Geum.ru

Е. Г. Баранюк доцент кафедры гуманитарного образовании гбоу дпо со «иро»; > С. Ю. Тренихина кандидат социологических наук

Вид материалаДокументы
С.И. Быкова
12. Более подробно см.: Быкова С. Архив как «место памяти»: уникальные свидетельства о политических репрессиях в восприятии совр
Гбоу дпо со «иро»
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   25

С.И. Быкова


УрГУ им. А.М.Горького,

г. Екатеринбург


Открытие архивов в 1990-е годы: новые источники и возможность переосмысления истории


«Эти стены знают сотни тысяч тайн. «Живые» свидетельства ушедшей в прошлое эпохи хранят память о людях преданных и людях предававших. Завеса исторической тайны открывается 30 октября…» – такими словами начала свое эссе М. Медведева, передав чувства большинства студентов разных факультетов УрГУ, посещавших выставки в Государственном архиве административных органов (г. Екатеринбург, пр. Ленина, 34). Данный архив был открыт 1 июля 1992 г. Законодательной основой создания ГААО СО стал Указ Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина от 24 августа 1991 г. «Об архивах Комитета государственной безопасности СССР», предусматривавший передачу документов спецслужб в государственные архивы для изучения их исследователями. Процесс открытия новых архивов и фондов, содержавших «особые папки» и дела с надписями «секретно», «совершенно секретно», «хранить вечно», ранее недоступных ученым, получил название «архивная революция». Очевидность кардинальных перемен отражалась в переименовании «старых» архивов: например, Центральный партийный архив (г. Москва) получил название Российский центр хранения и использования документов новейшей истории; Партийный архив Свердловской области стал называться Центр документации общественных организаций Свердловской области.

Возможность работы с новыми источниками являлась лишь одним из благоприятных факторов развития гуманитарных наук в Российской Федерации в последнее десятилетие ХХ века – время перемен, надежд и свободы. Остались в прошлом изолированность российской науки и замкнутость на одной методологии. Благодаря освоению современных концепций расширилось предметное поле исследований, появились новые интересные ракурсы изучения проблемных тем отечественной истории. Однако для общества и историков самым важным было именно открытие архивов: документы позволили изучать «тайные страницы» прошлого и узнавать историю своих предков. После принятия 18 октября 1991 г. Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» архивы выполняли (и продолжают выполнять) свою миссию по составлению Книг памяти и предоставлению потомкам документов о незаконно репрессированных родственниках.

Самыми уникальными среди открытых источников являлись материалы политического следствия. Следует иметь в виду, что архивно-следственные дела, одинаковые по своему происхождению и назначению, различаются по объему и содержанию информации. Эти различия обусловлены характером следственного действия в каждом конкретном случае: являлось дело коллективным или было индивидуальным; оказалось ли важным (и возможным) для следствия сохранить все изъятые при аресте документы обвиняемого или они были уничтожены (потеряны). Исходя из указанных обстоятельств, в разных случаях в деле насчитывается от двух до шестидесяти томов, в каждом из которых содержатся разнообразные материалы. Но иногда дело представляет собой папку, в которой лишь минимальный набор документов, необходимых для формального обвинения (6-7 листов). Следует иметь в виду, что отсутствие улик по делу следователи объясняли тем, что их уничтожили сами арестованные. Иногда в протоколах обысков так и указывалось: «обнаружен и взят в качестве вещественного доказательства пепел».

Вопреки распространенному мнению о строгом соблюдении правил сбора и оформления материалов, обязательных для вынесения приговора, следственные дела не всегда содержали регламентированный законом перечень документов. Дж. Скотт, американский журналист, являвшийся свидетелем вакханалии арестов в 1936-1938 гг. в г. Магнитогорске, отмечал крайнюю беспорядочность действий НКВД: «Арестованные пропадали, иногда неправильно устанавливалась их личность...» [1; с.197,202]. Такая ситуация была предопределена и темпами работы следствия во время массовых репрессий, и уровнем профессионализма сотрудников НКВД, их пренебрежением к процессуальным нормам, а особенно – к правам человека. Содержание таких документов, как постановление и ордер на арест, текст заключительного обвинения, приговор и справка о приведении его в исполнение, демонстрировали неограниченные полномочия властных структур. Отсутствие какого-либо из обязательных документов, несвоевременность или неточность в их оформлении выразительно подчеркивали степень бесправия арестованного. Однако даже в этих формализованных документах имеются свидетельства о поведении человека во время ареста, о его отношении к следствию и предъявляемым обвинениям.

