С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

29. 09. 10.

Предыдущее занятие у нас было посвящено концепции неявного знания, т.е. тем методологическим исследованиям, в раках которых особое внимание было обращено на то, что любая наука предполагает такое неявное знание, не формализуемое знание, не рационализируемое знание. Мы проиллюстрировали это направление, проиллюстрировали то, как оно воспринято в современном обществе, какие выводы из него сделаны, в т.ч. и в системе образования. Может быть еще по этому направлению можно сказать несколько слов в порядке соотнесения идей, сформулированных здесь с задачами и вопросами богословия миссии. В целом здесь можно констатировать созвучие в целом этого направления тому, что предполагается христианством, что предполагается христианским опытом, Священным Преданием. Потому что в богословском понимании всегда традиционно уделялось существенное внимание не только каким-то рационально-понятийным схемам, обоснованиям, аргументам, но и непосредственному восприятию того, что предполагается богословскими учениями через непосредственное общение с теми, кто преуспел в христианской жизни.

В общем-то, для христианского богословия характерно утверждение такой глубинной связи богословия как учения (академического богословия) с глубинным богословским опытом общения с Богом. Т.е. в Св. Предании подчеркивается мысль о том, что богословие академическое опирается на богословие более глубокое, т.е. на опыт непосредственного общения с Богом. Ну а это богословие в глубинном смысле уже предполагает непосредственное общение с теми, кто в богословии преуспел – общение со святыми Отцами, общение со святыми в целом. Предполагает и совершенствование человека в христианской жизни в целом. Т.е. в этом смысле можно пожалуй провести некоторую параллель между традиционным утверждением значимости сверхътеоретических, сверхърациональных аспектов познания Бога с тем, что предлагается в раках концепции неявного знания (или вне теоретических факторов знания).

Соответственно, с т.з. богословия миссии можно опираться на эти данные, на это методологическое направление, сформулированное в светской науке с тем, чтобы в частности показывать и обосновывать даже таким способом, поскольку к такому способу обоснования может быть восприимчив современный человек, для которого понятие науки все еще остается весьма ценным. Соответственно, можно пытаться обосновывать традиционные особенности христианского понимания богословия, богопознания опираясь на данные, которые получены в самой светской науке.

Ну а с другой стороны, понятно, что это скорее обоснование, такое, первичное. Если оно и значимо, то значимо, прежде всего, для людей, только-только приближающихся к Церкви. И чем больше человек как-то входит в христианскую жизнь, тем меньше для него имеют значения такие обоснования. Потому что он приобретает непосредственный опыт общения с Богом.

Но поскольку миссионерская проповедь как раз и обращена к людям, еще не вошедшим в Церковь по определению, то понятно, что здесь эти аргументы могут иметь особое значение. Это то, что можно сказать о концепции неявного знания, если пытаться наметить место этой концепции в богословии миссии.

И сегодня мы перейдем к завершающе теме. Завершающей характеристику некоторых особенностей современного общества с т.з. понимания места науки в современном обществе. Сегодня мы обратимся к концепции понимания уже современной науки, к той концепции, где те тенденции, которые мы констатировали в понимании науки, уже достигли своего предельного выражения. Эта концепция связана прежде всего с именем Пола Файерабенда (немецкая фамилия). Его концепция именуется:

Концепция методологического анархизма (или эпистемологический анархизм).

Это уже то, что соответствует современным тенденциям в самых разных сферах культуры. Это то, что отражает эти основные тенденции в сфере науки. Эпистемология – это наука о познании.

Если пытаться выделить основную мысль этой концепции предельно лаконично, то ее часто формулируют следующим образом: все пригодится. Общая логика здесь заключается в том, что коль скоро в науке мы не можем сформулировать никаких критериев, которые позволили бы нам какую-то научную теорию объявить окончательной и истинной (наоборот, история науки показывает, что эти теории постоянно меняются), то в науке (по Полу Файерабенду) следует исходить из представления о принципиальной невозможности предать какой бы то ни было научной теории какой-то господствующий (преимущественный) статус. И отсюда вывод об эпистемологическом анархизме: ненужно пытаться и искать в науке такую преимущественную теорию; не нужно искать теорию, которую можно было бы наделить каким-то особым статусом по сравнению с другими теориями.

