Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 29

Остроумов М. Цит. соч. С. 2, 3, 4.

²⁵ Там же. С. 4, 5, 7, 11 и прим., 12, 14.

²⁶ Там же. С. 66, 12–13.

²⁷ Там же. С. 15, 27, 28–37, 44–45, 38 и прим.

²⁸ Там же. С. 46, 47–48, 52–53.

²⁹ Там же. С. 59, 60, 62.

³⁰ Там же. С. 67, 6, 110–111,112.

³¹ Там же. С. 270, 273, 279–280, 281–282, 283.

³² Там же. С. 279, 280.

³³ См.: Аристотель. Метафизика. М.– Л., 1934. С. 23.

³⁴ Лютославский В. Цит. соч. С. 54, 53, 55.

³⁵ Тихомиров П. Научные задачи и методы истории философии. Сергиев Посад, 1907. С. 3, 4.

³⁶ Тихомиров П. История философии как процесс выработки научно обоснованного и истинного мировоззрения.1899. С. 8, 23, 31.

³⁷ Там же. С. 29.

³⁸ Каринский М. Краткий обзор последнего периода немецкой философии. СПб., 1873. С. 114, 115, 119.

³⁹ С источниками, по которым мы будем знакомиться со взглядами Н. Страхова, связана некая мистификация. Статья «О задачах истории философии», на которую мы будем ссылаться в разборе историко-философских взглядов ученого, формально представляет собой рецензию на его работу «Очерк истории философии»; причем это не авторецензия, а отзыв какого-то неизвестного автора. В то же время Страхов включает эту рецензию в сборник собственных статей под названием «Философские очерки», не делая никаких уточнений по этому поводу. Мы будем считать все эти работы принадлежащими перу Страхова, и в нашем разборе его историко-философских взглядов станем опираться на эту статью.

⁴⁰ Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. IX. С. 18, 22–35.

⁴¹ Страхов Н. О задачах история философии. С. 473, 447, 458.

⁴² Гегель Г.В.Ф. Цит. соч. С. 25–32.

⁴³ Трубецкой С. Чему учит история философии // Проблемы идеализма. СПб., 1902. С. 229, 2I7–2I8, 219–223, 226–227.

⁴⁴ Там же. С. 226–227, 229–231, 231, 233, 234.

⁴⁵ В дальнейшем изложении — «Типологический метод...». Первый том этой работы вышел в г. Юрьеве в 1916 г. В 1917 г. также в Юрьеве отдельным изданием было выпущено введение к этой книге под названием «О зависимости истории философии от философии систематической».

⁴⁶ Шилкарский С. Цит. соч. С. 3, 4, 7, 19, 7, 8.

⁴⁷ Там же. С. 28, 18, 20, 27, 20–27.

⁴⁸ Там же. С. 29, 30,31, 31–49.

⁴⁹ Относительно продолжения этой работы ничего, по-видимому, не известно. Во всяком случае в библиографической справке о Шилкарском, приведенной в словаре «Философы России XIX–XX столетий» (М., 1995) и заимствованной из книги Лосского «История русской философии», приведено только название этой книги исследователя и при этом упущено, что на ее титульном листе имеется указание на то, что данное издание является первым томом.

⁵⁰ Там же. С. 408.

⁵¹ Козлов А. Философские этюды. СПб., 1876. Ч. I. С. 9, 10, 11, 6.

4. Экскурс в историю полемики
о философии как науке

«Философия не наука, потому что у нее нет определенного предмета, нет и своего метода», — говорит один автор. «Философия как особая наука не только не нужна, но и невозможна, как с теоретической, так и с практической точки зрения», — вторит ему другой. «Философия никогда не была, не является и, наконец, никогда не будет наукой», — пишет третий. Трогательное единодушие мнений! Но пикантность ситуации состоит в том, что между первыми двумя высказываниями и последним утверждением лежит более века! Первые два принадлежат, соответственно, П. Аландскому¹ и Н. Гроту², а третье — нашему современнику, ныне здравствующему сотруднику Института философии
А. Никифорову. Приведенная формула была повторена им дважды: сперва в статье «Является ли философия наукой», а затем в публикации на тему «Научный статус философии»³.

Но вот еще одна пара определений: «Философия есть наука» со своим постоянным предметом и методами. Другой автор свою реплику в дискуссии на эту тему называет «Философия является наукой». И здесь между приведенными определениями такое же расстояние во времени: первое из них дал А. Козлов в книге «Философские этюды» Ч. I. С. ХV–ХVI, а второе — З.А. Каменский в журнале «Философские науки» (1989. № 12. С. 74).