Протоколы обысков являются убедительными свидетельствами существовавших в советском государстве социальных контрастов. Как правило, содержание описи имущества «простых» советских людей состояло из номеров облигаций государственных займов, лишь изредка – книг и одежды, в то время как описи имущества руководителей насчитывали несколько страниц и включали разные виды оружия, часов, фотоаппаратов и других вещей, недоступных остальным [2].

Интересная информация для исследований различных аспектов исторической реальности содержится в анкетах арестованных, при заполнении которых среди прочих пунктов обязательно вносились данные о членстве в партиях, о принадлежности к оппозиции, о результатах кампаний по проверке политической благонадежности в разные годы, о репрессированных родственниках. В дополнение к этим сведениям в некоторых делах встречаются агентурные наблюдения и доносы. При критическом источниковедческом анализе эти документы дают уникальный материал о своеобразном понимании советскими людьми долга и гражданской ответственности, о социально-политическом противостоянии в обществе, о прагматичном использовании осведомителями официальных идеологических установок в личных интересах.

Достоверность сообщений агентов НКВД и доносчиков верифицируется через сопоставление с другими, имеющимися в деле документами. Однако важным является и иной ракурс рассмотрения этих сведений: их содержание следует воспринимать не как непосредственное выражение настроений отдельного конкретного человека, а как свидетельство распространения подобных мнений в окружении осведомителей, которым оставалось лишь скорректировать и адресно обозначить услышанное. Эта особенность доносов, отмеченная Р.Г. Пихоей в исследовании по материалам ХVII – ХVIII вв., характерна для данного вида источников и в советский период.

Высокой степенью информативности для изучения политической атмосферы 1930-х гг. обладают имеющиеся в судебно-следственных делах справки и характеристики на арестованных с места работы, копии различных документов (в том числе, выписки из протоколов собраний комсомольских, партийных и профсоюзных организаций). Дополнительные, очень важные сведения исследователь получает при знакомстве с материалами закрытых (или открытых) судебных заседаний, дающих представление не только о формальной стороне процедуры, но и о логике показаний, аргументации свидетелей, настроениях и морально-психологическом состоянии обвиняемых. К сожалению, приходится констатировать, что протоколы судебных заседаний встречаются в делах крайне редко – тем выше значимость найденных материалов: никакой другой источник не дает такой уникальной информации о сложном, противоречивом процессе формирования образа «врагов народа» в сознании советских людей.

Исключительно важными источниками являются сохранившиеся в делах личные документы, изъятые при аресте сотрудниками НКВД «вещественные доказательства» – письма, фотографии, дневники, тетради со стихами, рисунки, листы с текстами песен и частушек, в некоторых случаях – басен и легенд. В некоторых из фольклорных «произведений» люди, не имея возможности протестовать открыто, выражали свои чаяния о возможной смерти вождя. Например, в одном из анекдотов рассказывалось о том, как однажды Сталин «купался, поднялась буря, и он стал тонуть. В это время по берегу шли три колхозника, и один из них бросился спасать тонущего человека. Благодарный Сталин заговорил о награде, но колхозник отказался и умолял никому не говорить: «Если кто узнает, что я спас тебя, меня убьют» [3].

Однако содержание многих документов свидетельствует – одновременно было распространено мнение, что лидеру партии неизвестно о страданиях простых людей, о произволе местных руководителей и сотрудников НКВД. Интересная интерпретация мифа об информационном барьере представлена в легенде «Христос у Сталина», несколько экземпляров которой были изъяты при обыске квартиры П.М. Башкирцева (г. Новая Ляля Свердловской области). Автор этой легенды устами Христа, преодолевшего множество препятствий и попавшего на приём к И. Сталину, рассказал о случаях произвола при раскулачивании, о злоупотреблениях в период коллективизации, о бесчеловечности активистов и чиновников, обрекающих на голод и смерть беззащитных людей (вдов, сирот, инвалидов). Христос, заметив во время беседы, что «много еще можно таких фактов привести», убеждал вождя: «Не надо, товарищ Сталин, огораживать себя кремлевскими стенами и отделяться от живой массы... Надо знать и видеть, как страдает народ, и придти к нему на помощь» [4].

