Записки бодрствующего. Очерки и исследования / Диас Валеев. Казань: Татар кн изд-во, 2008. с
Вид материала | Документы |
- Программа курса Издательство Казанского государственного университета 2008, 157.39kb.
- Человек и окружающая среда. Экология. Охрана природы. Кеше һәм тирә-юньдәге мохит., 2943.63kb.
- Под ред. В. З гарифуллина. Казань: Изд-во Казан гос ин-та, 2008. С. 225-231, 239.26kb.
- Утверждаю Согласовано Рассмотрено Директор школы Зам директора по увр на заседании, 557.86kb.
- Диас Валеев меч вестника – слово, 7700.91kb.
- -, 5063.01kb.
- Татар-информ 160 тысяч юных татарстанцев занимаются в спортивных секциях, 1876.15kb.
- Утверждаю Согласовано Рассмотрено Директор школы Зам директора по увр на заседании, 848.44kb.
- Арча җиденче номерлы урта мәктәбенең югары категорияле татар теле һәм әдәбият укытучысы, 792.47kb.
- ТАтарстан УКАЗАтель, 330.37kb.
В.Иванов. У вас интересный взгляд на историю.
В.Киносьян. Я согласен, многое в жизни зависит от того, что человечество ждет от своего будущего. Человеку для его жизни нужны какие-то устойчивые модели и в прошлом, и в будущем. Если он будет воспринимать жизнь как полный хаос, стечение каких-то непонятных обстоятельств, то его жизнь потеряет всякий смысл. Человеку нужна устойчивость, поэтому я смотрю на наш философский диалог, в частности на размышления о судьбах человечества, как на поиски смысла в истории. Наука ныне во множестве разных процессов выходит на поиск инвариантов, то есть во множестве различных пространств, временных отношений ищет какие-то сохранившиеся величины. В этом смысле для человека прошлая его история, если вся она разнесена на какие-то несвязанные, неопределенные части, неуловима. И так же будущее. Мы должны его себе как-то четко представлять. У нас есть потребность видеть в прошлом некую логику. Мы видим прошлое как движение к себе и будущее – как движение от себя. Такая тенденция есть. Она зафиксирована в жизни отдельных людей, в культуре, искусстве. Она зафиксирована в философии, науке, в изменениях политических структур. В историческом движении человечества, в частности в движении социализма, можно различить разные ступени, но как их отделить друг от друга? Где, скажем, кончается ступень микросуществования человека и где начинается ступень существования макроценностей? Или, что нас сейчас интересует, – уже ступень человеческого мегасуществования. Изменения человека мы связываем с изменениями общества. В целом возникает схема движения общества по формациям и схема социального прогресса как движения к безграничному развитию личности, к слиянию интересов личности и общества. Все правильно. Все остается в силе. Но в силе остается и то, что это движение вперед сопряжено с массой различных отклонений. Кто-то уходит дальше, а кто-то показывает самые дикие черты. Кстати, у современного человека могут проявляться такие черты, которые были присущи ему еще где-то в первобытном обществе. Я согласен с концепциями спиралевидного и одновременно волнового движения истории. Энергия прошлого может производить время от времени вулканические выбросы. Из всего этого, тем не менее, складывается некая общая тенденция, которую вы, Диас Назихович, пытаетесь охватить некоей системой свойств, называя их микро-, макро-, мегасвойствами. Наверное, это можно допустить – в порядке гипотезы. Можно сделать и допущение, что эта система как-то эволюционирует и идет к некоему своему идеалу. Насколько я понимаю, у нас сейчас речь идет не просто о констатации каких-то фактов, а о попытке глубинного раскрытия механизмов человеческой деятельности, жизни, ее ценностей. Движение человека и главного продукта его творчества – общества, созданного им, к более высокому, совершенному состоянию, я считаю, всегда сопряжено с моментами борьбы. Когда мы говорим о различных ступенях в развитии социализма, этот момент тоже не должен быть исключен. Самые ужасные факты истории мы должны сейчас рассматривать без эмоций. Только тогда мы их поймем. Движение к мегаступени социализма тоже не просто некое спокойное развитие. Все осуществляется в мире через ожесточенную борьбу. Через борьбу единичных людей, через борьбу классов, наций и, возможно, даже через борьбу типов личностей, о которых вы говорите, а отсюда – через войны, революции. Совершенство возникает на крови. В этом, может быть, заключен главный драматизм или даже трагизм человеческой жизни.
Б.Галеев. Здесь стоит, наверное, обсудить вопрос о цене. У всякого идеала есть цена. Какой ценой, скажем, достигалась античная демократия? Как мы знаем, это был расцвет общества, но кем он обеспечивался? Под палубой первого класса, по которой разгуливали Пифагор, Аристотель, Цицерон, находился огромный трюм, набитый рабами, о которых мы вообще-то мало что знаем. Да и то, что знаем, прошло через тех же пассажиров первого класса. Жизнь редко устраивает так, чтобы с нижнего этажа кто-то подавал голос и он бы доходил до сегодняшнего дня. Зафиксированными в истории остаются полководцы, завоеватели, тираны, отличившиеся своей жестокой диктатурой. Сталин в своей конституции, хотя и не он составлял ее конкретно, нарисовал картину всеобщего благоденствия. Все на этой картине выглядело очень красиво. Наверное, это была самая лучшая конституция, которая только существовала в мире. И, возможно, он хотел под плетью, под автоматами, под конвоем овчарок вести и страну к этому всеобщему благоденствию. Вероятно, это и было его конечной целью. Но для достижения могущества, экономического, оборонного, ему нужны были рабы. В сражениях и войнах, как в старину, он набрать их не мог, и он развязал, хотел он этого или нет, отступив, разумеется, при этом от социалистического идеала, пойдя наперекор истории, тихую перманентную гражданскую войну против населения собственной страны с тем, чтобы обратить это население в рабов. Вначале жертвой стало крестьянство, интеллигенция, а затем и весь народ. Эта перманентная гражданская война, собственно говоря, контрреволюционный переворот, явилась, я считаю, местью невостребованных буржуазных отношений. Я продолжаю свою ранее высказанную мысль. Начался очень сложный процесс. Все перевернулось вверх ногами. В угоду достижения прагматической цели могущества были нарушены все нравственные, экономические и человеческие законы. И это было расплатой за отступление от социалистического идеала, путь к которому в период НЭПа нащупывался практически. Неудивительно, что в литературе мы встречаем ныне сведения, что в карательные органы, в плановом и массовом порядке уничтожавшие тогда партийную гвардию, в те годы проникали бывшие полицейские, надзиратели, то есть каратели свергнутого режима. Уже не стоял вопрос об идеях. История мстила за нарушение ее законов. Как все это сказалось впоследствии? Игнорирование законов, привычка к этому привели к тому, что мы начали заметно отставать. Лозунги «Догоним и перегоним!» не оправдались. Наивный романтизм русской революции – дай сто тракторов, и построим коммунизм; электрификация плюс Советская власть – это коммунизм (прибавляли еще химизацию) – тоже исчерпал все кредиты доверия. По тракторам мы обогнали чуть ли не в десять раз американцев, все реки перекрыли гидростанциями, затопив на пространствах своей страны территорию, равную территории Франции, от атомных станций не стало житья, а социализм все еще несовершенен, все еще требует доделки и доводки. Если взять период Хрущева, Брежнева, особенно последнего, то после недолгого зуда реформаторства все было пущено на самотек, и забота была только о сохранении государственности. И вот в это-то время невостребованные буржуазные отношения, которые все еще, оказывается, были живы, находясь где-то на задворках, в подполье, начали всплывать наверх. Денежный разврат, коррупция, мафиозность – это все поиски какого-то неизвестного, но, возможно, необходимого отступления назад. Для того, чтобы, отойдя назад, обретя реальную почву, мы снова смогли начать ускоренно двигаться вперед и выйти наконец на кривую общецивилизованного развития. Думаю, что в конце XX века, как при НЭПе, нам нужно какое-то время опять вести две параллельные линии. Под контролем социалистического государства, не теряя социалистических ориентиров, надо использовать механизм, который наработан при капитализме. Пусть он поработает в сторону прогресса общества. И в этом направлении следует двигаться, наверное, до тех пор, пока наша материальная база не достигнет соответствующего уровня. Об этом пока нет четкой теоретической заявки. Но идея «сращенности» двух революций, по-моему, многое объясняет и в политических трагедиях, и в экономических потрясениях. И дает возможные ориентиры нашего развития.
Д.Валеев. Да, ориентиры и важны, и нужны. Вопрос о перспективе – это, собственно, вопрос о нашем будущем. Это отношение сотен миллионов людей и у нас в стране, и в разных частях света к великой идее, которая одевается в XX веке в одежды действительности... Я думаю, что мы не сможем все-таки до конца понять, что было в нашем прошлом, чем является наше настоящее и что произойдет с мировой жизнью буквально завтра, если не рассмотрим сегодняшний день на фоне большой ретроспективы и большой перспективы времени. Только на фоне громадных временных протяженностей можно объективно увидеть настоящее, а значит, и понять его.
Читая газеты, журналы, я порой вижу, как мы, люди, с некоторой долей растерянности говорим о переменах, которые происходят в XX веке, скажем, в плоти языка искусства. Мы отмечаем, что что-то непонятное происходит с реализмом, что в литературе все больше сказывается увлеченность мифологией, в ней воцаряется символика. Что-то странное творится и со стилистикой самого языка искусства. И в самом деле, действительно странные вещи происходят и с литературой, и с изобразительным искусством, и с другими видами искусства. В XX веке меняется общая стилистическая погода. Вспомните начало столетия: появляются объединения «Бубновый валет», «Голубая роза», различные футуристические и кубистические направления. Дальше – больше. Скажем, сегодня, перед беседой с вами, я был на открывшейся у нас в Казани в рамках Всесоюзного фестиваля «Музыка и Свет» любопытной супермодернистской выставке, в которой участвуют художники из 77 городов страны. Реальность на этой выставке предстает большей частью в знаковых, символических формах. Кто-то может сказать: подумаешь – выставка! Я опять же смотрю на эту выставку как на проявление определенной и далеко не случайной тенденции, сегодня укореняющейся в нашей духовной жизни. А посмотрите, что происходило в науке на рубеже ХIХ–ХХ столетий. Тогда рухнула ньютоновская физика, появилась физика Эйнштейна, Бора, Шредингера, физика неизобразимых, непредставимых явлений, знаковая, символическая. В течение всего XX века эта физика ищет единую теорию поля, т.е. тоже как бы единую, всеобъемлющую соборную формулу, способную описать все физические явления, – формулу-знак, формулу-символ. И то же самое происходит в XX столетии в области политического и государственного устройства. XX век, – вы обратили на это внимание? – это век диктатур. Век правых и суперправых диктатур, за которыми стоят правые силы буржуазии (Италия времен Муссолини, Германия времен Гитлера, Португалия, Испания) и век левых и суперлевых диктатур, за которыми стоят левые силы пролетариата и беднейших слоев населения (СССР, Китай, Вьетнам). Когда по каким-то обстоятельствам, субъективного или объективного порядка, не возникает левой диктатуры, тут же на ее обломках, на крови ее носителей возникает правая или даже крайне правая. Переворотов, которые происходят в XX веке, в результате чего к власти приходит тот или иной диктатор, так много, что за ними просто невозможно уследить. Но давайте взглянем на фигуру диктатора как на определенный и не случайный знак эпохи. Все эти обстоятельства, в чрезвычайно краткой форме перечисленные мной и происходящие в совершенно различных сферах человеческого духа, жизни и социальной практики, надо обязательно отметить. У них общий характер, общая глобальная подоснова. Для чего я акцентирую внимание на этом? Наше время – время символической культуры. Задача этого времени – собрать человечество в нечто единое, придать ему форму «обобществившегося человечества». Средства для этого мировая история применяет самые разные. Порой, как мы видим, весьма суровые.