Между выделенными полярными позициями, обнаружившимися в ходе обсуждения данной проблемы, лежит множество эпизодов этого обсуждения, в которых были представлены высказывания как одного, так и другого рода. И можно легко предположить, что описание начального этапа полемики, возникшей в русской литературе по этому поводу, представляет собой значительный интерес, хотя, как видно, его содержание было забыто и дальнейшие дискуссии протекали вне зависимости от хронологически исходного пункта много десятилетий назад развернувшейся дискуссии. А дискуссия эта возникла в связи с выходом в свет упоминавшейся книги А.А. Козлова. В этой работе автор выдвинул концепцию, в основе которой лежит мысль о том, что философия является наукой со своими предметом и методами. В соответствии с собственным замыслом, в данной книге автор хотел обосновать следующие четыре тезиса.

1) «Философия со времени своего возникновения имела свой предмет».

2) Существовал и «метод, сообразный с этим предметом».

3) «Философия имела и будет иметь высокое практическое значение».

4) «Философия есть наука, потому что имеет характеристические признаки науки вообще»⁴. К сожалению, автору удалось обстоятельно изложить только первое из четырех выдвинутых положений и лишь начать обсуждение второго. Эту работу он так и не довел до конца, хотя позже (в 1880 г.) выпустил вторую часть своих «Этюдов».

Возможно, произошло это потому, что вопрос о предмете философии не являлся для Козлова имманентной философской проблемой. Он возник из более общей, общегражданской по своему характеру задачи, которую Козлов определил, предваряя изложение своей концепции. Он избрал в качестве эпиграфа к своей книге мысль О. Конта: «Политический и нравственный кризис, в котором находится современное общество, зависит в конце концов от умственной анархии. И в самом деле, наибольшее наше зло состоит в глубоком разногласии, которое царствует в умах человеческих относительно всех основных истин, которых непоколебимость есть первое условие действительного общественного порядка. Пока отдельные лица в единодушном согласии не примкнут к нескольким основным положениям, на которых могла бы основываться общая социальная теория, до тех пор... народы неизбежно останутся в революционном настроении». А поэтому необходимо «единение умов». «В эту сторону и должно быть обращено внимание всех тех, которые чувствуют важность действительного нормального порядка вещей»⁵.

И здесь Козлов совершает в некотором смысле подмену проблемы: если у Конта речь идет о необходимости выработки «основных положений, на которых могла бы основаться общая социальная теория», то Козлов трактует этот вопрос как необходимость выработки некоего общего философского взгляда. Это, конечно, не одно и то же. Но изменив смысл проблемы, Козлов требует преодолеть «атомистическую рознь мнений и интересов», «объединить бесконечное разнообразие познаний в единую систему — и в результате своей деятельности дать науку, называемую философией». Ситуация в философской науке на Западе в первой половине XIX в. характеризовалась чрезвычайной разобщенностью мнений. Но в середине столетия, как полагает Козлов, наметилась тенденция к объединению разных точек зрения, к выработке значительных философских систем. Достаточно произвольно в появлении систем Конта, Гербарта, Шопенгауэра, Спенсера, Гартмана, Дюринга и других он усматривает тенденцию к объединению философских точек зрения. В этом наборе систем нет никакого единства, и состояние философии во второй половине прошлого века вряд ли отличается от ее состояния в первой его половине. Более того, оно характеризуется еще большим расхождением мнений, что дает повод вообще отрицать целесообразность существования этой науки. И сам автор утверждает, что, несмотря на выдвижение перечисленных систем и «несмотря на все это движение, право философии на существование все еще составляет вопрос». Постановка этого вопроса провоцируется стремлением трех областей знания «аннексировать» область философии: естествознание захватывает «философию природы (натурфилософию)», психология и логика — «онтологию, метафизику, теорию познания», социология — «этику и эстетику». И если это действительно так, если названные конкретные науки исчерпывают содержание соответствующих предметных областей, то философские дисциплины оказываются уже ненужными.