А что нужно делать в науке? Нужно в науке использовать вообще все теории, которые здесь предложены. Отсюда и методологический анархизм. Фактически, он означает методологическую эклектику. Т.е. следует при решении каких-то научных задач пользоваться всеми теми концепциями, теориями какие только можно в соответствующей ситуации сформулировать – чем больше, тем лучше. Не сработает десяток концепций, ну есть надежда, что 11-я концепция приведет к каким-то результатам. Отсюда принцип методологического анархизма.

Более того, эта концепция носит действительно предельный характер. Пол Файерабенд действительно здесь додумал до логического конца все вот эти тенденции в понимании методологии науки, которые мы назвали. До такой степени, что он в общем-то поставил под сомнение и особый статус науки как таковой. Он обратил внимание на то, что, скажем, если говорить о науке, то она существует исторически весьма непродолжительное время. Более того, эта наука сформировалась в рамках все-таки ограниченной и пространственной культуры (прежде всего европейской, христианской). Даже на протяжении исторического существования науки, параллельно с ней продолжают существовать традиционные общества, которые руководствуются другими принципами (не научными) ориентации в мире, решения актуальных задач, с которыми встречается человек в своем взаимодействии с миром. Ну, имеется в виду прежде всего традиционные культуры, в которых наука не развивается, и «не прививается». Это такие, прежде всего языческие традиционные культуры, как, скажем, индийская, китайская, японская культура и т.д.

Здесь по-прежнему составляющее большинство населения земли руководствуется иными, не научными принципами в своей жизни, по-прежнему ориентируются на знания, получаемые не научными способами. Отсюда следует вывод о том, что беспочвенное притязание науки на какой-то особый статус с т.з. полноты познания окружающего мира. И здесь, кстати, Пол Файерабенд обращает внимание на условность, относительность достижений, которые связываются с наукой, которые характерны для европейских обществ, ориентированных на научный способ познания мира. Он обращает внимание на то, что, да, можно здесь говорить о некоторых успехах, но всегда нужно указывать конкретные критерии, по которым эти успехи достигнуты. Ну, если говорить о пользе для человека, то да, конечно, скажем, научное развитие медицины действительно приводит к некоторым успехам. В частности, с т.з. увеличения средней продолжительности жизни, с т.з. лечения целого ряда болезней, неизлечимых в контексте не научных, не традиционных медицин. Т.е. можно по этим критериям констатировать определенные достижения.

Но при этом, он обращает внимание на то, что, скажем, для таких обществ научно организованных, рационально структурированных, в то же время характерно отставание по другим критериям. Например – по числу самоубийств. По числу самоубийств, конечно, далеко опережают такие «продвинутые» в научном отношении общества, общества традиционные. Проблемы самоубийств вообще для традиционных обществ практически не характерна.

Что касается такого внутреннего ощущения какого-то вот счастья, какой-то полноты осмысленности жизни, то здесь совершенно не очевидно, что вот такие научно продвинутые общества опережают общества традиционные. В традиционных обществах при всей зависимости от болезней, при всей низкой продолжительности жизни, тем не менее, человек внутренне субъективно может ощущать себя гораздо более счастливым, гораздо более уверенным, психологически устойчивым, чем в обществах научно продвинутых. Это в частности выражается и во вполне зримых критериях, например, в критериях, связанных с распространенностью психических заболеваний и т.д.

И здесь тоже Поль Файерабенд говорит о том, что если говорить о задаче накопления знаний, накопления методов решения каких-то человеческих проблем, то этот принцип методологического анархизма («все пригодится») следует распространять и на вне научные способы получения знаний. Поскольку наука оказывается при ближайшем рассмотрении весьма «зыбким» предприятием, внутренне часто противоречивым, неустойчивым, то почему следует пренебрегать какими-то ненаучными способами решения проблем? Скажем, если человек заболел, то конечно можно обратиться к услугам и научной медицины, но с др. стороны, почему бы и не обратиться и к каким-то знахарям, колдунам. Здесь тоже Поль Файерабенд доходит до логического предела и утверждает фактически то, что в таком широком понимании знания, накопления знаний, приложения этих знаний к решению конкретных проблем человеческого существования, следует привлекать и вот эти вот совершенно ненаучные формы, накопленные в различных человеческих культурах.

