор сосредоточился на понятии опосредованной традиции, которая не рассматривалась в предшествующей литературе, но весьма и весьма широко была распространена в самой истории философии⁴.

Следует отметить, что все отмеченные новации так почти и не привлекли общественного внимания: после непродолжительного делового обсуждения⁵ статья да и весь номер журнала были дискредитированы последискуссионной кампанией борьбы с космополитизмом, начавшейся выпуском второго номера журнала за 1948 г.

В тот же период времени впервые в истории советской литературы появились три диссертации, посвященные истории философии как науке: «Основоположники марксизма-ленинизма о предмете истории философии как науки» А. Бурхарда (1952), «Значение труда И.В. Сталина “Марксизм и вопросы языкознания” для истории философии как науки» О.Я. Стечкина (1953), «Значение труда И.В. Сталина “О диалектическом и историческом материализме” для истории философии как науки» А.М. Телунца (1953). Все три диссертации, посвященные теоретико-методологическим вопросам, были целиком ориентированы на идеи, изложенные в речи Жданова и содержавшиеся в более поздних выступлениях Сталина. Они носили вполне эзотерический характер, даже если учитывать эзотерический характер работ этого жанра в целом: диссертаций не читал никто, кроме оппонентов, а авторефераты — еще несколько членов диссертационного совета (по личному опыту знаю, что далеко не все). Так что никакого общественного значения эти диссертации не имели, и я упомянул о них только для того, чтобы сказать об интересе и внимании, которые уделялись в научной жизни теоретико-методологическим вопросам истории философии.

Примечания

¹ Вопросы философии. 1947. № 1. С. 260.

² См.: