Ловец обезьян, раздавая им каштаны, сказал: «Утром три, а вечером четыре». Все обезьяны разгневались
| Вид материала | Документы |
- Ирина Лежава ловец, 234.9kb.
- Сочинение на конкурс, посвящённый Дню матери. Исполнитель: Судник Ксения, ученица, 19kb.
- Эволюция человека, 260.74kb.
- Премьера! Три обезьяны трансцендентальная драма режиссёра Нури Бильге Джейлана, 106.4kb.
- Это произошло уже после того, как Ивин купил фирму "Шторм и Ко", связав воедино три, 90.54kb.
- Лекция «Математика в жизни, производстве, науке, в твоей будущей профессии», 51.21kb.
- Задачи с единицами Одна и две единицы Две и три единицы Три и четыре единицы Четыре, 323.09kb.
- Труд сделал из обезьяны человека (хотя обезьян до сих пор много встречается, особенно, 104.43kb.
- Куколка Итальянская народная сказка, 127.81kb.
- Явместе с классом была в поездке в Санкт-Петербурге, 97.69kb.
- Вова хочет предложить тебе работу.
- Даже так?
- Именно так. Завтра, в десять часов, в гуркинском свит-хаусе, в бизнес-центре на Неглинной… - тебе диктуют адрес и напоследок нагло хмыкают в трубку: - Не возбраняется надеть самый лучший костюм и в приватной беседе продемонстрировать свою богатую Innerlichkeit*. Я буду держать за тебя кулаки. Удачи, камарад!
В очередной раз «сломавшись» на заковыристом слове, ты тупо слушаешь короткие гудки отбоя, а потом обреченно лезешь в книжный шкаф за большим немецко-русским словарем…
В хайтековской приемной господина Гуркина, сияющей люминисцентно-энергосберегающим светом, ты томишься три полных часа. Правда, две охренительные красотки за полисандровой стойкой, как могут и умеют, скрашивают бремя томительного ожидания.
Собственный твой живот под и над ремнем распирают полкило кофе и несколько литров минералки без газа (с сегодняшнего дня, с десяти утра, ты решаешься, наконец, стать и модным, и стильным!).
Ты уже просмотрел всю местную литературу, представленную русскоязычными журналами «Катера и яхты», «Женское здоровье», «Охота и рыбалка», “Playboy”, «Медведь», «TV-парк», “Homes Overseas”, “Cigar Clan”, «Авто-ревю» и подшивкой газеты «КоммерсантЪ».
Ты уже в курсе последних контрацептических новостей. Ты уже прикинул, в какую сумму тебе обойдется историческая вилла в Антибе и увитый плющом замок в Оксфордшире, близ Риджвея, а лучше - Chipping Norton’a. Выбирая между “Rolls-Royce Phantom’ом” и “Maybach’ом”, ты сделал нелегкий, но однозначный выбор в пользу последнего, а яхту решил заказать непременно парусную – такую, как у рыцаря Британской короны сэра Питера Устинова, обладателя двух «Оскаров», трех «Эмми» и одной «Грэмми». Ты уже «выкурил» короткую и толстую «Робусту», что когда-то произвела неизгладимое впечатление на лондонского финансиста графа Леопольда Ротшильда; ради нее ты даже свернул хрустальную «голову» коньяку “L’Esprit Courvoisier”, разлитому в декаданский вазон, исполненный в претенциозно-«летучем» стиле «ар нуво». Ты подобрал уже себе для жарких постельных утех рыжеволосую оторву с рельефно выпуклыми сосками (ты называешь их «припухшими») из нехилой коллекции старого пердуна Хью Хефнера*… Короче, ты «переделал» уже все возможные дела, и теперь откровенно маешься дурью, глупо улыбаясь двум секретаршам за высокой барной стойкой. А еще ты до рези в глазах лупишься в экран одного из здешних «маков», соображая, как бы половчее словить чистый мизер на играющей руке.
Периодически в предбаннике появляются какие-то надутые люди, в основном с депутатскими значками на лацканах дорогущих малиновых пиджаков. Они угрюмо крутят набриолиненными головами, словно собираясь с тягучей тоской возопить: «Витьки-слесаря опять нету?» После этого часть из них ныряет в лифтовую кабину, чтобы, провалившись в преисподнюю, исчезнуть из твоей жизни навсегда. Зато другая часть (видимо, лучшая) остается. И располагается на соседних диванах.
Твое персональное белокожее ложе смертельно устало от тебя, да и сам ты уже почти перешагнул «точку не возврата». Ты всерьез опасаешься, что твой несчастный желудок, измученный «эвианом» и «ристретто», вот-вот рванет отчаянным революционным метеоризмом и подумываешь над тем, чтобы вместо опротивевших напитков заказать уже девушкам за конторкой литруху хорошего вискаря. Мысли бегут дальше, и ты лениво размышляешь о том, как, получив запрошенное, усадишь одну из пленительных секретарш рядышком…
Но вот двери лифта открываются в очередной раз, и три гориллоподобных охранника велят немногочисленным присутствующим «замереть и прижаться к стене». Ты тупо поднимаешь руки над головой, успевая не только кивнуть своему бывшему однокашнику, но и растянуть резиновые губы в ехидной (а на самом деле подобострастной) улыбке. И удостаиваешься ответного движения золотой – в прямом смысле слова! – головы. А еще через секунду господа министры-фракционеры-губернаторы-сенаторы-депутаты умываются, ибо они покорным малым стадом остаются в электрических сенях, ну а ты, пройдя очередную (уже вторую за сегодня) рамку металлоискателя, вальяжно вплываешь в полумрак имперского, державного кабинета…
* * *
Ты все-таки рассказываешь Володе о том, как жил на белом свете все эти годы. И неожиданно встречаешь и сочувствие, и нечто, похожее на отдаленное понимание.
- Не ссы, одни ли боги горшки обжигают?! Как ты знаешь, я начинал с грузчика, а собственное дело – с грязного подвала, где крысы за ночь сжирали без остатка все провода от оргтехники. Ничего, вот и в приличное здание перебрался, и нужному мне президенту власть его неограниченную из собственных мозолистых рук передал-делегировал. И у тебя все в этой жизни образуется. Веришь?
- Угу, - тускло говоришь ты и бормочешь безо всякого выражения: – «Я верю аргументу, постулату, // гипотезе, идее, доказательству, // но более всего я верю блату, // который возникает по приятельству».
- Хорошо! - Анатольевич одобрительно всплескивает своими пухлыми, натруженными от передачи власти, ладошками, - а еще?
- Да пожалуйста! Понимаешь, я вот только здесь, у тебя, понял, как надо жить. Жить надо по-васильевски! На полную катушку, навзрыд, чтобы не было мучительно больно и стыдно… Поэтому – слушай: «Весьма порой мешает мне уснуть // волнующая, как ни поверни, // открывшаяся мне внезапно суть // какой-нибудь немыслимой херни».
- Еще лучше, - тонко улыбается Гуркин и вытягивает из антикварного хьюмидора партагасовскую ЛУЗИТАНИЮ: - А если продолжить?
- Что это тебя на высокую поэзию разобрало?
- Бывает, - Вова неопределенно жмет плечами и сканирует тебя взглядом величественной королевской кобры, - особенно – с похмела. Вчера с Кабальеро в моем загородном клубе, в Жуковке, на редкость душевно посидели…
- С кем?
- С Сильвио Берлускони.
- Понимаю, - пищишь ты, из последних сил пытаясь удержать не контролируемое уже в принципе семяизвержение, - большому кораблю… Но насчет меня ты не совсем прав. Я – маргинал, и завтрашнего дня у меня не может быть по определению. Ты смог это в себе преодолеть, а я и мне подобные - нет. Видишь ли, трудно перепрыгнуть через время, особенно когда оно остановилось. «Мы благо миру сделали великое, // недаром мы душевные калеки, // мы будущее, черное и дикое, // отжили за других в двадцатом веке». Не надо иллюзий, мой друг! Увы, и со мною, и с моим поколением все кончено, кончено навсегда! А вот у тебя впереди грандиозные, воистину сияющие перспективы. «Русское грядущее прекрасно, // путь России тяжек, но высок, // мы в говне варились не напрасно, // жалко, что впитали этот сок». Но прекрасно не только будущее здесь, но и настоящее там. На какой-нибудь раскованной и жаркой Сардинии, к примеру. Оливки, футбольные «миланы», пасты-лазаньи с морепродуктами, благодарный итальянский электорат, граппа по два-двадцать без очереди… Такая жизнь дорогого стоит!