Концепции спиралеобразного и волнового развития человеческого общества справедливы. Но в мировой истории, помимо этих движений, присутствуют еще и большие колебательные движения, определяющие характер огромных эпох. От синтеза – к анализу, от синкретизма – к разъединенности, от действия центростремительных сил – к действию центробежных, от культа символа – к культу детали. И наоборот: от анализа – к синтезу, от реализма – к символизму.
Сейчас на дворе время символическое. И в политическом плане, повторяю, это время диктатур. На каких-то стадиях империалистической действительности правые и суперправые диктатуры возникают неизбежно и объективно. Не столь заметен сейчас «классический коричневый» тоталитаризм фашистского образца, но «беловоротничковый» в действительности США, Великобритании, ФРГ, Израиля, ЮАР проглядывает явно. Внимательный взгляд его обнаруживает. Мы еще, очевидно, столкнемся не раз с оскалом этих правых диктатур, когда будет решаться судьба мировых ценностей. Но сейчас мы размышляем прежде всего о судьбах мегаобщества. Нам надо многое понять в нашей истории, многое объяснить в ней – в том числе объяснить, казалось бы, и необъяснимое. Надо понять и объяснить себе и новым поколениям, что происходило с социализмом на его первых стадиях, что происходит теперь и какой будет его судьба завтра. Все это важнейшие вопросы – не только теории, но прежде всего жизненной практики. Универсальные мегаценности впитались в поры нашего тела, нашего духа, мы дышим ими, мы не можем дышать уже никаким другим воздухом, но для того чтобы эти ценности продолжать утверждать в жизни, нам нужно абсолютно верить в них. На чем может основываться наша вера? Я думаю, на полном, абсолютном знании нашей более чем драматической истории.
В разговорах, выступлениях, статьях, публикуемых прессой, порой звучит такая классификация отдельных периодов нашей отечественной истории: период с 1924 по 1954 год именуется годами культа. 1954–1964 – годы волюнтаризма. Наконец, время с 1964 года по 1985-й получило наименование эпохи застоя. Годы культа, годы волюнтаризма, годы застоя – где же социализм? Как говорится, а был ли мальчик? Существуют и другие определения минувшей эпохи: эпоха «феодального социализма», «государственного капитализма», царство административно-командной или полицейско-административной системы и тому подобное.
Я уже высказывался относительно концепции трехстадийности в развитии капитализма. Три фазы эволюции наблюдаются мной и в деле социалистического строительства у нас в стране. Да, по-видимому, и в других странах, близких по уровню социально-экономического развития к России первой четверти XX века.
В первый, ранний период нашей социалистической истории до 1956 года главной созидательной задачей социализма было, как я вижу, сохранение целостности государства в борьбе с внутренней и внешней оппозицией, причем в числе внешних оппозиционеров нового строя оказался такой сильный враг, как фашизм. В этих исторических условиях интересы человеческой личности приносились в жертву, и счет иногда шел, как мы знаем, на миллионы. Повторю еще раз уже высказанную мысль: на первых, ранних стадиях социализма, особенно в промышленно слаборазвитых странах или ослабленных войной, разрухой, левые и суперлевые диктатуры возникают в XX веке столь же неизбежно и объективно, как правые и суперправые диктатуры на второй стадии развития империализма. В этот период наше общество развивалось как бы полностью отвернувшись от человека. Годы культа и энтузиазма, годы уравниловки и бедности были как бы заранее запрограммированы. Я слышал, например, такую точку зрения: российский социализм 20–50-х годов – нечто вроде генетического урода. Случается так: рождается в семье урод, и – семьи нет, счастья нет, есть мука служения уроду, пока он не умрет. Генетический брак неисправим, и точно так же принципиально не поддается доводке, совершенствованию, нормальной эволюции уродливый социализм. Интересная точка зрения, но, думается, она не совсем верна. Я считаю, историю надо изучать со спокойным хладнокровием. Наверное, родившийся младенец был все-таки младенцем нормальным. Конечно, некрасив и уродлив, но некрасота его была явлением объективным. Таким же объективным, каким являются уродство и некрасота, скажем, фашистской действительности, характерной для капитализма второй фазы развития. Увы, исторический процесс не всегда отвечает тонкому эстетическому вкусу. Можно почитать Маркса, его «Экономическо-философские рукописи 1844 года», его описания первой стадии социализма: «...Коммунизм в его первой форме является лишь обобщением и завершением отношений частной собственности... Господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем на началах частной собственности не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д. Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей...» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С.586–587).
Жажда нивелирования, представление о некоем минимуме как об идеале, стремление уничтожить все, чем не могут обладать все, ненависть к таланту, категория рабочего, распространяющаяся на всех людей, введение режима, повсюду отрицающего личность человека, ... – все это стало реальностью. Когда государство выполняет роль «совокупного капиталиста», когда институт частной собственности еще не упразднен, а по сути дела даже возведен в степень (а на ранней стадии социализма дело происходит именно так) – все перечисленное, так сказать, в программе дня. Давайте полистаем документы первых лет революции: «...Закон дает ЧК возможность административным порядком изолировать тех нарушителей трудового порядка, паразитов и лиц, подозрительных по контрреволюции, в отношении коих данных для судебного наказания недостаточно и где всякий суд, даже самый суровый, их всегда или в большей части оправдает» (Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917–1921: сборник документов. М., 1958. С.386); «Предлагаю оставить концентрационные лагеря для использования труда арестованных, для господ, проживающих без занятий, для тех, кто не может работать без известного принуждения, или если мы возьмем советские учреждения, то здесь должна быть применена мера такого наказания за недобросовестное отношение к делу, за нерадение, за опоздание и т.д.» (Там же. С.256).
Вот еще: каждый обязан считать себя «солдатом труда, который не может собою свободно располагать; если дан наряд перебросить его, он должен его выполнять; если он не выполнит – он будет дезертиром, которого карают» (IX съезд РКП(б). Протоколы. М., 1960. С.94).
Дальше: поскольку «значительная часть рабочих в поисках лучших условий продовольствия... самовольно покидает предприятия, переезжает с места на место, чем наносит дальнейшие удары по производству», то этому должна противостоять «суровая борьба с трудовым дезертирством, в частности, путем публикования штрафных дезертирских списков, создания из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключения их в концентрационный лагерь» (КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1970. Т.2 (1917–1924), С.161–162).
Вот еще один документ: сущность милиционной системы экономики «должна состоять во всемерном приближении армии к производственному процессу, так что живая человеческая сила определенных хозяйственных районов является в то же время живой человеческой силой определенных воинских частей» (Там же. С.176).
Так что, как видим, массовые репрессии конца двадцатых-тридцатых и последующих годов на стадии раннего социализма теоретически обосновывались, а частично и реализовывались практически задолго до их максимума. Нам остается только определить, входило ли все это, так сказать, в программу раннего социализма, то есть было объективно неизбежно и абсолютно неотвратимо или было сверхпрограммной добавкой, то есть имело субъективное и необязательное происхождение? Я думаю, отчасти это было естественное «уродство», а отчасти это была уже «болезнь», о которой я говорил раньше и которая приняла позже чрезвычайно тяжелую форму.
