Записки бодрствующего. Очерки и исследования / Диас Валеев. Казань: Татар кн изд-во, 2008. с
Вид материала | Документы |
- Программа курса Издательство Казанского государственного университета 2008, 157.39kb.
- Человек и окружающая среда. Экология. Охрана природы. Кеше һәм тирә-юньдәге мохит., 2943.63kb.
- Под ред. В. З гарифуллина. Казань: Изд-во Казан гос ин-та, 2008. С. 225-231, 239.26kb.
- Утверждаю Согласовано Рассмотрено Директор школы Зам директора по увр на заседании, 557.86kb.
- Диас Валеев меч вестника – слово, 7700.91kb.
- -, 5063.01kb.
- Татар-информ 160 тысяч юных татарстанцев занимаются в спортивных секциях, 1876.15kb.
- Утверждаю Согласовано Рассмотрено Директор школы Зам директора по увр на заседании, 848.44kb.
- Арча җиденче номерлы урта мәктәбенең югары категорияле татар теле һәм әдәбият укытучысы, 792.47kb.
- ТАтарстан УКАЗАтель, 330.37kb.
Д.Валеев. Сейчас аналогичные события развиваются в Бирме.
Б.Галеев. Да, Бирма, Гана, Конго, Афганистан, возможно, Эфиопия и Никарагуа – во всех этих странах обстановка ныне намного сложнее и неоднозначней, чем она представлялась. Но вернемся в нашу страну. Те, кто осуществлял революцию в 1917 году, конечно, ясно осознавали, что ее придется проводить в отсталой стране, да и, возможно, в изоляции ог мирового процесса. Правда, на первых порах тешила наивная надежда, что вслед грянет мировая революция. И в самом деле, вспышки таких революционных движений наблюдались в Европе – в Венгрии и Германии и в Азии – в Китае. Но вскоре стало ясно, что мы обречены на одиночество и, по-видимому, на чрезвычайно долгий срок. Выяснилось, что движение к социализму в огромной крестьянской стране под жестким интеллектуальным контролем чисто по логике не происходит, реальность развивается иначе, и тогда Ленин сразу же сориентировался, что надо переходить к НЭПу. Сейчас забыли, что Ленин говорил, что такая политика – временный момент. Говорят, что это была основная ленинская позиция по вопросу социалистического развития общества. А все, наверное, было по-другому. Дело в том, что октябрю 1917 года предшествовал февраль 1917 года. Произошла буржуазная революция. Несмотря на то, что в России были промышленные центры, где сосредоточивался рабочий класс, все-таки страна в целом была крестьянской, отсталой – отсталой в экономическом и политическом плане. Общество еще не испытало в полной мере, не проварилось как следует в котле буржуазных отношений. И сложилась парадоксальная ситуация. После февральской и октябрьской революций в стране проходило сразу – вот мой тезис – два движения. Шло развитие общества к социализму и одновременно росли буржуазные отношения. Те, которые остались невостребованными. Они не то что росли, но они имелись и должны были развиваться. В первый период революции эти невостребованные буржуазные отношения в корне истреблялись. Если бы это продолжалось дальше, экономическая катастрофа была бы неминуема, объективные трудности вырастали неизбежно. И Ленин, я думаю, все это вовремя понял. Надо было разглядеть двуликий, двуголовый облик стращенной революции – одновременно и буржуазной, и социалистической. Буржуазное общество на ранней стадии своего развития прогрессивно, как любая формация. И если бы капитализм в полной мере развился после февральской революции, по-видимому, страна испытала бы положительный толчок в рамках капиталистического строя, потенцию надо было использовать. Но в самом начале, в эпоху «военного коммунизма», невостребованные буржуазные отношения пытались, как уже сказано, полностью убрать, изъять. Но оказалось, после разрухи выйти обществу таким путем из тупика стало невозможно. И вот – политика НЭПа, давшая свободу буржуазным отношениям под контролем социалистической государственности. Парадоксально – буржуазные отношения стали развиваться «под крышей» социализма, будучи в то время одной из прогрессивных составляющих. Ленин понимал, что до какого-то момента стихия «свободного рынка», которая вроде бы социализму не присуща, и все, что связано с НЭПом, будут помогать социализму. Когда уровень материальной базы страны поднимется до отметки, после которой социализм сможет нормально развиваться на собственной основе, тогда социалистическое государство очень легко сможет перехватить всю власть, в том числе и экономическую. И с этого момента социализм станет подлинным социализмом, без всяких обращений к положительным моментам невостребованых буржуазных отношений. Но тут получилось по-другому – и здесь высокая трагедия социалистической революции. Сказался субъективный момент. Ленин, по-видимому, надеялся на своих товарищей по партии. Он полагал, что они окажутся на его уровне в понимании диалектики развития общества и конкретно – специфики нашей революции. И рассчитывал, конечно, на свои силы. Но судьба распорядилась иначе, и НЭП в конце концов был задушен, крестьянство придавлено, начался террор. В отсталой стране, оставшейся в одиночестве в окружении капиталистических стран, Сталин захотел «устроить» чистый социализм любыми средствами. Это отступление от идеи сращенности двух революций в одном процессе при главенствующем значении социалистического начала закономерно должно было привести к какой-то катастрофе. И наступила пора «лагерного» способа производства.