- Да-да, - согласно трясет башкой твой бывший приятель, - надо туда, на Сардинию, съездить, чуток проветриться. И Сильвио, и Грига мне это местечко очень даже рекомендовали. А стихи…– Вовины глаза вдруг индевеют: - Твое искрометное творчество?
- Что ты! До таких философско-художественных обобщений я, знаешь ли, рылом пока не вышел! Эти многозначные вирши интенсивны и ароматны, как твоя ЛУЗИТАНИЯ ручной скрутки. И послевкусие у них такое же: острое, горькое, продолжительное… Все цитируемое выше написал один мудрейший еврей, звать его Игорем Губерманом.
- Терпеть ненавижу евреев, - Гуркин наливает себе в стакан еще водочки и, подумав, накатывает на полтора глотка виски и тебе, – это у меня наследственное. Впрочем, и татар тоже не особо жалую…
Я смотрю на «золотую» макушку своего студенческого приятеля и начинаю давиться от смеха.
- Вот-вот, - говорит проницательный Володя, - оно самое. Укус иногда побаливает, к перемене погоды начинает противно ныть. Посмейся, не сдерживай себя! Ну, что тут добавить?.. Достали меня все эти сволочные нацменьшинства! Вот жители Апеннин – дело другое… Ты погуляй пока в коридорчике на третьем этаже, осмотрись. Там я тебя и найду минут через сорок. Зайдем пообедать к Захарчуку, поручкаешься с моим другом детства. Настоящего, кругом заслуженного «дзержинца» своими глазками увидишь! Все, Артур, не мешай мне сейчас, у меня в приемной VIP-посетителей до черта!..
Стены длиннющего коридора на третьем этаже украшены авторскими плакатами; во многих ты узнаешь постеры, виденные тобою в метро, присутственных местах и на наземном транспорте. Ноги по щиколотку утопают в густейшем паласном ворсе. Вокруг разлито благолепие и царит какая-то храмовая, если не кладбищенская, тишина. Откуда-то, видимо, из района туалета, тянет неиспользованным латексом и запахом больших денег.
- Нравится? – подкравшийся сзади Горностаев грубо нарушает накрывшую тебя с головой интерьерную идиллию. – Я смотрю, тебя пригласили на обед. Поздравляю!
- А тебя, пацан, тоже?
Ты пытаешься смерить Веньку презрительным взглядом и понимаешь, что защитная реакция твоего неокрепшего организма ужасно глупа.
К счастью, в конце коридора появляются люди. Или гуманоиды. Или роботы.
Два «личника» с рациями идут впереди, третий замыкает египетское погребальное шествие. В середине колышутся и плывут в твою сторону рыхлые, размытые льняными покровами, телеса. Ты успеваешь углядеть в безжизненной фараоновой руке «атташе-кейс» и полушепотом спрашиваешь у своего чичероне:
- Это что, ядерный чемоданчик?
- Почти, - Горностаев хохочет в голос, но потом все-таки снижает децибелы: - Мне тоже так спервоначалу казалось, и я рад, что мы мыслим в одном направлении. Потом я рассудил, что в сундуке наш приятель носит Корону двух Египтов. Или миллион долларов. Ну, как граф Монте-Кристо, который во что бы то ни стало хотел произвести впечатление на спесивого и безумно жадного барона Данглара. Видимо, «дипломат» от Картье повышает Володин amor fati*.