Иногда в следственных делах сохранились книги, брошюры, комплекты открыток, стенгазеты. Как правило, наличие подобных материалов и тенденциозная интерпретация их содержания следователями становились неопровержимыми доказательствами обвинения арестованных в «клевете на советский строй» или «контрреволюционной агитации». Особую ценность для изучения политических настроений и взглядов советских людей представляют воззвания к гражданам страны и листовки, авторы которых убеждали современников в необходимости сопротивления существующей власти.

С «особым вниманием» властные инстанции и НКВД относились к памяти о репрессированных политических деятелях. Центральный комитет ВКП(б) и СНК СССР после открытых процессов принимали решения о переименовании городов, промышленных предприятий, улиц и площадей, названных ранее были в честь лидеров, «не оправдавших доверие партии и советского народа» (Л. Каменев, Н. Бухарин, А. Рыков и др.). Советские граждане должны были не только поддерживать единодушным голосованием осуждение на смерть бывших руководителей, но и ликвидировать их портреты, книги, сборники статей. Обнаружение таких улик во время обыска свидетельствовало, по мнению следователей НКВД, об антисоветских настроениях арестованного, «восхвалении им врагов народа» и иногда являлось причиной расстрела [5].

Несомненно, интересными являются материалы судебно-следственных дел по обвинению в «дискредитации вождей ЦК ВКП (б) и руководителей страны» – в них сохранились частушки, анекдоты, портреты И. Сталина, М. Калинина, К. Ворошилова, других лидеров партии и государства. Некоторые плакаты с изображениями высших функционеров разорваны, на других – либо надписи, либо оскорбительные «художественные дополнения», наглядно демонстрировавшие истинное отношение людей к представителям центральной власти[6; с.105-125]. К сожалению, наказанием авторам подобного «творчества» внесудебные органы могли назначить не только тюремное заключение, но и расстрел. Среди привлечённых к ответственности – люди, принадлежавшие к разным поколениям, отличавшиеся по уровню образования и культуры. В частности, в 1935 году был арестован один из рабочих нижнетагильского завода – во время обыска его квартиры сотрудники НКВД изъяли «изобличающий в преступлении» портрет И. Сталина. Согласно свидетельским показаниям (в том числе, сына и жены), арестованный постоянно критиковал вождей партии и государства, выражал недовольство политикой советской власти. В момент спора с сыном он нарисовал на портрете решётку, выкрикивая: «Надо было давно отвести ему такое место, но всё равно скоро дождётся… Дома я его уже посадил» [7].

В следственных делах сохранились фотографии, изъятые во время обысков: иногда сотрудники НКВД изымали семейные альбомы, так как в некоторых делах можно увидеть огромное количество фотографий. Их особая ценность состоит в том, что эти чудом (иногда ценой жизни их владельца) сохранившиеся «остановленные мгновения» прошлого позволяют увидеть историческую реальность ставшей в советское время «ненавистной старины» во всех её проявлениях: городские пейзажи, интерьеры, предметы быта и одежды, сюжеты жизни и отдыха. Несомненно, исключительная значимость фотографий определяется тем, что они сохранили лица людей, оказавшихся в новом обществе «бывшими». К сожалению, очень часто сотрудники НКВД использовали фото как главные улики при обвинении, называя всех изображённых на снимке членами контрреволюционной или шпионской организации. Кроме того, иногда сюжеты фотографий, обнаруженные в семейных альбомах (например, виды городов Маньчжурии), интерпретировались как антисоветская агитация. Имевшиеся в следственных делах снимки мужчин в форме царской или белых армий становились главными (во многих случаях – единственными) свидетельствами восхваления царского времени и антисоветских настроений арестованных. Аналогичные обвинения, как правило, выдвигались против тех людей, у которых при обысках находили портреты Николая II, других представителей династии Романовых и императорской семьи[8]. Однако во многих делах на фото – «индустриальные сюжеты», позволяющие увидеть, какими были условия работы на предприятиях Урала.

Необходимо признать значимость таких документов как письма и дневники, сохранившиеся в судебно-следственных делах. Именно эти источники не только позволяют исследователям открывать новые ракурсы и неожиданные факты, изменяющие сложившиеся представления об исторической эпохе, но и передают мир чувств, настроений конкретного человека и поколения, к которому он принадлежал. Исключительную ценность имеют личные записи, авторы которых поверяют бумаге самые сокровенные мысли, не предполагая возможности знакомства с ними других людей. Благодаря дневникам можно реконструировать повседневный опыт и нравственные ориентиры личности, мотивы поступков и индивидуального выбора в трудных жизненных ситуациях. Кроме того, личные записи представляют собой уникальный источник мира культуры самого автора и общества, в котором он жил. Как правило, дневники оказывались в распоряжении органов НКВД благодаря «бдительным» соседям по общежитию.