И чтобы лучше понять психологию современного человека, важно понимать, что за всем этим стоит определенный освободительный пафос. И он, конечно, у Поля Файерабенда тоже выражен. Фактически, Поль Ф. еще и предлагает такое этическое измерение в этом смысле своей концепции. Он считает, что господство научного мировоззрения фактически представляют собой такую форму подавления человека (ограничения человека). Вот то, что это научное мировоззрение в западных обществах является господствующим, то, что оно навязывается (с т.з. Файерабенда) человеку с самого детства, то, что, скажем, система школьного образования неизбежно построена на принципах вот этого научного мировоззрения, все это (по Файерабенду) является недопустимым насилием над человеком. Все это сковывает человека, все это ограничивает свободу человека.

И, соответственно, здесь Поль Файерабенд делал из своей концепции самые решительные выводы. В частности, он предлагал реформировать систему школьного образования (например – в США) таким образом, чтобы дети с помощью родителей имели возможность выбирать те формы образования, те формы получения знаний, которые они считают для себя наиболее важными и адекватными. Т.е. он обращал внимание на то, что неадекватной является ситуация, когда на деньги налогоплательщиков реализуется та система образования, которая опирается на принципы, которые разделяют далеко не все налогоплательщики, а только их часть. Вот это уже тоже рассматривается Полем Ф., как ситуаций социальной несправедливости. Не говоря уж о том, что на эти же средства налогоплательщиков, которые взимаются без разбора, без вопроса о том, скажем, разделяет ли налогоплательщик научные ценности, или наоборот, он считает, что это все ерунда, а реальное знание может принести только какой-нибудь экстрасенс или колдун, не взирая на это, деньги со всех налогоплательщиков собираются и направляются на финансирование как раз науки. Что тоже не справедливо с т.з. Поля Ф., что тоже представляет собой одну из форм насилия одних людей над другими.

Соответственно, за всеми этими идеями стоит, вот такой еще и очень важный для современного менталитета, такой освободительный пафос. Мы его в дальнейшем констатирует и в других направлениях (с др. т.з.), но вот эта подозрительность, она с т.з. видения во всем как бы попытки стеснить одним человечком по каким-то критериям другого человека, она для современного общества чрезвычайно характерна. Существует даже такое образное выражение, распространенное в гуманитарной науке, как эра подозрения. Современную ситуацию часто характеризуют, как эру подозрения. Настолько был накоплен такой огромный массив разоблачений в науке, в философии, разоблачений, казавшихся самыми незыблемыми различных теорий, концепций… причем, эти разоблачения часто были связаны с выявлением того, что за этими концепциями стоят не просто какие-то искренние ошибки, а эти разоблачения часто предполагали выявления корысти, которая стоит за этими концепциями; предполагали выявление того, что за концепциями, претендующими на такой объективный научный статус, на самом деле стоят определенные социальные групповые интересы. И через эти концепции они также реализуются.

Примеров здесь можно приводить много. Это, скажем, и марксизм, который тоже претендует на статус объективности, научности. Но, конечно, во многих исследованиях марксизма показывалось, что за всеми этими претензиями, помимо каких-то логических несообразностей еще стоит и социальная заинтересованность, которая проявляется здесь в различных формах.

Тоже относится и к другим известным концепциям – и общественным, и политическим, и научным тоже.

Настолько много было накоплено таких разоблачений, настолько, соответственно, были дискредитированы вот такие попытки создания претендующих на объективность теорий, что сама идея создания чего-то целостного, чего-то единого, через что можно было бы описать все многообразие мира, в сознании современного человека оказывается дискредитированной. И, в общем-то, когда современный человек слышит о какой-то более-менее целостной концепции, он сразу к этому начинает относиться с подозрением. И сразу не просто начинает искать какие-то изъяны в этой концепции (т.е. какие-то логические ошибки), он еще начинает подозревать, что за этой концепцией скрывается очередная претензия каких-то социальных групп людей достичь каких-то своих интересов через, опять-таки, подавление других групп людей, тех, кто эти интересы не разделяет. Причем здесь речь идет о прямом подозрении, не о подозрении в сознательном манипулировании, а здесь речь идет еще и о том, что такая корыстная заинтересованность может реализовываться теми, кто развивает те или иные научные теории и подсознательно (неосознанно). Т.е. человек может сам толком не осознавать, что за его теорией, за тем, как он рьяно эту теорию отстаивает, стоят на самом деле не те причины, которые ему на самом деле хотелось бы думать, а совсем другие причины, связанные с какой-то заинтересованностью, с каким-то стремлением обеспечить себе более высокий статус, в том числе, и за счет подавления тех, кто с этими претензиями не согласен.