Печальная процессия уже совсем близко, поэтому Веничка переходит на интимный речитатив:
- Ты «Войну и мир» давно ли перечитывал? Там, если помнишь, перед смертью старик-Болконский в своем огромном лысогорском имении все никак на ночлег не мог устроиться. И одна зала казалась ему нехороша, и другая, и третья… Так и ходил он по своей обширной усадьбе из угла в угол, а крепостной дядька Тихон носил за князем видавшую виды походную кровать, прошедшую с хозяином и Рымник, и Измаил. Вот и Анатольевич обедает то у Коляна, то у меня, то у Григи. Мы – заслуженные господа-кавалеры, элита «Старой гвардии», свита Великого, Победительного и Лучезарного. Сам Вова – это, разумеется, Наполеон Бонапарт, управитель мира и вершитель судеб человеческих, ну, а твои давнишние приятели – его беспредельные маршалы. Сидорчук – Ней-Ланн, Мыкола – Даву-Массена, твой покорный слуга – иногда Жюно, а иногда принц Евгений. Но выше всех Григорян забрался! И, надо сказать, по делу. Он – блистательный кавалерист-Мюрат, потому как именно ему безродный гой-корсиканец обязан и своим консульством, и своим императорством. Ведь это Грига въехал в стольный город Париж на белом коне и упразднил всефранцузские Генеральные штаты. Вот такая у нас субординация. Так уж тут заведено, уважаемый мсье Агатов. Ты привыкай потихоньку!
Вслед за Хозяином вы заходите в кабинет Захарчука. Личники остаются снаружи. Тебе не хочется думать, что там, за дверью, они уже начали окапываться и расчехлять станковые пулеметы.
В красном углу заместо образов висит… шашка в ножнах черненого серебра и вызолоченной рукоятью, увенчанной фальшивым орденом Красного Знамени. Под настенным холодным оружием в лимонно-оранжевых кожаных креслах (шизофреническое цветовое сочетание!) помещаются два Вовиных друга, два маршала-кавалериста.
Колю Захарчука ты видишь впервые и просто выедаешь его глазами. Ну и ничего особенного! Кучерявый молодец твоих лет и твоего роста, прилично уже оплывший.
Зато второго детинушку лет восемь назад ты уже наблюдал рядом с шефом. И сейчас вспоминаешь: точно, этого хамоватого неандертальца в кроваво-красном (а каком же еще?) пиджаке с блестящими пуговицами тореадора-адмирала, и впрямь, звали Гошей. Нет, на Ланна-Нея он не тянет, в лучшем случае сойдет за генерала Коленкура без кирасы и шпор. Похмельно-брюквенная рожа без признаков интеллекта, глаза голодного сетчатого питона или разъяренного иберийского быка.
Впрочем, и у первого господина глазки не лучше!
Мать твою! Сидорчуки-Захарчуки, Мыколы-Гоши-Лопе де Веги… Право слово, трёхнуться можно! Не приличный холдинг, а какой-то скотоводческий серпентарий!! Законченный Аустерлиц, полный рекламный паноптикум!!!
- У вас есть общие интересы, - внушительно говорит Анатольевич, представив тебя своему «ближнему кругу». – В отличие от меня, вы все – дураки-рыболовы, а потому – не сомневаюсь! – подружитесь.
Вот черт! Ты еще только смотришь на полунакрытый стол, ты еще не приложился ни к ФИНЛЯНДИИ, ни к пузатому REMY MARTIN EXTRA, ни к THE MACALLAN FINE OAK 30 Y.O., а в голове у тебя уже плещутся какие-то рыбацкие байки. Но все правильно, это ведь Венька излагает собравшимся очередную туристическую мульку:
- …в низовьях Волги дело было, на самых на «раскатах». Егерь, Михайло Иваныч, три дня глаз не отводил от наших с Захарчуком мобильников, а потом робко так спрашивает: «Это что ж за хрень за такая?» Ну, я все популярно дяде Мише объяснил, за сотовую связь целую университетскую лекцию прочел. Он сказал, что все понял. Потом в затылке почесал и говорит: «Вы, господа-товарищи, щеки-то не надувайте и пальцы особо не гните! У меня до вас был клиент, так он не то, что с телефоном-тренькалкой, он с настоящим пейджером на поясе рыбку ловил! Вот это была крутизна так крутизна! Ей-ей, не брешу! Вот, прям рядом со шведским филейным ножом у него ента пейджерная красотища висела, я две недели аж дыхом дыхнуть на нее страшился!..»