Но в том-то и все дело, полагает Козлов, что здесь не существует тождества предметов. Естествознание, оставаясь в своих пределах, не только не исчерпывает, но попросту не может заниматься предметом натурфилософии, как и логика и психология — предметом онтологии, метафизики, теории познания и т. д. И поскольку при обращении к натурфилософии как эти науки, так и другие отрасли знания вынуждены выходить за собственные пределы, постольку существует некий предмет, который находится вне рамок этих наук. Следовательно, имеется содержание, которое не исчерпывается конкретными науками и принадлежит иной науке, а именно философии⁶. Так формируется содержание концепции Козлова: у философии есть свой предмет, и надо установить, каков он и является ли он константным для всей философии, от ее зарождения до современности.

Для построения своей концепции Козлов выбирает индуктивный метод: путем перебора взглядов представителей философского знания он приходит к определенному выводу относительно предмета философии, который «остался один и тот же до сих пор». На начальном этапе развития философского знания первые философы «искали познания о начале всех вещей», а так как «все вещи» это и есть «мир», то «мир составил предмет философии на заре этой науки». Рассматривая дальнейший ход философского познания, Козлов приходит к выводу, что «все эти учения, разнящиеся по своему содержанию, сводятся к одному и тому же предмету.., т. е. к понятию о мире», «хотя в разных школах выступают на первый план различные стороны понятия о мире».«В этих древних миросозерцаниях достаточно выясняется предмет философии. Вся дальнейшая история представляет нам, как вокруг основного понятия о мире группировались другие, состоящие с ним в тесной связи... Мало-помалу вследствие логической необходимости выступили на первый план для исследования другие философские понятия, например, истины, причины, цели, реальности, пространства, времени, движения, субъекта, объекта и т. д., ибо их нельзя было обойти при разрешении вопроса о мире». Далее автор переходит к Новому времени, рассматривает определения предмета философии, данные Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем, Фейербахом, Гербартом, Шопенгауэром, Тренделенбургом, Гартманом, Дюрингом, Контом, Спенсером (позже он присоединит к этим мыслителям Декарта, Спинозу, Лейбница, Беркли и Локка), и заключает: «Итак, к чему же нас привел анализ определений, данных философии новейшими представителями этой науки?». К тому, что «предмет ее был мир как целое из всех известных вещей, явлений, событий... все, что входит в человеческое сознание, как сущее каким-либо определенным образом»⁷.

Против концепции А. Козлова выступили три автора: П. Аландский, Н. Грот (соответствующие источники уже были указаны выше) и П. Никитин⁸. Дискуссия велась в русле общеевропейской тенденции к распредмечиванию и десциентизации философии. Тенденция эта состояла в том, что философия объявлялась ненужной, уничтоженной тем, что у нее нет предмета (распредмечивание). А если у нее нет предмета, то и наукой она считаться не может (десциентизация). Названные русские авторы не ссылались в своей критике концепции Козлова на зарубежное источники. Да в этом и не было необходимости, поскольку их критика была органичной, исходила из сути дела и текста самого Козлова.

П. Аландский ставит вопрос так: «Есть ли мир как целое, состоящее из вещей, явлений, событий, не синтезированных где-то, ...особый феномен, отличный от того мира, который изучается по частям или долям специальными науками?». Рассматривая этот вопрос, Аландский приходит к выводу, что такого «феномена» нет и что «известное число относительно простых актов сознания... составляет содержание моего понятия о мире как целом». Значит, никакого содержания для философии не остается, «все оно разобрано конкретными науками». «В ряду этих скромных специальных наук... нет места философии, ибо она хочет прямо изучать мир как целое. Ей не будет места и после специальных наук», так как «все вместе они сделают это (построят понятие о мире в целом. — З. К.) без помощи философии; понятие о целом мире явится как следствие объединения всех специальных наук»⁹.

Итак, противостояние Козлова и Аландского состоит в том, что первый отдает философии некоторый «излишек», как бы выходящий за рамки предметов конкретных наук, некое специфическое содержание, существующее сверх того, что изучается совокупностью последних,
а второй не усматривает наличия такого «излишка» и считает, что конкретные науки полностью исчерпывают картину мира. В сущности, то же утверждает и Н. Грот. И если Козлов полагает, что философия — это наука «с известным особым содержанием», которая «может только состоять в построении знания о мире как целом», то, по мнению Грота, «философия есть только общее название для известного круга частных, специальных наук (как психология, теория познания, история развития мысли, т. е. история философии, и т. д.)». Работа философии могла бы состоять в «синтезе результатов, добытых всеми прочими отраслями знаний. Но это синтезирование не нужно, так как соответствующие обобщения дают сами же частные науки». И потому «философия как особая наука о мире в целом, выходящая из общих положений других наук, не только не нужна, но и невозможна как с теоретической, так и с практической точки зрения».