Это все как бы такие следствия того, что мы можем констатировать в науке. Это конечно взаимосвязанный процесс. С одной стороны, это следствия понимания науки, предложенное Полем Ф., а с другой стороны, само понимание науки, предложенной Полем Ф. было развито как своеобразное преломление вот такого рода идей, которые в т.ч. конечно поставляются не только из научной среды, но и из других сфер человеческой культуры.

Вот это уже ситуация непосредственно относящаяся к современности, это уже то, в чем с т.з. понимания науки преломляется постмодернизм. Постмодернизм – это как раз то слово, которым характеризуется современное состояние общества (современной философии, социологии, гуманитарных наук). Мы еще будем характеризовать постмодернизм с различных т.з. Если говорить о научной стороне, то здесь постмодернизм выражается, пожалуй, наиболее полно и последовательно в этой концепции методологического анархизма.

И здесь же, кстати, помимо такой характерной для постмодернизма подозрительности, в этой научной концепции находит свое выражение еще один принцип очень важный для современного понимания общества, который может быть назван плюрализмом. Это тоже принципиально важный принцип современного сознания, на которое опирается человек.

Плюрализм – буквально это слово означает множественность. И это слово предполагает то, что в жизни человека, в жизни различных общественных социальных групп следует допускать, даже можно сказать поощрять (потому что плюрализм – это категория можно сказать положительная в современном сознании) множественность, разнообразие.

В разных сферах современной жизни находит свое выражение такая установка на плюрализм. Но в сфере методологии науки, пожалуй, наиболее полное выражение эта установка нашла у Поля Ф., потому что эта установка фактически предполагает вот такой максимальный плюрализм, и обосновывается этот максимальный плюрализм здесь с разных т.з., в т.ч. и с т.з. истории науки. Обосновывается тем, что ни одна из т.з., ни одна из методологий не может убедительно претендовать на господствующее положение. Соответственно, необходимо допускать сосуществование различных методологий, различных концепций в науке.

Теперь перейдем к характеристике современного состояния науки. И здесь такой плюрализм действительно является одной из определяющих характеристик. Существует такой плюрализм в различных науках, в различных научных дисциплинах, в различных научных сообществах. Он существует и с т.з. каких-то междисциплинарных факторов, и с т.з. каждой конкретной научной дисциплины.

Причем, он существует на разных уровнях. Не нужно думать, что, скажем, плюрализм в рамках какой-то научной дисциплины существует в таком файерабентовском смысле – в смысле методологической анархии. Он существует еще и в несколько другом смысле. Вот если мы обратимся, скажем, даже в рамках какой-нибудь одной светской науки (например: религиозной антропологии), то мы можем констатировать, что этот плюрализм существует еще и на другом уровне. Можно констатировать, что в рамках какой-то конкретной дисциплины (например: религиозной антропологии) сосуществуют научные сообщества, которые ориентируются на разные методологические парадигмы. Например, в рамках религиозной антропологии есть такие научные сообщества, которые вообще ни как не воспринимают ни Поля Файерабенда, ни его аргументации, а ориентируются фактически на представления какие-то позитивистские. Причем, даже не в духе позитивизма 20 века (не в духе 3-го позитивизма), а вполне в духе еще первого позитивизма. Т.е. могут здесь существовать такие научные сообщества, которые могут издавать, кстати, свои журналы (т.е. могут быть сообщества довольно крупные), могут иметь свои какие-то кафедры в университетах, а может быть даже свои университеты, могут оказывать влияние через средства массовой информации на массовое сознание, но которые, в общем-то, с методологической т.з. фактически находятся на уровне первого позитивизма (т.е. «варятся» еще в рамках этих претензий на то, что они объективно отражают этот мир в своих научных исследованиях, таким, как он есть). Вполне можно встретить такие научные сообщества.