Ты вглядываешься в Захарчуков-Сидорчуков и неожиданно осознаешь, что пред тобой – сыновья Зеведеевы, Иаков и Иоанн. Ну да, они самые! А Венька - никакой не Жюно. Венька – это Симон Петр. Тебе же, по именному созвучию, выпала великая честь сегодня быть нареченным апостолом Андреем…
МЫ ЖДЕМ ВАС НА СЛЕДУЮЩЕЙ СТРАНИЦЕ. РЕКЛАМА ПРОЛЕТИТ НЕЗАМЕТНО
ОМ! Поэтический закатный час на море Галилейском (натура – либо Женевское озеро, либо озеро Гарда /северная Италия/. Щвейцария дороже и престижней, но в Дезенцано больше девочек, следовательно, - лучше отдых. Обдумать!)
Почти полный штиль. На пологой серебряной волне тихо покачивается резиновый десантный мотобот. Четверо мужчин средних лет (они одеты фрагментарно, но все, за исключением одного, с мобильниками) ловят спиннингами рыбу. Поочередно сгибаются в дугу мощные «палки», слышно, как натянутые струной лески «поют» в воздухе, как трещат фрикционы морских катушек-мясорубок.
Неожиданно на горизонте появляется черно-свинцовая штормовая туча. Тьма, пришедшая со Средиземного моря (зачеркнуто). Просто снять налетевший порыв ветра!
Мотобот пляшет на взбесившейся волне, потом кренится набок и начинает тонуть. Слышны отчаянные крики горе-рыбаков (возможно – фоном! – морзянка /сигнал SOS/; возможно – многократно повторяемое по мобильнику слово MAYDAY*; возможно – красные сигнальные ракеты или частые разрывы противотуманных гранат).
Крупно: Человек в плавках, тельняшке и телефоном на груди падает на колени и орет благим матом:
- Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный.
Звучный и проникновенный ГОЛОС, идущий непонятно откуда (то ли со страшного неба, то ли из глубин беснующихся, потемневших вод):
- НЕ БОЙСЯ, АРТУР, ИБО С ЭТОЙ МИНУТЫ Я НАРЕКАЮ ТЕБЯ АНДРЕЕМ. ОТНЫНЕ БУДЕШЬ ЛОВИТЬ НЕ РЫБУ, А УЛОВЛЯТЬ ЧЕЛОВЕКОВ.
ВАРИАНТ: «ИДИ ЗА МНОЮ, АНДРЕЙ! И ТЫ, СИМОН ПЕТР. И ВЫ, СЫНОВЬЯ ЗЕВЕДЕЕВЫ, ИАКОВ И ИОАНН, ТОЖЕ ИДИТЕ! ВМЕСТЕ МЫ БУДЕМ УЛОВЛЯТЬ ДОВЕРЧИВЫЕ ДУШИ ПОТРЕБИТЕЛЬСКИЕ, ИБО ТАКОЙ ПРОМЫСЕЛ УГОДЕН ОТЦУ МОЕМУ НЕБЕСНОМУ».
Вы, все пятеро, чинно рассаживаетесь. Стильная, длинноногая официантка из Вовиного ресторана, расположенного на втором этаже, ставит на краешек стола бутылки с красно-белым вином и почтительно осведомляется о горячем.
Горностаев от пищи отказывается, Захарчуки-Сидорчуки дружно просят принести форель на гриле.
Тебе хочется мяса. Поколебавшись и затравленно оглядев присутствующих, ты все-таки делаешь необычный заказ.
- Не понимаю, как можно есть эту гадость! – резко бросает Гуркин и звонко хлопает девушку по сексуально вздернутой попке, получая в ответ обольстительную, обещающую все на свете, улыбку.