Д.Валеев. Взгляд свежий, весьма оригинальный. Конечно, и идеалы прошлого, и ужасы прошлого нам надо объяснить прежде всего теоретически. Но вот вопрос: могли ли выжить две сращенные вместе революции?
В.Иванов. Да, ужасов в XX веке было немало. Общественное мнение Запада предъявляет нам определенный счет в отношении прав человека. А мы можем предъявить столь же весомый счет им. Поэтому, прежде чем говорить о социализме, я вернусь к капитализму. Здесь, видимо, надо понять одну общую идею. Есть такой английский историк – лорд Актон. Он жил и работал как историк еще в досоциалистическую эпоху. Так вот, он предсказывал в развитии буржуазного общества предстоящую тоталитарную форму. Предсказание это сбылось. Не только в Италии и Германии, но и в Испании, Португалии, Чили, ЮАР мы увидели тоталитаризм фашистского образца. Действительно возникает серьезный вопрос: считать ли эту форму общеформационным явлением буржуазного строя? Насколько я понял, вы, Диас Назихович, склоняетесь к этому?
Д.Валеев. Да. Для второй фазы капитализма эта форма характерна.
В.Иванов. Не знаю. Я все-таки думаю, что все зависит от конкретной исторической ситуации. Сказать, что такие страны, как США, Англия, Франция и другие страны классической буржуазной демократии, обязательно пройдут через тоталитаризм, мне кажется, будет не совсем исторической гипотезой. Наверное, такой общей закономерности нет. Хотя, с другой стороны, нельзя не видеть того, что в тех же странах классической демократии так или иначе элементы фашизма имели и имеют место. Но мне думается все же, что они не носят общестадиального характера.
Д.Валеев. С лордом Актоном, значит, вы все-таки расходитесь?
В.Иванов. Нужно учитывать его мысль, но принимать ее как постулат, наверное, не обязательно. Что касается социализма, то уже имеющийся исторический опыт позволяет утверждать, что эта система в социально-экономическом отношении будет также весьма богатым, разносторонним и, я бы сказал, в какой-то степени многофакторным строем. В политическом смысле в дальнейшем, видимо, все больше будет сказываться гуманная человеческая сущность социализма. Мысль о его гуманной, человеческой сущности никогда не покидала нас. Даже в моменты чрезвычайных исторических потрясений, когда, по существу, идеи социализма подвергались надругательству, а прикрывалось это надругательство опять же именем социализма. Мы говорим теперь: больше демократии, больше социализма. Это пожелание или требование обращено как к настоящему, так и – в еще большей степени – к будущему. Конечно, социализм будет таким, каким его построят люди. Его строили микрочеловек и макрочеловек с их страстями и ограничениями. Теперь его будет строить еще и мегачеловек. И, конечно, никаких схем и шаблонов нет. Я согласен с высказанным ранее мнением: будущие формы жизни в своих подробностях и деталях непредсказуемы и, возможно даже, фантастичны. Но, с другой стороны, мы уже имеем какой-то реальный исторический опыт развития социализма и у себя в стране, и в других странах. И этот исторический опыт нам обязательно нужно теоретически осмыслить в рамках плюрализма мнений. Чем больше будет высказано точек зрения, тем жизнеспособнее и активнее будет наш взгляд на настоящее и будущее. Сейчас, когда мы во второй раз (впервые это было после XX съезда партии) делаем попытку расшифровать имеющиеся «белые пятна», когда открыто рассекречиваем какие-то эпизоды и события собственной драматической истории, некоторых людей порой охватывает чувство паники и растерянности. Отчего? Оттого, что у нас весьма слаба еще теоретическая мысль и нас сильно качает на волнах истории. А мы должны стоять на ногах твердо. Мне приходилось в силу своей профессии в большом количестве изучать советологическую литературу. В свое время в докторской диссертации, да и в ряде книг, мной дана оценка этой литературы, и я знаю уже давно, не понаслышке, мнение западных экспертов на проблемы социализма. А по опыту своей жизни знаю ту реальную историю, о которой мы говорим сегодня. Я считал раньше, что единственное, чем можно объяснить массовую репрессивную практику 20–50-х годов, это – субъективным фактором истории. Объективно социализм и в самом деле совершенно не связан с унижением и попранием человеческого достоинства, тем более с репрессиями по отношению к нему. В то же время какие-то закономерности общего порядка, характерные для неравновесного состояния