Конечно, можно встретить научные сообщества, которые ориентируются на восприятие, воспроизведение и учет в своей деятельности того, что предлагает Поль Файерабенд, и того, что предлагает Карл Поппер, т.е. ориентируются на критический рационализм, на данные в формулируемых концепциях неявного знания, ориентируются на какие-то более сложные методологические картины, в рамках которых авторы пытаются синтезировать различные направления, которые мы затронули.

И существуют такие сообщества, которые все-таки стремятся соответствовать таким вот последним явлениям в методологии науки.

Все это часто сосуществует в рамках одной дисциплины, и часто эта ситуация приобретает вообще такой парадоксальный характер, когда в одном университете, скажем, можно защитить диссертацию, которая ничего, кроме смеха не вызовет в другом университете. Потому что, конечно, в университете, ориентирующемся на концепции Томаса Куна с т.з. понимания науки, на концепции других авторов, которых мы назвали, диссертация, выполненная в духе первого позитивизма конечно иначе как курьез восприниматься не будет. Но в тоже время, на какой-то соответствующей кафедре в соответствующем университете, где законсервирована именно эта методология, такие диссертации вполне могут восприниматься в серьез (такие монографии могут писаться, защищаться). Т.е. плюрализм здесь еще находит свое выражение и в этом тоже. Это вот ситуация современного мира.

Здесь нужно обратить внимание на еще одну характерную черту современной науки, но уже характерную с т.з. того понимания науки, которое как аз развивал Поль Файерабенд – с т.з. предельного развития идей критического рационализма, идей неявного знания, идей методологических парадигм. Это явление, которое можно назвать размытостью понятия науки в настоящее время. В н.в. не удается как-то определенно, четко сформулировать: что следует относить к науке, а что следует не относить к науке. Если этот вопрос, например, задать в настоящее время в рамках даже одной научной дисциплины разным представителям этой дисциплины, то ответы будут самыми разными. То, что с т.з. одного научного сообщества является наукой, с т.з. другого научного сообщества является разве что каким-то любопытным историческим (или археологическим) артефактом и не более того. Ну и, практически, все это находит довольно яркое выражение и в современном массовом сознании. В частности, для современной науки оказывается актуальной проблема отличения науки от других, во-первых, форм знания (потому что человек получает знание не только в науке; и разграничить четко знания – эта задача не простая в этой ситуации методологического анархизма), а во-вторых – может быть еще более трагическая проблема заключается еще в отличении науки и «псевдонауки» (или девиантной, т.е. маргинальной науки). И речь здесь идет об отличии науки как таковой от тех теорий, которые невозможно отнести к науке, но которые, для того, чтобы приобрести больший вес в глазах общества, претендуют на научный статус (поскольку научность в современном обществе воспринимается все-таки положительно). В результате, появляются разного рода концепции (например, биополя), которые описываются с помощью формул, с внешней т.з. неотличимых от тех, которые используются, там, в физике или в космологии; с помощью графиков разного рода. Здесь также осуществляется претензии на то, чтобы проводить какие-то экспериментальные подтверждения этим явлениям, связанным с парапсихологией, с биополями и т.д.

Все это облекается в «научную» форму, и с учетом неопределенности этого понятия, в науке существует проблема (она до сих пор актуальна) в выработки критериев, которые позволили бы ограничить науку от этой паранауки. Эти критерии сформулировать очень сложно. Как только появляется какой-то формальный критерий, так сразу представителя паранауки пытаются этот формальный критерий интегрировать в свои построения, и так или иначе объявляют, что они удовлетворяют этому формальному критерию.

И фактически, в настоящее время проблема науки заключается в том, что отличить науку от не науки часто строго логически оказывается невозможно. Часто это отличие носит какой-то смутный, интуитивный характер. А вот доказать на основании каких-то формализованных критериев, что это относится к науке, а это не относится, часто оказывается невозможным.

И все это ведет в свою очередь к еще одному широко распространенному в н.в. явлению, связанное также с методологической анархией (эклектикой), которое можно назвать синкретизмом. Такой синкретизм проникает в сознание современных ученых очень глубоко.

Словом синкретизм обычно обозначают такое сосуществование в рамках какой-то концепции разнородных (логически несовместимых) представлений и концепций. И такой синкретизм в н.в. проникает в научную среду и становится там широко распространенным.

И с т.з. психологической, все это ведет к той ситуации, что современный человек (и не только уже ученый) становится склонен руководствоваться в своем сознании самыми разнообразными в т.ч. и несовместимыми концепциями. Скажем, если даже ученый, достигший успехов в своей научной сфере заболевает, то он запросто может обратиться и к врачу (т.е. к научной медицине), и при этом может еще на всякий случай (по файерабенскому принципу) еще пойти к какому-нибудь колдуну или экстрасенсу, а также прийти в храм и поставить свечку, т.е. по принципу: все пригодится. Такая особенность тоже оказывается характерной для современного общества.

И конечно, все это важно учитывать в богословии миссии и в миссионерском служении. В этой ситуации наверно можно выделить и положительные, и отрицательные стороны.

Положительная сторона здесь та, что при такой установке на плюрализм, в общем-то, трудно ожидать безоговорочного отторжения христианской проповеди. С т.з. такого плюрализма следует, по крайней мере, хотя бы допустить существование и христианского взгляда на мир, христианского понимания человека. В каком-то смысле это может иметь для миссионерского служения положительное значение. В этом смысле, ситуация для миссионерского служения была более сложной в эпоху Нового времени, когда в различных обществах господствующее положение занимали какие-то определенные теории, и все, что этим теориям не соответствовало, объявлялось каким-то пережитком не заслуживающим внимания и сразу же отторгалось. Скажем, в эпоху распространения позитивизма в 19 в., и соответственно, атеистического мировоззрения, в эту эпоху ученому, признаться в том, что он является христианином, было очень сложно (в научном сообществе он воспринимался как человек психически больной), и к нему как к ученому относится, скорее всего, перестали бы. Т.е. была такая ситуация господства позитивистских ценностей. А в эпоху марксистскую единственно верным и научным воспринимался марксистский способ описания мира. Ну и т.д. В этой ситуации по своему сложнее с миссионерской проповедью обращаться вот к таким людям.

Если говорить о проповеди не в начальной стадии, а более полной, то здесь ситуация плюрализма скорее представляет сложности с миссионерской т.з., потому что, как только речь зайдет о том, что только христианство является единственно верной религией, скорее всего такая проповедь вызовет у современного человека отторжение; причем отторжение глубинное, в том смысле, что это отторжение опирается на какое-то логические соображения, но это может опираться и на некоторые этические глубинные ценности, дорогие современному человеку. Он может отнестись к такой проповеди с подозрением. Он может заподозрить, что его пытаются использовать, что им пытаются манипулировать, его пытаются начать эксплуатировать в своих целях.

Т.е. здесь это отторжение может носить глубинный этический характер. И, соответственно, противостоять такому отторжению может оказаться чрезвычайно сложно.