Изучая письма, необходимо иметь в виду принципиальные отличия частных писем и «писем во власть». Послания, которые люди адресовали друг другу, имеют особый язык, сохраняющий образность, чувственность и даже литературность, понимаемую в контексте рассматриваемой эпохи как следование традициям классического литературного языка. Язык частного письма индивидуалистичен, он отражает внутренний духовный мир человека и его отношение к окружающей действительности. Эпистолярные апелляции во властные структуры, как правило, подчиняются функционирующим технологиям документального (официального) письма, предполагают использование устойчивых выражений, обязательных при вступлении в коммуникативное пространство, контролируемое властью. Человек, «пишущий во власть», ориентировался на пропагандистские клише и идеологические маркеры, позволявшие ему рассчитывать на понимание.

Материалы комплекса «письма во власть» по своему содержанию весьма разнообразны, поэтому следует разделить их на тематические группы, учитывая своеобразие каждой при интерпретации текстов. К первой группе (самой многочисленной) относятся «письма-прошения», содержащие жалобы (на материальные трудности, на несправедливое осуждение или лишение избирательных прав, на незаконное увольнение с работы или изъятие жилплощади) и просьбы о помощи. В прошениях и письмах арестованных и заключенных воссоздается история ареста, условия содержания во время предварительного заключения и произвол следователей. Пострадавшие называли различные формы физического и морального давления, применяемые на допросах: отказ от очных ставок со свидетелями и другими обвиняемыми; отказ от внесения в протокол объяснений и показаний, опровергающих версию следствия; лишение права на свидания и письма родным; угроза арестовать членов семьи; нецензурные оскорбления; постоянные угрозы бросить в камеру к рецидивистам или расстрелять; карцер; лишение пищи и сна, избиения.

Другую группу можно обозначить «письма-размышления»: их авторы пытались постичь сущность происходящего в истории и личной жизни, надеясь на диалог с представителями власти (в первую очередь – с политическими лидерами). «Письма-предложения», составляющие третью группу, отличались уверенностью их авторов в необходимости активной общественной позиции и осознанием значимости личной инициативы в процессе созидания нового мира. Власть инициировала массовое появление таких писем в период политических кампаний (например, при обсуждении проекта Конституции СССР, проекта Устава ВКП (б), Отчетных докладов ЦК перед партийными съездами и т.д.). Многие люди, воспринимая «письма-предложения» как форму политической деятельности, продолжали направлять их и в другое время по всем поводам, представляющимся им значимыми.

Особую группу «писем во власть» составляют «письма-доносы»: они свидетельствуют не только об эффективности официальной пропаганды, но и об умении простых людей манипулировать государственными структурами в личных целях. Историки отмечали, что «письма-доносы» рассматривались властями как источник информации о реальном положении дел и становились основой для преследования и репрессий.

Необходимо отметить, что, несмотря на использование риторических шаблонов, при описании конкретных ситуаций и событий авторы отступали от официальных канонов, проявляя личностное отношение. Именно эти «отступления» позволяют исследователю реконструировать разнообразие и многомерность политических представлений отдельного человека и всего социума. Работа, как правило, с оригинальными рукописными материалами усиливает «эффект реальности»: почерк автора текста, оформление записей, пометки и надписи на страницах дневников, размер и качество бумаги, штампы о регистрации и краткие резолюции на письмах характеризуют личность автора, стиль взаимодействия государства и человека.

Очевидность абсурдности обвинений демонстрируют материалы протоколов допросов и содержание приговора. Очень часто такие документы печатались «под копирку» с изменением фамилий «участников контрреволюционной группы». Уральский историк С.В. Терехов отметил, что протоколы допросов дают возможность убедиться в противоречивости и надуманности предъявляемых обвинений. О том, с какой лёгкостью следователи фабриковали дела, свидетельствует стандартный набор обвинений, с точностью повторявшийся в каждом протоколе. Иногда текст, составленный московскими следователями, становился каноном для региональных управлений НКВД. В частности, формула обвинения по делу Уральского инженерного центра была практически идентична обвинительному заключению процесса Промышленной партии [9; с. 188, 191, 193, 200, 224-227].