- Пост, как и Восток, дело тонкое, - елейно говоришь ты и развиваешь тему дальше, - ибо сказано в Писании: «Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься». И неизвестно, хватит ли тогда в твоем хваленом общепите гратинов из омаров и прочих морских гадов.
Вова, кажется, доволен. Он наливает себе водки и тянется за майонезом (соус явно местного производства, такой же hand made, как и его крокодиловые туфли).
Мы с Веничкой пьем виски, остальные – ФИНЛЯНДИЮ. Но шизофренический разговор, почему-то, крутится исключительно вокруг нетронутого вина.
В ближайшие полчаса – до подачи горячего – ты узнаешь, что приличный, в достаточной степени образованный человек нипочем не спутает POUILLY FUISSE с POUILLY FUME, поскольку Фюме – это Луара, а Фюиссе – самый юг Бургундии, далекая Маконэ. Ты усекаешь (с трудом, но усекаешь), что в данном конкретном случае совиньон блан выступает оппонентом шардоне.
Когда ты постигаешь эту примитивную истину, кушать тебе, как героине культового советского фильма, в общем-то, уже и не хочется.
А когда Гоша волочет к себе через стол бутылку TRIVENTO SYRAH MENDOZA, непринужденно болтая о терруаре испанского Пенедеса (??) вкупе с кодировкой этого напитка на цвет (???), и аппетит, и жажда покидают тебя окончательно.
Ты уже мечтаешь под благовидным предлогом выкатиться-слинять из-за стола, но тут Горностаев пинает тебя под столом ногою. Давясь от сдерживаемого хохота, Венька показывает глазами на бутылку, и ты вдруг осознаешь, что все эти гребаные рекламные сомелье тебя элементарно дурят.
Пряное красное вино из испанского терруара Пенедеса оказывается сортом сира из похожеговорящей Аргентины!! Ну, блин, дела!..
А удивительный обед продолжается!
Ты буквально теряешь дар речи, когда серебряным трезубцем Вове в тарелку накладывают консервы из только что открытой жестянки под названием «Частик, обжаренный в томатном соусе». М-м-м, да, у богатых свои причуды, а потому они так часто и горько плачут!
Пьет твой старинный приятель по-прежнему стаканами, по-прежнему не пьянеет и по-прежнему запивает водку водой. Только теперь он наливается не «Буратиной», а PERRIER, видимо, франко-итальянское пузырьковое говно (а в своем кабинете Гуркин с фанатизмом потреблял S.PELLEGRINO) представляется ему напитком более брутальным.
Поглощая свой консервный деликатес, Гуркин между прочим сообщает тебе о том, что на последний День рождения Захарчука лично он подарил последнему музейную шашку от самого товарища Буденного.
И искательно смотрит на тебя: мол, помнишь ли ты давнишний разговор в съемной трехе на бульварах?
Ты все помнишь. И ты действительно рад, что безумные мечты – пусть даже чужие! – иногда сбываются.
- Сабелька эта не хуже маузера Эдмундыча, - Анатольевич хитро улыбается, показывая глазами на стену, - и ты не поверишь, сколько она мне стоила! Гораздо больше, чем выдернуть Мыколу из органов. Он, знаешь ли, в своем сраном КГБ уже до старшего майора дослужился. Припозднись я чуток, и он бы у нас в полные маршалы Ежовы вышел.
- В Пятом управлении карьеру изволили делать? – невинно осведомляешься ты, - как же-с, наслышан…
И тут хваленое чувство юмора как-то сразу и вдруг оставляет Вовиного лучшего друга.
Захарчук бросает на тебя взгляд, исполненный такой лютой тигриной ненависти, что ты понимаешь: сегодня ты нажил себе врага на всю свою остатнюю рекламную жизнь!
Но остальные гогочут. И громче всех Гуркин.
Отхохотавшись, он откидывается на спинку стула и сыто мурлычет себе под нос простенькие стихи:
- Нет, я умнее стал навряд ли, // но безразличнее – стократ: // и руку жму я всякой падле, // и говорю, что видеть рад».