Грот затронул также вопрос, который только намечен в изложении Козлова: это вопрос о методе философии, о том, что философия есть самостоятельная наука, т. е. обладает и собственным методом. Здесь Грот критикует тот тезис, который Козлов отстаивал в публичной университетской защите своей работы, но который не вошел в публикацию. Этот тезис гласил: «В основании метода, посредством которого строили философские познания греки до Сократа, лежат преимущественно логические приемы: аналогия, гипотеза, дедукция из установленных понятий». Критика этого тезиса Гротом состоит в том, что «философ по профессии может помогать в этом деле (т. е. в использовании этих приемов. — З. К.) специалисту, но не как философ, а просто как знающий данную специальность человек»¹⁰. Козлов отвечал на эту критику весьма подробно, и его ответы составили целую брошюру под названием «Философия как наука». Сущность его возражений Аландскому состояла в том, что если деятель частной науки переходит к обсуждению вопросов, не решаемых в рамках последней, — таких, как вопрос о единстве знаний и т. п., то он выходит за пределы собственной дисциплины и становится философом; следовательно, существует особый предмет, тот самый, к которому и обращается деятель частной науки, выходя за ее пределы: «Науки могут решать вопросы философии, например... о методе познания, о правильности основных понятий.., но тогда они исчезают как частные науки и становятся философией».

В ответе Гроту Козлов сосредоточивается на специфичности предмета философии и делает акцент на втором его определении, которое в основном тексте работы носило второстепенный, дополнительный характер: он обращает внимание на категории, рассматривая их в качестве предмета философии. Ранее он только указывал на то, что в процессе разработки основного предмета (мир как целое) философы должны были включать и «другие философские понятия». Теперь он придает этому предмету первостепенное значение. «В сущности очень немногие понятия составляют предмет философии: бытие, существование, познание, истина, субъект, объект, пространство, время, движение, причина, начало, конец, единое, многое, простое, сложное, сила, вещество, материя и пр. и пр». И получается, что именно категории оказываются специфическим предметом этой науки. Именно в данном контексте читаются утверждения Козлова о том, что «философией называются особые продукты деятельности человеческого мышления, а философами — люди, по преимуществу упражняющиеся в деятельности, дающей эти продукты». Вырабатывая такого рода концепты, философия, конечно, изменяется, уточняя их, углубляя, разнообразя, но они уже стабилизировались, и «дальнейшего прогресса философии должно ожидать не в создании новых, а в преобразовании наличных главных философских концепций, в более методическом развитии их в систему»¹¹.

П. Никитин в своей работе никаких существенно новых возражений не выдвинул, и поэтому мы можем оставить его статью без внимания.

Подвергнем теперь эту полемику общему рассмотрению.

В отстаивании идеи специфики предмета философии Козлов оказывается по всем статьям прав. Он прав по отношению к Аландскому, когда говорит, что если деятель конкретной науки ощущает необходимость перейти от обсуждения своих собственных проблем к обсуждению других, более общих вопросов, то он выходит за пределы своей науки и вступает на территорию науки, занимающейся этими обобщениями, т. е. на территорию философии. Он совершенно прав, выступая против Грота с утверждением о том, что ученый, помогающий деятелю конкретной науки применять операции аналогии, гипотезы и т. д., действует именно как философ, как ученый, «знающий данную специальность» — специальность философа, которому Аландский присваивает имя «просто знающего данную специальность человека». Далее, Козлов прав, утверждая, что предмет философии, хотя он и не был выявлен сразу же, с первых же шагов, а выкристаллизовывался веками, оставался на протяжении всей ее истории одним и тем же. Иными словами, в течение долгих веков шел процесс пропедевтического самоопределения философии. Он, наконец, прав в своем утверждении, что «философия есть наука, потому что имеет характеристические признаки науки вообще»¹².