Благодаря доступности новых источников ученые смогли опубликовать сборники документов по самым разным темам. В частности, одним из первых изданий был сборник «37-й на Урале» (Свердловск, 1990) – «книга о жертвах сталинских репрессий, о людях, живших и работавших на Урале», биографии которых заканчивались в 1937 г. Сборник «Без ретуши: Страницы советской истории в фотографиях, документах, воспоминаниях» (Т. 1-2), составители которого включили фотографии и другие материалы, ранее хранившиеся в спецхранах архивов г. Ленинграда, был издан в 1991 г. Другим интереснейшим изданием является сборник «Воскресшие Романовы?.. К истории самозванчества в России ХХ века» (Екатеринбург, 2000. Ч.1-2), авторы которого В.В. Алексеев и М.Ю. Нечаева представили уникальные материалы судебно-следственных дел, свидетельствующих о появлении в советском государстве в 1920-1950-е годы «князя Михаила», «княгини Марии (Анастасии)», «княгини Ольги», «царя Николая», «наследника Алексея». В последующие годы изданием документов занимались самые известные российские и зарубежные исследователи советской истории[10]. В Уральском регионе наиболее интересным сборником документов и материалов является издание «Политические репрессии в Прикамье. 1918-1980 гг.» (Пермь, 2004) [11].

Однако чрезвычайно значимой является просветительская деятельность ГААО СО. В течение многих лет сотрудники архива организуют экскурсии по разным темам, на которые я приглашала студентов. После встречи с сотрудниками архива и знакомства с документами я просила студентов написать эссе – изложить свои впечатления в свободной форме. В своих работах студенты признаются, что редко ходят в музеи и на выставки. Архив для них – явление феноменальное. Сам факт возможности знакомства с уникальным учреждением воспринимается весьма эмоционально: «Оказавшись в хранилище, я испытала шок. Только глядя на эти показавшиеся бесконечными, набитые до потолка документами, стеллажи, приходит полное осознание того, что произошло с советским народом во времена репрессий. Чувства, которые испытываешь, находясь среди этого нескончаемого свидетельства сломанных жизней целого поколения, трудно передать на бумаге. Знакомство с делом конкретного человека – анкета, предъявление обвинения, арест, допрос, приговор, справка о приведении его в исполнение, документы о реабилитации – потрясает до глубины души. Отныне для меня слово «архив» значит очень много…»; «Пожелтевшая от времени бумага, пыль, запах. Эти мелочи создают там особую атмосферу иной жизни, существующей параллельно современной»; «Самое поразительное впечатление – хранилище: много рядов с высокими (от пола до потолка) стеллажами. Все они заставлены папками, в каждой из которых – несколько дел. Воображение сразу начало это немыслимое количество папок превращать в людей, все дела – в истории жизни…».

К сожалению, многие из студентов (независимо от продолжительности обучения и специализации факультета) ничего не знают о 30 октября. Только благодаря моему приглашению и экскурсии в архив обычный день календаря становится для них знаковым. Некоторые откровенно признаются: «Теперь мне стыдно, что я не знал(а)». Видимо, по этой причине большинство запоминают историю этого дня и воспроизводят в эссе – от голодовки политических заключённых в пермских и мордовских лагерях в 1974 году в знак протеста против жестокого обращения. Студенты запоминают, что «День политзаключенных», ежегодно отмечаемый раньше голодовкой, в Российской Федерации с 1991 года (уже 15 лет) является Днём памяти жертв политических репрессий.

Многие студенты отмечают, что слышали о репрессиях в школе – от учителя истории, однако там, по их мнению, «детям рассказывают ничтожную часть об этих событиях». Некоторые признаются, что впервые услышали слово «репрессии» и узнали о них в архиве. Другие оценивают новое знание в таких выражениях: «Если честно, то только сейчас начинаю осознавать и понимать, что пришлось пережить нашим предкам»; «До некоторого времени я не понимала значения слова «репрессии». Только в свои двадцать лет я узнаю об этом подробно»; «История является абстрактным предметом. Экскурсия в архив произвела на меня огромное впечатление: я своими глазами увидела дела людей – наших земляков, тема репрессий стала интересна и актуальна для меня».