Ты не сразу врубаешься, что это – все тот же Игорь Губерман. Как изящно и тонко тебя «сделал» этот невзрачный медиамагнат-миллиардер! Ай-да Вова, ай-да сукин сын! Одно слово – гений! Гений всех времен и народов!! Гений всех поэтов и всех СКВ мира!!!
Часом позже ты вновь в гуркинском кабинете. Вы заходите на второй круг: САЛЮТ (на три пальца) и ФИНЛЯНДИЯ (полным стаканом), «ристретто» с сахаром, S.PELLEGRINO, COHIBA DOUBLE CORONA. Вот только Вовина LUSITANIA меняется на длиннющую, как фибергласовый шест для прыжков в высоту, HOYO DE MONTERREY PARTICULARES. Пушистый пепел стряхивается в напольную китайскую вазу загадочной и страшно далекой династии Цинь. Гуркин интимно поясняет, что «этот горшок взят из гробницы самого Шихуана»*, но избыточная информация не производит на тебя ровным счетом никакого впечатления. Тебе хорошо и полусонно. Ты ощущаешь себя не то Конфуцием, не то Мэн-цзы, ибо до мочек ушей напитался пафосом мудрого, спокойного обличения. Но вот на кого ты точно не похож, так это на поэта Ду Фу: вискарь, похожий на олимпийскую амброзию, вымыл из твоих расслабленных мозгов все былое сочувствие к миру униженных и угнетенных.
- Дружище, - томно бормочешь ты, - а ведь я только сейчас заметил, что в твоих хоромах нет окон. Предусмотрительно, черт меня дери! И эти нежные «личники» от собственного ЧОПа… Ты что, решил таким образом обезопасить себя от зубов зловредной Фатимы Рафиковны?
- Еще чего! – Гуркин зло щурится: - Теща, гадина кусачая, теперь у меня по струнке ходит. А тесть, кобель драный, по двенадцать раз в день мне намаз делает, даже когда меня не то что рядом – в стране нет! Он тогда на мой портрет, как на Каабу, молится. У предков Айгуль хороший портрет висит, Артур, от сердца оторванный. Я там в образе князя Потемкина Таврического прорисован, только заместо «матушки» рядом со мною сам самодержец всея Руси Бориска Вторый. И писал эту холстину Боровиковский наших дней, парадный портретист высочайшего кремлевского уровня. Нет, брат, шалишь, теперь вообще все по-другому! Суп мне в кастрюльке прям из Парижу доставляют, господа сенаторы и лидеры думских фракций, как борзые или левретки, в любое время дня и ночи готовы с руки кормиться. Быт мой выдающийся порою до Высокой степени маразма доходит. Вот у тебя раздвоения личности бывают?
- Еще как! И раздвоения случаются, и растроения.
- Ну, тогда ты меня поймешь. Я живу в сплошном сюре-мажоре, сутки на три части делю. С утра я обычно ощущаю себя Хлестаковым, в обед – Бироном, ну, а ближе к вечеру – всесильной мадам Помпадур. Я даже душ упразднил, вечерами, перед выездом в казино, только в золотом биде подмываюсь. В общем, жизнь удалась, сбылись мечты идиота! Что бы тебе такое веселенькое рассказать?.. А, есть, вспомнил! Вот мулька любопытная, специально для знатоков и собирателей артистических баек! Мне на днях новый ректор твоей интернациональной конторы официальную бумагу прислал. Все честь по чести, с печатью, на бумажке красивенькой. От имени Ученого совета этот клоун предлагает мне стать почетным профессором УНД. Представляешь, как все независимые СМИ будут смаковать момент вручения недоучке-грузчику дурацкого колпака и черной мантии? Весь наш политический и деловой бомонд от подобной идиллической картинки враз опизденеет!
- Это кто прислал? – ты даже привстаешь с черного дивана, - сам товарищ Шишигин тебе такое заманчивое предложение сделал? Так он же ж, падла, орал, что по тебе колымские лагеря и бутырские казематы плачут! И называл тебя не иначе, как «нашим классовым вражиной», «мелкобуржуазным выблядком».
- А вот теперь я выблядок крупнобуржуазный, и это многое меняет. Многое, если не все. Теперь я могу стать и профессором, и академиком, и сенатором - только бабки плати! Сорбонна меня ждет не дождется, в Оксфорде уже года два мантию мою невостребованную аглицкая моль проедает. Да-а-а… Наверное, я бы мог стать и президентом России, только это совсем не мое, я бы много через неделю подох от той державной скуки. Вон оно как, бэби! И ведь все они такие, Артур! Все запредельно жадные, чрезвычайно не гордые. У каждого своя цена, но суммы, знаешь ли, смешные. Я б за такие копейки, за которые наша элита с потрохами продается, собственную задницу не удосужился от кресла оторвать. Какая же мерзкая сучья свора! Не поверишь – одна злоебучая гондовня кругом, что в большом бизнесе, что в большой политике! А уж ученые наши – это ваще полный атас!
Вова носком крокодиловой туфельки сердито пинает ночной горшок Цинь Ши Великолепного, заглатывает очередной стакан ФИНЛЯНДИИ (только при тебе он выжрал никак не меньше полутора литров, и при этом остается трезвым, как дурак!), запивает водочку итальянской минералкой.
Несколько секунд твой новый Хозяин задумчиво пускает кольца ароматного дыма, а потом тихо говорит:
- Ты будешь смеяться, но я еще и пою.
- В смысле?
- Да вот, записал собственный альбом. Под псевдонимом, разумеется. Я тут увлекся дзэн-буддизмом, попытался восстановить связь отдельного человека с Дао. Заменил, понимаешь, как наш старик говорит, древнюю, неуклюжую танку на изящную хокку, и вот что в результате намузицировалось…
Анатольевич щелкает пультом, и музыкальный центр-стойка BANG AND OLUFSEN класса hi-end с чейнджером на добрую дюжину дисков откликается душевным и весьма приличным вокалом.
Исполнение тебе действительно нравится, и ты просишь еще. Вторая песня как минимум не хуже, и ты сообщаешь Вове об этом.
- Да уж, - физиономия Гуркина расплывается от удовольствия. – Когда эту вещь услышала мама Березовского, старушка от счастья рыдала в голос. Я думал – ее инсульт разобьет, и мне клинику в Швейцарии оплачивать придется. Абрамыч в плане непрофильных и нецелевых трат никакой не еврей – жид хрестоматийный! Я был у него на вилле в Антибе, так этот скупердяй угостил жену таким вином, что лапоньку мою сутки изжога мучила. Из Молдовы, верно, пару ящиков вывез, специально для дорогих гостенечков. Больше я к нему – ни ногой! А тебе-то песенки мои как?
- Честно? – зачем-то спрашиваешь ты.
- Конечно!
- Это много лучше того, что ходит кругами и по эстраде, и по ящику. Действительно, дзэн в чистом виде: Диском бросьте в меня! // Нотку цветущей мелодии // Я сейчас обломил. Распевно, лирично, гимнаически-васанисто*… Но до Бондаренки и Приходьки тебе пока далеко. Кроме того, я отлично понимаю: на современной аппаратуре любая хокка вытягивается до объемов танки, а шероховатости нивелируются.
Медиамагнат наливает себе (только себе, и ты это отмечаешь) еще стаканину водовки. Проглотив очередную «двухсоточку», Вова очумело трясет головой и криво усмехается:
- Спасибо за откровенность, только тебе она не идет. Когда ты лаешься псевдоумными словами на экзотических языках (а по мне, так просто закашиваешь под придурка Горностаева!), ты перестаешь быть самим собой. Ладно, черт бы тебя побрал, проехали! Побудь со мною до вечера, а потом, если пожелаешь, поедем в казино и по девочкам. Мне кажется, что ночью мне повезет, и я сорву, таки, банк.
- Не сегодня, если можно. Я бы хотел еще почирикать за жизнь с Веничкой.
- Ну, не смею задерживать. Вам, конечно, есть, о чем поговорить. До встречи, мужчина!