Но с другой стороны, здесь можно предположить, что положение христианина в этой ситуации плюрализма оказывается более предпочтительнее, чем положение представителей, скажем, каких-то языческих концепций, каких-то теорий философских, которые пытаются эти теории предложить окружающим. Более предпочтительнее в том смысле, что христианство не связано с утверждением истины не в природных каких-то аспектах, не в теоретических аспектах, а оно связано с утверждением предельной истинности личностной. Истина в христианстве – это Христос. Что касается каких-то теорий, каких-то концепций, то они в христианстве рассматриваются не как автономным образом определяющие истинность, а условно, относительно. Они рассматриваются как заслуживающие внимание в ту меру, в какую они соответствуют тому идеалу истинности, которая задается Христом. А идеал истинности, задаваемый Христом – это тот идеал, который в принципе с христианской т.з. не может быть исчерпан ни какими концепциями, ни какими утверждениями, ни какими положениями. Ни одна из этих теорий не может претендовать на такой господствующий, все объясняющий статус. Эти теории могут быть более-менее значимыми с христианской т.з. в ту меру, в какую они позволяют выразить какие-то их аспектов, явленных Христом. В этом смысле может быть миссионерская христианская проповедь в современном постмодернистском обществе может быть воспринята с большим пониманием, чем проповедь какого-нибудь языческого учения. В этом смысле христианство имеет глубинные ресурсы в силу своих отличительных особенностей, отличающих его от других религий. И с этой т.з. перед христианством открыты может быть большие перспективы по сравнению с какими-то концепциями. Но конечно эти перспективы можно реализовать в миссионерской проповеди только в случае глубокого богословского осознания самими миссионерами сущности христианства. Только в случае осознания того, что сущность христианства заключается не в учениях, не в концепциях, не в правилах, не в обрядах, а в Самом Христе. Все остальное (перечисленное) если и имеет смысл для христианина, то только в ту меру, в какую все это соотносится со Христом. Здесь можно вспомнить и пример ап. Павла, который характеризовал свою проповедь т.о., что для всех я был всем, чтобы обрести хотя бы некоторых. И как раз ап. Павел может для нас быть примером такого плюралистического подхода к миссионерскому служению, поскольку он как раз осознает христианство в его глубинном измерении, и осознает условность и относительность любых культурных форм, в которые христианство облечено. Это дает ему возможность распространять христианскую проповедь на представителей тех культур, которые далеко отстоят по формам своего мировоззрения от той формы, которая наиболее органична для христианства, а именно, формы иудаизма. Это дает ему возможно, как он говорит: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 20-22.). Это дает ему возможность распространять христианскую проповедь на самые широкие слои населения.

В этом смысле и современная ситуация тоже позволяет христианам в миссионерской проповеди актуализировать эту сверхприродность, сверхестественность, личностность христианства. И, соответственно, пытаться обратиться к плюралистически настроенным современным людям, и найти некоторые элементы, созвучные именно им. А это именно вот эта гибкость, именно не связывание себя ни с какими конкретными культурными формами, ни с какими конкретными теориями и концепциями. Это в принципе может быть созвучно современному плюралистическому сознанию. Но, конечно, выход на такую христианскую проповедь требует от миссионера особых усилий, особой глубины осознания веры, особой богословской подготовки.

Что касается более простых форм миссионерства, когда в рамках миссионерской проповеди предлагаются какие-то учения культурно обусловленной формы выражения христианства, какие-то обряды, то, к сожалению, такие упрощенные формы в ряде случаев могут оказаться бездейственными (и даже вызывать отторжение).

Впрочем, плюрализм современного мира таков, что и здесь мы должны сделать оговорку. То последовательное современное постмодернистское мышление, на которое мы с вами выходим, не нужно думать, что оно характерно для массового сознания. Совсем не обязательно. Плюралистичность современного общества заключается в огромном разнообразии представлений, которые можно встретить у наших современников. И наряду с теми, кто более-менее «пропитался» вот этими идеями плюрализма, идеями множественности теорий, наряду с этим можно встретить не мало людей, которые собственно живут так, как жили люди еще в 19 в., которые пребывают в такой наивной уверенности, что наука все уже давно объяснила, и если они чего-то не понимают, то это только вопрос времени и желания. Вполне можно встретить и таких людей, и людей, придерживающихся самых разнообразных представлений. И в этой ситуации, обращаясь к таким людям, как раз, наверное, такая упрощенная миссионерская проповедь, опирающаяся на какие-то культурные формы и теории, она может быть весьма эффективной.

И здесь, конечно, возникает целый ряд проблем. Здесь важно отличать такую внешнюю эффективность от глубинного такого проникновения в смысл содержания христианства. И здесь еще вывод, наверное, заключается в том, что особое значение в настоящее время (в эпоху плюрализма) приобретает такая «адресность» миссионерского служения – очень важно в н.в. учитывать к кому именно обращена миссионерская проповедь. То, что может быть положительно воспринято одной аудиторией людей, эта же самая аргументация может быть совершенно не воспринята в другой аудитории, и даже может вызвать и отторжение (обратный эффект). Отсюда вывод, наверное, заключается в особой значимости учета того, к кому обращается миссионер с проповедью.