С благодарностью отзываются экскурсанты о работниках архива, не только сохраняющих документы о трагических событиях прошлого, но и помогающих другим узнать историю города и страны. А. Коршунова выразила признательность такими словами: «Я испытала огромное уважение к людям, которые работают с биографиями репрессированных, ведь им вновь и вновь приходится сталкиваться с разбитыми сердцами, с разрушенными семьями, с трагическими судьбами…». Особые чувства вызывают у студентов экскурсоводы, ибо они поражают их воображение осведомлённостью, уважительным отношением к прошлому. Увлеченность экскурсоводов вызывает желание самостоятельно изучить историю репрессий – во многих работах я встречала дополнительные сведения, найденные ребятами после экскурсии в других источниках. Следует подчеркнуть, что некоторые студенты не только выражали благодарность за новые знания, но и заявляли о своей ответственности за них: «Я обязуюсь передать сведения об этом своим знакомым и детям».

Во-первых, у студентов изменилось представление о масштабах и характере репрессий. Цифры, записанные со слов экскурсоводов и воспроизведённые во всех эссе, стали для многих из них причиной размышлений, дискуссий, даже бессонницы… «Статистические данные шокируют»; «Не в каждой войне страна теряет столько народу». Особенно поразила студентов информация о спецпланах по репрессиям: в частности, по Свердловской области в 1937-1938 гг. требовалось расстрелять 10 тысяч. Однако по советской традиции перевыполнять план, к «высшей мере наказания» приговорили 18700 человек. Эти данные чрезвычайно важны для жителей Уральского региона, поскольку в работах многих студентов встречались фразы: «О репрессиях в стране я знал из школьного курса, но мне ничего не было известно о репрессиях на Урале»; «Я даже представить не могла, что в подвалах домов по улицам Вайнера и Пушкина нашего родного города, в котором я родилась и живу, расстреливали людей, что недалеко от города есть массовое захоронение …». Анализируя работы, можно увидеть, что студенты поняли, что означает обвинение по 58-й статье: «Эта статья невидимой нитью объединила судьбы тысяч ни в чём неповинных людей. Некоторые были старше семидесяти лет, некоторые – младше двадцати… Пенсионер. Домохозяйка. Директор завода…»

Все экскурсанты отметили – особую убедительность выставке придаёт то, что содержательным центром экспозиции являются конкретные судьбы наших земляков: «Когда дело дошло до личных историй, моё воображение заставило меня содрогнуться. Сначала – милые картинки спокойной и размеренной жизни владельца ресторана, переводчицы, инженера, крестьянина, а потом – вдруг – арест, лагерь, лесоповал…»; «На примерах судеб конкретных людей я более глубоко осознал всю жестокость и бессмысленность репрессий, трагедию несправедливо обвинённых людей и их семей»; «Подробности жизни людей в тот период вызвали у меня шок. Как можно находиться в состоянии постоянного страха, не доверять никому – даже близким людям и себе самому? Как можно «сдать» друга, променяв дружбу на его квартиру или материальное вознаграждение? Как можно отправить в тюрьму школьника за шутливую критику в адрес правящей партии?»

Большинство из студентов впервые имеют возможность посмотреть исторический источник, поэтому в эссе они отмечают «особый запах документов – запах истории» и говорят о желании «разглядывать каждую страницу, каждую буковку на странице, словно пытаясь осуществить виртуальную связь времён». Описывая структуру следственного дела, обязательно вспоминают чувства, вызываемые этим документом: «К нему я прикасался с опаской. От него словно веяло холодом…» Очень жаль, что в ответ на просьбы «подержать историю в руках – полистать следственные дела, дневники…» чаще звучат слова-предупреждения: «Дорогие студенты, документы на столе трогать решительно не рекомендуется». К сожалению, это не в правилах архива… Тем не менее, экскурсанты выражают надежду, что и в дальнейшем сохранится возможность «открывать новые вехи истории в непосредственном соприкосновении с нею».

Удивление вызывают Книги памяти, сотни страниц каждой из которых заполнены именами репрессированных: «Почти для каждой – подумать только! – почти для каждой из фамилий найдётся знакомый или родной человек, попавший в чёрный список репрессированных». Составление Книг памяти студенты признали особенно значимым направлением деятельности архива: «Это ответственная, трудоёмкая и благородная работа – она позволяет людям обрести надежду и узнать правду об их родных и близких».