Нельзя было объективно избежать, видимо, на первой стадии социализма бедности, уравниловки, растворения личности в массе, но такие совершенно параноидальные вещи, как систематические акции геноцида по отношению к собственному народу, массовые изъятия людей, которые стали элементом экономической политики правящей касты, имеют, возможно, уже и субъективное происхождение. Нельзя сбрасывать со счетов и активную тайную деятельность всякого рода масонских, сионистских организаций в этот период. Другое дело, что объективно, вероятно, то, что социализм на ранней стадии своего развития в таких странах, как Россия начала века, бывает беззащитным перед жестоким «субъективизмом» самого разнообразного рода. Проявления страшной болезни могут охватить новое общество уже на первоначальной стадии существования. Болезнь опеленовывает сначала «верхушку» общества, раздираемую борьбой за власть, а потом проникает во все его мельчайшие поры. В прогнозе Маркса 1844 года перед нами встает та действительность, которая описана в знаменитых советских романах шестидесятых и восьмидесятых годов. Для нас существенным должен быть тот факт, что действительность 20–50-х годов XX века, детально и подробно описанная этими романистами, была предсказана поразительно точно сто – сто сорок лет назад. И не только, кстати сказать, Марксом. Соответствующие поразительно верные наблюдения можно найти у Герцена, а позже – у Достоевского, Бакунина, Бердяева. К тому факту, что подобные предсказания имелись, надо относиться серьезно. Для думающего человека это предмет глубокого и основательного размышления. Мы часто недооцениваем силу теории, а она значительна и во многом может помочь нам в жизни.
Мы все-таки тогда выжили. Что-то глубинное в организме общества осталось незатронутым метастазирующим злокачественным процессом, и мы не лишились социалистического будущего. Смерть диктатора, а вслед за ней политический крах его окружения завершили старую эпоху и открыли новую. Во второй период социалистической истории, открывшейся после XX съезда партии, наметился поворот к человеку, к его нуждам. Вспомним, началось большое жилищное строительство, крестьянство получило паспорта и «волю», сотням тысяч незаконно репрессированных, даже миллионам, были возвращены свобода и право на чистоту своего имени. В какой-то мере раскрепостилась литература, из архивов, из «подполья» появились произведения, дотоле третируемые или не замечаемые. И все же этот обозначившийся в шестидесятые годы поворот к человеку был тогда хотя и кардинален, но явно недостаточен. А с другой стороны, нес в себе вирусы будущего вырождения общества. «Брежневщина» явилась, собственно, рецидивом «ленинщины». Та же социальная болезнь, но в более ослабленной, явно вырожденной форме.
Ныне появляется огромное множество различных «неформальных» движений, государственная форма собственности и труда начинает дополняться разнообразными кооперативными, арендными, акционерными разновидностями, общество рассчитывается с прошлым, отдельные органы печати сосредоточивают в себе энергию поднимающегося общественного мнения, превращаются в рупоры гласности... В социализме второй стадии могут возникнуть черты, все более и более привлекательные. Но, с другой стороны, именно теперь возникает и сильная антисоциалистическая реакция. Мафиозный микрочеловек, сгруппировавшийся в кланы, в группы, в партии и нарядившийся в псевдодемократические одежды, снова рвется к реваншу, к новому перевороту.
У социализма второй стадии – своя история, но не исключено, тоже не без своего драматизма и своих трагических зигзагов или отступлений.
Что же дальше? Я говорил чуть раньше о новой великой реалистической эпохе. Социализм, равный гуманизму, т.е. социализм третьей стадии, и станет, вероятно, временем ее расцвета. Если не произойдет какой-либо катастрофы. Наверное, задача человека сейчас – взять весь гигантский объем открывающегося исторического пространства. Но впитать этот грандиозный объем исторических пространств с его трагическими коллизиями, с его драматизмом в его прошлых, настоящих и будущих значениях сможет только большая, великая душа. Душа мегачеловека. Если бросить на жизнь общий взгляд, уже действительность XX века предлагает нам сюжеты «шекспировских размеров», но мы еще боимся к ним подступиться, нас охватывает оторопь, робость, испуг. Мы еще не вернулись к самим себе, мы еще только начали возвращаться к своему мегаестеству. И когда мы преодолеем в себе микро- и макросостояние духа, когда в нас проснется гордость, а душа будет способна действительно обнять и полонить собою мир, появятся великие произведения. Я жду в будущем великих книг. Они станут делом рук мегачеловека.