мира в зоне неустойчивого переходного периода от капитализма к социализму, подготовившие почву для возможного произвола или узурпации власти с чьей-то стороны, возможно, имеются. Когда сейчас мы говорим: «Больше социализма», мы хотим строя, где социализма будет действительно больше. Значит, подразумевается такое состояние нашего общества, когда социализма было «мало». И сейчас его еще, как мы видим, явно недостаточно. Сейчас мало, а в сталинскую эпоху было, выходит, совсем мало. Значит, за всем этим стоит не только субъективный фактор, но и какие-то объективные обстоятельства? Видимо, точный научный анализ эпохи большевизма в будущем четко отделит то, что исходило от субъективных факторов, и то, что определялось факторами объективными. Пока этого анализа еще нет. При всем этом в разговоре о социализме надо исходить из чего? Из теоретических представлений о нем, а не из несовершенной практики. Репрессии против классового противника в общем-то понятны. Но когда острие этих репрессий было повернуто и применено против народа, против всех слоев общества, против тех, кто создавал экономическую мощь деревни, против интеллигенции, против кадров партии – все это уже нельзя объяснить общими закономерностями. Никакой закономерности в этих злоупотреблениях не было. Я не нахожу никаких исторически закономерных объяснений тому колоссальному злу, которое допустила полицейско-бюрократическая система, возникшая в конце 20-х – начале 30-х годов.
Д.Валеев. Я думаю так: взятому курсу на форсированную индустриализацию – собственно, это была стратегия «большого скачка», и она повторилась позже в Китае – потребовалась в неограниченных количествах дешевая, абсолютно бесправная, транспортируемая в любых направлениях рабочая сила. Крестьянство, проведенное через горнило раскулачивания к коллективизации, поставляло основную массу рабов. Мы имели институты рабовладения в виде государственных концлагерей и институт крепостничества в виде колхозов, когда крестьянство было лишено паспортов, а значит, и свободы передвижения. Систематические массовые репрессивные «изъятия» людей в сочетании с оглушительной и всепроникающей обработкой общественного сознания позволяли беспрерывно количественно пополнять рабсилу нового строя и наводили в государстве твердый «порядок». Полагаю, большевизм, возможно, считал, что история его оправдает. В условиях изоляции созданного им общества большевизм сделал ставку на силу, накачивал мускулатуру государства. Более гуманной альтернативы эти люди не видели и не знали. Меганачало в их душах отсутствовало. Учтите еще тотальную враждебность окружающего мира, действие тайных законспирированных масонских сил, извращающих идеал.
В.Иванов. Это была политика группы лиц, захвативших в партии и стране власть. Социализм здесь ни при чем. Он сам стал жертвой диктатуры, опершейся на мощный карательный аппарат. Альтернативные варианты между тем существовали. Они намечены, правда, лишь намечены, а не разработаны. И здесь не социализм виноват, как строй, что эта альтернативная линия не победила. Нужно учитывать еще и такой момент, как социальная психология. Об этом здесь уже говорилось. Вспомним, крепостное право было отменено в России фактически только лет за пятьдесят до октября 1917 года. Что, эта крепостническая феодальная психология исчезла к первой трети ХХ века? Ветром унесло идеи монархизма, которыми жила Россия в течение многих столетий? А вместе с этой психологией испарились привычка к насилию, въевшиеся в кровь обычаи плетью кнута решать вопросы жизни? Конечно нет. Мы не выварились в достаточной степени в «котле» капиталистического общества, не впитали его политические ценности, а ценности у этого общества тоже есть, и немалые, – ценности индивидуальных свобод, ценности многопартийной системы и парламентских дискуссий, – и все это моментально сказалось на развитии нового строя. Тоска по «военному коммунизму», по «красному террору», по чекистскому решению больных проблем, процветавшая в эпоху гражданской войны, подпитывалась низкой политической культурой масс. Все это создавало почву для узурпации власти, для превращения диктатуры победившего класса в личную диктатуру. На авансцену времени вышел Сталин как наиболее сильная личность. Но роль диктатора мог исполнять и кто-то другой. В наших исследованиях слабо учитывается психология – социальная и личностная. А ее сбрасывать со счетов нельзя.