Экскурсия в архив, по признанию студентов, «будит совесть и память, затрагивает проблемы настоящего». Самой важной темой является осмысление трагедии прошлого и сохранение памяти о ней: «За каждым делом скрывается судьба человека, о котором большинство современников боялись или не хотели думать, а новое поколение почти забыло. Что это? Проблема странной ментальности россиян? Желание перевернуть «чёрную» страницу истории, как будто этого не было?». Некоторые из студентов в своём эссе обращаются с вопросами к ровесникам: «Может ли наша совесть быть спокойной? Как можем мы идти в «светлое будущее», забыв боль прошлых поколений?».

Во всех работах обязательно подчёркивается значимость деятельности архивов для общества и новых поколений: «Мы должны хорошо знать прошлое, чтобы не повторить его ошибок. Поэтому работа в архиве очень ответственна и заслуживает уважения. Спасибо за то, что вы делаете!». Однако, восхищаясь ответственностью сотрудников архива, студенты считают, что в городе должны быть открыты музеи, посвящённые этим событиям прошлого. В частности, в эссе Е. Безбородовой такое мнение выражено очень убедительно: «Маленькая комната… Кто бы мог подумать, что здесь хранится память о многих тысячах политических репрессированных в Свердловской области за годы советской власти. Честно говоря, стало грустно, что такой трагедии национального масштаба, как политические репрессии, уделяется так мало внимания и «места» [12].

Учитывая научную и аксиологическую значимость новых документов, ставших доступными благодаря государственным решениям 1990-х гг., следует признать, что Б.Н. Ельцин, правительство и законодатели, принимая такие решения, понимали социальную и историческую ответственность перед поколениями, уже ушедшими из жизни и только начинающими свой путь.


Библиографический список:

1. Скотт Дж. За Уралом: Американский рабочий в русском городе стали/ Пер. с англ. М., Свердловск, 1991.

2. ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 17368. Т. 1. Л. 3-16; Д. 20736. Т.1. Л. 9-14.

3. Текст содержится в донесении агента, наблюдавшего за специалистами завода «Уралстальмост» (г. Нижняя Салда) – ГААО СО. Ф.1. Оп. 2. Д. 20880. Л. 96, 98. Почти такой же анекдот сохранился благодаря доносу, написанному на одну из работниц Уткинского завода (г. Первоуральск), – за этот анекдот женщина была приговорена к пятилетнему сроку заключения. Д. 16991. Л.18 (конверт). Однако следует заметить, что в некоторых случаях за подобное «преступление» могли приговорить к расстрелу.

4. ГААО СО. Ф.1. Оп. 2. Д. 17285. Л. 88-94об.

5. Более подробно см.: Быкова С. «Мир чтения» в условиях несвободы// Неприкосновенный запас. 2009. №.6 (68). С. 51-68; ссылка скрыта

6. Более подробно см.: Быкова С. Советская иконография и «портретные дела» в контексте визуальной политики, 1930-е годы// Визуальная антропология: режимы видимости при социализме/ Под ред. Е.Р. Ярской-Смирновой. М., 2009.

7. ГААО СО. Ф.1. Оп. 2. Д.20097. Л.1, 23об, 89.

8. Более подробно см.: Быкова С. «Наказанная память»: свидетельства о прошлом в следственных материалах НКВД// Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64). С.38-54; ссылка скрыта; ссылка скрыта

9. Терехов С.В. Рекруты великой идеи. Технические специалисты в период сталинской модернизации. Екатеринбург, 2003.

10. Среди самых интересных – Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД, 1918-1939: Материалы и документы в 4-х томах/ Под ред. А. Береловича, В. Данилова. М., 1998-2004; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы. 1927-1939. Т.1-5/ Под ред. В.П. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. М., 1999-2004; История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х-первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7-ми томах/ Под ред. Н. Верта, С.В. Мироненко. М., 2004-2007; Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937-1938/ Сост. В.Н. Хаустов и др. М., 2004.

11. Следует обратить внимание, что многие источники публиковались в специализированных журналах «Отечественная история», «Исторический архив»; в Уральском регионе – «Ретроспектива», «Архивы Урала».

12. Более подробно см.: Быкова С. Архив как «место памяти»: уникальные свидетельства о политических репрессиях в восприятии современных студентов // ссылка скрыта


С.Ю. Тренихина

ГБОУ ДПО СО «ИРО»,

г. Екатеринбург

s.trenihina@yandex.ru