Далее, что касается науки. В целом можно сказать, что в н.в. наука остается некоторой ценностью в сознании многих людей. Но с другой стороны, важно понимать, что конечно наука уже не обладает в современном обществе, что и, например, в 19 в. Можно констатировать, что статус науки оказался несколько поколебленным (хотя по-прежнему еще остается весьма высоким). Причем поколебленным он оказывается в самом широком смысле, в смысле идеальном. В таком позитивистском понимании науки формируется и идеальный образ человечка, человека научного, человека причастного этой высшей формы постижения мира. В позитивистском понимании – это человек как бы дисциплинированный, который дисциплинирует свое мышление, который удаляет из своего мышления все нелогичное, все то, что не может быть подтверждено фактами и экспериментами. Это человек, «поместивший себя в железную клетку, составленную из фактов и логики» (современное выражение).

Такой идеал человека, который был распространен в эпоху позитивистского понимания науки, он, в общем-то, уходит из современного массового сознания, в т.ч. и из научного современного сознания. Скорее для современного человека ценность представляют не какие-то аскетические самоограничения, а другие ценности. Здесь часто на первый план выходит какая-то гибкость мышления, способность в файерановском духе опираться в научных исследованиях не только на логику и факты, но и на какую-то интуицию, даже если эти прозрения не удается как-то логически обосновать. Ну и, соответственно, образ человека науки становится несколько другим. Это уже человек как бы такой широкой эрудиции, владеющий не только логикой, способностью собирать факты и ставить эксперименты, но и владеющий самыми различными другими интеллектуальными способностями человека, в т.ч. традиционно относящимися к вне научной среде.

С т.ч. богословия миссии здесь тоже ситуация оказывается сложной. С одной стороны, это расширяет возможности богословия миссии, но с другой стороны – иногда в силу актуальности этой проблематики (различения науки и псевдо науки) богословие может оказаться в неприятном положении, когда в некоторых научных кругах под вопрос может ставиться сама его научность. Кстати, современная ситуация в России как раз характеризуется тем, что богословие здесь попало в очень неприятную ситуацию, поскольку в современных российских академических кругах, представляющих научную «элиту» те самые позитивистские ценности обладают довольно высоким статусом. Это имеет для богословия такое неприятное последствие, связанное с тем, что постоянно ставится под сомнение научный статус богословия в силу того, что богословие не удовлетворяет позитивистским критериям научности. И эта тяжелая ситуация находит свое выражение в том, что до сих пор ВАК (Высшая аттестационная комиссия) отказывается внести богословие в список научных дисциплин, по которым можно защищать квалификационные работы высшего уровня, а именно – кандидатские и докторские. Пока богословие признается только на уровне магистерской степени (бакалавра, специалисты), а вот далее богословию пока отказывают в статусе научности.

И здесь существует весьма трагическая ситуация. И ее трагизм заключается в том, что одно из направлений как бы обоснования статуса научности, распространенных в настоящее время заключается в попытке приспособления богословия к этим самым позитивистским критериям. Т.е., к сожалению (на мой взгляд), существует такое направление, когда представители богословия пытаются признать вот эти позитивистские критерии, которые им навязываются в современном обществе, как действительно критерии научности. И, соответственно, признав их, некоторые пытаются «подогнать» под эти критерии богословие, т.е. подчинить богословские дисциплины фактологичности, доказательности, и, соответственно, исключить из сферы богословия все антиномическое, все недоказуемое, все логически необоснуемое. Это на мой взгляд очень опасная тенденция, которая может привести к редукции (упрощению) богословия, к тому, что из сферы богословия будут изъяты вопросы, которые фактически составляют сущность богословия.

Здесь важно не недооценивать то, о чем писал Томас Кун, то, что методологические парадигмы «обрастают» соответствующими институциями и предполагают систему воспроизведения соответствующих взглядов. И в общем проблема заключается в том, что вот эти взгляды, которые были органичны для уже уходящих поколений, эти поколения передают последующим поколениям в рамках соответствующих учебных заведений, кафедр и т.д. И, кстати, если говорить о богословской проблематике, то фактически получилось так, что бывшие кафедры научного атеизма, когда научный атеизм уже перестал восприниматься как нечто заслуживающее внимания, перепрофилировались чаще всего в кафедры как раз религиоведения. И, соответственно, через эти кафедры религиоведения, через соответствующую дисциплину религиоведения, там транслируются в значительной степени в н.в. эти атеистические взгляды. И получается такая ситуация, что «советское» поколение уходит, но у него уже появляется смена.

Blog

С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10