Однако основное определение предмета философии, предложенное
А. Козловым, представляется чем-то неудобоваримым. «Мир как целое» — что это такое? С самого начала возникает возражение: почему как целое, а не как дробное? Уже по учению Эмпедокла, атомистов
и других древних мыслителей, мир скорее дробен, чем един, множественен, а не целостен. И в каких понятиях выражается это «целое»? Ответ на этот вопрос, который вытекает из концепции Козлова, дискредитирует основное определение, данное им. Оппоненты Козлова проходят мимо этой слабости в его позиции и как бы принимают предлагаемое им определение, чтобы затем указать на то, что данный предмет полностью находится в компетенции конкретных наук. Однако само определение они не подвергают критике. А между тем Козлов фактически обесценивает его. Он провозглашает, как мы видели, что «мало-помалу вследствие логической необходимости выступили на первый план для исследования другие философские понятия». Но что это за другие? Те, которые уже являются понятиями не «о мире как целом», а лишь о некоторых сторонах этого мира, и тогда второе определение, по существу, вытесняет первое как ненужное. Козлов не находит для этих «других понятий» общего определения, и избранный им же путь — поиск такого определения — не становится для него генеральным.
В ходе дискуссии он, казалось бы, по-прежнему настаивает на основном своем определении, но в высшей степени характерным оказывается то, что в формулировке, данной как бы невзначай, походя, уже окончательно дезавуирует его. И эта формулировка указывает на то, что он отказывается от основного своего определения: ведь «в сущности очень немногие понятия составляют предмет философии», и он перечисляет их. Так что же: «мир как целое» или совокупность каких-то особых понятий — составляет предмет философии? Таким образом, независимо от того, к чему стремился сам А. Козлов, определение, в соответствии с которым философия имеет своим предметом «очень немногие понятия», вытесняет другое, в котором утверждается, что предметом философии является «мир как целое».

В результате обсуждение данной проблемы было оставлено А. Козловым в состоянии неопределенности. Через десять лет после того, как эта дискуссия имела место, Козлов напечатал книгу «Очерк из истории философии. Понятие философии и истории философии». Выше мы уже говорили об идеях, в ней содержащихся. Не ссылаясь на прошедшую дискуссию, он вернулся к обсуждавшейся в ходе нее проблеме, но мысль его расплылась, и, лишь в какой-то степени сохраняя то, что было им накоплено в результате участия в дискуссии, он ввел в ранее выработанные им же формулы новые, взаимно дополняющие определения. Философия имеет предметом, писал он, «вопрос о познании вообще», «общие начала и формы» всякого знания, «мир как сущее», «единство, связь, взаимное отношение духа и материи». В то же время он включил в определение предмета философии также и : «природу, происхождение и значение основных понятий, предполагаемых частными науками — бытие, причина, время, движение» и т. п., и, кроме того, «связь явлений мира, составляющую поприще для практической деятельности человека». На этих основаниях он дает «полное определение философии»: «философия есть наука о мире, его познании и его отношении к познающему субъекту». Соответственно этому частями философии являются метафизика, теория познания, этика и, кроме того, «высшие вопросы» конкретных наук, не вмещающиеся в них самих: «философия права», «философия математики» и т. д. (при этом автор ссылается на Гегеля и Вундта). Как мы видим, в приведенных формулировках мысль Козлова лишена той определенности, которая отличала и в то же время ограничивала ее в ходе дискуссии, и в результате философия получает множество определений, каждое из которых может быть оспорено¹³.

Проблема статута философии и в дальнейшем обсуждалась в русской литературе, но происходило это независимо от дискуссии по книге Козлова, которая ограничилась отмеченными выше акциями. Если же подходить к вопросу не с исторической, а с логической точки зрения, то Козлов сделал очень много. Он довел постановку вопроса о предмете философии до критического пункта — до понимания того, что этим предметом является совокупность особых понятий. Оставалось выяснить, какие по своей природе понятия составляют предмет философии.

Перипетии дальнейшего обсуждения вопроса о предмете философии оказались очень сложными и многозначными — и на Западе, и в России. Были предложены десятки определений и концепций, весьма далеко отстоящих друг от друга, особенно если иметь в виду, что в течение 70 лет эти дискуссии на русской почве велись в русле марксизма. Все это время — и в марксистской традиции также — интенсивно развивалась тенденция к десциентизации и распредмечиванию философии, т. е. к тому отрицанию ее существования, к которому приходили оппоненты А. Козлова. Об одном из современных представителей этой тенденции мы упомянули в начале данной главы. Однако в русле противоположной традиции, традиции, которую представлял А. Козлов и сторонники которой признавали философию наукой со своим неизменным предметом, было предложено решение той задачи, постановкой которой собственно и завершилась эта дискуссия: дать определение природы «очень немногих понятий», рассматриваемых в качестве предмета философии. Эти понятия были истолкованы как

Blog

Экскурс в историю полемики о философии как науке Позитивистская традиция