Р.Нугаев. Я немало лет проработал в Китае, и знаю изнутри эту неграмотную крестьянскую стихию, огромную, многосотмиллионную, зараженную, так сказать, мелкобуржуазным началом. На исторических изломах эта стихия естественно выливается в формы, могущие ужаснуть цивилизованный слух и глаз. Нечто подобное происходило и в России в 20-е и 30-е годы. Страна была неграмотной, крестьянской, экономически несостоятельной и прежде, а к тому же основательно растерявшей существовавший материальный и интеллектуальный потенциал в годы первой мировой и гражданской войн. Социальную психологию сбрасывать со счетов нельзя, но прежде всего нельзя умалять значение экономики.
Захват власти в 1917 году лишь поменял политическую надстройку. Экономика пока оставалась прежней, старой. Известно положение Ленина, что если захват можно сделать кавалерийской атакой, наскоком, то дело преобразования экономики требует многих лет и даже десятилетий. И вот в последующие годы – двадцатые и тридцатые – этот процесс преобразования капиталистических отношений в социалистические и совершался. Наряду с социалистическим укладом имелось еще четыре уклада. И вопрос, кто кого, еще не был окончательно решен. Но в конечном счете наличие в руках рабочего класса командных постов в государстве определяло решение этого вопроса: кто кого? К концу двадцатых годов социализм как система побеждает уже всюду, прежде всего в городе и промышленности. На селе же пока хаос, царство мелкотоварного производства.
Д.Валеев. Знака полного равенства того общества с социализмом, наверное, нельзя еще проводить. Социализм в реальности и социализм в идее разительно отличаются друг от друга.
Р.Нугаев. Нет, это уже был социализм, ранний социализм. Экспроприированы, отобраны у капиталистов их фабрики и заводы, национализирована земля, и все это становится общенародным или государственным достоянием. Я полагаю, в этих случаях экономически уже возникают социалистические принципы. И вот продвижение социалистических начал в городе и промышленности столкнулось с развитием мелкотоварного хозяйства в деревне, которое, как известно, может рождать капитализм ежедневно, ежечасно и в массовом порядке. Мы пошли по пути коллективизации, полного обобществления производства. В принципе, я считаю, шаг был правильным. В принципе, в идее, но не в методах, формах и темпах осуществления. К идее обобществления надо было идти скорее через «кооперативный» социализм, а не через «колхозный». Цифры умерших от голода в 1932–1933 годах известны. Известно и наличие в тридцатых годах диктатуры отдельного лица или группы лиц, становящейся все более и более жесткой. Чем это объяснить? Менялась экономика страны, она становилась все более и более социалистической. Казалось бы, в этих условиях какие-то изменения должны были происходить в надстроечных институтах – общественная жизнь должна демократизироваться, свобода слова и печати должны превращаться в норму. На самом деле все было наоборот. Почему? Существовали объективные предпосылки для этого. Надо все же учитывать фактор того, что мы находились в капиталистическом окружении. Системы социализма не существовало, мы были в единственном числе. Смотрите, в середине тридцатых годов мы уже знали, что война неизбежна. И мы готовились к войне. В этих условиях вся экономика была высоко зацентрализована. Высокая централизация экономики вела к известной централизации и в формах правления. Это естественно. Более того, в условиях господства общенародной собственности сам процесс ее укрупнения закономерно вел к укрупнению централизованных начал в планировании народного хозяйства. То есть сама логика развития жизни в тот период диктовала и определенные методы в управлении народным хозяйством. Не могло быть так, что экономика централизовалась, укрупнялась, а управление дробилось. Вот почему диктатура лица, прикрывавшаяся диктатурой класса, диктатурой общегосударственных интересов, не встречала в обществе протеста; напротив, воспринималась с энтузиазмом. Таково было общее настроение времени. Вероятно, задачи форсированной индустриализации страны, задачи резкого подъема экономики диктовали применение не только экономических методов, но и политических – через людей, через энтузиазм невозможной степени, через насилие, когда человек воспринимался уже не как цель, а как средство для решения этих проблем. Во время «большого скачка» в Китае наблюдалась именно такая политика. Да, здесь объективные и субъективные факторы сплетены, конечно, воедино. В условиях, когда идет процесс централизации, укрупнения производства, неизмеримо повышается роль личности руководителя, поскольку в его руках сосредоточивается колоссальная политическая и административная власть. Его личные человеческие качества превращаются уже в инструмент политики. Наши с вами ошибки могут вылиться в какие-то недоразумения в рамках наших семей или небольших коллективов, где мы работаем. Ошибки или преступления человека, который работает наверху, приобретают глобальный характер. Любой малейший его промах с учетом масштабов страны превращается порой в катастрофу глобальной величины. Таких катастроф, имеющих частное, субъективное происхождение, было немало в нашей истории в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы.